Дети, в юридическом смысле

Дети, в юридическом смысле, суть лица, стоящие к родителям, вместе со своим потомством, в отношении родства, которое называют родством по прямой линии и отличают от родства в боковых линиях тем, что это последнее определяется не непосредственным происхождением одного лица от другого, а происхождением двух или нескольких лиц только от общих им предков. Таким образом, точкой отправления для понятия, означаемого словом «дети», служит физиологический акт рождения и проистекающее отсюда отношение прямого родства; а так как с этим актом и его последствиями связана социальная функция продолжения человеческого рода, то само собой понятно, что дети и их личные и по имуществу отношения к родителям и третьим лицам делаются с самых ранних, удостоверенных историей, стадий общественного развития предметом юридического регулирования. Это регулирование надо различать в отношении к законным, то есть рожденным в браке, и незаконным, или внебрачным детям.

I. Законные дети. На той ступени общественного развития, которую характеризуют обыкновенно господством «беспорядочного полового сожития» и полиандрии (см. брак), едва ли можно говорить о юридическом регулировании, и все, что мы знаем об этой стадии развития, позволяет нам утверждать, что, вследствие неизвестности отца, помимо его собственного признания себя таковым, в это время не существует, в общем, иного родства, кроме родства по матери, и, вследствие отсутствия какой бы то ни было постоянной связи между мужчиной и женщиной, здесь не может быть речи ни о семье, в современном смысле этого понятия, ни о различии между рожденными в браке и внебрачными, или законными и незаконными детьми. Только с образованием семьи, предполагающей более или менее продолжительное и приближающееся к нашему представлению о браке сожительство мужчины и женщины, муж делается главой семьи и ее центром, как в нравственном, так и в юридическом смысле: к нему приурочивается все, что представляется наиболее существенным в семье и ее составе — жена, дети, рабы, крепостные и почти все имущество. Отсюда возникает, с одной стороны, новое понятие родства, противоположное предшествующему и основанное на происхождении от отца или, вообще, предков по мужской линии, и, с другой — новый институт отцовской власти.

Родство по отцу, называемое агнатическим и составляющее основу патриархальной семьи, исключает сначала родство по матери, именуемое когнатическим, но потом занимает лишь преобладающее над этим последним положение, как в древнеримском, так и в средневековом германском и славянском праве. В заключительной стадии развития римского и европейского права то и другое родство уравниваются в своих юридических последствиях, и когнатами называют теперь всех кровных родственников безотносительно к тому, ведут ли они свое происхождение по отцовской или материнской линии. Различие между римским и европейским правом сводится здесь к тому, что римляне называли агнатами только подчиненных одной и той же отцовской власти лиц, все равно, как бы ни устанавливалось это подчинение: рождением, браком или усыновлением, — между тем как европейское представление об агнатическом родстве отвлекается от отцовской власти и основывается исключительно на происхождении от предков по мужской линии. Но и это представление удерживает в современном праве свое юридическое значение только при наследовании семейным фидеикомиссам, нашим заповедным имениям и майоратам, ленным и родовым имуществам в Германии и, особенно, в вопросах престолонаследия. Во всех других случаях агнатическое родство слито теперь с когнатическим.

Что касается отцовской власти, то корень ее лежит во власти мужа над женой: муж — господин жены, потому что он ее захватил или купил, и поэтому же он — господин и ее детей. На этом основании и юридическое положение детей в патриархальной семье определяется сначала не столько рождением их в браке, сколько подчинением жены власти мужа. Древнегерманское право принимало, например, за правило, что при похищении жены, стоявшей под властью мужа, и рождении у нее ребенка, которого он не мог быть отцом, этот ребенок оставался подчиненным его власти, тогда как над собственным ребенком, рожденным женой, не стоявшей под его супружеской властью, он не имел и отцовской власти. Дальнейшими иллюстрациями к тому же положению могут служить и другие нормы права различных арийских и семитических народов: ребенок женщины, вступающей в брак беременной не от своего мужа, признается ребенком этого последнего; бездетный брак обязывает жену к половой связи с братом мужа или другими его родственниками для доставления семье наследника; в тех же видах, при бездетной смерти мужа, вдова вступает в брак с братом умершего мужа (левират) и т.д. Сюда же следует отнести и известное положение римского права, реципированное почти всеми европейскими законодательствами и формулированное словами: pater est quem nuptiae demonstrant, то есть отец — тот, на кого указывает брак. И хотя как в римском, так и в современном праве это положение мотивируется с достаточным основанием невозможностью точного доказательства происхождения ребенка от данного отца и неудобством колебать важные интересы, связанные с этим происхождением, допущением его оспаривания в зависимости от большей или меньшей вероятности такого происхождения, — причинная связь этого положения, вытекающего из основной идеи патриархальной семьи, со взглядом на отцовскую власть, как на отношение власти, по преимуществу, и на детей, как на рабочую силу и имущество, принадлежащие исключительно отцу, не может подлежать сомнению.

Отцовская власть, носившая в римском праве название patria potestas, а в средневековом германском праве — Munt, mundium, была сначала юридически неограниченна у всех народов, живших патриархальными семьями, а необходимые ограничения ее были скорее делом нравов и религии, чем юридического регулирования, которое не только лишало детей всякой самостоятельности в семье, но доходило до признания за отцом права жизни и смерти над ними (jus vitae et necis). Если же римские юристы считают эту власть своим национальным учреждением, утверждая, что ни один народ, кроме римлян, не знает такой власти, то утверждение это надо понимать в том смысле, что, в противоположность народам, которые с успехами культуры значительно смягчают эту власть и устанавливают ее прекращение с окончанием воспитания и наступлением совершеннолетия детей, римляне фиксируют ее первоначальное состояние и стоят до самого конца своей республики за ее неограниченный характер. Известная имущественная правоспособность детей и некоторые ограничения отцовской власти появляются только в императорскую эпоху, и даже в заключительную стадию истории римского права эта власть считается вечной и не останавливающей своего действия, помимо воли отца, и после совершеннолетия детей, за единственным исключением случая выхода замуж дочери, вступающей этим самым под другую власть. Правда, большинство немецких юристов, к которым присоединяются и многие французские ученые, держатся до сих пор иного взгляда и скорее противополагают, чем приравнивают римскую patria potestas германской Munt: первую они считают учрежденной в исключительном интересе отца, вторую — в интересе детей, и, подчеркивая там момент власти, выдвигают здесь момент защиты и покровительства, сближающий средневековую Munt с современной опекой. Но этот взгляд есть анахронизм, переносящий на первоначальное состояние института изменения, внесенные в него позднейшими влияниями. Кроме того, он не считается с поразительным сходством положения отцовской власти в древнеримском и в древнегерманском праве. И там, и здесь эта власть отправляется одним и тем же лицом и производит одни и те же юридические последствия. Она принадлежит отцу семейства, исключающему всякое участие в ней матери; он один, по свидетельству Тацита, обладает potestas de se ipso disponendi, то есть властью располагать своей жизнью и свободой; он один, говоря языком ломбардских законов, Selbstmund, то есть стоит под своей собственной Munt, тогда как все остальные лица, входящие в состав семьи, подчинены чужой Munt и не имеют власти распоряжаться собой: это различие соответствует римскому делению лиц на sui juris и alieni juris. И там, и здесь отцовская власть идет до права жизни и смерти над детьми и, само собой, заключает в себе право отвержения, исправления, продажи, дарения и залога детей, равно как и насильственной отдачи дочерей замуж. Дети неспособны ни обязываться по договорам, ни выступать на суде в качестве истцов и ответчиков; один отец отвечает за их проступки, отправляет за них кровную месть и является на суде их законным представителем. Семейная собственность поглощает имущественные приобретения детей, и логика патриархальной семьи приводит к тому, что как в древнем Риме, так и в первую половину европейских средних веков они ничем не владеют для себя, принадлежа всем своим телом и добром отцу, как главе семейства. Но тогда как в Риме начало власти пересиливает очень рано начало семейной собственности, и это последнее оставляет свой след только в языке юристов, в средневековой Европе начало семейной собственности оказывается более живучим, и права детей в этой собственности подтверждаются обычаями, разрешающими иногда раздел ее между детьми даже при жизни отца. Указания на эти права мы имеем в наследовании детьми семейной собственности, в установленных для них ограничениях свободы завещания, в сопровождающей массу средневековых актов отчуждения этой собственности оговорке о согласии детей на это отчуждение и, наконец, в праве родового выкупа, поворачивающем это же отчуждение в их пользу. Но все эти ограничения отцовской власти, как они ни замечательны, коренились в идее семейной солидарности и не изменяли ничего в существе этой власти, если вспомнить особенно то, что отец мог всегда эмансипировать своих детей, то есть освободить их от своей власти и этим самым лишить их всех прав. С настоящими ограничениями отцовской власти, преобразующими ее существо, мы встречаемся только с XIII века, когда семья утрачивает свое прежнее единство: ее публичные функции переходят к государству, и она целиком замыкается в область гражданского права. С одной стороны, христианство и дух индивидуальной свободы, с другой — усиление государственной власти и изменившиеся условия хозяйственной жизни — ведут патриархальную семью к разложению и ставят на ее место современную семью, основанную не на единой воле и власти отца семейства, а на соображении интересов всех принадлежащих к ней лиц. От нее отпадают рабы и крепостные; работники служат ей в силу договора, а не власти отца семейства; рядом с правами этого последнего в отношении к жене и детям устанавливаются и взаимные обязанности его в отношении к ним; наряду с правом отца признается право матери; устраняется различие в наследовании сыновей и дочерей; и, наконец, развивается идея совершеннолетия, само собой освобождающего детей от отцовской власти. Каноническое право, реципированное новыми законодательствами, связывает, в виде общего правила, отцовскую власть только с законным рождением детей, а в виде исключения — и с их усыновлением и узаконением. Законными детьми считаются те, которые рождены в законном браке, и к ним приравниваются те, которые только зачаты в браке, но рождены по его прекращении, равно как и те, которые лишь рождены в браке, но зачаты до его заключения. Эти положения отчасти заимствованы, как на это уже указывалось, из права патриархальной семьи, но имеют в современном праве иное значение, обусловленное соображением об обеспечении и облегчении доказательства законности рождения. Из старого же права перешла в новое, хотя и в значительно смягченном виде, и уголовная власть, или так называемое «отеческое исправление», предоставленное отцу по отношению к детям. Французский Code civ. дает ему право ходатайствовать перед судом даже о заключении своих несовершеннолетних детей в тюрьму; о том же толкует ст. 165 нашего Х т. I ч. Свода законов, и параллельные постановления встречаются также в других европейских законодательствах. Но новое право, усвоившее себе результаты переворота в юридическом строении патриархальной семьи, гораздо более отличается от старого права, чем сходится с ним, и главная особенность его лежит в новом представлении об отцовской власти. Это представление преобразует отцовскую власть в родительскую, объединяет в ней отца и мать и ставит в центре этой власти законное представительство детей и попечение об их личности и имуществе. Отсюда — следующие последствия.

а) Имущественная правоспособность детей, отсутствовавшая в древнеримском и в древнегерманском праве и признанная как позднейшим римским, так и реципировавшим его европейским правом только в ограниченном размере, а именно — в отношении к приобретениям детей на войне и по должности (peculium castrense et quasi-castrense), равно как и в отношении к приобретениям сначала лишь из материнского, а потом и из всякого имущества, поступающего к ним от 3-их лиц (ресulium adventitium regulare et irregulare), — распространена теперь неограниченно на все имущества, получаемые детьми как на стороне, так и от самого отца. Невозможность сделок и, особенно, дарений между отцом и детьми устранена, и все сделки, заключаемые детьми, подчинены правилам, установленным для заключения сделок вообще. Если эти сделки заключаются несовершеннолетними, то они дают возможность приобретения, но не обязывания их к какому бы то ни было эквиваленту за сделанное приобретение: последнего рода сделки, называемые взаимными, производят предположенные ими юридические последствия только при согласии на них отца или опекуна. Так это было в римском праве, и так это остается и теперь, но важное различие между римским и современным взглядом на взаимные сделки, заключаемые несовершеннолетними (negotia claudicantia), состоит в том, что там эти сделки производили одностороннее обязательство в пользу несовершеннолетнего и независимо от одобрения отца или опекуна, тогда как теперь они носят характер чисто условных сделок и не вызывают предположенных юридических последствий, если к ним не привходит обусловливающее эти последствия одобрение отца, опекуна или утверждение самого не совершеннолетнего, когда он достигает совершеннолетия. Эти сделки производят в современном праве взаимные права и обязанности только тогда, когда они исполняются обеими сторонами, хотя контрагент несовершеннолетнего и связывается ими в том смысле, что он не может считать заключенные сделки несостоявшимися, по крайней мере, до тех пор, пока вопрос об их одобрении остается нерешенным. Важную поправку к такому неравному положению сторон в одной и той же сделке вносит новое немецкое уложение, и эта поправка заключается в том, что одобрение отца или опекуна ставится в границы двухнедельного срока со дня заявления контрагентом несовершеннолетнего о том, что он ищет выражения этого одобрения: раз оно в течение указанного срока не выражено, сделка с несовершеннолетним считается окончательно несостоявшейся (§§ 108, 177).

б) Самостоятельность и раздельность детского имущества от родительского составляет в настоящее время общепризнанный принцип всего европейского права и, в том числе, нашего (ст. ст. 180, 183, 184, 193 и др. Х т. 1 ч.). Однако, многие законодательства, с включением и нового немецкого уложения, различают еще так называемое «свободное» и «несвободное» детское имущество. Первое характеризуют обыкновенно тем, что оно состоит только под управлением, но не в пользовании отца, и к этому имуществу относят, главным образом, вещи, предназначенные исключительно для личного употребления детей, например, платье, предметы украшения, и все то, что приобретается детьми собственным трудом и промыслом; второе состоит как под управлением, так и в пользовании отца во все течение его власти. Ответственность за долги детей, лежавшая прежде исключительно на отце, падает теперь на все детское имущество, как «свободное», так и «не свободное», и отец привлекается к этой ответственности только по особым основаниям, например, в случае проступков, совершенных детьми вследствие недостаточности надлежащего надзора за ними. Но отец не отвечает, в виде общего правила, ни по сделкам, заключаемым им, в качестве законного представителя детей, от их имени, ни по тем сделкам, которые заключаются, хотя бы и с его согласия, самими детьми. Однако, наш Х т. (ст. 184) не освобождает родителей от ответственности за долги детей, когда эти долги сделаны с их «согласия и уполномочия».

в) На взаимности прав и обязанностей родителей и детей основана и взаимная обязанность их к материальной поддержке, обязанность к содержанию или доставлению друг другу так называемых алиментов, то есть средств к существованию. Эта обязанность стоит в тесной связи с взаимным наследованием детей и родителей и предполагает на стороне управомоченного неспособность содержать себя на свои средства, и на стороне обязанного — способность доставить это содержание без ущерба для собственного существования в условиях каждого данного общественного положения.

г) Попечение о личности детей заключает в себе право и обязанность родителей воспитывать детей, обучать их, соответственно своему состоянию, наукам, искусствам или ремеслам, определять их местопребывание, требовать возвращения их от всякого, кто противозаконно удерживает их у себя, и т.д. Эти права и обязанности носят строго личный характер и отличаются, поэтому, непереносимостью, не препятствующей, однако, перенесению отправления этих прав и обязанностей на других лиц, насколько это не вредит детям и не противоречит «добрым нравам».

д) Родительская власть матери стоит подле власти отца, но уступает последней, в виду поддержания единства семейного управления, при разногласии между супругами, и касается по многим законодательствам только личности, но не имущества детей. Своего полного развития она достигает лишь после смерти и других фактов, прекращающих или приостанавливающих власть отца, и сама прекращается не только смертью, но и новым замужеством матери, не лишающим ее, однако, права и обязанности попечения и о детях от предшествующего брака. В случаях развода отношения между детьми и разведенными родителями определяются в зависимости от вины последних и указаний судебного решения. По нашему законодательству родительская власть принадлежит одинаково обоим «родителям» (ст. 164 Х т. 1 ч.), и нигде не указано на какую бы то ни было неравноправность в этом отношении между отцом и матерью.

е) Конец родительской власти наступает с достижением детьми возраста совершеннолетия, к которому французское и многие другие законодательства приравнивают как вступление детей в брак, так и их эмансипацию, то есть совершаемое в известных формах освобождение детей от родительской власти, вместе с предварением их совершеннолетия (venia aetatis). Немецкое право присоединяет сюда еще прекращение родительской власти на основании раздельного от родителей хозяйства сыновей и замужества дочерей (emancipatio saxonica или germanica). Но новое немецкое уложение не признает этих форм прекращения родительской власти и говорит о продолжении ее, в общем, до самого наступления совершеннолетия, так что эта власть остается в силе и над вступившим в брак несовершеннолетним сыном, и над вышедшей замуж дочерью, хотя в этом последнем случае — и со значительными ограничениями. Наше законодательство стоит в этом вопросе на отжившей свое время точке зрения патриархальной семьи и постановляет прекращение родительской власти «единственно смертью естественной или лишением всех прав состояния, когда в последнем случае дети не последуют в ссылку за своими родителями» (ст. 178 Х т. 1 ч.).

ж) Связь детей с родителями служит основанием не только родительской власти, но и многих других юридических отношений, в которые она ставит родителей и детей. Ею определяется, прежде всего, семейное и отчасти общественное положение детей, получающих фамилию отца, устанавливаемое им имя, его права состояния, подданство и местожительство. Сюда надо отнести и независимое от родительской власти законное наследование детей в имуществе родителей, и обязанность детей, пока они состоят под родительской властью, помогать безвозмездно своим трудом домашнему хозяйству и промыслу родителей и, наконец, признанную в различных формах во многих законодательствах обязанность родителей к выдаче сыновьям в известных условиях соответственных средств для ведения самостоятельного хозяйства, а дочерям — приданого. Все эти права и обязанности как детей, так и родителей связаны законным происхождением первых от последних, то есть рождением в законном браке или поставленном отчасти наряду с ним так называемом путативном браке, то есть таком, о недействительности которого, несмотря на его внесение в списки гражданского состояния, не знал, по крайней мере, один из вступивших в него супругов. Дети, рожденные вне законного и путативного брака, стоят в особом положении, требующем, поэтому, и особого рассмотрения.

II. Незаконные дети. В истории права можно отметить, по крайней мере, 3 системы регулирования юридического положения незаконных детей, и эти системы состоят между собой в преемственной связи. 1-ая система, господствующая в доисторические времена и отчасти у некоторых современных нам племен, стоящих на низких ступенях развития, не знает, как это уже указывалось, различия между законными и незаконными детьми, и это различие едва мелькает также у народов, преданных полигамии: здесь всякое половое влечение разрешается браком, и если между детьми от различных жен устанавливается иногда известная иерархия и нечто подобное степеням законного преемства, то о незаконнорожденных детях все-таки нельзя говорить, как о создании полигамии. Незаконные дети выступают на исторической сцене только с утверждением моногамии, и так как воспоминание о времени, когда все дети занимают более или менее равное положение, удерживается в течение столетий, то неудивительно, что следы этого положения сохраняются у многих народов и после перехода их в стадию моногамического брака. В 895 году на сословном сейме в Вормсе император Арнульф уступает Лотарингию своему незаконному сыну; в XI веке Вильгельм Завоеватель сам называет себя незаконнорожденным (Bastardus); в 1391 году сословия Беарна избирают регентом незаконного сына Гастона Фебуса; и еще в XVI веке квалификация «незаконнорожденным» не заключает в себе ничего позорного и охотно принимается лицами, принадлежащими иногда и к высшей аристократии. Незаконность рождения не играет, вообще, большой роли, если к ней не присоединяется низкое происхождение матери. Поэтому и юридическое положение незаконных детей различается смотря по тому, какое общественное положение занимает их мать. Если она свободна, то положение детей, признанных отцом, мало отличается от положения его законных детей: они состоят под его отцовской властью, наследуют в его имуществе и т.д.; но если мать — раба или крепостная, то ее дети разделяют судьбу рабов и крепостных и, даже отпущенные на волю, не наследуют ни матери, ни отцу и не передают своего имущества по наследству, так как их единственный наследник есть господин или патрон. Это приводит нас ко 2-ой системе регламентации юридического положения незаконных детей, развивающейся под влиянием католической церкви и состоящей в чрезвычайном принижении их правоспособности. Для католической церкви всякое дитя, рожденное вне брака, было незаконным, и всякое общение между мужчиной и женщиной, кроме брачного, греховным. Этот грех она карала в лице не одних родителей, но и детей, запятнанных, по ее учению, уже в силу своего незаконного рождения (macula bastardiae) и несущих всю свою жизнь бесчестье, ставившее их не только вне всякой семьи, но и почти вне закона. Некоторую защиту они находили у королей и феодальных властителей, которые, взяв на себя заботу о брошенных детях, обратили их в своих крепостных и приравняли к бесправным иностранцам. В числе крупнейших ограничений их правоспособности можно указать на запрещение занимать публичные должности, свидетельствовать на суде, приобретать феодальную собственность, наследовать не только отцу, но и матери, передавать наследство своему потомству и т.д. И следы такой приниженной правоспособности незаконных детей сохраняются во многих из новых законодательств, как европейских, так и американских, ограничивающих особенно их наследственные права в отношении не только к отцу и его родству, но и к матери. Так, например, наше законодательство до издания закона 3 июня 1902 года об улучшении положения незаконнорожденных детей лишало их всякого наследования по закону как после отца, так и после матери, а закон 1902 года признал за ними ограниченное право законного наследования только в благоприобретенном имуществе матери, но не ее родственников, сохранив такое же исключение их и из всего отцовского наследства (ст. 13212, Х т., 1 ч.). Прусское и австрийское законодательства дают им полное наследственное право в имуществе матери, но также исключают его как в имуществе родственников матери, так и в имуществе отца, а французский гражданский кодекс ограничивает их даже в материнском наследовании с тем же исключением наследования отцу. Французский кодекс и следующие его образцу законодательства, например, итальянское, бельгийское и др., идут еще дальше в ограничении прав незаконных детей и, запрещая им искать своего отца («La recherche de la paternité est interdite», art. 340 Code civ.), этим самым лишают их всяких притязаний к этому последнему. Матери предоставлено одно право: отдать свое незаконное дитя в воспитательный дом, где его будут содержать на счет государства и расплачиваться народными деньгами за любострастие его наиболее состоятельных граждан. Ораторы, поддерживавшие во французском Законодательном Корпусе приведенную статью кодекса, не скрывали ее цели, направленной на защиту семейных и имущественных интересов класса имущих против класса неимущих. И хотя эта цель лежит и теперь в основании большинства законодательных норм о незаконных детях во всех странах, противное им течение общественного мнения оказалось настолько сильным, что оно привело в прошлом году и Францию к отмене приведенного выше закона и к признанию в известных условиях как права незаконных детей искать своего отца, так и права требовать от него соответственного содержания. То и другое право признано за незаконными детьми и нашим законом (ст. 1321 Х т. 1 ч.).

3-я система, принадлежащая римскому праву, уравнивает, в общем, незаконных и законных детей, и единственное различие между теми и другими видит в том, что первые не знают отца, указываемого последним их рождением в браке. Отсюда и заключение к тому, что незаконные дети не имеют отношения к отцу и его семье — patrem non habent, тогда как к известной всегда матери и всему ее родству они стоят в таком же отношении, как и законные дети. Основание различия здесь не нравственного порядка: оно коренится не в чистоте или запятнанности рождения, а только в известности или неизвестности отца, и имеет, поэтому, одно техническое значение. Но и этой системе, несомненно улучшившей юридическое положение незаконных детей после рецепции римского права в Западной Европе, ставят справедливо в упрек то, что она не считается с возможностью установить, если не точное, то вероятное происхождение данного лица от его незаконного отца, и уже римское право эпохи Юстиниана признало эту возможность, предоставив детям, рожденным в конкубинате, иск об алиментах против отца, а немецкое «общее право» распространило этот иск на всех незаконных детей. Вот почему следующие настоящей системе новые законодательства отрешаются от церковных представлений 2-ой системы и стремятся если не приравнять, то приблизить незаконных детей к законным. Но ни одно законодательство не доходит еще до уравнения их юридического положения в отношении к отцу. Господствующее течение, руководимое французским правом, пробивает здесь следующий путь: оно предоставляет на выбор отца незаконнорожденного признать или не признать этого последнего. Положение его в первом случае лучше, чем во втором: он вступает более или менее в семью признавшего его отца и получает если неполное, то ограниченное право наследования в его имуществе; во втором случае он остается вне семьи отказывающего ему в признании отца, но получает от него алименты и наследует матери и ее родству. Несколько далее идут некоторые новые законодательства и, особенно, Бернский закон 4 июля 1863 года, устанавливая для признанных отцом незаконных детей полное, то есть равное с законными детьми наследование в имуществе как матери, так и отца, вместе с их родством, между тем как новое швейцарское уложение 1907 года делает в этом отношении шаг назад и предоставляет незаконным детям лишь ¹/₂ наследственной доли законных детей. Гораздо хуже стоит дело с новым немецким уложением, вернувшимся к чисто римской точке зрения, в силу которой незаконные дети уравниваются в своих правах с законными только в отношении к матери и ее родству, но остаются чуждыми отцу, который не отправляет в отношении к ним ни отцовской, ни опекунской власти и ничего не передает им в порядке законного наследования даже в том случае, если он признает их своими детьми. Это признание не вводит незаконных детей ни в каком смысле в семью отца и имеет лишь то значение, что оно исключает с его стороны возможность предъявления возражения о неверности (exceptio plurium constupratorum), предоставленного ему во всех других случаях споров о законности рождения: это возражение состоит в указании на половую связь матери с другими мужчинами в промежуток времени между предельными моментами зачатия и рождения ребенка (182-м и 302-м днем). Такое принижение немецким уложением признания отцом своих детей и вообще все отношение этого уложения к незаконным детям ставит его в настоящем вопросе ниже даже совсем устарелого теперь французского кодекса, хотя естественная связь незаконных детей с отцом и его родством юридически выражена и в этом уложении запретами брака в известных степенях родства, облегчением узаконения и, в особенности, нормами о праве незаконных детей на алименты из имущества отца независимо от признания их этим последним и на единственном основании естественного родства, удостоверенного судебным решением.

В заключение следует подчеркнуть, что новые законодательства, хотя и вносят улучшения в юридическое положение незаконных детей, отстают от современных нравственных представлений и недостаточно оценивают социальную важность соответственного этим представлениям юридического регулирования. На 100 рождений в современной Германии приходится 9 незаконнорожденных, и Германия не принадлежит к странам, в которых число этих последних было бы самое большое. Поэтому, незаконнорожденных, несмотря на их огромную смертность, обусловленную несовершенствами законодательства и другими аномалиями современной жизни, считают теперь повсюду миллионами, и чем хуже условия, в которые они ставятся действующими законами, тем меньше эти последние удовлетворяют своей социальной задаче. В поразительном противоречии с важностью этой задачи в отношении к незаконным детям стоит чрезвычайная скудость касающихся их законодательных норм во всех современных кодексах, толкующих с большой основательностью и обстоятельностью о какой-нибудь находке потерянных вещей и ограничивающих только несколькими и не всегда ясными статьями судьбу миллионов обездоленных детей. И эта скудость законодательных определений о незаконных детях не случайна, так как она повторяется при регулировании, например, договора личного найма, — от которого зависит существование большинства населения всех современных нам культурных стран, — и в других случаях столкновения интересов имущего и неимущего классов.

Ю. Гамбаров.

1. Призрение детей.

Призрение детей, как особая отрасль благотворительности, получила развитие в XIX в. Первоначально задачей детского призрения била помощь бесприютным детям, каковыми являлись сироты, дети, покинутые родителями, и т. п. И последние десятилетия XIX в. и в особенности в XX в. самый характер детского призрения изменился. Если раньше заботились только о том, чтобы ребенок не погиб с голоду, то теперь все более и более обращается внимание на воспитание и обучение беспризорных детей.

С другой стороны, все глубже проникает идея охраны детства вообще. Все шире распространяется мысль, что ребенок является носителем будущего своей страны и что недостаточное физическое и духовное развитие ребенка может гибельно отразиться на развитии нации. А потому самый круг детей, подлежащих призрению, расширялся, и призрение детей все более и более обособлялось от благотворительности.

Это течение в области детского призрения особенно ярко выражено в отчете меньшинства английской комиссии по пересмотру законов о бедных, где высказано было мнение, что необходима охрана ребенка и организация воспитания и обучения детей, а не организация благотворительности бедным детям. Организация детского призрения различна в зависимости от возраста ребенка. Одни учреждения основываются, одни формы применяются для призрения грудных детей, другие для детей дошкольного возраста и совершенно иные для школьников и детей, окончивших школу, но не вступивших еще в жизнь.

Исторически раньше всего была организована помощь для грудных внебрачных детей и подкидышей.

Как реакция христианства на детоубийства и подкидывание явились воспитательные дома.

Первый воспитательный дом был основан в 787 г. в Милане архиепископом Датеусом. В акте об устройстве воспитательного дома Датеус говорил: «я не хочу, чтобы детей, плоды прелюбодеяния, матери убивали из-за стыда, и приказываю принимать подкидышей в пожертвованный мною дом и давать им кормилицу». Затем только в 982 г. был открыт второй воспитательный дом в Бергамо, потом последовательно были основаны воспитательные дома в Лайбахе в 1041, в Падуе — в 1097, в 1061 г. во Флоренции, а  в 1198 году был открыт папой Иннокентием III громадный воспитательный дом в Риме. В XII в XIII вв. воспитательные дома распространились в Италии в Франции. Так, орденом Святого Духа к концу XIII в. содержались 29 воспитательных домов. Затем воспитательные дома открывались последовательно в 1326 г. в Париже, 1364 — в Венеции, 1489 — в Мюнхене, в 1594 в Амстердаме, в 1629 в Толедо и Лиссабоне, в 1709 в  Гамбурге, Гаарлеме и Лондоне, в 1738 в  Рио-де-Жанейро, в 1756   г. в Копенгагене, в 1763 в Москве, в 1770 в Дрездене, Берлине, и Петербурге, в 1784 — в Вене; в 1811 во Франции декретом Наполеона I был основан 271 воспитательный дом. Развитию воспитательных домов содействовало распространение идей меркантилистов. При помощи воспитательных домов рассчитывали содействовать росту населения в стране. Наполеон I думал сделать подкидышей и беспризорных детей особенно пригодными для службы в армии и флоте и, постоянно нуждаясь в солдатах, энергично насаждал воспитательные дома. В ХІХ в. наступила реакция по отношению к этой системе призрения подкидышей и вообще беспризорных грудных детей. В Германии большинство воспитательных домов было закрыто. В Австрии, Италии, Франции и России они, хотя и остались, но в них были совершенно изменены как условия приема, так и содержания детей.

Существующие системы призрения беспризорных грудных детей можно свести к следующим типам. Романская система. Отличительным признаком ее является безусловный прием детей в воспитательный дом — не обращается внимания ни на место приписки матери ребенка, ни на степень нужды ее; эта система предполагает анонимность ребенка. Прием производился через тур или через бюро. Прием через тур, введенный папой Иннокентием в  Риме, состоит в следующем. Tour это - полый деревянный полуцилиндр, помещавшийся в стене того здания, где находилось лицо, заведовавшее приемом детей. Открытой стороной своей полуцилиндр был обращен на улицу. Лицо, желавшее отдать ребенка, клало ребенка в колыбель—полуцилиндр и дергало за ручку звонка, находившуюся рядом с tour’oм; колыбель, поворачиваясь наружу своей выпуклой стороной, уносила ребенка внутрь помещения, где его брало приставленное для приема лицо. При этом, с одной стороны, лицо, приносившее ребенка оставалось неизвестным, с другой — ребенок принимался немедленно и не подвергался опасности замерзнуть. Теперь туры почти везде в воспитательных домах уничтожены и даже там, где существует тайный прием, он производится через бюро. В особом помещении, доступ куда открыт для всякого, дежурят день и ночь чиновники для приема приносимых детей. Чиновникам  воспрещается предлагать какие бы то ни было вопросы лицу, принесшему ребенка. Вторая система призрения беспризорных детей -  так называемая протестантская. При этой системе обязанность призрения ребенка возложена на родителей, и, прежде всего, на мать, и родственников ребенка; допускается и даже требуется отыскание отца, и только в случае неотыскания отца или бедности матери, обязанности содержания ребенка переходят на общину. Третий, так называемый жозефинский способ состоит в том, что в воспитательный дом принимаются только дети, родившиеся в родильном доме, и лишь в том случае, если матери их обязались кормить в  воспитательном доме определенное время своего или чужого ребенка. И, наконец, оказывается помощь матерям на дому. Последняя оказывается или периодически (в виде ежемесячного пособия матери, кормящей грудью, или, при неимении у матери молока, в виде платы кормилице или выдачи молока) или только временно.

Переходя к обзорам по отдельным странам, мы почти нигде в данное время не встретим только одной системы. В большинстве же случаев эти системы не применяются даже в их чистом виде. В Италии, родине воспитательных домов, можно наблюдать воспитательный дом старой системы (с турами) наряду с новыми. В Англии имеется только один воспитательный дом в Лондоне, куда принимаются только внебрачные дети моложе года. При этом они немедленно отправляются в деревни на воспитание и только пяти лет возвращаются обратно в воспитательный дом для обучения. В Швеции имеется образцовый воспитательный дом в Стокгольме, куда принимаются дети до 6-летнлго возраста, и большинстве же случаев новорожденные и грудные дети. Новорожденные остаются 4 месяца в учреждении, где кормятся исключительно грудью и затем отправляются в деревни на воспитание. Мать ребенка должна кормить кроме своего ребенка еще в течение 4 месяцев в воспитательном доме и на этом ее обязанности по отношению к воспитательному дому заканчиваются, и ребенок ее поступает на государственное содержание. Большой интерес представляет история призрения беспризорных грудных детей в Австрии. При учреждении воспитательного дома в 1781 году Иосифом II па первый план выдвигалась необходимость сохранить тайну матери внебрачного ребенка. Если мать делала установленный законом небольшой взнос за ребенка при отдаче его в воспитательный дом, то не спрашивалось никаких сведении о ребенке. Для бесплатного приема требовалось, чтобы ребенок родился в родовспомогательном заведении при воспитательном доме и мать его высказала желание быть кормилицей в воспитательном доме. В венском воспитательном доме до надавнего времени было особое отделение для секретных рожениц, куда, за известную плату, принимали рожениц без всяких формальностей. С введением конституции дело организации призрения подкидышей и внебрачных детей перешло от государства к областям, и при приеме в воспитательный дом стали требовать удостоверение о месте приписки матери, чем уже отчасти был нарушен принцип анонимности. Далее, Австрия все более приближается к протестантской системе призрения. В 1900 году сначала при приеме в воспитательный дом было введено требование от матери доказательств ее бедности, потом был вычеркнут из устава воспитательного дома параграф, запрещавший спрашивать об отце ребенка, затем уничтожено было отделение для секретных рожениц, а в 1907 г. было устроено при венском воспитательном доме отделения для оказания юридической помощи по розыску отца внебрачного ребенка; таким образом в Австрии произошел с 1784 по 1907 полный переворот в системе призрения подкидышей и внебрачных младенцев. Франция является, напротив, страной, где целое столетие продолжалось развитие принципов, положенных в основу призрения детей еще в конце XVIII в. «Декларация прав человека и гражданина» объявила, что «покинутые дети должны воспитываться на средства нации». В Декрете 28 июня 1793 говорится, что «нация берет на себя заботы о физическом и моральном воспитании детей, известных под наименованием заброшенных детей». Далее тем же декретом было постановлено: «в каждом округе должен иметься особый дом, куда беременная девушка могла бы явиться для родов в любой момент своей беременности. Декретом Наполеона I от 1811 г. были учреждены по департаментам воспитательные дома с турами. В 1904 г. был подведен итог вековой деятельности Франции по организации призрения покинутых детей. Законом 1904 г. требуется, чтобы в каждом департаменте имелось одно или несколько учреждений для приема детей, отдаваемых на попечение общественного призрения. Помещение, где производится прием, должно быть открыто круглые сутки и в нем должны находиться только лица, уполномоченные для приема. Заведующий приемом указывает лицу, принесшему ребенка, что мать, если оставит ребенка у себя, имеет право на вспомоществование и что, в случае отдачи ребенка на попечение общественного призрения, она не будет даже знать, где он находится, и только в определенные сроки (раз в три месяца) будут ей сообщать о том, где он или умер и то лишь каждый раз по ее личному заявлению. Из воспитательного дома дети, если окажутся здоровыми, немедленно отправляются в деревню. Надзор за питомцами поручен особым инспекторам. Французское право не допускает розыска отца внебрачного ребенка, и государство берет на себя воспитание ребенка. В Венгрии прием заброшенных детей крайне облегчен, и там воспитательные дома являются, главным образом, пунктами для приема детей, откуда последние затем раздаются по деревням, и только больные остаются в учреждении. Ребенок может быть помещен у своей матери, причем последней оказывается пособие, или же мать с ребенком помещается за счет государства в чужом семействе. Но и в Венгрии, под влиянием увеличения числа детей, отдаваемых на воспитание государству, были приняты более строгие меры к розыску отца внебрачного ребенка и к привлечению его к выдаче средств на содержание ребенка.

Призрение подкидышей и внебрачных детей в России имеет также свою историю. Вначале оно было делом христианского милосердия, делом церкви. Первый приют для «зазорных» детей был основан в Новгороде митрополитом Иовом в 1706 г. Петр I, нуждаясь в солдатах, решил взять призрение бесприютных детей в руки государства, надеясь воспитать из них солдат. Указом 4 ноября 1715 г. было повелено открывать в Москве и других городах «гошпитали для зазорных младенцев» и объявить, чтобы «зазорных младенцев приносили к вышезначенным гошпиталям и клали тайно в окно через какое закрытие, дабы приносимых лиц не было видно». Всего было устроено около 10 сиропитательниц. Средства на содержание доставлялись частью церковью, частью казной. Данных о петровских воспитательных домах не имеется. Известно только, что при преемниках Петра I они постепенно закрылись. Екатерина II, нуждаясь в людях, полезных государству в самых разнообразных областях, в 1764 г. утвердила проект Бецкого об устройстве воспитательного дома в Москве. При помощи воспитательном доме она думала «создать совершенно новую породу людей». В 1770 г. был открыт  воспитательный дом в Петербурге. В то же время был издан указ об открытии воспитательных домов по всей России. Благодаря этому указу, поддержанному св. Синодом, были учреждены воспитательные дома в целом ряде крупных и мелких городов: Нижнем, Пензе, Ярославле, Перми, Новгороде, Вильне, Воронеже и т. д. Но первые же годы деятельности воспитательных домов не оправдали возлагавшихся на них надежд. «Результаты воспитания сказались в сплошном   почти вымирании призревавшихся, а воспитательное значение выразилось в совершенной негодности выросших воспитанников к самостоятельной трудовой жизни». «Воспитанники оказались менее всех граждан полезными своему отечеству и дошли до последней степени падения», так характеризовала деятельность воспитательных домов императрица Мария Феодоровна в письме к графу Сиверсу. Для борьбы с детской смертностью стали раздавать детей для вскармливания по деревням. А при Павле I был издан указ о выдаче денежного пособия матерям, не могущим воспитывать на свои средства детей. Но желающих получать пособие оказалось так  много, что, по распоряжению императрицы Марии Феодоровны, пособия стили выдаваться только каждый раз с ее разрешения, что привело к  полному прекращению выдачи пособий. Под влиянием ужасающей смертности детей в воспитательных домах в 1828 г. был издан  закон о воспрещении вновь создавать воспитательные дома, «в тех же местах, где сии дома уже существуют, свободный прием в оные младенцев прекращается, а допускается только в уважительных и неизбежных случаях, как например, в случае поднятия полицией младенца, не имеющего родственников, могущих и обязанных воспитать его. В  прочих же случаях приказывалось отдавать детей благотворителям, временными же пристанищами для таких детей должны были заведовать городничие с помощью городских повивальных бабок. Эго обстоятельство повело к переполнению столичных воспитательных домов и к увеличению в них смертности; начиная с 60-х гг. вопрос о призрении подкидышей и о воспитательных домах снова обсуждается в целом ряде комиссий, и предлагается ряд мер, имевших своей целью с одной стороны децентрализацию воспитательных домов, а с другой улучшение кормления питомцев. В 1889 г. район деятельности воспитательных домов был ограничен столицами с пригородными местностями, точно обозначенными, и было определено призрение брошенных и бесприютных детей возложить на земские и городские общественные управления, а в 1898 г. было отменено воспрещение 1828 г. устраивать воспитательные дома в губерниях. Еще в 1882 г., был сделан опыт привлечения матерей для вскармливания ими своих детей в течение 6 недель, а также оказывать им  пособие на дому. В 1890 году изданы были временные правила для приема в воспитательные дома, введенные окончательно в 1894 г. В воспитательные дома принимаются в настоящее время преимущественно: 1) внебрачные дети не старше 1 года и отчасти законные до 10 месяцев; 2) подкидыши, никем не принятые на воспитание. При приеме внебрачного младенца требуется 1) выписка из метрических книг о его рождении и крещении; 2) удостоверение личности или вид на жительство лица, принесшего младенца, 3) в случае смерти матери законное о том удостоверение. Внебрачный младенец может быть принят с метрической выпиской в запечатанном конверте. При этом требуется: 1) удостоверение личности или вид на жительство лица, принесшего младенца, 2) взнос не менее 25 руб. В случае необходимости сохранения тайны допускается принять ребенка без документов, обозначенных выше, но требуется удостоверение по установленной форме от приходского священника, от лиц, стоящих во главе советов и комитетов благотворительных обществ, от директоров родовспомогательных заведений ведомства учреждений Императрицы Марии. С разрешения почетных опекунов, управляющих воспитательным домом, прием младенцев в особо уважительных случаях допускается и без указанного особого удостоверения.

Все принятые в воспитательный дом дети остаются в стенах его непродолжительное время, а затем они отдаются родным матерям для вскормления, причем выдается последним пособие до достижении ребенком двухлетнего возраста, или же отсылаются в  деревни, где они воспитываются за определенную прогрессивно уменьшающуюся вместе с возрастом плату, в крестьянских семьях. Выдача вознаграждения с 16-летнего возраста питомца прекращается. Оба столичные воспитательные дома принимают ежегодно около 18 тысяч питомцев и пригревают в деревнях у воспитателей около 50 тысяч. Из Петербургского воспитательного дома дети размещаются преимущественно в Санкт-Петербургской, Новгородской и Псковской губерниях. Московский же воспитательный дом раздавал детей по 6 прилегающим к Москве губерниям. Для обучения питомцев есть отдельные школы, устроенные воспитательными домами, которых было у Петербургского дома 104 и у Московского — 38.

Дело призрения внебрачных и беспризорных детей не ограничивается деятельностью столичных воспитательных домов; следует отметить, что приказы общественного призрения, на которые было возложено призрение бесприютных и подкидышей, немного сделали для удовлетворения этой нужды населения. Только немногие из них имеют воспитательные дома, например, Вильна, Киев. С введением земского положения в 34 губерниях дело призрения подкидышей в земских губерниях перешло от приказов общественного призрения к земствам. До закона 1898 г. последние, не имея права открывать воспитательный дом, ограничивались подыскиванием воспитателей и им передавали детей. По данным отчетов, относящихся к 1908-1911 гг., около половины земств имело специальные приюты со штатом кормилиц. В  4 приютах было до 25 кроватей, в трех от 25—50 и 9 свыше 50 кроватей. Дети некоторое время  находятся в приюте, а затем раздаются по деревням. Средняя продолжительность пребывания детей в приюте крайне разнообразна — от 7 дней в Нижнем и Самаре до 75 дней в Воронеже.

Кроме внебрачных детей и подкидышей, в призрении нуждаются еще громадные категории детей и сирот и покинутых детей. Для призрения их еще в XVII в. был выработан Франке тип детского приюта, по образцу которого учреждались впоследствии сиротские дома. Детские приюты получили правильную организацию и распространились только с начала XIX в. Под детским приютом разумеются самые разнообразные учреждения для призрения детей. С одной стороны это такие учреждения, в которых дается детям только самое необходимое — кров и пища, с другой же — в приютах дается не только профессиональное, но и среднее образование. По характеру бытовой обстановки детские приюты можно разбить на две группы. В одних приютах дети живут большими массами, имеют общие спальни, столовые, комнаты для занятий и для отдыха — это казарменный тип; в других дети разделяются па небольшие группы, и каждая такая группа имеет воспитателя или воспитательницу, живущих вместе с детьми. Последним способом стремились приблизить условия жизни в приюте к семейной обстановке. Промежуточное положение между призрением в приютах и семейным призрением занимает система коттеджей или метрайская система (последнее название происходит от названия деревни Метрай около Тура в  Франции, где впервые была применена эта система). Состоит она в том, что дети распределяются в  небольших домах в деревнях. В доме помещена семья рабочего или ремесленника, которой поручается надзор за призреваемыми детьми. При этом мальчики занимаются ремеслом, а девочки хозяйством. В одном доме обычно помещается от 8 до 12 детей. Таким   образом предполагалось выгоды призрения в приютах соединить с преимуществами семейного призрения. В этом же направлении сделан опыт организации призрения около Шеффилда, носящий название Scaltered homes (система разбросанных домов). При этой системе дети размещаются под надзором воспитателя группами не более 16 человек в домах, арендованных в различных частях округа по призрению бедных. Но обучаются они в школе и проводят время вне занятий вместе с местными детьми.

В России начало специальным учреждениям по призрению детей было положено Екатериной II. Тогда же сложился тип сиротского дома. Первый же детский приют в России был открыт в 1837 г. под названием «Убежища для детей» попечителем Демидовского дома И. Д. Черкасовым. В 1838 г. был  учрежден комитет главного попечительства детских приютов, задача которого состояла в изыскании мер для успешного развития существующих приютов и вообще организации призрения бедных детей. Во главе детских приютов в Санкт-Петербурге и Москве стоят «советы детских приютов», в губернии и уездах губернские и уездные попечительства, а в отдельных местностях местные попечительства детских приютов. Члены этих органов пополняются или по назначению или в силу своего официального положения. В 1891 г. было подано новое положение о детских приютах. По этому положению детские приюты имеют своей целью призрение бедных детей обоего пола без различия звания, вероисповедания, сословия и происхождения. Детские приюты дают 1) дневное призрение детям, остающимся во время дневных работ их родителей без призора; 2) призревают на постоянном и полном содержании круглых сирот, полусирот и таких, родители которых не имеют средств для воспитания и обучения; 3) призревают бесприютных младенцев обоего пола. Кроме приютов, специально предназначенных для грудных детей, в приюты принимаются дети не моложе 3-х лет и остаются там до 12 лет. Приюты можно разбить на три категории. 1) Приюты, в которых призревают детей дошкольного возраста (7—8 лет); в них главное внимание обращается на физическое развитие детей; 2) приюты для детей школьного возраста; программа обучения в этих приютах соответствует программе начальных школ  Министерства Народного Просвещения, и 3) приюты, в которых дастся профессиональное образование. В 316 приютах Ведомства Императрицы Марии, существовавших к 1910 г., призреваются до 25 тысяч детей, в том числе свыше 14 тысяч на полном содержании. Ведомством Императрицы Марии устроено около 80 сельских приютов, где дети обучаются садоводству, огородничеству и другим отраслям сельского хозяйства. Образовавшееся в конце 1895 г. попечительство о Домах трудолюбия и Работных Домах имело, по данным 1910/1911 г. 37 ольгинских детских приютов трудолюбия, в которых призревалось 1385 детей. Задачей ольгинских приютов является призрение и воспитание остающихся без присмотра и пристанища детей обоего пола с целью подготовить их к самостоятельной трудовой жизни.

Сообразно с местными условиями обучаются дети земледельческим работам или ремеслам. Полевые и огородные работы преобладают в сельских приютах, в городских производится обучение ремеслам. Кроме того, проходится курс начальных училищ. В ольгинские приюты принимаются дети от 6 лет и мальчики не свыше 16 лет, а девочки 17 лет.

Первый ольгинский приют был открыт в 1397 г. Значительная же часть была основана во время работ попечительства по оказанию помощи пострадавшим от неурожая в 1898 г. в губернии Казанской, Вятской и Симбирской, где было открыто 13 приютов. Из всех 37 приютов 14 расположены в губернии и областных городах и 23 в уездных, городах и селах. Большая же часть учреждений по призрению детей состоит в  ведении Министерством Внутренних Дел. Детские приюты, находящиеся в  ведении этого министерства, построены по типу приютов Ведомства Императрицы Марии. К сожалению, статистика призрения детей остается у нас до тех пор совершенно неразработанной; последние общие сведения по всей империи относятся к началу 1899 г. и потому утратили всякое значение для настоящего времени.

А. Свавицкий.

2. Летние колонии для детей.

Летние колонии для детей, школьные санатории, санитарные станции (морские, лесные и горные), наконец, так называемые полуколонии разного рода, где дети проводят только день или часть дня (национальные школы, лесные школы, детские парки и площадки для игр), — таковы главные виды учреждений, имеющих целью использовать лето для укрепления организма городских детей школьного возраста. Свежий воздух, солнце, усиленное плавание и движение, здоровая и педагогически целесообразная обстановка - главные средства, которыми пользуются все учреждения такого рода для достижения своей цели, — оздоровления слабых, чахнущих в обычных условиях большого города, детей и притом  наиболее обездоленных детей беднейшего, трудящегося класса.

Если вспомнить, что, по новым исследованиям, скрытая, так называемая патологоанатомическая форма туберкулеза распространена среди городских школьников в почти невероятных размерах (по данным профессора Кальметта у 80% детей от 5 до 15 лет, по данным д-ра Гамбургера  в Вене, пользовавшегося реакцией Pirquet  — у детей от 7 до 10 лет 71%, от 11 до 14 лег — 94%), одна «туберкулезная опасность» достаточно красноречиво говорит за необходимость самой широкой постановки колонизации детей в здоровую обстановку полей и леса.

Но и кроме зачатков туберкулеза, худосочие, слабая, дряблая мускулатура, слабое развитие грудной клетки, близорукость и слабость зрения от темных, часто подвальных квартир — обычные недуги городских детей школьного возраста. Стоит только посмотреть отчеты школьных врачей, чтобы в  том убедиться. Никакой врачебный надзор в школе, никакие меры школьной гигиены и расходы на приюты и детские больницы неспособны радикально оздоровить детское население большого города, пока дети живут в тяжелых квартирных условиях городской бедноты, в испорченном воздухе перенаселенных комнат, без вентиляции, иногда почти без солнечного света, без достаточного и здорового питания. Летние колонии, как мы увидим, являются пока самым радикальным средством к оздоровлению детей, кстати сказать, не только физическому. Вместо задних дворов  с помойными ямами, вместо пыльных, шумных переулков и улиц и, в лучшем случае, городских бульваров с их специфической жизнью дети попадают на месяц, на два на деревенский простор, пьют хорошее молоко, купаются, собирают цветы, обычно сами возделывают огород и видят, как растут из земли и зреют те овощи, которые они в городе видели только в лавках и на кухне. В некоторых колониях дети принимают участие в нетрудных полевых работах, например, сгребают сено.

Существует два основных типа переселения детей на поправку в деревню: т. н. детский тип колонизации, когда детей распределяют по семьям сравнительно состоятельных и пользующихся хорошей репутацией крестьян-хозяев, и цюрихский тип — устройство коллективных дач, обычно на 20—30 детей с опытным заведующим во главе. У нас в России, ввиду бедности и некультурности нашей деревни, применим исключительно «цюрихский тип». За границей он также вытесняет датский тип, применявшийся, кроме своей родины, также в Финляндии, кое-где в Германии и во Франции. Кроме колоний, в которые по общему правилу не принимают больных, нуждающихся в лечении, а не только в укреплении организма, детей, существуют различные типы детских санаториев, приморских, горных, лесных и др., большей частью с собственными зданиями, специальным оборудованием и специальным врачебным персоналом. Но лечебные учреждения, специальные санатории для туберкулезных и золотушных детей уже не относятся к летним колониям в точном смысле слова, т. к. цель последних не лечить больных, а предохранять от болезней, укреплять слабых.

Насколько эта цель достигается пребыванием детей в деревне, в самой простой, часто даже бедной, обстановке, показывает следующая табличка, выведенная, на основании данных за несколько лет, «Московским кружком летних колоний».

Средняя прибавка детей
	В весе		В мускульной силе		В объеме грудной клетки
	Мальчики	Девочки	Мальчики	Девочки	Мальчики	Девочки
За 2 месяца в колонии	3 фунта	5 фунтов	4	5	1,5 см	1,6 см
За 12 месяцев в городе	5 фунтов	6 фунтов	2	1	1,3 см	1,7 см

 

Эти цифры показывают, что два месяца жизни в колонии дают телу ребенка, по крайней мере, столько же физической силы, веса и здоровья, сколько целый год его обычной городской жизни. Летние колонии, таким образом, позволяют вполне наверстать тот ущерб  здоровью, который за год причиняет ребенку город. Таковы средние цифры одного из отчетов О. Л. К. Для отдельных детей результат пребывания в колонии еще значительнее, и только незначительное меньшинство колонистов возвращается в город без улучшения здоровья. Процент детей, вернувшихся без заметного улучшения, по отчетам московских колоний от 5% до 13%, петербургских — от 1% до 7%, варшавских — 6%.

Прибыль в весе констатируется у 90—95% детей, средняя прибыль в весе в 4 раза больше нормальной за тот же промежуток времени. Прибыль в росте во время пребывания в колониях в 4 — 6 раз больше нормальной. Но особенно поразительно развитие в  здоровых условиях мышечной силы, измеряемое динамометром: девочки за 2 мес. в колонии приобретают столько же, сколько в городе за 3 года, мальчики столько же, сколько обычно за 2 года.

Летние колонии осуществимы при самых минимальных затратах. Помещение в деревне большей частью удается найти бесплатно в пустующих летом общественных школьных зданиях, усадьбах и дачах частных владельцев, сочувствующих делу. Необходимые условия для летних колоний — здоровая сухая местность, близость купанья, возможность иметь свежие продукты и не слишком большая удаленность от врачебной помощи, не так уж труднодостижимы. У нас  в России средний расход на колониста, включал продовольствие и все расходы по надзору, лечению, переездам и проч. составляет от  20 до 25 руб. за 6—8 недель в деревне. В  лечебных колониях стоимость содержания значительно выше (в 2 — 2 ½  раза). Хорошее, здоровое и достаточно обильное питание, в  котором  главную роль играет молоко, мясо и овощи, обходится у нас в среднем в 22—27 коп. на ребенка в  день. При возможности устроить общую кухню для нескольких расположенных в одной местности колоний, стоимость продовольствия, как показал опыт петербургских колоний, понижается до 16—17 коп. в день. Значит, трудность при организации большого числа летних колоний представляет подыскание достаточного числа опытных и подходящих во всех отношениях заведующих колониями и их помощников, от которых зависит все благоустройство, весь быт и дух небольшого детского мирка. Заведующим предоставляется отдельная комната, полное содержание и небольшое денежное вознаграждение. На нормальную колонию, не более 30 детей, полагается 1 заведующий, или большей частью заведующая, и помощник. Одну прислугу для приготовления пищи берут обыкновенно из города. Вся уборка помещения, чистка своего платья и т. п. производится самими детьми.

Большая часть летних колоний больших городов обязана своим существованием инициативе частных лиц, школьных попечительств, благотворительных и специальных обществ и муниципалитетов. Главный контингент колонистов — учащиеся в городских училищах. Выбор кандидатов   в летние колонии, обычно более чем строгий, производится еще задолго до начала лета совместно школьными врачами и учителями. Можно сказать, что 15—20% всех школьников настоятельно нуждаются в отправке в  летние колонии, но при современной, даже хорошей сравнительно, постановке дела удается отправить всего 2-3%. Огромное большинство колонистов отправляется на средства соответствующих организаций и муниципалитета и только меньшинство — на средства родителей. Срок пребывания в большинстве русских летних колоний 8 недель. Иногда одна летняя колония обслуживает за лето 2 смены детей (по 4 недели).

Первая летняя колония для городских детей была устроена в Швейцарии в 1876 г. доктором Вальтером Бионом (1830-1909) в горах кантона Аппенцель. Специальные загородные санатории для больных детей устраивались значительно раньше. В Германии, еще в 1841 г., подобное учреждение было организовано доктором Вернером в Людвигсбурге. В России в 1872 г. была устроена великой княгиней Екатериной Михайловной лечебная колония для выздоравливающих детей в Ораниенбауме. Получившие теперь широкое распространение летние колонии для городских школьников появились в  России. В 1881 г. почти одновременно в Петербурге и Варшаве и обязаны своим существованием инициативе частной благотворительности. В Петербурге инициатором этого дела был пастор Дальтон, устроивший в Парголове на средства Санкт-Петербургского Евангелического Общества колонию на 59 слабых детей. В Варшаве — кружок врачей, с д-ром Маркевичем во главе, сразу широко и прочно поставил дело, вызвал его умелой постановкой сочувствие и материальную поддержку широких кругов общества. В Москве первая колония устроена в 1887 г. попечительницей одной из городских школ Е. П. Орловой, пригласившей группу нуждавшихся в поправке детей в свое имение и организовавшей впоследствии, совместно с графиней Е. А. Уваровой, «Московский кружок для устройства летних колоний». В Одессе первая «санитарная станция» (на 50 мальчиков и 50 девочек) была устроена в 1888 г. «Обществом попечения о больных детях». К  1907 г. в России насчитывалось уже 90 летних колоний в 40 городах, причем на первом месте стояли города Варшава, Петербург и Москва. В 1911 г. «Варшавское общество школьных колоний», облагающее капиталом в 245000 руб., отправило в 12 своих колоний 3110 детей, израсходовав 47000 руб. В  Москве в том же году «Кружок» отправил в 67 колоний 1502 ребенка (при расходе в 35644 руб.) и, кроме того, городское управление в собственные 12 колоний — 457 детей, на % с дара В. А. Бахрушина. В  Петербурге отправлено в летние колонии около 1700 детей. Дело летних колоний у нас быстро развивается, и весной 1913 г. в Москве уже одним только «Кружком» отправлено около 3000 детей в 93 колонии.

И все же, несмотря на быстрое развитие у нас летних колоний и всеобщее признание их целесообразности, наши города далеко отстали в этом деле от передовых западноевропейских городов. Один Париж уже в 1907 г. послал в летние колонии более 25000 детей. При этом надо заметить, что во Франции содержание колониста обходится значительно дороже чем у нас, т.к. летние колонии поставлены на уровень санаториев, помещаются большей частью в собственных зданиях и приморских или городских курортных местностях. Характерной особенностью французской системы летних колоний является страхование жизни детей на счет посылающих их в летние колонии организаций. В случае увечья или смерти ребенка в летней колонии родителям уплачивается значительная сумма. В Италии посылается ежегодно, главным образом на морские станции, более 15000 детей. В Германии летние колонии и полуколонии существуют в чрезвычайно разнообразных формах, и хотя цифры колонистов в собственно летних колониях (Ferienkolonien) не кажутся особенно крупными, в 1908 г. в Берлине — 5245 детей, в Гамбурге —2014 и в Шарлоттенбурге — 1607, — общее число детей в летних колониях всех видов чрезвычайно велико.