Бояре

Бояре. В противоположность укоренившемуся в среде исследователей норманнистов мнению об иностранном происхождении термина боярин или болярин, И. И. Срезневский доказывал, что в образовании его участвуют славянские корни бой и боль, болий (больший) (см. «Мысли об истории русского языка», Спб. 1846); делались также попытки этимологического сближения этого слова с черниговскими былями, упоминаемыми в Слове о полку Игореве в смысле военных витязей. Однако, наиболее твердой этимологией представляется производство русского термина от скандинавского boljarl, ближайшим переводом которого является старинное, рано исчезнувшее выражение огнищанин (см.), которое встречается нами в краткой редакции Русской Правды и заменено (хотя не повсеместно) в пространной редакции того же памятника термином княж муж. Боярин — вольный слуга, дружинник, ищущий «себе чести, а князю славы», стоящий к последнему в лично-договорных отношениях, аналогичных западноевропейскому вассалитету, получающий условленное жалование за свою службу, имеющий право перехода от одного господина к другому, воин и привилегированный землевладелец, — таков первоначальный тип этого общественного слоя. Спор о том, какой из этих признаков боярина, крупное землевладение или княжеская служба, является первичным (то есть были ли бояре, по происхождению своему, классом земским или служилым), можно считать совершенно оставленным современной наукой: теперь все более или менее согласны, что «эти элементы тесно переплетаются между собой: местные люди входят в состав княжеских дружин, а дружинники, становясь мало-помалу все более оседлыми, переходят в разряд местных землевладельцев и рабовладельцев» (Дьяконов). В первые века русской истории (IX-Х), судя по именам бояр, сохраненным летописью и особенно договорами князей Олега и Игоря с греками, преобладающим в дружине элементом был пришлый, варяжский, вследствие чего самое слово боярин некоторое время имело значение знатного служилого варяга; впоследствии наносный элемент вытесняется славянским или ославянившимся.

По своему социальному характеру, как класс военно-торговый, — вооруженное купечество или торгующие викинги, — боярство первоначально стояло весьма близко к городовой старшине, сложившейся еще до появления князей с дружинами и руководившей военными и торговыми предприятиями тянувших к городам волостей; несомненно, что многочисленные, наиболее боевые элементы этой городской аристократии, переходя в княжескую дружину, получили новое значение княжих мужей, тогда как другие, оставаясь на местах, продолжали руководить местными обществами в качестве «старейшин» или «старцев людских», то есть выборных сотских, старост и проч. В XI-XII и следующих веках должность тысяцкого, главного воеводы городового полка, уже перестает быть выборной и замещается членами дружины; но, назначая на этот пост своего боярина с согласия городского веча, князь вначале мог избирать тысяцкого и из среды городской знати, причем служба по назначению князя вводила человека (и с потомством) в состав боярства. Таково в особенности происхождение этого общественного класса в вольных городах Новгороде и сложившемся по его типу Пскове, где городовая старшина оказалась устойчивой, и где местная администрация еще раньше, чем сделалась выборной, становилась туземной по своему составу; несение городских должностей по княжескому уполномочию сообщало человеку характер служилого, боярина. Эта первоначальная близость дружины и старшины сказалась и на составе административного совета князя в Х веке (см. Боярская Дума); позднее проходит более резкая демаркационная черта между обоими слоями.

Постепенно совершается дифференциация и в самой дружине, причем термин боярин получает более специальное значение. В отличие от детских, отроков, гридей летопись уже весьма рано разумеет под боярами старшую княжескую дружину, думцев, то есть советников князя; летописец, повествующий о событиях конца XII века, прямо противопоставляет бояр думающих — мужам храборствующим. Возможно, что звание отрока или детского являлось своего рода временным состоянием сына боярина, пока он не достигал определенного возраста и самостоятельного служебного положения; но, по-видимому, не для всякого младшего дружинника была открыта дорога в ряды старшей дружины, и старшинство определялось не только урочными летами, но и давностью службы, происхождением и, пожалуй, всего более боевой годностью мужа, материальными средствами, какими он располагал. Таким образом, мало-помалу складываются различные служилые слои, являются боярские роды, и, если в позднейшие, московские времена в обыденной речи боярином нередко назывался служилый человек вообще, без различия степеней, то на языке официальном этот термин приобрел гораздо более узкое значение — высшего служилого разряда, стоящего во главе так называемых думных чинов (см. Боярская Дума), возвышающихся над двумя нижними категориями — чинов московских (спальники, стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы) и чинов городовых, то есть провинциальных (городовые дворяне и дети боярские, — по мнению некоторых исследователей, происшедшие от боярских изгоев, то есть преждевременно осиротевших и потому приниженных в своих родовых нравах членов боярских родов). Являясь, таким образом, высшей ступенью служилого сословия, боярство не есть прирожденное достоинство, а чин, достигаемый с течением времени, жалуемый, как государева милость, за службу, но в зависимости от родословной чести человека: для каждой данной служилой фамилии существует доступный ей цикл чинов, определяемый родословцем, сообразно с чем человек начинает службу с известной ступени и останавливается (не касаясь случаев исключительного пожалования) также на известной ступени. Когда рассеянный по уделам служилый люд волей или неволей сгруппировался весь при дворе единодержавного московского государя, неизбежно должен был возникнуть вопрос о размещении его составных частей по их отечеству, и взаимные отношения служилых родов сложились в стройную систему местничества, с ее сложным арифметическим подсчетом степеней родства (см. местничество), и эти счеты определяли служебное положение лица. Служба по указанию государя, не замыкающаяся в специальность, — ратная, думная, придворная, административно-судебная, посольская, — притом бессрочная, пока человек годен к ее отбыванию, — составляла прирожденную обязанность боярина (в широком смысле слова), и несением этой повинности, приближающей человека к лицу государя и облекающей его известной долей власти, объясняется привилегированное положение служилого человека, наделяющее его особыми сословными преимуществами. Если древнейший текст Ярославовой Русской Правды еще не выделяет из общества боярина, а различает только «свободна мужа» от холопа, то пространная редакция Правды (и краткая в статьях, относящихся к эпохе после Ярослава) уже оценивает «княжа мужа» вдвое против простого свободного «людина», карая за убийство первого (и даже княжого тиуна, могущего быть и несвободным человеком) двойной против нормы, 80-гривенной вирой и приравнивая боярского тиуна в отношении виры к некняжему свободному человеку.

Тот же законодательный памятник указывает на развитие уже в XI-XII веках боярского землевладения, которое также является привилегированным: служилый землевладелец — частный собственник, вотчинник, недвижимость которого может переходить при отсутствии сыновей и к дочерям, тогда как земельное владение смерда, государственного крестьянина, в случае бессыновней его смерти, как выморочное, переходит к князю. В первые века русской истории (IX-XI) частное землевладение могло развиваться относительно слабо, так как в Киевской Руси преобладающим фактом экономической жизни был торговый оборот по речным путям: князь и его дружина, «кормившиеся» данью с подвластного населения, сбывали накоплявшееся у них в руках сырье (преимущественно на греческие рынки) в обмен на звонкую монету или на дорогие товары. Развившаяся затем система княжеских очередей и переходов с одного престола на другой, при неразрывной связи между князем и его дружиной, заставляла последнюю кочевать вслед за своим господином. Но уже с половины XII века и по летописным указаниям становится заметным развитие боярского землевладения, по мере постепенного оседания ветвей княжеского рода по отдельным волостям: делаясь более оседлым, туземным, служилое сословие крепче прежнего привязывается к земле, и его землевладельческие интересы, в свою очередь, начинают действовать сдерживающим образом на княжеские перекочевки или же отрывать боярство от князей, прикрепляя его к данной волости. Так складываются местные кадры бояр киевских, черниговских, волынских, галицких (в последней земле, рано обособившейся и служившей постоянно приманкой для соседних Польши и Венгрии, боярство приобрело неслыханное в других русских землях, — кроме Новгорода, — политическое могущество и усвоило дерзко-беспокойный, крамольный характер, наклонность к проискам и переворотам всякого рода). С переходом центра тяжести политической жизни на заокский и заволжский север земледелие становится преобладающим занятием населения (вместе с подсобными промыслами, — лесными, звериными, рыболовными и т.д.), и боярское землевладение делает крупные успехи. Если при дворе удельного князя и московского царя боярин был высшим служилым чином, то на языке гражданского права уже со времен «Русской Правды» он является частным привилегированным землевладельцем, барином (позднейшее видоизменение термина; ср. такие выражения, как боярское село, боярский холоп, боярское дело или боярщина — барщина, суд боярский — суд по делам о холопстве). Боярская служба и боярское землевладение не сливались органически в удельные времена, пока боярин оставался вольным слугой князя с правом отъезда, пока действовала старая формула княжеских договорных грамот: «а слугам меж нас вольным воля». Служа одному князю, боярин мог владеть землей в уделе другого, причем эта земля подчинялась территориальной подсудности, «тянула судом и данью по земле и по воде», и только в случае «городной осады» боярин, служащий в другом уделе, обязывался участвовать в защите города, в уезде которого расположена его земля, и то за исключением неразрывно привязанных к своему князю бояр введенных, управлявших различными ведомствами дворцового хозяйства. Боярские отъезды практикуются еще в XV веке, хотя уже редко, а с торжеством московского объединения становятся и почти невозможными. Само правительство уже со времен Иоанна III начинает смотреть на отъезды, как на измену, нарушает это старинное право дружинников и стремится связать свободу боярского передвижения поручными крестоцеловальными записями; при Иоанне IV практика таких записей достигает наибольшего развития, и князь Курбский, отъехавший в Литву, является уже одним из последних эпигонов старого вольного боярства с традициями удельных времен.

Если и раньше, в XIV и даже в XII веках, встречаются случаи смертной казни (Вельяминов при Дмитрии Донском, Кучкович при Андрее Боголюбском), эти единичные столкновения не нарушали в общем установившихся веками отношений между князем и его дружиной, освященных примером Владимира Св.; щедрость и ласковость князя к дружине, его доступность постоянно считались чертами характера, наиболее достойными похвалы, и Андрей Боголюбский, оттолкнувший от себя бояр своими чересчур гордыми и самовластными приемами и павший сам жертвой их мести, явился слишком рано для своего времени. Как в договорах с греками Х века перед нами проходят «светлые и великие бояре», сущие под рукой князя киевского, и даже князья, сидящие в качестве его наместников по городам, — те же мужи — дружинники, — так и в Москве уже в конце XIV века великий князь, обращаясь к своим боярам, называет их «князьями земли своей»; как в Х веке воевода Свенельд имел своих «отроков», даже превзошедших богатством дружину князя Игоря, и мог на свой страх вести военные предприятия, так и в XIV веке пришедший служить Ивану Калите боярин Родион Нестерович привел с собой целый полк «княжат и детей боярских», числом в 1 700 человек (вассальные и подвассальные отношения). Московские бояре оказывают дружное содействие своим князьям (например, при Димитрии Донском или Василии Темном), и только с Иоанна III, особенно после его брака с Софией Палеолог, начинаются недоразумения («высокоумие» князей Патрикеевых и Ряполовского, пострижение первых и казнь последнего), ропот недовольных бояр на изменение старых обычаев, на новизны, привезенные в Москву из Царьграда, на принижение боярской думы; при Василии III эта оппозиция обостряется (Берсень-Беклемишев) и затем находит свое литературное выражение в сочинениях князя Курбского.

Иоанн IV вступает в открытую борьбу с боярами, выставляя против них свою худородную опричнину, опирающуюся на принцип, по которому государь, как Бог, «и из камня может создать чад Аврааму». Результатом новых правительственных воззрений, окончательно восторжествовавших в XVI веке, явилось полное прикрепление бояр и обращение их из прежних вольных слуг в государевых холопов. В эпоху малолетства Грозного бояре, правившие государством, довольствовались фактическим захватом власти и преследовали узкие фамильные интересы, не умея действовать заодно и не додумываясь до обеспечения своих общих сословных интересов в будущем. Но испытания, перенесенные в годы казней Иоанна IV, а также позднее в царствование Бориса Годунова, навели умы боярства на мысль об ограничении царской власти, на установление отношений, гарантированных договором; рядом попыток такого рода ознаменовано смутное время (см.), но с восстановлением нормальной государственной жизни в XVII веке, особенно в эпоху царя Алексея, самодержавие укрепляется вновь и окончательно. В самом составе боярства в XVII веке замечается против прежнего глубокая перемена в смысле измельчания: многие знатнейшие роды или, по крайней мере, знатнейшие их ветви исчезают вовсе или оттесняются новыми людьми, — результат общественной перетасовки, произведенной тиранией Грозного и эпохой смут; в глазах самого правительства начало родового «отечества» теряет прежнее значение, и на смену прежней аристократии выступают люди выслуги и личных способностей. Местничество приходит в упадок, — признак вымирания старой традиции, — и его формальная отмена в 1682 году, совершившаяся без большого труда, означает политическую смерть старого боярства и победу бюрократического начала. Составленный тогда же, но не осуществленный проект нового размещения служилого люда по классам занимаемых ими должностей является предтечею табели о рангах Петра Великого. К началу XVIII века боярство уже представляет собою «зяблое, упавшее дерево», и самый титул боярина, как и прочие наименования старых служилых чинов, постепенно исчезают из языка, уступая место совершенно новой терминологии. Последним боярином был князь Иван Юрьевич Трубецкой, умер в 1750 году.

Кроме бояр государевых, были также бояре митрополичьи и патриаршие, служившие в качестве так называемых десятинников (администраторов епархиальных округов) и вообще составлявшие двор и служилый штат духовного владыки. Из древней Руси термин боярин перешел в соседние Молдавию и Валахию, где сохранился и до настоящего времени. — См. сочинения по истории России вообще и русского государственного права в особенности (Соловьева, Кавелина, Чичерина, Сергеевича, Градовского, и др.), особенно же: Ключевского, «Боярская Дума древней Руси», М., 4 изд. 1909, и его же, «Смена, — боярство и дворянство», «Русская Мысль», 1899, кн. I; М. Дьяконов, «Очерки общественного и государственного строя древней Руси» (1908); Н. П. Павлов-Сильванский, «Государевы служилые люди; происхождение русского дворянства» (1898; переиздано в I т. «Собрания Сочинений», 2-ое изд., Спб., 1909); его же, «Феодализм в древней Руси» (Спб., 1907) и «Феодализм в удельной Руси» (III т. «Собр. Сочин.», Спб., 1910).

Н. Аммон.