Чартизм

Чартизм. В тридцатые и сороковые годы XIX века буржуазия в Англии впервые твердо и определенно получает в политической жизни то место, какое она завоевала в жизни экономической благодаря промышленной революции. Собственно и последствия промышленной революции, как перемены в технике и методах производства, внесенные изобретениями последней трети ХѴIIІ века, стали очевидными именно к тридцатым годам: вытеснение ремесленного и мануфактурного способа производства машинным начинает наблюдаться в ощутительной степени лишь к этому времени. И соответственно с ростом экономической силы нового владеющего класса идет процесс укрепления его могущества и в политической жизни. Революции тридцатых и сороковых годов завершают дело Великой французской революции и наполеоновских войн, неоспоримо утверждая руководящую роль буржуазии в государстве, перестраивая само государство из абсолютной монархии в монархию конституционную и даже буржуазную республику.

С другой же стороны, именно параллельно укреплению политической мощи буржуазии, все больше и больше начинает выступать в качестве самостоятельного класса и пролетариат. По мере того, как буржуазия приобретает характер нового правящего класса, по мере того, как государственный аппарат переходит в ее руки и само государство становится «общественным комитетом буржуазии» — рабочая масса начинает сталкиваться с буржуазией уже не только в производственных отношениях, но и в политике. Рабочие массы являлись главной опорой в борьбе, которую буржуазия вела с аристократией и остатками феодализма. Чтобы вовлечь в эту борьбу массы, необходимо было сделать для последних вопросы политической революции «вопросами желудка», как выразился один из руководителей чартизма, Стивенс. В борьбе, например, за парламентскую реформу виги не останавливались перед угрозой вооруженного восстания. Лорд Россель, внося в палату билль о реформе, уже отклоненный палатой лордов, грозил двинуть на Лондон 150 тысяч вооруженных людей. Представитель еще крепкого тогда и ставшего левым крылом буржуазии английского ремесленничества, портной Френсис Плейс ¹⁾, на просьбу своих политических друзей вигов выпустить воззвание к сельским работникам о вреде аграрного террора ответил отказом, в виду того, что «красный петух» низводит вопрос о реформе парламента из области мечтаний в область практической политики.

¹⁾ Плейс, Френсис (1770-1854), родился в Лондоне в семье булочника. По окончании народной школы был отдан в обучение портному. В 1793 году руководил неудачной стачкой портных, за что был внесен в «черный список» и оставался 8 месяцев без работы и хлеба. В 1794 году вступил в «London Corresponding Society», но уже в 1797 году выступил против него, так как оно приняло революционный характер. Вскоре разбогател, занимаясь по-прежнему портняжным делом. В 1830-32 годах агитировал в Лондоне в пользу билля о реформе, принимая участие в составлении хартии. Был настроен всегда либерально. Оставил после своей смерти громадный материал (рукописи, вырезки, документы) по истории рабочего и социально-политического движения своего времени, хранящийся ныне в Британском музее.

Но тот же Плейс высказывается против вооруженной демонстрации, которая угрожает повести дело дальше намерений мелкой буржуазии.

Надежды на значительное изменение положения наемного труда толкали рабочую массу Англии на участие в демонстрациях, на выступления под лозунгами: «билль, весь билль и только билль», в начале тридцатых годов. Но постановка вопроса о положении рабочего класса, требования радикального изменения социального и экономического положения рабочих — вскрывают, в конечном счете, противоречия между классами, совместно ведущими борьбу против аристократии. Мы наблюдаем в период тридцатых-сороковых годов постепенное отслаивание рабочего класса от буржуазии, попытки со стороны рабочих формулировать свою собственную платформу под влиянием нарастающих классовых противоречий.

Однако, в данный период этот процесс нарастания политических противоречий между буржуазией и пролетариатом еще не получает теоретического освещения. Сама масса рабочего класса не представляет себе той исторической роли, какая возлагается на нее развитием капитализма. Она охотно идет вместе с буржуазией, видит своих вождей в представителях радикального крыла последней. Даже когда происходят острые конфликты между победившей буржуазией и рабочими, чья огромная революционная энергия обеспечила эту победу, — природа столкновения не ясна рабочим и отдельным передовым представителям рабочего класса. Теоретическая мысль бессильно бьется в схемах и проектах утопического социализма.

Чартизм непосредственно связан с ходом и исходом борьбы за парламентскую реформу, завершившейся в 1832 году. В эпоху Великой французской революции Англия была едва ли не самым прочным оплотом феодальных порядков. Несмотря на глубоко вкоренившийся уже в ткань хозяйственной жизни страны капитализм, политическое господство поземельного дворянства в результате поражения Франции в наполеоновские войны окрепло.

Землевладельцы сохранили в неприкосновенности высокие хлебные пошлины, установленные во время наполеоновских войн. Они решительнейшим образом выступали против малейших поползновений буржуазии заполучить частицу политической власти путем избирательной реформы. Аристократии не хотелось отказываться от «гнилых местечек», где она получала всегда «верные места» в парламенте, в пользу новых промышленных центров, вовсе не представленных в палате общин. «Герой» Ватерлоо, герцог Уэллингтон до известной степени олицетворял своим министерством это торжество реакции, получившей новый стимул в разгроме буржуазного господства во Франции и почти на всем европейском континенте.

Вот почему сразу же после окончания наполеоновских войн в Англии наиболее радикально настроенные представители буржуазии, в роде Кобетта, широко повели агитацию за избирательную реформу и повсюду стали создавать клубы имени Гемпдена. Но торжество реакции укрепило настроения лендлордов, которые решили не сдавать своих позиций. Ответом на усиление агитации за избирательную реформу была отмена Habeas Corpus Асt’а и издание исключительных законов, которыми запрещалось ношение оружия, печать облагалась высоким акцизом, собрания и публичные выступления запрещались. Митинги, на которых выступали политические противники господства лендлордизма, разгонялись вооруженной силой даже после отмены исключительных законов через два года после их издания. В течение всего второго десятилетия XIX века, поэтому, буржуазия, которая все больше и больше крепла экономически, настойчиво вела работу по подготовке избирательной реформы, внося неоднократно соответствующие законопроекты в палату общин через своих представителей.

Кампания, начатая вигами, к этому времени все более и более тесно связывавшимися с английской буржуазией, в пользу парламентской реформы, нашла живой отклик в стране, в особенности в промышленных округах Севера и Запада, где быстро возраставшее население имело лишь ничтожное представительство в парламенте. Центром борьбы стал Бирмингем, который, как и другие новые промышленные центры, — не имели представителей в палате общин, хотя их население насчитывалось уже десятками тысяч (в 1821 году население Бирмингема достигло 102 тысяч, Лидса — 84 тысяч, Манчестера — 129 тысяч), тогда как 254 члена палаты избирались местечками, в которых насчитывалось всего 5 723 человека населения. Для того, чтобы привлечь к борьбе за реформу парламента широкие массы, виги, в особенности — радикальное крыло, к которому принадлежали и политические ассоциации буржуазии в новых промышленных центрах (Бирмингемский политический союз, политические клубы имени Гемпдена и т. д.), выдвигали в противовес этому положению «действительное представительство низших и средних классов». Под этим подразумевалось всеобщее избирательное право. Другими словами, упорное нежелание поземельной аристократии поделить власть с народившейся буржуазией обостряло борьбу, делало ее массовой. А это, в свою очередь, создавало гораздо большую опасность господству поземельного дворянства и даже крупной буржуазии, чем какое бы ни было компромиссное решение вопроса о реформе, — в особенности в виду чрезвычайной популярности, какую идея парламентской реформы на основе всеобщего избирательного права приобрела в рабочих массах и у мелкой буржуазии.

Когда борьба затянулась и с каждым годом становилась все обострённее, в рядах тори произошел раскол. Непримиримые, возглавляемые премьер-министром Уэллингтоном, считали, что никаких уступок требованию «радикалов» государственная власть не должна допускать. Более дальновидные тори (группа Каннинга) предпочитали войти в соглашение с буржуазией, представленной партией вигов, и поделить власть полюбовно, без революционных потрясений. Раскол в рядах тори дал возможность элементам, которые вынуждены были опираться на массовое движение, но революционной борьбы не желали, сойтись на чрезвычайно незначительном изменении избирательного права с умеренными тори-каннингитами. В результате, Грей, лидер вигов, образовал коалиционное министерство с участием каннингитов. Новый кабинет сразу же внес проект реформы (уничтожение представительства от 60 гнилых местечек, сокращение числа представителей от 46 городских общин с 2 до 1, распределение 106 освободившихся мест наиболее населенным графствам и новым промышленным центрам (ср. IX, 175/79). По существу, эта реформа отнюдь не была демократичнее существовавшей системы представительства — по последней все «свободные граждане» городской общины имели право голоса, реформа же вводила имущественный ценз: чтобы быть избирателем надо было обладать недвижимым имуществом с доходом в 10 фунтов стерлингов или быть арендатором собственности с доходом в 50 фунтов стерлингов. Этот проект, равно как и несколько измененный (освобождалось 143 депутатских места) законопроект, который стал в 1832 году законом, представлял собою определенный компромисс между буржуазией и поземельным дворянством. За последним сохранялся огромный вес и в палате общин, так как из числа освободившихся мест усиливалось представительство и сельских округов, а буржуазия получала, наконец, равные шансы на преобладание в палате общин.

Но даже для борьбы за этот компромисс буржуазии пришлось мобилизовать и рабочие массы. Лозунг борьбы, на деле сводившийся к лозунгу «весь билль и ничего, кроме билля», для «массового потребления» оставался по-прежнему если не лозунгом всеобщего избирательного права, то лозунгом «сильного представительства низших и средних классов». «Национальный политический союз» радикала Френсиса Плейса выступал под этим лозунгом, причем средства на агитацию он получал из секретных фондов министерства вигов. Это нужно было буржуазии, потому что палата лордов упорно не желала идти на компромисс и срывала соглашение между каннингитами и вигами. «Национальный политический союз» организовал ряд выступлений революционного характера. Грайам Уоллас, биограф Плейса, рассказывает о том, что Плейс получал средства от вигов, что на эти средства были намечены изготовление в Шеффильде оружия, созыв съезда делегатов для решения вопроса о восстании, проект похищения жен и детей лордов в качестве заложников и т. п. Демонстранты, на улицах Лондона устраивавшие по сигналу Плейса шествия, разбивали окна в домах наиболее упорных противников билля, в домах герцога Уэллингтона, лорда Дэдли и др. Набег вкладчиков на банки с требованием обратно вкладов при известии, что Уэллингтону королем поручено образовать министерство, опять-таки организованный «Национальным политическим союзом», точно так же входил в число мер борьбы, которые применялись против упорствующих тори. Все это требовало участия масс, а последним нужно было давать лозунги им близкие и понятные. На защиту предрешенного буржуазией компромисса эти массы так прямо не пошли бы. Поэтому-то Плейс и его сторонники, и ближайшие помощники выдвигали несравненно более радикальные требования, чем фактически намеченные к реализации.

Вот почему уже первые сведения о характере билля вызывали со стороны наиболее развитых рабочих, участвовавших в борьбе за реформу, резкую критику. Один из деятельных участников Бирмингемского политического союза, рабочий Бибб, выступая на одном из митингов в 1831 году, говорил от имени многих своих товарищей по союзу: «Если избирательное право будет ограничено домовладельцами и арендаторами домов, то оно почти совершенно лишит рабочих права на участие в законодательстве страны. Нам говорят, что мы не можем заявлять претензий на избирательное право, так как не платим местных налогов. В ответ на это я хотел бы спросить: а кто действительные плательщики налогов? По моему мнению — рабочие. Налоги идут из продукта труда. Когда хозяин платит налоги, он высчитывает их из заработной платы. Прибыль на капитал, торговые барыши имеют своим источником труд. Таким образом, налоги выжимаются из тела рабочих. Я задаю себе вопрос: чего могут ждать впоследствии рабочие от добившихся своего права средних классов, если те уже теперь, когда они сами еще бесправны и должны бы сочувствовать бесправным рабочим, отказывают, однако, последним в поддержке?» Еще более определенно высказывался «Poor Man’s Guardian», основанный Гетерингтоном ¹⁾, владельцем мелкой типографии, и редактировавшийся Джемсом Бронтерр О’Брайеном ²⁾, в номере от 1 октября 1831 года.

¹⁾ Гетерингтон (Hetherington), Генри (1792-1849), родился в Лондоне, работал наборщиком, впоследствии стал владельцем небольшой типографии. В 1828 году напечатал памфлет в защиту религиозного свободомыслия. С 1830 года издавал «Poor Man's Guardian» (в редактировании которого с 1831 года принимал участие О’Брайен) без газетного штемпеля, в виде протеста против штемпельного сбора, и под влиянием этой агитации правительство принуждено было в 1836 году понизить налог с 4 пенсов до 1 пенни. В 1831 и 1832 годах за эту борьбу Гетерингтон два раза был заключен в тюрьму на 6 месяцев. В 1833 году начал издавать газеты: «People’s Conservative», затем «Hetherington’s Twopenny Despatch» и «London Despatch». Последняя агитировала за чартизм, ограничиваясь мирными средствами. Один из основателей и «миссионер» Лондонской ассоциации рабочих.

²⁾ О’Брайен (O’Brien), Джемс Бронтерр (1805-1864), родился в Ирландии в купеческой семье, получил образование в гимназии и дублинском университете, где получил ученую степень. Для пополнения юридического образования в 1830 году отправился в Лондон, где под влиянием Коббета и Гента бросил юридическую карьеру. В начале 1831 года О'Брайен напечатал в «Political Letters» Карпентера три статьи о положении дел в Англии, а вскоре после этого стал редактором «Pооr Man's Guardian», издававшегося Гетерингтоном. В начале своей журнальной деятельности О'Брайен находился под влиянием Годвина и Годжскина, затем у него пробуждается более глубокий интерес к социальной литературе Франции, и он переводит «Заговор Бабефа» Буонаротти (1836), а в 1838 году издает первый том сочинения о жизни Робеспьера. В то же время занимается журнальной работой и поддерживает оживленные сношения с ирландцами. В 1837 году в течение нескольких месяцев издавал «Bronterr’s National Reformer», в 1838 году сотрудничал в «Северной Звезде», а в конце того же года стал редактором «Operative», еженедельника группы рабочих, не согласных с Ловеттом и друг.

В первые месяцы 1840 года вместе с Карпентером издавал «Southern Star», с середины того же года до середины 1841 года сидел в тюрьме. Во второй половине 1842 года О'Брайен редактировал «British Statesman», в 1845-47 годах издавал в Дугласе на о. Мэн «National Reformer and Manx Weekley Review», где вел резкую кампанию против О’Коннора. В 50-х годах сотрудничал в «Reynold’s Newspaper» и написал несколько од — 2 сатирические на Луи Бонапарта и лорда Цальмерстона и восторженную на смерть Бонапарта. Умер бедняком в Лондоне. После его смерти было издано его «Rise and Progress of human slavery» (1885).

Таким образом, уже накануне победы компромиссного решения, в рядах масс, которые были вовлечены самой буржуазией в политическую борьбу, начали раздаваться голоса, предостерегающие против подмены конечной цели борьбы, общей и для рабочих и для буржуазии, целями, которые явятся достижением одной лишь буржуазии. Но, помимо отдельных голосов, в силу широкой возможности объединения, какую открыла борьба за парламентскую реформу, создались и организации, которые в состоянии были сделать соответствующие выводы из уроков борьбы. Одной из наиболее крупных организаций такого рода была созданная Ловеттом  ¹⁾ и рядом других последователей Оуэна и Годжскина ассоциация, получившая название «Национального союза рабочего класса и других». Приставка «и других» вызывалась стремлением заручиться поддержкою мелкобуржуазных радикалов, особенно членов палаты общин, занимавших левый фланг в рядах вигов. Организация, таким образом, далеко не была выдержанной по классовому признаку и по своим позициям. Но то обстоятельство, что она создавалась руками последователей Оуэна и Годжскина, особенно этого последнего, который достаточно четко ставил вопрос о том, что труд является источником всех ценностей, позволяло «Национальному союзу рабочего класса» применять правильный критерий к политическим событиям. Союз с самого начала декларировал, что «труд есть источник богатства», что «то государство наилучше устроено, в котором нет ни богатых, ни бедных» и что «все люди по рождению свободны и имеют известные прирожденные н неотчуждаемые права» (влияние школы естественного права).

1) Ловетт, Вильям (1800-1877), родился близ Пензанса, в семье матроса, утонувшего до рождения сына. Сначала обучался у канатного мастера, в 1821 году переехал в Лондон, где начал работать как столяр. Был одним из первых учеников Mechanic’s Institution, основанного в 1823 году в Лондоне. В 1826 году примкнул к «Metropolitan Political Union» и начал интересоваться социальными реформами в духе Оуэна. Принимал участие в кооперативном движении. В 1832 году был арестован за участие в демонстрации, спустя год он отказался поступить в милицию («если нет голоса, то нет и ружья»), за это был конфискован и продан весь его домашний скарб.  В 1836 году принимал участие в основании Лондонской ассоциации рабочих и был автором хартии 1837 года. В 1839 году был членом конвента и в том же году был приговорен к году тюрьмы за революционное воззвание. В тюрьме составил план создания общества для самообразования, как одного из средств борьбы за хартию. В 1844 году организовал «Democratic Friends of all Nations», в 1848 году вместе с Юмом и Кобденом – «People’s League», с целью объединения средних классов.

В силу таких исходных своих положений он выступил с требованиями упразднения всяких аристократических и имущественных привилегий, введения всеобщего избирательного права для всех лиц мужского пола, достигших 21 года, тайной подачи голосов, годичного срока созыва парламента и других мер, вводящих широкую демократию в строй государства. На этой платформе Ловетт и его сторонники образовали общество в Лондоне в 1830 году, а вскоре к ним присоединились рабочие Манчестера, Лидса, Бристоля и других промышленных центров. Роль «Национального союза рабочего класса и других» становится чрезвычайно большой в борьбе, которая разгорается вокруг реформы парламента. «Ротундисты», как назывались в общежитии деятели союза по имени зала, в котором они обычно собирались, стали организованным ядром для оппозиции всякой половинчатой, компромиссной мере, которая могла бы быть выдвинута взамен лозунга «сильного представительства низших и средних классов».

Правда, «ротундисты» недолго являлись основной силой рабочего класса в этой борьбе. Им не удалось помешать Плейсу и его Национальному политическому союзу увлечь массы на борьбу под лозунгом «билль, весь билль и ничего, кроме билля». Попытка их добиться руководящего положения в организации Плейса, вначале было едва не увенчавшаяся успехом, нашла противодействие со стороны самого Плейса, которому удалось заполнить состав совета своего союза собственными сторонниками: «ротундисты» вышли из союза и стали вести борьбу с Плейсом и буржуазией путем массовой агитации. В частности, с ними был связан и Джемс Бронтерр О’Брайен, который в своем органе разоблачал подготовляемый компромисс между буржуазией и землевладельцами. В 1832 году Национальный союз рабочего класса и вовсе сходит с политической арены, но уже сыграв свою роль, уже внушив рабочим массам недоверие к буржуазии. Потребовался, однако, горький опыт резкого расхождения с бывшими союзниками, чтобы все предупреждения как «ротундистов», так и отдельных работников дошли до сознания масс. Последние шли все же за Плейсом и вождями буржуазии вплоть до самого превращения билля лорда Джона Росселя в закон 1832 года. И только тогда, когда закон этот был проведен и на практике показал, что рабочая масса ничего не получила положительного от перемены политических хозяев, начинается понемногу нарастание политической враждебности к бывшим союзникам. В законе 1832 года масса сначала видела лишь первый шаг, первую победу, за которой должны были прийти новые победы. Либералы-виги, получив крепкое большинство в палате, должны были идти и дальше — к обеспечению на деле «сильного представительства низших классов». Поэтому в первое время рабочие начинают забрасывать министров-вигов петициями о расширении избирательных прав, о дополнительных реформах парламента. Об этом же твердят министрам и рабочие делегации.

Но буржуазия, получив свою долю власти по компромиссному договору с землевладельцами, предпочла на этом компромиссе остановиться. Министр Стенли, возражая против расширения избирательного права, в сущности повторил как раз те аргументы, какие Уэллингтон выдвигал против самой реформы 1832 года. Он считал ее «полной мерой», дальше которой не может идти никакое правительство.

Получившая власть буржуазия, вопреки призывам Френсиса Плейса, который рекомендовал не проявлять враждебности к рабочим, первым делом попыталась укрепить себя против рабочих. Попытки рабочих улучшить свое положение путем создания крепких союзов встречают решительные меры со стороны нового, «реформированного», правительства. Созданный Оуэном и Фильденом «Великий национальный консолидированный союз производств», который ставит своей целью улучшение положения рабочих, повышение заработной платы, сокращение рабочего дня, — объединяет до полумиллиона рабочих, которые вступают в конфликты с предпринимателями. Стачечное движение широко развивается. Буржуазия, поэтому, начинает кампанию репрессий против рабочих. Шестеро рабочих в Дорсетшире, организовавших местное отделение оуэновского союза, для примера ссылаются на каторжные работы на семь лет. Таким образом, молодое движение скоро гибнет. Надежды рабочих на улучшение положения с помощью профессиональных союзов оказываются развеянными. Еще хуже обостряется положение стремлением буржуазии снять с себя тяжесть местных налогов в пользу бедных. Торжество машинного производства, опирающегося на труд малолетних и женщин, на политику низкой заработной платы, вместе с тем обездолило огромные массы кустарей и ремесленников. Разорение было поистине ужасным. В одном Ланкашире, где между 1813 и 1833 годами число механических станков увеличилось с 2 400 до 100 000, восемьдесят тысяч кустарей вынуждены были буквально умирать с голоду: их заработная плата, по данным Гиббинса, понизилась с 13¹/₂ шиллингов до 4¹/₂ шиллинга в неделю при 12-16 часовой работе в день. Аналогичная судьба постигла население цветущих промышленных центров, где ранее преобладал кустарный характер производства (Ноттингем — трикотажники, Ковентри — шелкопрядильщики, Клеркенвелл — слесаря, Ридинг в Йоркшире — шерстеткачи и т. д.). Как фабричный рабочий, так и вымирающий кустарь были вынуждены для поддержания существования обращаться к помощи прихода, в распоряжении которого спитальфильдские акты елизаветинских времен предоставляли средства, собираемые в виде налогов в пользу бедных. В 1832 году на содержание таких лиц расходовалось уже 7 миллионов фунтов стерлингов, что составляло 10 шиллингов на душу населения. И одним из первых актов реформированного парламента явилась попытка сократить расходы по содержанию бедных. Вдохновителями, идеологами этой борьбы с беднотой были Нассау, Сеньор, Чадвик, Грот и другие сторонники «свободной конкуренции», как движущей силы прогресса (ср. мальтузианство). «Законам о бедных», к помощи которых прибегали эксплуатируемые фабричные рабочие и голодающие кустари, приписывались все отрицательные стороны: поддержка бедных убивала инициативу, самодеятельность населения, поощряла ленивых и т. д. Поэтому надлежало заменить поддержку на дому и прибавление к заработной плате определенных субсидий из средств прихода, — содержанием в таких работных домах, в которых условия существования были бы хуже, чем любые условия, связанные с работой по найму. В таком именно духе и был издан закон о бедных 1834 года. Насколько хорошо и последовательно проведена основная мысль вдохновителей этого закона, видно из того названия, какое работным домам дано было рабочими: «рабочая Бастилия». До сих пор еще в Англии при расследовании коронером случаев смерти от голода выясняется, что умерший предпочитал умереть, но не идти в работный дом.

Какой вывод могли сделать рабочие из этого законодательства? Тот, конечно, что парламентская реформа была неполна. Вместо обещанного всеобщего избирательного права, которое ввело бы в парламент рабочих представителей, принят был закон, установивший представительство домовладельцев и арендаторов недвижимого имущества. Требования дальнейшей избирательной реформы заполняют, поэтому, рабочую жизнь и политическую жизнь Англии вплоть до 1837 года. Но даже в 1837 году буржуазия, устами автора билля, Джона Росселя, заявляла в ответ на эти требования буквально то же самое, что говорил в 1837 году министр Стенли и что до него, но еще по адресу буржуазии, говорил Уэллингтон: именно, что о дальнейшей реформе нельзя даже и мечтать, так как политический строй достиг уже совершенства. Сходство позиций буржуазии по отношению к рабочим и позиций землевладельцев по отношению к буржуазии не могло не бросаться в глаза. Но если перед 1832 годом буржуазия в ответ на заявления Уэллингтона готовила широкое массовое движение, готовила широкую агитацию за реформу, то естественно, что таким же должен быть и ответ на совершенно тождественные заявления буржуазии.

В 1836 году группа лондонских рабочих, уже активно участвовавшая в борьбе за избирательную реформу: Ловетт, Гетерингтон, Ватсон (1799-1874, рабочий, первый разъездной оратор кооперативного движения), Винсент (1813-1879, наборщик) и др., основала «Лондонскую ассоциацию рабочих», с целью самостоятельной борьбы, без поддержки буржуазных радикалов, за изменение избирательного закона в пользу рабочих. Эта группа привлекла к выработке своих требований Френсиса Плейса, который пользовался репутацией выдающегося парламентского стратега в связи с проведенной им в двадцатые годы кампанией борьбы за отмену законов против коалиций, и ряд левых радикалов из числа парламентеров (О’Коннель и др.). С помощью их и была выработана та хартия (charter), которая в течение десятилетия являлась знаменем для рабочего движения Англии и дала ему его славное имя. Вернее, с их помощью была выработана та петиция, которую в 1837 году «Лондонская ассоциация рабочих» подала в парламент и которая, будучи отвергнута, превратилась в платформу для массовой борьбы за избирательную реформу и получила название «хартии». Эта петиция повторяла основные требования радикалов конца ХѴIII века (Картрайта и др.) и включала шесть пунктов: 1) всеобщее избирательное право, 2) отмену имущественного ценза для депутатов, 3) годичный срок парламента, 4) равномерное распределение округов, 5) тайную подачу голосов и 6) вознаграждение депутатов.

Борьба за хартию началась фактически во время всеобщих выборов в парламент в 1837 году. «Ассоциация» выпустила к избирателям прокламацию, в которой рекомендовала голосовать не за вигов или тори, которые обманывают народ, а за сторонников «шести пунктов». Точно так же ставился вопрос чартистами и в дальнейшем. И когда проект расширения избирательного права был отвергнут в палате общин, на многотысячных митингах (в мае 1838 года в Глазго — 200 тысяч человек, в июне в Ньюкестле — 80 тысяч человек, в Бирмингеме тогда же — 200 тысяч человек, на поле между Лидсом и Геддерсфильдом — 250 тысяч человек, наконец, на Кензал-Мур близ Манчестера — 300 тысяч) вырабатывается уже подробно мотивированная программа, в которой говорится: «Друзья народа надеялись, что реформа 1832 года создаст лекарство для большинства, если не для всех этих бедствий. В этом они были горько и низко обмануты. Акт о реформе перенес лишь власть от одной господствующей партии к другой и оставил народ столь же беспомощным, как и прежде. Мы почтительнейше выставляем на вид палате, что такое положение вещей не должно быть терпимо, что оно не может продолжаться без того, чтобы не подвергнуть серьезной опасности трон и общественное спокойствие и что если с божией помощью и всеми законными и конституционными средствами можно положить ему пределы, то мы твердо решили, чтобы такой предел немедленно был положен».

Таким образом, чартизм получил первоначальный свой толчок от борьбы за избирательную реформу 1832 года. Самый характер реформы, как компромисса между аристократией и буржуазией, оставившего за пределами участия в парламенте рабочую массу, последовавшее за завоеванием буржуазией политической власти антирабочее законодательство — все это впервые столкнуло рабочий класс, как класс, с буржуазией, породило политическую классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией, а вместе с тем направило внимание рабочего класса на задачу расширения избирательного права, как первого шага к завоеванию пролетариатом власти.

Ход развития чартистского движения, однако, нельзя понять, не представляя себе тех социальных сил, из которых складывалось это движение. Мы видели, что «Лондонская ассоциация» привлекла к участию в разработке хартии представителей радикализма, в роде О’Коннеля. Мы видели, что в начальные периоды борьбы вдохновителями ее оказываются как раз те вожди рабочих, которые принимали участие в борьбе и за реформу 1832 года. Имена Ловетта, Винсента, Гетерингтона встречаются в истории рабочего класса Англии еще задолго до чартизма. Все это устанавливает прямую преемственность чартистского движения и предшествовавшей ему эпохи, когда основными силами рабочего движения был ремесленный и полуремесленный пролетариат, отнюдь не являвшийся носителем революционных, по отношению к капитализму, идей. Напротив. В этих социальных группах преобладали до известной меры, реакционные стремления (стремление восстановить елизаветинское законодательство, ограничение ученичества, установление размеров заработной платы государственными органами и т. д.). В чартизме, — на начальных стадиях его развития, во всяком случае, — мы встречаемся опять с этими же силами. Стремление связаться с радикальной буржуазией, готовность к компромиссам и даже отказ от идеи революционной борьбы за хартию — характерны для этой социальной группы. Уже очень скоро наряду с деятелями «Лондонской ассоциации» в чартистском движении появляются иные вожди — О’Брайен, О’Коннор (см.), Стивенс ¹⁾, Эрнест Джонс (см.), Гарней (1817-1897, моряк). Между ними и деятелями «Лондонской ассоциации» пролегла пропасть непримиримых разногласий. В то время, как Ловетт и его сторонники отвергали всякое насильственное выступление и были сторонниками так называемой «моральной силы», О'Брайен, О’Коннор и другие являлись сторонниками «физической силы» и выступали всегда с призывами к вооруженному восстанию в борьбе за хартию (О’Коннор на многотысячных митингах, в основанном в 1837 году органе чартистов «Северная Звезда»).

1) Стивенс (), Джозеф Рейнер, родился в 1805 году в Эдинбурге, в 1829 году стал священником в Ланкшире. Агитацией за введение 10-часового рабочего дня восстановил против себя методистскую общину и в 1834 году был отрешен от должности. Однако, его поклонники, преимущественно рабочие, сняли для него помещение в Аштоне, где он регулярно произносил проповеди. Выступал против нового закона о призрении бедных. С 1837 года принимал деятельное участие в чартистском движении, главным образом как замечательный оратор, выступавший на митингах под открытым небом с призывом к борьбе физической силой против правительства.

Стивенс отличался еще большей «зажигательностью» своих речей. «Прежде, чем вы будете окончательно ограблены, — говорил Стивенс, например, на митинге в Ланкашире, созванном по поводу законов о бедных, — возьмитесь за оружие. Каждый человек должен добыть себе хорошее оружие... Если ваша бедность не позволяет вам..., вооружитесь хорошей пикой. Не бойтесь, солдаты все — за народ. Если ружье и пистолет, если шпага и пика будут недостаточны, то пусть жены возьмутся за ножницы, а дети за булавки и иголки. Если все исчерпается, то берите горящую головню, да, я повторяю, горящую головню и поджигайте дворцы»... Ловетт неоднократно выступал против сторонников физической силы, грозил уйти из движения, если последние не прекратят своих «вредных выступлений». «Лондонская ассоциация» выпускала даже специальные прокламации, направленные против сторонников физической силы, мотивируя необходимость придерживаться умеренного образа действий тем, что раз «земля и капитал и труд суть источники богатства, а потому взаимно зависимы, то справедливость требует, чтобы во всем, что касается производства и распределения, царило полное равенство законов».

Чрезвычайно характерно географическое распределение влияния обеих групп: «Лондонская ассоциация» оперировала главным образом в Лондоне, в южных графствах. Группа «физической силы» действовала по преимуществу на севере Англии, в районах Ланкашира, Йоркшира, средних графств. «Северная Звезда» издавалась в Манчестере (была потом перенесена в Лондон), крупнейшие чартистские митинги созывались в Манчестере, Бирмингеме, Лидсе и других городах. Это географическое распределение как нельзя лучше характеризует оба течения. В самом деле, в период чартизма в Англии рабочий класс отличался значительной пестротой. Капиталистическая фабрика еще не стала здесь преобладающей формой организации производства. Она главенствует лишь в бумагопрядильной и бумаготкацкой промышленности, частично захватывает преобладающее положение в шерстяной промышленности. Несмотря на развитие производственной техники и перестройку предприятий на капиталистических началах в целом ряде отраслей народного хозяйства, перевоплощение рабочего из «человека с инструментом» в «человека при машине» в этих отраслях происходит чрезвычайно медленно. Фабрично-заводской пролетариат, поэтому, оказывается в эпоху чартизма сосредоточенным почти исключительно в районах текстильной промышленности и частично в районах промышленности металлообрабатывающей. Отсюда — огромная разница и в условиях существования и в характере рабочих, с одной стороны, северной и, с другой — южной Англии. Север — это область преобладания фабрично-заводского пролетариата. Юг — это область преобладания ремесленного рабочего. И чрезвычайно характерно, что вожди партии моральной силы принадлежат все к тем группам внутри рабочего класса, которые к эпохе чартизма сохранили характер полуремесленный: Ловетт — столяр, Гетерингтон и Винсент — печатники. О’Коннор и О’Брайен опираются на совершенно иные прослойки, на прослойки фабрично-заводского пролетариата. В полемике с Ловеттом и его сторонниками О’Коннор неоднократно грозит им гневом «настоящих фабричных рабочих» с их «небритыми подбородками, мозолистыми руками и плисовыми куртками». Отсюда вытекает и все различие в тактике и политике обоих течений в чартизме. Для полуремесленных рабочих, руководимых Ловеттом и другими, классовая природа общества остается совершенно неясной. Для них труд, земля и капитал являются тремя факторами производства, еще совсем недавно находившимися в руках у одного и того же производителя. Если Плейс и был в свое время подмастерьем портного-брючника, если он пережил и стачки, и локауты в своей отрасли промышленности и был даже организатором рабочих клубов, этих зачаточных объединений профессионального характера, то впоследствии он сам становится владельцем портновской мастерской. Гетерингтон точно так же начинает свою карьеру печатником, а затем становится владельцем небольшой типографии. Для этих полуремесленных рабочих переход в класс собственников все еще возможен. И для них противоречия между трудом и капиталом вовсе не рисуются совершенно непримиримыми, для них борьба за избирательную реформу — отнюдь не есть борьба за освобождение рабочих от ига капиталистов. Ловетт заявлял неоднократно, что «дело не выиграет от грубых нападок на законы о бедных и другую подобную пристрастную меру». В программе у «Лондонской ассоциации» нет совершенно тех мотивов, которыми так богаты постановления массовых митингов на севере Англии в период расцвета чартистского движения. Для «Лондонской ассоциации» борьба за избирательную реформу представляет собою не новое, по сравнению с борьбой за реформу 1832 года, явление, а всего лишь продолжение, расширение и углубление этой борьбы. Часть буржуазии, крупная и средняя, получила в этой борьбе право на участие в политической жизни в роли руководителя. Очередная задача — распространить это же право на мелкую буржуазию и на ремесленных рабочих. И борьба за хартию для сторонников моральной силы оказывается, поэтому, окрашенной в определенно мелкобуржуазные тона радикализма. Отсюда вытекает и склонность «Лондонской ассоциации» сговариваться с радикалами, и уверенность в возможности добиться успехов путем морального воздействия на правительство.

Но именно то, что определяет собою характер группы сторонников моральной силы, предопределяет и сравнительно незначительный удельный вес этой группы в ходе чартистского движения и быструю потерю ею всякого значения в истории английского рабочего класса. Рост и расширение капитализма осуждает эту группу на исчезновение. Фабрично-заводской пролетариат растет быстро и вытесняет полуремесленных рабочих из народного хозяйства. Правда, процесс этот растягивается на длительный промежуток времени и заканчивается фактически лишь к концу XIX века. Но, тем не менее, творческая роль данной прослойки рабочего класса ничтожна уже в период чартизма и в ходе чартистского движения не возрастает, а уменьшается.

Совсем иначе обстоит дело с теми социальными силами, на которые опираются сторонники физической силы — О'Коннор, О'Брайен. В то время, как даже в «Лондонской ассоциации» наблюдается раскол и из нее выделяется группа молодежи, более Ловетта, Винсента и Гетерингтона попадающая под давление капитализма и потому отчетливее ее осознающая противоречия, разделяющие буржуазию и пролетариат (группа Гарнея, образовавшая после откола свою «Демократическую ассоциацию», которая приближается к позициям левого крыла чартистов), в рядах сторонников физической силы расколов нет, и их численность возрастает по мере углубления борьбы за хартию. Митинги, созываемые ими, собирают сотни тысяч, тогда как «Лондонская ассоциация» в состоянии собрать всего тысячи. И это вытекает из факта пролетаризации населения, все больше втягиваемого ростом капиталистической фабрики в фабричный котел. Чартизм — порождение периода наиболее быстрого роста фабрично-заводской промышленности, наиболее быстрой экспансии капитализма. В текстильной промышленности совсем вытесняется ручной труд. Кустарь к концу чартистского периода уже не играет никакой роли в текстильной продукции. Растет и крепнет капиталистическая форма производства и в металлообрабатывающей промышленности. Даже печатное дело и ряд других отраслей промышленности начинают все больше перестраиваться на основе машинного производства. «Человек при машине» становится преобладающим типом рабочего. Вот почему именно на севере Англии, именно в районах влияния сторонников физической силы мы находим и зарождение классовой психологии, чуждой соглашательства с буржуазией, отказ от помощи буржуазных радикалов и попытки выработки своей собственной, экономическо-политической платформы. Здесь противоречия между трудом и капиталом — ярче, отчетливее, скорее приводят к осознанию классового положения пролетариата. Основное, что толкало к этому рабочую массу, являлось тяжело бившее по рабочему бюджету расхождение в темпе роста цен и заработной платы, но еще больше — постоянные кризисы, приводившие к массовой безработице. Удары, наносившиеся кризисами по рабочему, вскрывали перед ним основные дефекты капиталистической организации производства, показывали ему наглядно, что источником всех бед является именно эта организация. Отсюда — возникновение мысли о необходимости коренного изменения всего строя народно-хозяйственной жизни. Отсюда — огромное влияние на рабочие массы идей ухода от капитализма с помощью «коммун гармонических интересов» (оуэнизм), с помощью «самоуправляющихся мастерских», кооперативных обществ и т. д., что составляет одну из примечательных черт в настроениях рабочих масс периода 20-40 годов ХIХ века. Отсюда же и то, что вокруг знамени борьбы за избирательную реформу вигам удалось сплотить многотысячные массы, так как в парламентском законодательстве рабочие усматривали, под влиянием демагогической пропаганды сторонников реформы 1832 года, возможность изменения своего положения. Отсюда же, наконец, и то, что хартия привлекла — даже будучи составлена представителями иных прослоек рабочего класса — к себе внимание и фабрично-заводского пролетариата, который превратил эту хартию в платформу для борьбы за власть путем вооруженного восстания, путем насильственного переворота.

И в самом деле, некоторые из вождей чартистов поднимались до значительной высоты классового сознания. Ф. Ротштейн совершенно справедливо считает, например, О'Брайена прямым предшественником марксистского понимания природы классового общества. О'Брайен, действительно, отчетливо представлял себе природу буржуазного общества и в своем анализе событий эпохи чартизма поднимался до подлинного понимания развертывающейся классовой борьбы. Еще в 1835 году О’Брайен выступал в защиту машинного способа производства против реакционного осуждения машин. «Если бы, — писал он в «Poor Man’s Guardian» (1835), — машины, вместо того, чтобы вытеснять ручной труд и обогащать кучку алчных тюремщиков за счет их рабов, были бы поставлены на службу обществу и употреблялись бы как помощь, а не как враг человеческому труду, то счастье, проистекающее из этого, было бы безгранично. Ибо несчастье состоит в том, что наши учреждения так построены, что они действуют лишь на пользу класса бездельников, обращая внимание на интересы производящих классов не больше, чем это необходимо, чтобы иметь в своем распоряжении достаточное число для содержания остальных в праздности». Здесь сказалось полное понимание того, что всякий фактор производства может быть плох или хорош в зависимости от того, интересы кого он обслуживает. О'Брайен точно так же понимал достаточно отчетливо, что в основе классового господства и всей идеологической и бытовой обстановки находится собственность на средства производства, выгодно отличаясь в этом отношении от утопических социалистов. Полемизируя с Оуэном в том же органе (март 1835 года), О'Брайен писал: «О теориях господина Оуэна в отношении брака и религии мы не можем сказать ничего определенного... Эти оба учреждения, как они сейчас существуют, могут быть очень дурны или очень хороши, но худо ли, хорошо ли, они произошли, безусловно, из нашей системы собственности и никогда не могут быть отделены совершенно от нее. Мы не можем обойтись без брака, без института отдельных семейств до тех пор, пока закон делает отдельную личность ответственной за содержание своих детей и до тех пор, пока мы хотим сохранить наследование в смысле передачи собственности наследникам... Обязанность, возлагаемая на мужчину, быть связанным всегда с одной только женщиной и рожденными ими детьми, такое же необходимое следствие наших законов о собственности, как таинственное соединение полов является необходимым следствием законов нашей природы». У О'Брайена есть далее место, напоминающее известное выражение Маркса, характеризующее государство, как «общественный комитет буржуазии». «По-видимому, — пишет О'Брайен, — стало общим то мнение, что правительство заказывается капиталистами, чтобы охранять их барыши, ренты и тому подобную дань с трудящегося народа. Разве законы создает правительство, а не скорее крупные капиталисты создают их для своего обогащения и затем поручают правительству проводить их... Капиталисты повсюду создают угнетателей, правительство — их ночной сторож, а угнетенные — трудящиеся классы».

С такими теоретическими воззрениями руководители группы сторонников физической силы вступили в борьбу за избирательную реформу. Совершенно естественно, что вся их тактика этой борьбы радикально отличалась от тактики Ловетта и других руководителей «Лондонской ассоциации». И столь же естественно, что теоретические воззрения, в эпоху чартизма претворявшиеся в практическое руководство классовой борьбой, могли возникнуть уже только на почве противоречий, выявленных капиталистической фабрикой. Но если классовая выдержанность явилась прямым результатом того, что группа сторонников физической силы опиралась на фабричный пролетариат, то одна особенность этого последнего в первую половину XIX века предопределила и особый уклон в воззрениях чартистов из группы сторонников физической силы.

Если у Ловетта преобладают настроения примирения с капитализмом, так как полуремесленный пролетарий еще не усматривает непримиримых противоречий между интересами труда и капитала, то у О’Брайена и О'Коннора мы находим аграрный уклон, который порождается характером фабричного пролетариата первой половины XIX века. О'Брайен, мы видели, отдавал себе отчет в неизбежности борьбы за уничтожение капиталистического способа производства. И он, как будто, ясно понимал, что машина является благодеянием для человечества, если она находится в руках у рабочего класса. Но он является выразителем тех прослоек рабочего класса, которые еще слишком недавно оторваны были от земли «огораживанием общинных полей». Он поэтому мечтает о восстановлении перевеса земледелия над фабрикой. «Система, — заявлял он, —  против которой я борюсь и хотел бы, чтобы вы боролись, это — та, при помощи которой угнетатели ваши превратили вас из землевладельцев в фабричных рабочих. Я — враг системы, создавшей перевес фабрики над сельским хозяйством и передавшей власть выскочкам из денежной аристократии, согнавшей вас с земли и превратившей вас в рабов своей жадности подобно тому, как это сделали средневековые бароны с вашими отцами». Он считает, что «все рабство наших городов, равно, как и рабство на наших фермах, есть продукт земельной монополии». Близкую позицию занимал и О'Коннор (см.), вождь чартистов и редактор «Северной Звезды». Но в то время, как О'Брайен выдвигал идею национализации земли, он мечтал о том времени, когда каждый рабочий будет иметь «свой участок земли, свою кладовую, свой овин и свою сторожку». К концу чартистского движения О'Коннор выдвинул даже, принятый конвентом 1848 года, план наделения рабочих мелкими участками земли.

Этот аграрный уклон у представителей группы сторонников физической силы (его не разделяла только группа Гарнея, выделившаяся из «Лондонской ассоциации» и принявшая платформу О'Брайена в отношении к критике капитализма) непосредственно вытекал, как мы сказали, из полуаграрного характера промышленного пролетариата этого периода. В ходе развития капиталистической фабрики последняя брала основные контингенты рабочих не из населения городов, даже не из пролетаризирующихся полуремесленных рабочих (последние долгое время оставались «людьми с инструментом»), а из деревенского населения. Разоренный соперничеством сначала мануфактуры, а затем фабрики, кустарь, имевший, но потерявший свой участок земли, и обезземеленное крестьянство явились главными поставщиками «рабочих рук» для вновь возникающих текстильных и отчасти металлообрабатывающих предприятий. Процесс обезземеливания крестьянства и кустарей шел непрерывно еще с XVI века, но именно в первые четыре десятилетия XIX века огораживание общинных полей становится всеобщим. Капитал готовит себе в это время резервную армию труда. В силу такого совпадения роста капиталистической фабрики и процесса обезземеливания крестьянства, рабочие контингенты фабрик эпохи чартизма состояли из недавно пролетаризированных, обезземеленных земледельцев. У них еще живы были воспоминания о недавнем прошлом, когда никакой кризис, с его неизбежным следствием — закрытием предприятий и массовым расчетом рабочих рук — не лишат трудящегося куска хлеба. Отсюда — естественное стремление этих недавних выходцев из деревни рассматривать свое положение на производстве как прямой результат несправедливой экспроприации их земельных участков. Отсюда — неизбежное сохранение в их психике готовности идти на возврат старого преобладания земледелия над фабричным производством. И отсюда же — аграрный уклон у тех, кто явился вождями этой прослойки английского рабочего класса в эпоху чартизма. Наряду с прогрессивным ростом классового сознания еще крепки были, поэтому, в чартистском движении пережитки крестьянские.

Таким образом, мы видим, что чартистское движение складывалось из двух основных социальных группировок в самом рабочем классе: из полуремесленных рабочих, численно менее значительных и политически ближе стоящих к мелкой буржуазии, признающих даже ее руководство в своей политической борьбе, и из полукрестьянских масс фабричных рабочих, проделавших уже значительный шаг к осознанию своего положения в классовом обществе, но не порвавших еще окончательно с крестьянскими настроениями.

Чартизм, как мы говорили, впервые выявил, что интересы рабочего класса и буржуазии противоположны, что примирения между ними быть не может. Но этот объективный вывод не мог быть сделан тем еще незрелым рабочим классом в эпоху чартизма в десятилетие между 1837 и 1848 годами. Английский рабочий класс, как мы видели, к эпохе чартизма еще не оформился, не самоопределился. Часть его, осужденная на вырождение благодаря вытеснению ремесленных способов производства, не в состоянии была вести классовую борьбу и делать выводы из уроков этой борьбы и потому вносила свою долю дезорганизации в чартистские ряды. Плохо ориентировались в задачах рабочего класса и революционно настроенные сторонники физической силы. Это особенно сказалось в тактике периода с 1839 по 1841 год, когда работал конвент, то есть делегатское собрание чартистов, которое должно было превратиться в своего рода парламент рабочего класса. Конвент очень много занимался обсуждением разногласий между сторонниками физической и моральной силы, но ни разу не мог провести в жизнь решений, которые могли бы противопоставить буржуазному государству революционную энергию рабочих масс. Он намеревался, например, объявить всеобщую забастовку в конце 1839 года, но когда не удалась стачка-демонстрация против отклонения парламентом петиции 12 июля 1839 года, конвент не осмелился объявить всеобщую забастовку и сам разошелся 14 сентября.

Репрессии, которые последовали затем (арест 450 человек, в том числе О’Коннора и О’Брайена, получивших от 1¹/₂ до 2 лет тюрьмы), значительно ослабили движение. Ряд чартистов был даже приговорен к смертной казни (Фрост и ряд рабочих, сделавших попытку освободить из тюрьмы Винсента). При этом правительство почти не делало различий между сторонниками физической силы и сторонниками силы моральной. Обе группы подверглись почти одинаковым преследованиям. К внутренней слабости, происходившей благодаря неорганизованности, к внутренним разногласиям, присоединялось еще и внешнее давление со стороны аппарата буржуазного государства. Это на время вызвало упадок в движении. 

Но уже к концу 1840 года, под влиянием особенно кризиса 1841 и 1842 годов, начинается возрождение чартизма. Собравшаяся в конце 1840 года конференция чартистов решила объединить местные разрозненные организации чартистов в «Национальную чартистскую ассоциацию», которая в течение ближайших двух лет, несмотря на прямое запрещение правительства, выросла в крупную политическую партию рабочего класса. С 1842 года опять начинается расцвет движения. К этому времени из тюрьмы освобожден был О’Коннор, популярность которого выросла еще больше вследствие заключения. «Национальная чартистская ассоциация» насчитывала к 1842 году свыше 400 отделов и 40 тысяч членов, а под второй петицией, поданной Исполнительным комитетом ассоциации, было 3¹/₂ миллиона подписей.

Однако, те же причины, которые вызвали упадок в 1839 году, оставались в силе и при новом подъеме движения. Хотя рост классового сознания в процессе борьбы и бесспорен, тем не менее, в особенности под влиянием новых кризисов, наполнявших ряды чартистов рабочей массой, усиливались и аграрные уклоны. Чувствуя, что капиталисты являются главными врагами, усматривая даже в агитации Кобдена против хлебных пошлин попытку обеспечить за предпринимателями дешевую рабочую силу, чартисты в области практических мероприятий не шли дальше проектов О’Коннора о парцелляции земельных участков и раздаче их рабочим, а в области тактики пытались опять вернуться к всеобщей стачке, к «священному месяцу» борьбы путем прекращения на месяц работы. Так как стачка объявлена была, и к тому же в обстановке кризиса, то она не превратилась в то мощное единодушное выступление, на которое рассчитывали вожди чартистов. Правда, 12 августа 1842 года в ответ на локаут, который объявили фабриканты, желая добиться отмены хлебных пошлин, собрание делегатов бастующих рабочих постановило соединить свои экономические требования с политическими и не прекращать забастовки, пока хартия не станет законом. «Мы заявляем, — говорилось в резолюции делегатского собрания, поддержанного Национальной чартистской ассоциацией, которая выпустила особую прокламацию с призывом начать «священный месяц» — что единственным средством против угрожающего народного бедствия и безмерно растущей нищеты является немедленное и без всяких урезок принятие и проведение в качестве закона документа, известного под именем «народной хартии». Этот митинг призывает рабочих всех отраслей промышленности и всех профессий немедленно прекратить работу, пока вышеуказанный документ не станет законом для страны. Но, с одной стороны, то обстоятельство, что инициатива движения исходила от самой рабочей массы и что лишь после того, как округа Манчестерский, Йоркский и Стаффордширский были охвачены стачечным движением, Национальная чартистская ассоциация в свою очередь выпустила воззвание о «священном месяце» — показывает, насколько все-таки слабо было движение чартистов, насколько мало продуманной и предусмотренной была их тактика. И еще, пожалуй, характерней то, что стачка после призыва ассоциации не превратилась во всеобщую: весь юг не отозвался на призыв, и бастовали лишь рабочие текстильных округов.

В дальнейшем, поэтому, тактика ассоциации свелась к продолжению подачи петиций в парламент, регулярно отклонявшихся, несмотря на то, что число подписей под петициями нередко доходило до миллиона (последняя, поданная в 1848 году, петиция имела 5¹/₂ миллионов подписей).

Между тем в самом рабочем классе происходили чрезвычайно важные перемены. Укрепление капитализма, как господствующей системы производства, привело к тому, что фабрично-заводской рабочий перестал быть таким неподготовленным, неквалифицированным, каким он был на первых фабриках. Вместо совершенно неквалифицированных рабочих, принимавшихся для работы при машине, все более начинает вырабатываться тип квалифицированного механика, умело обращающегося с машиной. В самом фабрично-заводском пролетариате, таким образом, происходила дифференциация, которая не могла не отразиться на настроениях рабочей массы. Лучше оплачиваемые квалифицированные рабочие выделились в привилегированную группу, которая стала отходить от чартизма. Уже в начале чартистского периода наблюдается некоторое стремление вождей квалифицированных рабочих (не из числа ремесленных пролетариев) найти путь к улучшению своего положения в рамках капиталистического хозяйства. Теория фонда заработной платы находит решительных сторонников среди этих вождей, одним из наиболее выдающихся представителей которых является Дж. Т. Дэннинг, секретарь союза переплетчиков. Образовавшиеся в сороковые годы профессиональные союзы не поддерживали чартизм. Их роль и значение, конечно, были невелики, так как они объединяли по несколько тысяч человек, тогда как чартисты организовывали десятки тысяч. Но это было симптомом, что в самом рабочем классе происходят определенные изменения, которые впоследствии — в пятидесятые годы — и сказались на политике рабочего движения.

К этим изменениям в самом рабочем классе присоединилось еще и влияние борьбы между собою ториев и вигов. Последние не были вполне удовлетворены компромиссом 1832 года, предоставившим им равные с тори возможности стать правящей партией. Поземельное дворянство все еще стояло на пути развития капитализма, опираясь на искусственно вздутую хлебными пошлинами мощь сельского хозяйства. Поэтому виги, учитывая и значение дешевого хлеба для снижения издержек производства, направили свое внимание на борьбу с хлебными пошлинами. Борьба длилась с тридцатых годов по 1846 год, когда пошлины были значительно снижены. В 1849 году они были совершенно отменены (см. XLV, ч. II, 480/81). Хотя предприниматели рассчитывали на снижение заработной платы в результате удешевления хлеба и других предметов массового потребления, тем не менее, отмена хлебных пошлин вовсе не повлекла за собой понижательной тенденции в области оплаты труда. Напротив. С конца сороковых годов заработная плата растет быстрее, чем до отмены хлебных законов. Так, годовой заработок бумаготкача в 1844-46 годах — 24 фунта 10 шиллингов, а в 1851-61 годах — 30 фунтов 15 шиллингов. Бумагопрядильщики в те же периоды получали 28 фунтов 12 шиллингов и 32 фунта 10 шиллингов. Между тем, цена имперского квартера пшеницы, колебавшаяся до конца 40-х годов между 64 и 135 шиллингами, упала до 32 шиллингов. Этот рост зарплаты, несмотря на снижение цен, объясняется, разумеется, не тем, что рабочие могли сопротивляться стремлению предпринимателей снизить заработную плату. Фритредерская политика, в условиях фактической монополии Англии на внешних рынках, создавала такой темп развития промышленности, что резервная армия рабочей силы значительно уменьшилась, и на рынке труда установилось благоприятное отношение спроса и предложения. Это открыло перед профессиональными союзами возможность добиваться повышения номинальной заработной платы, несмотря на снижение стоимости воспроизводства рабочей силы.

Не менее серьезное изменение в положении рабочего класса Англии вызвано было ответным маневром тори в их борьбе с вигами. Лорд Шефтсбери (тогда еще Эшли) и ряд других видных деятелей партии тори с начала 40-х годов повели решительную кампанию за уменьшение продолжительности рабочего дня и улучшение общих условий труда. Агитация за 10-тичасовой рабочий день серьезно отвлекала внимание рабочих уже в разгар чартистского движения. В 1843 году был принят закон о запрещении подземных работ женщинам и детям (до 10 лет). В 1844 году прошел закон о 10-тичасовом рабочем дне для несовершеннолетних, занятых в текстильной промышленности. В 1847 году такое же ограничение продолжительности рабочего дня установлено было и для женщин, что при неразрывности труда женщин и мужчин в текстильной промышленности означало введение в главнейшей отрасли английского хозяйства 10-тичасового рабочего дня. Все это вместе взятое — и отмена хлебных пошлин, и установление 10-тичасового рабочего дня (которое признавалось Марксом «победой принципа», а «не только крупным практическим успехом») — изменило политическую ориентацию рабочих. Гладстон в одной из своих речей отметил, «что благотворное влияние закона сказалось в том, что в значительных слоях населения укрепилась привязанность к парламенту и правительству». Сам лорд Шефтсбери в объяснении своих позиций в вопросе о фабричном законодательстве точно так же подчеркивал, что «с самого начала движения и до конца его моей целью... было восстановить добрые отношения между хозяевами и рабочими».

Отчасти назревавшими уже изменениями в настроениях рабочих объяснялась и неудача «священного месяца» стачки, объявленного чартистами. Несмотря на пережитый в 1841 году кризис, рабочие массы находились уже под впечатлением «изменения» в политике правящих классов. А рост материального благосостояния после 1848 года, неизменный вплоть до конца XIX века, уже окончательно менял эти настроения. После упадка движения в 1843 году, когда число членов Национальной чартистской ассоциации снизилась до 4 тысяч (вместо 40 тысяч в 1842 году), и кратковременного оживления движения в 1847-1848 годах под влиянием нового кризиса и особенно революций на европейском континенте, чартизм совершенно сходит с исторической сцены.

Отдельные группы эпигонов чартизма остаются вплоть до организации I Интернационала, в котором они принимают живейшее участие (Гарней, Эрнест Джонс и др.), но их значение в рабочем движении Англии сходит на-нет. Капитализм, крепко укоренившись в хозяйственной жизни Англии, успешно привязывает к себе основные массы английского пролетариата, обеспечив ему неизменное улучшение условий существования на протяжении почти полустолетия. Грандиозная эпопея политической борьбы рабочего класса за власть, развернувшаяся на протяжении десятилетия, приходит к концу. Все требования рабочих, формулированные в народной хартии, остаются нереализованными. Лишь мало-помалу буржуазия начинает допускать рабочих в парламент, постепенно расширяя избирательное право по мере того, как для нее становится ясной безопасность такого расширения. Так же постепенно реализуются и другие пункты хартии (оплата депутатов, пересмотр избирательных округов, тайное голосование, всеобщее избирательное право). Но это происходит не в революционной обстановке эпохи чартизма, а в условиях мирного сожительства рабочих организаций с буржуазией. Социальный смысл хартии теряется.

Однако, хотя чартизм потерпел поражение, его значение в истории рабочего класса оказалось огромным. Чартизм явился первым выступлением пролетариата как класса. Он вскрыл полностью картину классовых отношений, накопил тот опыт, обобщение которого позволило понять природу классового общества, характер классовых отношений и пути развития рабочего класса. Он, наконец, дал первый толчок к образованию политической партии рабочего класса, стоящей на почве последовательно классовой борьбы и пропитанной духом интернационализма. Группы чартистов, сохранившиеся в Англии, послужили здесь опорными пунктами для I Интернационала, и их деятели (Гарней, Купер, Джонс и др.) были активнейшими работниками Международного рабочего товарищества.

Литература: Ф. Ротштейн, «Очерки по истории рабочего движения в Англии», 1923; Герман Шлютер, «Чартистское движение», 1925; Гаммэдж, «История чартистского движения»; Макс Бер, «История социализма в Англии»; Julias West, «А History of the Chartist Movement», 1920; G. Wallace, «Life of Francis Place», 1898; Bronterre O'Brian, «Rise and progress of human slavery», 1885; A. Tildsley, «Die Entstehung und die ökonomische Grundsätze der Chartistenbewegung», 1898; Slosson, «The decline of the Chartist movement», 1916 (русский перевод); S. and B. Webb, «History of Trade Unionism», 3 изд. 1920; Lovett, «Life and Struggles»; Дж. Дж. Кол, «История рабочего движения в Англии», т. I, 1927. Чартистские органы или органы, в которых чартисты принимали ближайшее участие: «Northern Star», «Poor Man's Guardian», «London Democrat», «National Reformer» и др.

В. Яроцкий.