Род и семья

Род и семья. Вопрос о происхождении рода и семьи, и определении их функциональной зависимости от определенной социально-экономической формации является одним из самых сложных и запутанных в тех социальных науках (этнография, социология, история), предметом которых он служит. Благодаря тесной связи обоих институтов, теоретические исследования очень часто рассматривали их генезис и эволюцию совместное некоторое разделение при их анализе может быть произведено только для более тщательного рассмотрения их специфических особенностей. Еще Аристотель рассматривал семью как древнейшую ячейку человеческого общества, из которой последовательно развились род, община и государство. Эта теория в своих общих чертах продержалась до середины XIX в., тем более, что она имела за собой авторитет Библии и отцов церкви. Некоторое изменение она претерпела в теории известного английского юриста Мэна (см.), который первой общественной клеткой считал не современную моногамную семью, а известную, главным образом по памятникам римского права, патриархальную семью с властью домовладыки-отца. Решительный удар этим схемам общественного развития был нанесен открытиями, тесно связанными с именами Бахофена (см.) и Моргана (см.). Первый из них, соединявший в себе большого ученого и гениального мистика, по определению Энгельса, подорвал «патриархализм» старых теорий тем, что он на основании развернутого анализа античных сказаний и мифов показал возможность существования совершению иных форм сексуальной и экономической организации, чем это предполагалось раньше. Если несколько отвлечься от религиозно-мистической оболочки бахофеновских теорий, то схема развития, предложенная в «Материнском праве» (1861) швейцарским ученым, сводилась к следующему: отправным пунктом в ней является неорганизованное общество, первобытная анархия с господством сильного, «первобытным коммунизмом» (см. XL, 388/89) в экономических отношениях и беспорядочным половым общением — гетеризмом (см.) в сексуальных; после этого женщина выступает первым организатором урегулированного общежития, создавая матриархальную семью, где она господствует — это эпоха женовластия, гинекократии (см.); только впоследствии мужчина захватывает власть в свои руки, и матриархальная семья сменяется патриархальной. Почти одновременно (1865) подобную же теорию, но без мистики Бахофена и на основании богатого этнографического материала, выдвинул Мак-Леннан (см. XXVIII, 54/55). В своих очертаниях к схеме Бахофена весьма близка схема, развитая Морганом (1877), только последняя гораздо более детализирована, а, главное, Морган считал, что семья является «продуктом» определенной социальной системы, а вовсе не результатом развития определенной религиозной идеи, как это было у Бахофена. Основными данными для построения схемы развития рода и семьи у Моргана являлись: во-1-х, прямые наблюдения над существующими формами семьи, непохожими на европейскую моногамную, и, во-2-х, косвенные заключения из открытых им систем кровного родства и свойства, которые в отличие от европейской «описательной» были названы им «классификационными», так как их термины всегда обозначали целую группу лиц с определенными правами и обязанностями. Современной европейской моногамной семье, по Моргану, предшествовала «парная», или «синдасмическая», которую он наблюдал у североамериканских индейцев. Отличительной чертой этой формы семьи по сравнению с моногамией является ее сравнительно легкая расторжимость. Предшественницей парной семьи для Моргана являлась найденная на Гавайских островах семья «пуналуа», где группа братьев находилась в групповом браке с группой сестер. Не довольствуясь этим, Морган пытался реконструировать еще две предыдущие ступени в развитии семьи — «кровнородственную» семью, реконструированную им на основании т. н. «малайской» системы родства, где родные братья и сестры находились в кровосмесительном групповом браке между собой, и, наконец, уже чисто теоретическое начало семейной жизни человечества — промискуитет, или беспорядочное общение полов, хотя ему представлялось весьма сомнительным, чтобы подобное состояние могло наблюдаться где-либо в историческое время. К грани между семьей пуналуа и парной Морган относил и появление родовой организации в ее матриархальной форме. Методологическое превосходство Моргана над предшественниками и современниками, огромное количество привлеченного им материала привели к тому, что автор «Систем кровного родства и свойства человеческого рода» и «Древнего общества» своими выводами произвел большое впечатление на основателей научного социализма — Маркса и Энгельса. Правда, самому Марксу так и не пришлось связать результаты работ Моргана с данными «материалистического исследования истории и этим дать возможность понять их значение», но зато Энгельс, использовав марксовские конспекты, выпустил в 1884 г. свое «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В своей работе Энгельс не просто использовал выводы Моргана, но уничтожил еще присутствовавший в работах Моргана идеалистический налет, написав, по своим собственным словам, свое исследование «іm Anschluss» к моргановскому. По мнению Ленина, работа Энгельса «одно из основных сочинений современного социализма, в котором можно с доверием отнестись к каждой фразе, с доверием, что каждая фраза сказана не наобум, а написана на основании громадного исторического и политического материала». В общем, Энгельс принял схему развития рода и семьи, данную Морганом, обосновав ее методологически и дав абрис критического рассмотрения буржуазных форм семьи.

Примерно с начала 90-х гг. схема Моргана, и раньше имевшая много противников (в том числе, отчасти, Мак-Леннана), становится объектом оживленной критики со стороны ряда исследователей, причем главными пунктами нападения являются утверждения Моргана о существовании промискуитета и группового брака. Наиболее крупным из противников моргановской теории является, несомненно, Э. Вестермарк (см.) в своей «Истории человеческого брака» (І изд. в 1 томе — 1891, последнее 3-томное —1921). Вестермарку путем разбора моргановского материала, а также и нового, накопленного с той эпохи в этнографической литературе, удалось показать одно, — а именно, что конкретные наблюдения современных этнографов и современный этнографический материал не дают возможности дать твердые доказательства существования промискуитета и группового брака, но зато он не смог доказать и своего противоположного тезиса об извечном существовании моногамной семьи, хотя для этого им был привлечен далее зоологический материал. Сам Энгельс знал исследование Вестермарка в его первом издании, но аргументация Вестермарка не заставила его пересмотреть свои взгляды и отойти от Моргана. Единственная уступка, сделанная Энгельсом, заключалась в признании возможности «существования временных одиночных пар» даже при промискуитете. Можно сказать, что со времени выступления Вестермарка современная наука очень мало продвинулась вперед в разрешении проблемы семьи — осталось прежнее разделение на сторонников «классической» точки зрения моргановского эволюционизма, которые, правда, находятся сейчас в численном меньшинстве, и на более или менее последовательных «вестермаркианцев», причем основные положения Вестермарка приняли у некоторых исследователей новые методологические оттенки, из которых особенно характерной для кризиса современной западноевропейской науки является позиция правого, или, вернее, католического крыла т. н. «культурно-исторической» школы в этнологии. Эта группа исследователей, во главе с патером Шмидтом, использовала вестермарковские выводы, хотя и в иной методологической обработке, для апологетических целей, для своеобразного проецирования земного рая в начало развития человечества с идиллической моногамией в качестве одного из основных признаков этого рая. Некоторый прогресс в истории проблемы семьи наблюдается в двух отношениях. Прежде всего, в уточнении самых объектов дискуссии. Последняя сводится лишь к вопросу о существовании групповых форм полового общения до появления парной семьи. Остальные формы семейного союза, — как то полигамия, или, точнее, полигиния (многоженство), полиандрия (многомужество) — с точки зрения современной этнографии являются лишь вариантными формами парной семьи, возникающими при определенных экономических условиях: многоженство — при начавшейся социальной дифференциации и только для сравнительно узкого круга лиц, а многомужество —  при совершенно специфических условиях убийства девочек (ср. брак, VII, 445/47). Затем самый термин «семья» потерял свой прежний характер преобладания сексуальных отношений. Уже Вестермарк, особенно в последнем издании своей работы, выдвинул в характеристике семьи элемент экономического союза индивидов различного пола. Этот экономический характер семьи у народов наименее развитых культур все более и более ярко выступает в свете новейших конкретно-этнографических исследований. И, наконец, было освещено значение семьи в определении социального положения индивида в обществе, а также как передатчика целого ряда культурных ценностей, — технических навыков, языка и т. п. Этот последний момент в значении семьи был особенно подчеркнут английскими учеными Риверсом (см. XLVIII, приложение 39) и Малиновским (В. Malinowski).

Нельзя сказать, чтобы и в разрешении проблемы рода современная наука пришла к вполне определенным результатам. Несомненно, что основы для рассмотрения проблемы рода были заложены опять-таки Морганом. Энгельс считал, что величайшим делом Моргана было открытие природы индейского рода, из которого могла быть объяснена сущность рода римского и греческого. Для  Энгельса «этим самым была найдена новая основа для всей первобытной истории». Пользуясь данными Моргана, Энгельс дал и подробную характеристику родовой организации, относя сюда в качестве основных признаков обладание общим именем, сохранение имущества внутри рода, взаимопомощь между сородичами и кровную месть, экзогамию, т. е. запрещение браков внутри рода, право усыновления, т.е. принятия в род  посторонних, более или менее общие религиозные церемонии и общее кладбище и, наконец, родовую демократию. Характеризуя род, Энгельс говорит: «И какая удивительная организация, во всем ее младенчестве и простоте, этот родовой строй. Без солдат, жандармов и полицейских... все идет своим заведенным ходом... Бедных и нуждающихся быть не может. Коммунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отношению к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны и свободны — не исключая и женщин». Несмотря на подробность этой развернутой характеристики, практическая работа с ней по исследованию конкретных родовых организаций, решению вопроса о месте родового строя в истории человеческого общества и его всеобщности встретила ряд затруднений. Попытки найти более удовлетворительную форму для характеристики рода не дали особых результатов, приводя лишь к менее полной и даже более спорной формулировке (Ковалевский), либо давая настолько пустое содержание (Пост), что под него могли быть подведены самые различные типы общественных организаций. Трудности при исследовании проблемы рода имеют под собой несколько оснований. Далеко не все исследователи давали себе труд точно провести разграничительную линию между родом и такими формами семьи, как т. н. «большая семья», т. е. совокупность нескольких парных семей, ведущих общее хозяйство (см. для примера о сербской «задруге», XXXVIII, 349/52). Лишь в настоящее время Риверсом предложен вполне достаточный критерий для различения рода и семьи, заключающийся в принципиальном разделении счета родства в каждом из этих институтов. В то время, как в роде счет родства всегда односторонний — либо по отцу, либо по матери, т. е. род  является либо материнским, либо отцовским, семейный счет родства включает в себя родственников и по материнской и по отцовской линии. Следующей трудностью при изучении родового строя является крайняя пестрота и сбивчивость употребляемых в конкретной этнографии при описании рода терминов. Если еще в русском языке термин «род» единственен и весьма широк по своему употреблению, то, например, английские описания родового строя у различных народов почти что безразлично употребляют термины gens, clan, kin (отсюда иногда встречающиеся и в русской литературе термины клан, «гентильный»), причем неясно, сопутствуют ли этим словесным различениям реальные факты. Не лучше обстоит дело и в немецкой этнографической литературе. Правда, для уничтожения этой терминологической путаницы предлагались некоторые паллиативы; так, например, Риверс считал удобным употреблять термин gens для обозначения рода с отцовским счетом родства, термин clan для обозначения подобной же общественной единицы с материнским счетом родства, а новый термин sib для обозначения рода вообще. Однако, это разграниченное словоупотребление нашло бы себе место только в англо-американской науке, да и там оно еще не принято. Все эти неточности привели к тому, что конкретные примеры родовой организации в этнографических описаниях имеют самый разнообразный по своему типу характер. В одном случае род весьма мал, всего несколько семей, и весьма возможно, что это просто «большая семья»; в другом — род разрастается чуть ли не до пределов целого племени. Кроме того, самые признаки рода в отдельных конкретных случаях весьма разнятся между собой. Если взять определение Энгельса, как наиболее полное, то окажется, что в одном случае отсутствует коллективная родовая собственность, в другом коллективная ответственность, связанная с институтом кровной мести, а в третьем даже может быть наиболее характерная или, вернее, постоянная черта родовой организации — ее экзогамность. В последнем случае дело заключается, по всей вероятности, не только в одних терминологических неточностях, но и в том, что исследователь подходит к динамичному социальному явлению с неподвижной формулой, совершенно забывая, что родовая организация может находиться и в периоде сложения и расцвета, и еще чаще разложения, и благодаря этому в одном случае часть характерных признаков рода может еще не образоваться, а в другом уже выпасть. Эта точка зрения подтверждается и конкретными наблюдениями — в некоторых случаях этнографические данные прямо свидетельствуют о распадении рода на более мелкие разделения, «колена», «отделения», которые в свою очередь становятся самостоятельными родовыми единицами. Вполне понятно, что эти процессы интеграции и дезинтеграции сопровождаются существенными изменениями в самой структуре рода и его функциях. Это разнообразие сведений о величине родовых делений, о конкретных функциях рода значительно затруднило решение ряда вопросов, выдвинутых относительно рода этнографическими и историческими дисциплинами. Сюда относится, прежде всего, вопрос о всеобщности родового строя. Здесь мнения исследователей значительно расходятся, но все же представляется более или менее ясным, что народы, стоящие на самой низкой ступени развития, как австралийцы, карликовые народности Азии и Африки, родового строя еще не имеют. В то же время все эти этнические группы уже обладают парной семьей. Таким образом, мнение Моргана, что организация образуется где-то на переходе от пуналуальной семьи к парной, по-видимому, нуждается в некоторых поправках. Не предрешая вопроса о том, предшествовали ли групповые формы семьи парной, можно с весьма значительной долей вероятности утверждать, что образование парной семьи, каким бы оно ни было, предшествовало образованию рода. Это положение влечет за собой постановку вопроса о причинах происхождения родового строя. Несомненно, что эти причины следует искать в каком-то экономическом сдвиге. По всей вероятности, именно появление новой техники полированного камня (неолита) в связи с появлением мотыжного земледелия, скотоводства и, может быть, организованной сезонной охоты повлекло за собой необходимость большего объединения человеческих групп, и место более рыхлых территориальных орд заняла более тесная организация, основанная на действительном или мнимом кровном родстве.

В связи с этим несколько по-иному должен быть поставлен вопрос об относительном приоритете материнского или отцовского рода. Для Моргана вопрос о приоритете материнского рода не подлежал сомнению, и сам Энгельс видел заслугу Моргана в «раскрытии в первобытном материнско-правовом роде первичного зародыша отцовско-правового рода культурных народов». Нет сомнения, что в чрезвычайно большом количестве случаев Энгельс безусловно прав. Ряд наблюдений над современными народностями установил частые случаи перехода от материнского рода к отцовскому, и даже в довольно тонких градациях. Так, для Меланезии установлены различные способы перехода самого родового звания, титула, разных типов имущества в зависимости от все большего и большего внедрения принципов отцовского права. В то же время нет ни одного случая, когда бы материнское право сменило отцовское. Однако, это еще не решает вопроса о возможности появления отцовского рода без предшествования ему материнского. Разрешение поставленной проблемы лежит, по-видимому, в увязке материнского и отцовского рода с различными формами хозяйства. Здесь, к сожалению, приходится иметь дело с некоторой неустановленностью смены хозяйственных форм и, в частности, с вопросом о приоритете мотыжного земледелия, как преимущественно женского занятия, над скотоводством, как занятием специфически мужским. Существование такого приоритета повсеместно вряд ли можно утверждать. Поэтому появление мотыжного земледелия с преобладающей ролью женщины влекло за собой через практику матрилокальных, т. е. таких браков, когда мужчина входил в являвшуюся хозяйственным центром семью жены, и появление материнского счета родства, который лишь впоследствии, при наличии новых социально-экономических условий, переходил в отцовский. Как правило, мотыжное земледелие возникало чаще, чем скотоводство, на смену собирательства и примитивной охоты, и потому положение о приоритете материнского рода в основном совершенно правильно. Однако, в тех более редких случаях, когда скотоводство возникало непосредственно и являлось основным занятием данной этнической группы, в этой последней сразу возникал отцовский род. Конечно, в подобных случаях перехода к материнскому роду быть не могло. И в том, и в другом гипотетическом случае исключается, разумеется, возможность культурного влияния или заимствования. Впрочем, и самое понятие «материнского» права в значительной степени изменило свое содержание со времен Бахофена и Моргана. Если Бахофен мог говорить о материнском праве, как о настоящем преобладании женщины в социальной жизни или даже прямо о женовластии, гинекократии, а Морган — о весьма почетном положении женщины в ирокезском материнском роде, вызывая этим представление о материнской власти, матриархате, как одной из наиболее древних ступеней в развитии человеческого общества, — то в настоящее время такие общие формулировки вряд ли возможны. Понятие гинекократии может быть лучше всего сдано в архив. Общества «матриархального» типа, т. е. такие, в которых влияние женщины действительно очень велико, хотя и вовсе не преобладающе, встречаются, но довольно редко. Сюда надо отнести описанных Морганом североамериканских ирокезов, индейцев пуэбло, ашанти в западной Африке. Возможно, что некоторые сведения писателей античной древности действительно указывают на подобные же факты. Тем не менее, следует признать, что в большинстве случаев понятие матриархата должно быть сужено до более скромных рамок материнского права, да и то понимаемого, главным образом, как переход родового имени, титула, имущества по женской линии. Фактически, даже при этом последнем условии, женщина все же находится в подчинении, только не у мужа, а обычно у своего брата, наследниками всех прав которого и являются ее дети. Таким образом, материнское право идет, в конечном счете, на пользу не матери, а материнскому дяде, чем и объясняются весьма тесные отношения последнего со своими племянниками.

Небольшое количество положительных результатов, достигнутых наукой в исследовании -проблемы рода и семьи со времен Моргана и Энгельса, спорность большинства положений, крайне страстный характер самих споров объясняются не только огромным количеством заново накопленного материала, самим характером последнего, поскольку он часто допускает различнейшие интерпретации и с трудом позволяет делать заключения в действительную «праисторию» человеческого общества, и даже не трудностью толкования археологических памятников, но — необходимо вновь напомнить — и все более растущим консерватизмом буржуазной науки, которая со времени наступления империалистической эпохи в значительной степени развивает в себе охранительные тенденции, направленные к закреплению и таких институтов, как моногамная семья в глубокой древности человеческого существования. Успех «католической» этнологии на Западе в этом отношении весьма показателен.

Литература: Morgan, «Ancient society», L. 1877; Энгельс, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (разные издания); Н. Зибер, «Очерки первобытной экономической культуры» (1885); М. Ковалевский, «Evolution de la famille et de la propriété» (1890); Westermarck, «History of human marriage», I—III v. v., L. 1921 (первое издание — 1891, в одном томе); А. Максимов, «Теория родового быта», М. 1913; Rivers, «Social organisation», L. 1924; Lowie, «Primitive society», L. 1925; П. Преображенский, «Курс этнологии», М. 1929.

П. Преображенский.