Декабристы

Декабристы, члены тайных политических обществ, которые возникли в России во второй половине царствования Александра I и действия которых закончились попыткой открытого восстания 14 декабря 1825 года в Петербурге и подобной же попыткой на юге России. Названные общества образовались в среде тогдашней дворянской, по преимуществу военной, молодежи в результате усилившегося к этой поре сближения России с Западной Европой. Уже в конце XVIII века благодаря общению, установившемуся у России с культурной жизнью европейского Запада, в среду образованного русского общества при посредстве, главным образом, французской литературы, проникли новые для него идеи человеческого равенства и политической свободы. На первых порах, правда, такие идеи, стоявшие в слишком резком противоречии с крепостным строем всей русской государственной и общественной жизни, нашли для себя в этой среде лишь немногих искренних прозелитов и проповедников, да и их голос вскоре был заглушен обрушенными на них правительственной властью гонениями. Но, раз начавшись, это идейное брожение уже не прекращалось вполне, и самое гонение, воздвигнутое против него, временно прерывая его внешние проявления, в дальнейшем сообщало ему еще бóльшую глубину и силу. В итоге четырехлетнего царствования Павла Петровича, доведшего до последней степени напряжения безумный и безудержный произвол власти и развившего жестокое гонение на все, что было или казалось свободомыслием, даже в высших кругах русского общества, непосредственно соприкасавшихся с правительством, зародилось стремление «обуздать произвол русского правления». Сам император Александр I в первые годы своего царствования увлекался этой мыслью и пытался осуществить ее сперва при помощи так называемого «неофициального комитета», составленного им из друзей его юности, а затем при помощи Сперанского. Однако, эти попытки, предпринятые без большой энергии, не дали никакого осязательного результата, а со времени Отечественной войны и самые планы преобразования государственного и социального быта России понемногу уступили свое место в уме предававшегося мистицизму императора мечтам о водворении в Европе силами России всеобщего мира и управления народами на «христианских» началах. Европейская реакция не замедлила использовать эти мечты в свою выгоду, а одновременно с этим правительство и внутри России круто повернуло на реакционную дорогу. Позабыв о либеральных начинаниях и планах первых лет Александровского царствования, оно оставляло теперь без всякого внимания разоряемую все увеличивавшимися податями и угнетаемую поборами и насилиями чиновников и помещиков крестьянскую массу, открыло в видах поддержания в обществе религиозного духа целое гонение на светское просвещение и на литературу, рядом жестоких мер поддерживало в войсках суровую дисциплину и мелочной формализм и, наконец, ревностно насаждало военные поселения, эту злосчастную выдумку Александра I, оказавшуюся истинным бедствием и для солдат, и для крестьянства. Прежние помощники Александра частью сами отошли, частью были отстранены от дел, и на первое место в правительстве выдвинулся жестокий и бездушный формалист граф Аракчеев, почти совершенно заслонивший своей мрачной фигурой личность императора, поглощенного вопросами внешней политики.

Пойдя по этой дороге, правительство Александра I резко разошлось с передовыми слоями русского общества. Отечественная война и последовавшие за нею события всемирно-исторического значения, в которые была вовлечена Россия, произвели сильное впечатление и на эти слои, но в их среде пережитые впечатления породили настроение, прямо противоположное реакционным планам правительства. Образованная дворянская молодежь, количество которой в рядах армии значительно увеличилось, благодаря патриотическому порыву 12-го года, за время Отечественной войны имела возможность присмотреться к зрелищу народной массы, охваченной тем же патриотическим энтузиазмом, и в более чутких представителях этой молодежи такое зрелище воспитало чувство уважения к родному народу. Когда же недобитые остатки «великой армии» покинули Россию, и русские войска двинулись по их следам освобождать от Наполеона Западную Европу, «освободители» получили возможность ближе приглядеться к западноевропейским идеям и порядкам и сравнить их с положением дел у себя на родине. Результаты такого сравнения не замедлили сказаться. «Еще война длилась, — рассказывал впоследствии А. А. Бестужев, — когда ратники, возвратясь в дом, первые разнесли ропот... «Мы проливали кровь, говорили они, а нас заставляют опять потеть на барщине! Мы избавили родину от тирана, а нас вновь тиранят господа». Войска, от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали, как хорошо в чужих землях. Сравнение со своим, естественно, произвело вопрос, почему же не так у нас. Злоупотребления исправников стали заметнее обедневшим крестьянам, а угнетения дворян чувствительнее, потому что они стали понимать права людей». Быть может, еще с большей силой, чем солдатской массой, воспринимались эти впечатления более подготовленной к ним образованной частью офицерской молодежи. «Пребывание целый год в Германии и потом несколько месяцев в Париже, — писал впоследствии один из офицеров этой эпохи, — не могло не изменить воззрения хоть сколько-нибудь мыслящей русской молодежи; при такой огромной обстановке каждый из нас сколько-нибудь вырос». Людям, умственно выросшим благодаря ряду этих впечатлений и гордившимся участием своей родины в борьбе с Наполеоном, трудно было примириться и с той ролью, какую стала играть Россия в международных отношениях после 1815 года, и с тем направлением, какое получила с этой поры политика правительства внутри самой империи. Идейные впечатления, вынесенные в годы более или менее ранней юности из произведений французской «просветительной» литературы XVIII века, повышенное патриотическое чувство, наконец, непосредственное и книжное знакомство с конституционной жизнью европейского Запада, — все это толкало передовую офицерскую и вообще дворянскую молодежь названной эпохи на путь политического радикализма. Идеи, в конце XVIII века бывшие в русском обществе достоянием лишь единичных мыслителей, стали теперь предметом оживленного обсуждения в гвардейских казармах Петербурга и в кружках армейских офицеров, разбросанных по разным углам России. Это обсуждение, сопровождавшееся резкой критикой всего общественного и государственного строя России, скоро породило мысль о необходимости объединения усилий всех людей, стремящихся к обновлению русской жизни путем переустройства ее на началах гражданской и политической свободы. Формы такого объединения легко было найти на том же Западе, откуда проникли на русскую почву освободительные идеи, и разные политические общества Германии и Франции, в особенности немецкий «Тугендбунд», сделались образцом для подобных же русских организаций. В 1816 году М. Ф. Орловым и графом М. А. Дмитриевым-Мамоновым было основано первое тайное общество такого рода под названием «Ордена Русских Рыцарей», но это общество не успело приобрести сколько-нибудь значительного количества членов и оказалось очень недолговечным, просуществовав — и то больше, кажется, на бумаге — едва несколько месяцев. В конце того же 1816 года в Петербурге образовалось другое тайное общество, несравненно более многочисленное и деятельное, — «Союз Спасения», или иначе «Союз истинных и верных сынов отечества». Основателями его явились князь С. П. Трубецкой, сделавшийся в нем и председателем, братья Муравьевы-Апостолы, Н. М. Муравьев и некоторые другие из столичных офицеров; вскоре в него вошло и много новых членов, из которых особенно выдавались П. И. Пестель, составивший в начале 1817 года устав «Союза», Новиков, Лунин, Ф. Н. Глинка, князь Долгоруков и князь Шаховской. Согласно своему уставу, члены «Союза Спасения» обязывались содействовать всем благим начинаниям правительства и частных лиц, добиваться улучшения и исправления администрации, обличая злоупотребления отдельных ее деятелей, распространять просвещение и смягчать общественные нравы путем личного примера и распространения в обществе гуманных идей. Конечной целью действий «Союза» ставилось уничтожение крепостного права и введение в России конституционной монархии. Зимой 1817-18 годов «Союз Спасения» подвергся преобразованию и получил новое имя «Союза Благоденствия»; вместе с тем число членов «Союза» значительно расширилось, и для него был выработан Ал. и Мих. Муравьевыми, князем Трубецким и Колошиным новый устав, получивший название «Зеленой Книги», причем в этом уставе была определеннее и резче, чем раньше, подчеркнута политическая цель тайного общества.

На первых порах, однако, если не все, то многие из членов тайного общества, ставя себе эту цель, вовсе не думали еще тем самым входить в прямое столкновение с правительством. Многие из членов «Союза Спасения», а затем и сменившего его «Союза Благоденствия», помня либеральное настроение Александра I в начале его царствования, в первое время своей деятельности в качестве участников тайного общества рассчитывали не столько бороться с правительством, сколько явиться его добровольными пособниками и лишь на несколько шагов опередить его, подготовляя в обществе почву для реформ, которые, в конце концов, будут проведены существующей властью. Но действия последней, решительно свернувшей на дорогу реакции, чем дальше, тем радикальнее разбивали эти расчеты и упования, и соответственно этому изменялось и настроение тайного общества. В то время как одна часть его членов, вошедшая в него, скорее, из подражания моде на либерализм, чем в силу глубокого убеждения, готова была теперь повернуть вслед за правительством, среди другой его части все горячее закипало негодование и все больше назревала решимость перейти от мирной пропаганды к революционным действиям, и борьба этих противоречивых тенденций внутри тайного общества не позволила ему удержаться в прежнем виде и составе.

В начале 1821 года в Москве был созван съезд представителей «Союза Благоденствия», и на этом съезде было постановлено, в виду обнаружившихся несогласий, закрыть «Союз». В действительности, однако, это закрытие явилось лишь средством для того, чтобы удалить из тайного общества ненадежных и колеблющихся членов. Немедленно вслед за закрытием «Союза Благоденствия» образовались два новые тайные общества: Северное и Южное, преследовавшие те же самые в сущности цели и находившиеся в постоянном общении друг с другом. Все более энергичные члены бывшего «Союза» вступили в эти общества, вовлекшие затем в себя немалое количество и новых членов, навербованных, главным образом, из рядов офицерской молодежи. Из названных двух обществ Северное вело свою работу менее энергично и заметно оживилось лишь с 1823 года, когда в него вступил поэт Рылеев, вскоре ставший во главе общества вместе с князем Оболенским и Никитой Муравьевым. Гораздо энергичнее работало Южное общество, действовавшее на юге России, в местах расположения второй армии и, главным образом, в Тульчине. С 1823 года Южное общество было разделено на три «управы»: Тульчинскую, Каменскую и Васильковскую, а над этими управами стояла руководившая всем обществом Тульчинская директория. В состав последней входили П. И. Пестель, признанный глава Южного общества с момента его возникновения, и генерал-интендант второй армии Юшневский, а позднее к ним был присоединен еще председатель Васильковской управы Сергей Муравьев-Апостол. В 1823 году на юге России подпоручиком П. И. Борисовым было образовано еще немногочисленное «Общество Соединенных Славян», члены которого ставили своей задачей создание свободной федерации славянских республик, и которое затем при посредстве Васильковской управы слилось с Южным обществом. Та же Васильковская управа начала сношения с польскими тайными обществами, а по ее следам затем и Пестель вступил в переговоры о совместных действиях с представителем польского «Патриотического Союза» князем Яблоновским.

И Северное, и Южное общество одинаково ставили своей задачей подготовку насильственного переворота при помощи войск, переворота, который должен был уничтожить в России самодержавие и крепостное право. Но в вопросе о том, какое устройство должно было получить государство после переворота, в среде тайного общества не было полного единодушия. Существовали, правда, довольно подробно разработанные планы будущего устройства России, но это были планы отдельных, хотя и влиятельных лиц, не имевшие за собой формального признания со стороны всего тайного общества и даже не всем его членам известные. Среди членов Северного общества большой популярностью пользовался проект конституции, составленный Никитой Муравьевым, среди членов Южного — проект Пестеля, изложенный им в двух его произведениях: «Русской Правде» и «Государственном Завете». Но оба эти проекта находили себе сторонников и за пределами тех обществ, к которым принадлежали их авторы, а вместе с тем названные проекты во многом существенно отличались один от другого. По проекту Муравьева, составленному под сильным влиянием французской конституции 1791 года, конституции Североамериканских Соединенных Штатов и, наконец, испанской конституции 1812 года, Россия обращалась в конституционную монархию, построенную на федеративном начале. Основной закон должен был отменить крепостное право и установить равенство всех граждан перед законом, свободу совести и свободу устного и печатного слова. Законодательная власть передавалась в совместное обладание императора и народного веча, составленного из двух палат: палаты представителей и верховной думы, причем императору не предоставлялось право безусловного veto. Выборы членов обеих палат должны были происходить на основе довольно высокого имущественного ценза, притом для обладателей движимого капитала вдвое более высокого, чем для землевладельцев. Выборы членов палаты представителей предполагались прямые, исключая выборы от крестьянства, которые проектировалось сделать двухстепенными. Члены же верховной думы должны были избираться в «правительствующих собраниях» отдельных федеративных областей или «держав», на которые проект Муравьева разделял Россию. Эти правительствующие собрания, в ведение которых предполагалось передать вопросы местного законодательства отдельных «держав», также должны были состоять из двух палат — палаты выборных и державной думы, причем от избирателей и членов опять-таки требовался имущественный ценз. В результате этой цензовой системы в том виде, какой придал ей Муравьев, при осуществлении его проекта законодательная власть в государстве должна была бы перейти преимущественно в руки поместного дворянства, хотя сам автор проекта, быть может, и не стремился вполне сознательно к такому результату. Явственный отпечаток классового интереса лежал и на социальных планах Муравьева. Проектируя освобождение крестьян от крепостного права, он сперва предполагал сделать это освобождение совершенно безземельным, затем предлагал отдать крестьянам в собственность их огороды и земли и, наконец, остановился на мысли о двухдесятинном наделе. Иной характер носил проект Пестеля. Последний также предполагал немедленно после переворота провозгласить отмену крепостного права, равенство граждан перед законом, свободу совести и свободу слова, но в ряде вопросов, касавшихся дальнейшего устройства государственного и общественного быта России, существенно расходился с Муравьевым. И аристократические, и федералистские тенденции Муравьева были равно чужды Пестелю. Республиканец, демократ и вместе с тем централист якобинского типа, он проектировал обращение России в единую и нераздельную республику, с выделением из нее одной только Польши, которая должна была образовать самостоятельную республику, связанную, впрочем, постоянным союзом с Россией. Законодательная власть в этой последней должна была принадлежать однопалатному и избираемому на 5 лет народному вечу, власть исполнительная — державной думе, избираемой на тот же срок в составе пяти человек. Выборы в оба эти учреждения проектировались двухстепенные, но участие в них не обусловливалось никаким имущественным цензом. Не менее глубокие реформы намечал Пестель и в сфере социальных отношений. При освобождении крестьян он предполагал наделить их в общественную собственность половиной земель, находившихся в обладании помещиков, причем часть этих земель — от наиболее крупных владельцев — должна была быть экспроприирована безвозмездно, часть — оплачена только отчасти и, наконец, часть — выкуплена по цене, установленной показаниями помещика и волости. Одновременно с этим во всех волостях в частной собственности «вольных землевладельцев» должна была остаться лишь половина земель, а другая половина должна была перейти путем выкупа ее государством в «общественную собственность» и образовать земельный фонд, на пользование которого в размере, необходимом для пропитания, имел бы право каждый гражданин, приписанный к данной волости. Это различие проектов Муравьева и Пестеля вполне соответствовало той разнице взглядов и убеждений, которая за известными пределами господствовала среди членов тайного общества даже в последний период его существования. По словам Пестеля, «из всех конституций, которые были писаны или предлагаемы или о коих было говорено, ни одна не была докончена... Полного ничего не было и общим согласием ни одна еще принята не была, так что общество по справедливости не может сказать, какую конституцию оно бы имело в виду и в желании решительном». Многие члены тайного общества не признавали за собой даже права устанавливать конституцию, считая возможным лишь предложить одобренный ими проект на рассмотрение долженствующего быть созванным учредительного собрания, или «Великого Собора». На совещании более видных членов Северного общества, по словам Рылеева, «приговору Великого Собора положено было беспрекословно повиноваться, стараясь только, чтобы народным уставом был введен представительный образ правления, свобода книгопечатания, открытое судопроизводство и личная безопасность. Проект конституции, составленный Муравьевым, должно было представить народному Собору, как проект».

Невыясненным и неустановленным в деталях оставался до конца существования тайного общества и самый план переворота. Правда, среди участников общества, в громадном большинстве принадлежавших к военным кругам, не вызывала никаких сомнений и могла считаться общепринятой основная мысль этого плана — произвести государственный переворот путем восстания войска. Но за пределами этой мысли начинался ряд спорных пунктов, по которым не было достигнуто окончательного соглашения. Почти все более видные участники заговора, не исключая даже и тех, которые предполагали установить в России конституционную монархию, не рассчитывали на возможность добиться желаемых уступок от царствовавшего императора или от кого-либо другого из членов царской фамилии, и предпочитали, поэтому, совершенно устранить правящую династию, но на счет способа, каким было бы возможно сделать это, в среде общества существовали различные предположения, так и не вылившиеся в какой-либо законченный и нашедший себе общее одобрение план.

Одни предлагали арестовать всех членов императорской фамилии и выслать их за границу, другие находили более осторожным до поры, до времени заточить арестованных в Шлиссельбургскую крепость, наконец, третьи шли еще дальше и, не довольствуясь мыслью о цареубийстве, получившей вообще под конец широкое распространение и признание в данном обществе, проектировали истребление всех членов императорской фамилии, по крайней мере, всех мужчин из среды ее, которые могли бы предъявить свое право на престол. Неустановленным оставалось среди заговорщиков и место первоначальной вспышки готовившегося ими восстания. По одному плану восстание должно было начаться в Петербурге с гвардии и флота, которые затем нашли бы себе поддержку в армии. Восставшие должны были немедленно захватить царскую фамилию, назначить временное правительство и созвать учредительное собрание. По другому плану восстание предполагалось начать на юге во время назначенного на 1826 год высочайшего смотра 3-го корпуса. Главари восстания после ареста или убийства императора должны были обратиться с соответствующими прокламациями к войску и к народу, а затем 3-й корпус двинулся бы на Киев и Москву, требуя от сената преобразований в государстве. В то же время Северное общество должно было поднять восстание в Петербурге, захватить остальных членов царской фамилии и в свою очередь оказать давление на сенат. Рассчитывая, во всяком случае, действовать при помощи войск, члены тайного общества были озабочены тем, чтобы заранее склонить сочувствие солдатской массы на свою сторону. Некоторые из них и вели, действительно, с этой целью планомерную революционную пропаганду в солдатской среде (С. Муравьевым-Апостолом был составлен в этих видах особый «Катехизис», Рылеевым были написаны специальные песни). Но большинство довольствовалось гуманным обращением с солдатами, всецело полагаясь на то, что в критическую минуту их личное влияние окажется достаточным для того, чтобы увлечь солдат в нужную сторону.

Эта критическая минута наступила, однако, раньше, чем ее ожидали участники тайного общества, и застала их врасплох. Правительство, в свое время осведомленное о существовании «Союза Спасения» и «Союза Благоденствия», но не принимавшее каких-либо решительных мер против них благодаря колебаниям императора Александра I, не совсем еще забывшего о своих либеральных увлечениях, в конце концов, узнало и о заговоре, подготовлявшемся Северным и Южным обществами. Летом 1825 года унтер-офицер 3-го Бугского уланского полка Шервуд (впоследствии император Николай дал ему фамилию Шервуд-Верный) прислал графу Аракчееву донос на некоторых членов тайного общества, которых ему удалось выследить. Доносчик был вызван в Грузино и после личного свидания с императором Александром отправлен обратно с поручением продолжать выслеживать заговорщиков и сообщать дальнейшие сведения о них. Осенью того же 1825 года к правительству поступил новый и еще более подробный донос от Майбороды, капитана Вятского пехотного полка, которым командовал в это время Пестель. Но этот последний донос не попал уже в руки императора Александра, застигнутого во время предпринятого им путешествия на юг России тяжелой болезнью и 19 ноября 1825 года скончавшегося в Таганроге. В первый момент эта неожиданная смерть императора не дала никакого толчка к дальнейшему развитию заговора. Но скоро настроение заговорщиков изменилось. Распоряжения Александра I относительно престолонаследия на несколько недель создали в России оригинальное междуцарствие с двумя претендентами на корону, которые оба ее желали и оба от нее отказывались. Законный наследник престола, цесаревич Константин Павлович, еще в 1823 году ради брака с полькой Иоанной Грудзинской отрекся от своих прав на трон в пользу великого князя Николая Павловича, но при жизни Александра I это отречение, как и подкреплявшее его завещание самого Александра хранились в большой тайне и были известны лишь весьма немногим лицам. После смерти Александра эти документы вскрыты, но из среды высших сановников раздались голоса, что воля умершего не имеет значения, и что великий князь Николай Павлович слишком непопулярен в войсках и особенно в гвардии, чтобы он мог при подобных условиях наследовать трон (особенно энергично высказывался в этом смысле петербургский военный генерал-губернатор граф Милорадович). Это подействовало на назначенного наследника, и в то время как в Варшаве присяга была принесена на имя Николая Павловича, Петербург и Москва по распоряжению Николая присягнули Константину. Последний, однако, отказался признать себя императором, настаивая на своем отречении, но вместе с тем упорно отказывался и от настойчивых приглашений Николая лично приехать в Петербург и здесь торжественно подтвердить это отречение. Такое неопределенное положение продолжалось до 14 декабря, когда, наконец, решено было приводить петербургские войска к новой присяге, на этот раз Николаю Павловичу. За этот промежуток времени начальник главного штаба генерал-адъютант барон Дибич, ознакомившись в Таганроге с секретными бумагами, заключавшими в себе доносы Шервуда и Майбороды, отправил в Тульчин генерал-адъютанта Чернышева с поручением арестовать упомянутых в этих доносах деятелей Южного общества и вместе с тем сообщил Константину и Николаю Павловичам о состоявшемся обнаружении тайного общества. Находившихся в Петербурге членов Северного общества аресты пока не коснулись, но среди его главарей распространились слухи, что существование его открыто правительством, и эти слухи уже сами по себе служили серьезным мотивом для перехода к решительным действиям. С другой стороны, слишком соблазнительна была и мысль воспользоваться для восстания моментом растерянности правительства и той смуты, какая почти неизбежно должна была создаться в рядах войск, благодаря затянувшемуся междуцарствию и второй присяге. Без большой уверенности в своих силах, без твердой надежды на успех, скорее в предвидении печального исхода задуманного предприятия вожди Северного общества все же решились попытаться «доставить России правильное правление, воспользовавшись обстоятельствами, небывалыми в России», и выбрали для этого день, назначенный для присяги Николаю Павловичу, — 14 декабря. Чтобы обеспечить полную согласованность действий и избежать всякой путаницы, в совещании более видных деятелей общества был выбран на этот день диктатором князь Трубецкой. Самый план восстания, выработанный в последний момент, заключался в следующем. Предполагалось объявить солдатам, что цесаревич Константин вовсе не отрекся от престола, и убеждать их отказываться от принесения присяги Николаю Павловичу, ведя первый отказавшийся полк к казармам соседнего, потом к ближайшему третьему и т.д.; затем собрать мятежные полки на Сенатской (тогдашней Петровской) площади и, опираясь на них, заставить сенат издать манифест о созыве выборных людей от всех сословий для утверждения, за кем остаться престолу и на каких основаниях, и об учреждении, впредь до решения выборных, временного правительства. Заговорщики надеялись на то, что, раз поднимется мятеж, полки не пойдут один против другого, и дело окончится без кровопролития уступками со стороны правительства. Но надежды эти обольщали лишь немногих. Избранный диктатором князь Трубецкой в день 14 декабря даже не явился к восставшим войскам, не явились к ним и некоторые другие из причастных к заговору старших офицеров, и в попытке восстания приняли участие, главным образом, молодые офицеры. Им удалось собрать на Сенатской площади большую часть Московского полка, гвардейского морского экипажа и лейб-гренадеров, но остальные полки приняли присягу и вскоре окружили восставших. После безуспешных попыток уговорить последних сдаться, попыток, во время которых был смертельно ранен граф Милорадович, и не менее безуспешной атаки конной гвардии, Николай Павлович отдал приказ пустить в ход артиллерию и картечь, и ядра сломили мятеж. Немного позже попытка вооруженного восстания повторилась на юге. Здесь деятели Южного общества были захвачены генерал-адъютантом Чернышевым врасплох и арестованы без сопротивления. Но затем шесть рот Черниговского полка освободили арестованного С. Муравьева-Апостола, и он, приняв командование над ними, выступил к Белой Церкви, рассчитывая привлечь к себе другие войска. Но 3 января 1826 года он был настигнут посланным за ним отрядом гусар с конной артиллерией. При первом же залпе Муравьев был ранен, после чего солдаты, находившиеся под его командой, положили оружие, и сам он был схвачен.

Уже 17 декабря 1825 года император Николай особым указом учредил комиссию под председательством военного министра Татищева для изыскания злоумышленных обществ. 30 мая 1826 года следственная комиссия представила свой доклад, составленный Д. Н. Блудовым, и манифестом 1 июня был учрежден верховный уголовный суд из государственного совета, сената и синода, с присоединением к ним «нескольких особ из высших воинских и гражданских чиновников». Этот суд осудил обвиняемых, не выслушав их, и в своем приговоре буквально следовал указаниям императора, принимавшего перед тем деятельное участие и в самом следствии. 121 человек, преданные верховному уголовному суду, были распределены им по одиннадцати разрядам, причем 5 человек — Пестель, Рылеев, С. Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский — были поставлены вне разрядов. Этих пятерых суд приговорил к смертной казни четвертованием, 31 — к смертной казни отсечением головы, 17 — к политической смерти, 16 — к ссылке в бессрочную каторгу, 5 — к десятилетней каторге, 15 — к шестилетней каторге, 15 — к ссылке на поселение, 3 — к лишению чинов, дворянства и ссылке в Сибирь, 1 — к лишению чинов и дворянства и к отдаче в солдаты до выслуги, 8 — к лишению чинов с отдачей в солдаты до выслуги. Правда, вслед затем указом 10 июля 1826 года приговор этот для большинства обвиненных был смягчен: 31 человеку была назначена бессрочная каторга, остальным — срочная каторга, заключение в крепости и другие кары. Только 5 человек, поставленные вне разрядов, были вновь преданы окончательному постановлению суда, и последний на этот раз, «сообразуясь с высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленным смягчением казней и наказаний, прочим преступникам определенных», приговорил их вместо четвертования к повешению. Этот последний приговор и был приведен в исполнение 13 июля 1826 года в кронверке Петропавловской крепости. Что касается сосланных и заточенных декабристов, то они во все время царствования Николая I содержались под крайне суровым надзором, и лишь очень немногим из них были даны со временем кое-какие льготы. Даже последовавшие за некоторыми из них в ссылку их жены были поставлены правительством на положение почти преступниц, а детям, рождавшимся у них в ссылке, не разрешалось носить фамилию родителей. Только с восшествием на престол императора Александра II в день его коронования, 26 августа 1856 года, дожившие до этого времени декабристы и их потомки получили помилование.

По своему происхождению громадное большинство участников движения декабристов принадлежало к дворянству, и это обстоятельство, конечно, наложило известный отпечаток на характер самого движения. И, тем не менее, последнее меньше всего было движением классовым. Наоборот, взятое в целом, оно представляло собой попытку лучших людей эпохи, наиболее глубоко захваченных современными им идейными течениями, отрешиться от традиций и интересов своего класса и выступить борцами за пренебреженные интересы народной массы. И соответственно этому движение декабристов является эпизодом из истории не столько русского дворянства, сколько той новой русской интеллигенции, которая сложилась в результате культурного общения России с Западом. В конце XVIII века эта интеллигенция в лице Радищева и немногих подобных ему мыслителей воспитала в себе критическое отношение к родной действительности и явилась носительницей революционной мысли. В начале XIX века она, продолжая идти в том же направлении, перешла в лице декабристов к революционным действиям, но накопленных ею сил оказалось еще слишком мало для того, чтобы сломить крепостное государство. Однако, испытанное поражение только осложнило раз начавшийся процесс и отчасти передвинуло его в другие общественные слои, не изменив самого его существа, и декабристы, явившиеся продолжателями Радищева, в свою очередь нашли себе преемников в интеллигенции 40-х годов, перенявшей их заветы.

Литература о декабристах в настоящее время уже довольно велика. Назовем здесь лишь наиболее важные из относящихся к ним трудов: М. Богданович, «История царствования императора Александра I» (т. VI); барон Корф, «Восшествие на престол императора Николая І»; А. Н. Пыпин, «Общественное движение в России при Александре І»; Н. Шильдер, «Междуцарствие в России с 19 ноября по 14 декабря» («Русская Старина», 1882, т. 35); его же, «Император Николай I, его жизнь и царствование», т. I; «Декабристы», изд. Зензипова, М., 1906; М. Д. Довнар-Запольский, «Идеалы декабристов»; его же, «Тайное общество декабристов»; В. И. Семевский, «Политические и общественные идеи декабристов»; А. И. Дмитриев-Мамонов, «Декабристы в Западной Сибири».

В. Мякотин.