Державин Гавриил Романович

Державин, Гавриил Романович, лучший русский поэт XVIII в., родился в 1743 г. в Казани, учился в тамошней гимназии, после 10-летней солдатской службы в Измайловском полку был произведен в офицеры, участвовал в походе против Пугачева, при усмирении бунта проявляя иногда ненужную и непомерную жестокость; в 1777 г. «по неспособности к военной службе» был переведен в штатскую, служил одно время губернатором в Петрозаводске, Тамбове, потом был статс-секретарем сената, занимал недолго пост министра юстиции (1802—1803), противился либеральным шагам Александра I, должен был уйти в частную жизнь и в 1816 г. умер в своем новгородского имении Званка, которое он воспел в своей известной «Жизни Званской».

Г. Р. Державин (1743-1816). С портрета писанного И. Е. Репиным (род. в 1844 г.). (Дашковское Собрание при Московском Румянцевском Музее).

Как человек и государственный деятель, Державин был страстен, неуживчив, ненадежен, — по его собственным словам, «горяч и в правде черт»; он истину царям не только с улыбкой говорил, но и гневно; придворная жизнь, «дворские хитрости» нередко вызывали у него протест, и, как он признается в своих автобиографических «Записках», те «предметы» высоких сфер, которые издали казались божественными, предстали перед ним «весьма человеческие»; однако, в тех же «Записках» Державин с некоторой наивностью рисует свои затруднения, «мудреные обстоятельства», когда ввиду соперничества двух фаворитов Екатерины II, Потемкина и Зубова, он, Державин, не знал, «на которую сторону искренне предаться, ибо от обоих был ласкаем». Вообще, нравственный и гражданский облик Державина — далеко не цельный: иные его поступки, выходки и стихи создавали ему репутацию чуть ли не якобинца, и ему не прощали таких изречений, что «владыки света — люди те же, в них страсти, хоть на них венцы», что земные боги не слышат и не знают высоких призывов правды, — «покрыты мздою очеса, злодейства землю потрясают, неправда зыблет небеса»; но в то же время он способен был и на сделки со своим человеческим достоинством, и на самую тонкую, искусно прикрытую лесть. Как поэт, Державин тоже отличается большой нецелостностью и даже пестротой. Остаются в силе слова Пушкина: «кумир Державин, ¼  золотой, ¾  свинцовый» и другие его слова: «читая его, кажется, читаешь дурной вольный перевод с какого-то чудесного подлинника; ей Богу, его гений думал по-татарски, а русской грамоты не знал за недосугом». Но своего великого критика Державин, как известно, «в гроб сходя благословил», — почувствовал в Пушкине своего преемника. И прав Белинский, что поэзия Державина, это — недоразвившаяся поэзия Пушкина. Недоразвившееся в Державине, его «свинец», это — неуклюжие сплетения трудных слов, какие-то лексические заграждения, подавляющая грузность напыщенного стиха. Но вот, сквозь эти громоздкие преграды для нашей восприимчивости, сквозь эти путы и несуразность, питающие эстетическую досаду, сквозь невозможную грамматику  — вдруг прорывается у Державина «золото», льются полнозвучные, яркие, энергичные мотивы, блещут изумительные поэтические изречения или уверенно, как спокойная и обильная река, пробивает себе дорогу живая, выразительная, естественная речь. Сквозь чужие моды и формы, сквозь посторонние пышные фижмы риторики светится что-то свое, родное, понятное; из-под архаического наряда уже явственно виднеется то свежее, что потом в прок пошло нашей литературе, что создало ее дорогую простоту и правду. И в этих, уже не свинцовых, а золотых звуках Державина, в этой впервые раскрывшейся красоте русской звучности, отражена и личная его жизнь, и, не в меньшей мере, психология и даже, так сказать, физиология блестящего века Екатерины. Ее певец, бард Фелицы, Державин как-то объединил в своих стихотворениях то, что относится к ней, к ее царствованию, с тем, что составляло его собственные субъективные настроения; он, бесспорно, сумел написать себя на фоне историческом, он лирику сочетал с летописью. И в этих же драгоценных звуках Державина проявляется основная черта его поэзии — соединение торжественности и простоты, — соединение не всегда органическое. Поэт величественного и преувеличенного, щедрый на гиперболы, любитель грандиозных и великолепных образов, «сын роскоши, прохлад и неги», Державин в то же время со всех этих высот любит спускаться в будничные и элементарные области, в домашнюю среду и безмятежный уголок идиллии. Высокопарный сочинитель од, важный посетитель вершин, он вместе с тем — реалист; и его реальное иногда переходит даже в вульгарное; у него есть не оскорбительная, впрочем, грубоватость. Недаром его излюбленным тропом является антитеза: она соответствует и внутренней двойственности его творчества. Оно серьезно и шутливо, оно запечатлено философской мыслью, и оно же тешит себя забавами. Художник потехи, способный к искрящемуся юмору, благодушный и беззаботный эпикуреец в духе Горация (которому Державин вообще усердно и удачно подражал), а потом и в духе Анакреона, шутник эротических шуток, он любит земные блага, сосредоточенно восхваляет земные блюда: всегда готова у него эта скатерть-самобранка, на которой — «шекснинска стерлядь золотая, каймак и борщ, сластей и ананасов горы, и алиатико с шампанским, и пиво русское с британским и мозель с зельтерской водой»; лакомка и хлебосол, он часто возвращается к темам гостеприимства. Он не скрыл своей слабости к «шашням», к «пуховому дивану», — но отсюда нелицемерно поднимает он свои глаза и к небу. Его знаменитая ода «Бог» полна религиозного пафоса и мудрости. Державин вообще задумывается над последними вопросами человеческого бытия, он предается философским размышлениям, и в его эпикуреизм смущающей волной, ненадолго, правда, смущающей, вливается настойчивая мысль о смерти. «Надежней гроба дома нет», «начала все конец сечет» — это на разные лады образно и сильно высказывает Державин. Пессимистическая струйка очень заметна в различных видах его поэзии; а когда читаешь его блистательный «Водопад», то действительно чуются и роскошные каскады жизни, и ее трагическое иссякновение. «О, горе нам, рожденным в свет!», восклицает тонкий ценитель света, знаток жизни Державин, и последние стихи его, дошедшие до нас, звучат аккордом торжественности и печали: «река времен в своем стремленье уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья народы, царства и царей». В общем, Державин элементами своего юмора, своей сатиры, своего трезвого духа разрядил то искусственное напряжение обязательной приподнятости, которое привил нашей литературе Ломоносов; Державин спустился на землю, на русскую землю; он сам нашел и указал другим писателям дорогу к естественности. Пусть он поэзией занимался, между прочим, между делом, как одной из своих забав, помимо своей сознательной воли он был поэт. «Первый живой глагол юной русской поэзии», он во многих своих произведениях дал высокие, до сих пор волнующие образцы сжатости и мощи, величия и простоты, и тяжелее у него золото, чем свинец. Полное собрание сочинений Державина в VIII томах классически, со всей научной обстоятельностью издано нашей Академией Наук (1867—1883 гг.) под редакцией Я. К. Грота; последнему же принадлежит и биография Державина — VIII том названного издания. Популярная книжка о Державине — Брилианта, в «Биографической библиотеке» Павленкова. Важны статьи о Державине Белинского, см. также «Русскую Камену», Бориса Садовского.

Ю. Айхенвальд.