Чосер Джеффри

Чосер (Chancer), Джеффри, величайший поэт английского средневековья, родился, по наиболее вероятным предположениям, около 1340 г. в Лондоне в зажиточной купеческой семье. Отец его торговал вином и был поставщиком двора. Благодаря его связям юный сын его попал в пажи к принцессе Елизавете, одной из невесток Эдуарда III. Одновременно он  посещал и университет, по-видимому оксфордский. Дальнейшая жизнь Чосера кажется скорее карьерой дворянина, чем карьерой купеческого сына. Он сопровождал короля во французской кампании 1359 г., которая кончилась так неудачно, попал в плен, был выкуплен, сделан сначала королевским камердинером (valletus), потом оруженосцем (armiger), вращался в кругу придворной молодежи, был влюблен в одну девушку, женился на другой и много, очень много читал. Сначала это были произведения французской литературы того времени, эпос, лирика, аллегория всех видов, все, чем увлекалось тогда феодальное общество, и подпал на некоторое время под влияние этой литературы. Но ненадолго. Чосер не стал поэтом английских феодальных кругов, хотя отдал дань и своим литературным увлечениям и своему придворному положению в первый период своей деятельности, когда он переводил «Le Roman de la Rose», писал мелкие поэмы, частью тоже переводные («The Book of the Duchess», «The Complaint of Mars», «The Parliament of Fowls», «Anelida and Arcit»), и лирические стихотворения (здесь и ниже перечисляются вещи, только несомненно принадлежащие Чосеру, ибо многое приписывается ему без сколько-нибудь твердых оснований).

В 1370 г. в жизни Чосера начинается новая полоса, которая очень помогла ему найти себя. Он получил от короля одно за другим несколько дипломатических поручений во Францию, во Фландрию, в Италию. Сущность их не всегда ясна, и не в том, конечно, дело, хорошо или плохо он их исполнял. Судя по тому, что Эдуард в течение нескольких лет возлагал на поэта все новые миссии, — они в деловом смысле едва ли были совсем безуспешны. Важно то, что поездки дали возможность Чосеру познакомиться со светом и прежде всего с жемчужиной тогдашнего света, с Италией. Он пробыл там с декабря 1372 г. до осени следующего и вернулся туда вновь в 1377—78 гг. В первый раз он был в Лигурии и в Тоскане, второй — в Ломбардии и, быть может, в Венеции. Он встречался с Петраркой, со своим земляком кондотьером Джоном Гакудом, имел возможность наблюдать пышный рост городской культуры, первые классовые бои и первый расцвет Возрождения. Когда он вернулся на родину окончательно, Эдуарда III не было в живых. Чосер постепенно удалялся от двора, хотя сохранял связь с Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским, а с 1374 г. получил должность таможенного контролера с казенной квартирой в башне Олдгэтских ворот. Там он прожил до 1386 г. Эти двенадцать лет были самыми плодотворными годами его жизни. Уединившись в своей башне, «безмолвный, как камень», он жил только с книгами. Его друзьями и вдохновителями стали итальянцы, его маяком — Италия. Дело было, конечно, не только в литературе. Чосер и раньше читал наряду с классиками и Данте, и Петрарку, и Боккаччо. Но раньше не они владели им, а французы. Теперь при свете тех впечатлений, которых он набрался в самой Италии, все переменилось. Чосер наблюдал типичную буржуазную культуру, резко противоположную феодальной, которую она давно свалила, видел буржуазные республики и буржуазные монархии, дивился победному подъему торговли и промышленности, — и в нем пробуждался голос класса. Он начинал чувствовать себя сыном медленно, но уверенно поднимающейся английской  буржуазии. В тиши своей Олдгэтской башни он искал литературного выражения для совершающегося в нем переворота. В произведениях второго периода своей деятельности («Troilus  and Cressid», «House of Fame», «Legend of good Women») он нащупывает пути, перерабатывает тему боккаччиевского «Filostrato» в первой поэме, заимствует мотив Данте во второй, дает перепевы «Героид» Овидия, пересыпанные тоже боккаччиевскими мотивами,  в третьей, упорно кует свой язык, который будет языком новой Англии, чеканит стих. Из башни своей в дни восстания Уота Тайлера Чосер наблюдали картину разбушевавшейся в городе-революции, по-видимому заставившей  его также сделать некоторые выводы в духе его класса.

Окончательно нашел себя Чосер после 1386 г., когда он покинул свое уединение и был избран депутатом в парламент от Кента, где перед этим был судьей, — в качестве одного из рыцарей графства. Дела его пошли, правда, хуже, потому что кредит герцога  Ланкастерского при дворе Ричарда II сильно упал, но потом все снова пришло в порядок. Чосер получил надзор за целым рядом казенных построек, наблюдение за дорогами между Гринвичем и Вуличем, а когда в 1399 г. сын Джона Гонта, Генри Болингброк, отнял престол у Ричарда и воцарился под именем Генриха IV, для Чосера наступило полное благополучие. Но пользовался он им недолго. 25 октября 1400 г. он умер. Его похоронили в Вестминстерском аббатстве, где его могила стала первой в «уголке поэтов».

За это время Чосер работал, главным образом, над «Canterbury Tales»(1386—1389), тем  произведением, которое принесло ему больше всего славы и которое больше,  чем все остальные, знаменовало поворотный пункт в  истории английской литературы. Все, что раньше только намечалось, здесь созрело. Здание творчества Чосера получило вершину, его увенчавшую. После «Кентерберийских рассказов» Чосер написал лишь несколько крупных и мелких стихотворений, обнаруживающих усталость и поэта и человека.

Чосер жил в эпоху, когда в культуре Англии совершался двоякий поворот. Выступала на арену буржуазия, готовившаяся вырвать у феодального класса политическое господство. Зарождалось новое мировоззрение, искавшее, по примеру Италии, опору в античной идеологии. Творчество Чосера —  манифест этого двойного поворота.  Тот тонкий налет феодальной идеологии, который дал повод Тэну назвать Чосера художником феодального  общества, исчез очень быстро. Он растворился в крепком бодрящем воздухе Италии. Чосер рисует не феодальное общество. Он рисует буржуазное общество новой Англии. В этом обществе есть место и для рыцаря как есть для него место в пестрой компании кентерберийских паломников. Но его и там и тут уже теснят, и наиболее живая и гибкая часть феодального класса начинает под давлением обстоятельств переходить на пути буржуазного хозяйствования. А скоро — это уже началось с воцарением чосерова благодетеля Болингброка — рыцари примутся истреблять друг друга: война роз близится. На смену рыцарям придут другие. Этих других, средние классы, Чосер любит больше всего. Он почувствовал себя их отпрыском. Он рисует их с особенной любовью. Огромное большинство кентерберийских паломников — торговцы и ремесленники хорошего достатка. На них одежда из добротного сукна, у них славные кони, в их кошелях есть чем платить в гостинице. Даже крестьянин у него  (пролог к «Кентерберийским рассказам») — не бедняк: он исправно платит свои десятины и несет свои повинности, не жалуясь на судьбу. Он совсем не похож на умирающих с голоду коттеров чосерова современника Ланглэнда. Хотя война с Францией еще не кончилась и требует жертв, но общество не  ощущает ее тяжести. Борьба за Фландрию себя оправдала. Чосер этого прямо не говорит, но та картина общественных классов, которую он дает, рисует это лучше всяких политических формул.

Классовая природа чосерова гения  сказывается в его отношении к различным общественным группам. Больше всего его интересует, конечно, круг торговых людей. Он охотно вдается в описание профессиональных обычаев купечества, с любовью выписывает подробности купеческого быта (рассказ корабельщика). Он не скрывает к смешных сторон отдельных типов городских классов (горожанка из Бата), но нигде его юмор не бывает так пропитан мягкой лаской, как в этих случаях. К высшим классам его отношение не враждебное. Условия борьбы с Францией требовали коалиции рыцарства и буржуазии. Эта коалиция была в программе Эдуарда III, которая принималась обеими группами. Только тонкая насмешка, сквозящая, например, в рассказе о сэре Топазе, показывает, что автор перерос рыцарскую идеологию. Гораздо явственнее, а порою и совсем явственна, насмешка над духовными особами. Их несколько в компании, и карикатурны они все, за исключением священника, особенно монахи: сказались, быть может, отзвуки виклифовой проповеди. Отношение к крестьянам очень определенно. Недаром паломники ночевали в Рочестере, незадолго до написания «Рассказов» разрушенном восставшими крестьянами. Чосер не забывает сцен 1381 г. Он не упускает случая указать, что нравы у крестьян грубые (рассказ мельника, особенно вступление), что настроение их неустойчивое. Им он бросает гневные слова (рассказ студента): «О stormy peple!», в которых корит их за стремление к новому, за фальшивость, за ненадежность, за глупость. И хотя у Чосера нет такой дикой ненависти к крестьянам, как у другого его современника, Гауэра, который был помещиком и сильно пострадал в дни восстания, — он не друг ни им, ни рабочим. Ибо он состоятельный горожанин, у которого, как всюду в средние века, много экономических противоречий с крестьянами, который хочет жить спокойно и не любит революций. Он готов уговаривать богатых не эксплуатировать чрезмерно бедняков (рассказ священника), но это делается не из любви к трудящимся, а из того же стремления жить спокойно, потому что когда крестьянина очень эксплуатируют, он устраивает революции.

Крепнущая буржуазная культура нуждается в своей особой идеологии, и работает над нею. То, что он дает, — только начатки. Но путь указан правильно. Он знает, что элементы новой идеологии нужно искать у классиков и  итальянцев, которые идут по их следам. Классические реминисценции, близкие Чосеру с университета, но заглушенные потом в сутолоке придворной и лагерной жизни, оделись в плоть и кровь во время путешествия по Италии, ибо там Чосер почувствовал их крепкую связь с жизнью. И он напутствует своего «Троила»: «Иди, книжка, и целуй следы Вергилия, Овидия, Гомера, Лукана и Стация». Чосер первый в Англии пустил в оборот идеи и образы, заимствованные у классиков и у итальянцев с определенной целью сделать их элементами той идеологии, которая нужна новому обществу. Он — предтеча английского Возрождения. После него — вернее после войны роз — внедрение новой идеологии пошло быстрее, но зато приобрело характер более формальный, ибо у гуманистов времен Генриха VII и Генриха VIIІ утратилось ощущение тесной связи между идеологией и запросами буржуазии, которое было так остро у Чосера.

Чосер никогда не упускал из виду запросов общества, ибо он чувствовал жизнь как художник. Кроме манифеста новой культуры, в его произведениях, особенно в «Кентерберийских рассказах» — еще и широкая картина английской жизни на том переломе, которого поэту привелось быть свидетелем. «Кентерберийские рассказы» не окончены. Не хватает нескольких рассказов. Чосеру, вероятно, было нетрудно их дать, потому что он жил еще больше десяти лет после того, как бросил работать над книгою. Но главное он сделал и сам он это прекрасно чувствовал. Набросок общественных типов новой Англии вполне закончен. Для Чосера это было главное. Идея внешнего обрамления «Кентерберийские рассказы» заимствована в «Декамероне», но ей сообщен такой охват, что замысел Боккаччо кажется совсем тусклым. Группа паломников сошлась в Лондоне, чтобы вместе отправиться в Кентербери на поклонение раке Фомы Бекета. По пути они развлекают друг друга рассказами. Но вместо семи дам и трех кавалеров Декамерона, принадлежащих к одному кругу, тут огромная коллекция типов из самых разнообразных общественных слоев. После того, как Данте открыл искусство портрета, никто не давал такой великолепной галереи живых людей. Конечно, Чосер далек от лаконичной бескрасочной графики «Комедии», где терцина железным своим ритмом вынуждала скупо считать слова. У Чосера не графика, а скорее живопись современной ему миниатюры, которая любит подробности и не боится пестроты, которая долго и любовно останавливается на внешнем, на фигуре, на лице, на одежде, на оружии, на убранстве коня. И стих «Кентерберийских рассказов» идет к этой манере необыкновенно: он льется легко и щедро. Толпа Чосера потрясающе убедительна. Вся Англия, новая Англия — здесь, показанная сочно, красочно, полнокровно, радостно. Словно поэт действительно сам находится между своими персонажами, наблюдает за ними острым, немного насмешливым глазом и заносит свои наблюдения на таблички, сдерживая веселую улыбку. Ибо Чосер не только большой художник. Он не только научил английских писателей, как изображать пластично людей, в которых трепещет жизнь. Он не только был отцом реализма в английской литературе. Он показал, как пользоваться в качестве художественного приема другой национальной чертой английского характера — юмором. Чосер один из величайших юмористов в мировой литературе. Его юмор мягкий, не злой. Он почти никогда не переходит в сарказм. Ибо под ним большое, по человечеству, понимание слабостей людских, готовность снизойти к ним и простить.

До Чосера английская литература беспомощно брела, спотыкаясь и путаясь в безнадежных зигзагах. У нее не было ни единого языка, ни разработанного стиха. После него она вышла на ровную дорогу и стала способна развертывать все заложенные в ней огромные возможности. Чосер создал новый язык. Он с чудесным мастерством разработал бесконечно разнообразные формы стиха и строфы и сковал литературу с жизнью, ибо в нем огромный художник нашел социальную опору в том классе общества, в котором в этот момент олицетворялась воля к культуре всего английского народа.

Литература. Лучшие издания сочинений Чосера принадлежат членам Чосеровского общества (Ch. Society, основанного Фэрниволем в 1887 г.). Наиболее важны: Furnival «The six text edition of Canterbury Tales» (1868); Skcat, «Ch. Text and notes» (7 т. 1894); его же, «Ch. minor poemes» (1888). Из более новой литературы о Чосере: Lounsbury, «Studies in Ch., his Life and Writings» (1892): Ward, «Ch.» (в «Engl. Men. of Letters», 1879); Coulton, «Ch. and his England» (1909); Legonis, «Ceoffroy Ch.» (1910); Spurgeon, «Ch. devant la critique» (1911; Kissner, «Ch. in seinen Bezichungen zur Italien. Literatur» (1867); Hadow, «Ch. and his times» (1917). На русский язык из Чосера переведены лишь отдельные куски.

А. Дживелегов.