Ермолова Мария Николаевна

Ермолова, Мария Николаевна, драматическая актриса, родилась 3 июля 1853 года в Москве, где и протекала, в Малом театре, вся ее сценическая деятельность, заслужившая ей репутацию лучшей русской актрисы, — репутацию, которая, несомненно, сохранится за нею в истории русского сценического искусства. Отец артистки был вторым суфлером для водевилей с пением. Детство ее протекло в нищенском подвале, безрадостное, полное скорби, не обогретое ни родительской лаской, ни дружбой сверстниц. И, может быть, в этих условиях ее детской жизни нужно искать первые корни той глубокой грусти, которую Ермолова принесла с собой на сцену, как одно из основных свойств своей сценической натуры. Ермолова — прежде всего актриса печальных, элегических настроений, и в условиях ее детства, если и не единственный, то, во всяком случае, один из источников их. Под детскими же влияниями и впечатлениями сложилась в Ермоловой страстная любовь к театру. В родном подвале в часы, свободные от домашних дрязг и жалоб на нужду и несправедливость начальства, только и говорили о театре, только и интересовались сценой, ролями, актерами. Единственные книги, какие попадались в руки девочке, были драные, испещренные помарками тетрадки пьес. Они были единственным чтением Ермоловой. Очень рано попала Ермолова и в театр, не раз простаивала спектакль за кулисами, прижавшись где-нибудь к задней декорации, не раз смотрела спектакль и из суфлерской будки, куда в добрые минуты брал ее с собой отец. Из театра девочка возвращалась очарованная, в экстазе. Так разгоралась страсть к сцене, так зародились и все росли мечты стать актрисой. В 1862 году Ермолову отдали в театральную школу, куда вся театральная мелкота «сбывала» своих детей, благо школа была бесплатная и обещала через несколько лет хоть грошовое, но верное место в театре. Главным и даже почти исключительным предметом занятий в школе были тогда балетные упражнения: классы общеобразовательные были заброшены, драматического класса и совсем не было. Ермолова сразу возненавидела балетные упражнения, да и девочка она была неграциозная, почти болезненно застенчивая. Все обрекало ее на печальную судьбу плохой кордебалетчицы. Скрашивала школьные годы только ни перед чем не сдававшаяся мечта — стать актрисой и вера, что мечта эта непременно сбудется. Может быть, то было смутное сознание таланта. И это «предчувствие таланта» спасло Ермолову. Страсть к театру нашла себе выход в детских играх. Ермолова с несколькими подругами разыгрывала самые раздирательные трагедии, порой сами сочиняли их. И в этих детских играх «в театр» сумел сказаться исключительный артистический темперамент Ермоловой. Даже девочки-подруги почувствовали красоту и силу искренности Ермоловой, и она стала за это их первой любимицей. Затем девочкам была дана возможность перенести свои игры на маленькую школьную сценку, уже давно, за отсутствием драматического класса, пустовавшую. Игра стала получать характер правильных спектаклей. Эти спектакли, хотя шли они безо всякого руководства старших, были единственной школой для будущей знаменитой актрисы. Отец, у которого был глаз ко всему театральному зоркий и тонкое чутье к актерскому дарованию, понял, что в его дочери теплится настоящий талант, и рискнул попросить Самарина заняться с нею. На Самарина Ермолова с ее угловатыми манерами, которых так и не исправила балетная муштра, с грубоватым, уже тогда очень низким голосом, с неприветливым лицом и точно застывшей в глазах скорбью, произвела впечатление далеко не благоприятное, и он после трех-четырех уроков отослал ее к отцу и заявил последнему, что ничего из девочки не выйдет. А через полгода после того, как был вынесен такой поразительно слепой приговор, Ермолову уже бурно приветствовал весь зрительный зал Малого театра. Дебют Ермоловой в Малом театре — дело счастливого случая. Помогла болезнь артистки Федотовой, которая должна была играть роль Эмилии Галотти в драме Лессинга, готовившейся для бенефиса Медведевой. Мысль попробовать Ермолову была подсказана Медведевой одной из школьных подруг Ермоловой. Медведева оказалась много прозорливее Самарина. Она видела все недостатки во внешности, в манерах девочки, но она сразу почувствовала громадный темперамент, настоящий талант. И тут же решила, что Эмилию будет играть суфлерская дочка. 30-го января 1870 года был спектакль «Эмилии Галотти», — и он был торжеством Ермоловой. Весь спектакль не прекращались аплодисменты. У начинающей актрисы сразу образовались поклонники и в публике, и в труппе, и в московской печати, в которой по поводу дебюта Ермоловой были высказаны и большие похвалы, и самые отрадные предсказания, затем сбывшиеся во всей полноте. Так начиналась сценическая жизнь Ермоловой. Она принесла с собой в эту жизнь громадный талант, большую грусть, которая давала этому таланту главную окраску и содержание, и твердую волю работать над собой, над всеми теми недостатками, которые и сама юная актриса видела в себе. Эта работа над собой заняла у нее много лет, никогда не прекращалась и все больше приближала актрису к совершенству. Параллельно шла и другая работа, также оказавшая громадное влияние на Ермолову-актрису. Ермолова попала в кружок студенческой молодежи, воодушевленной лучшими идеями шестидесятых годов. Там шли горячие споры, там кипела юность в порывах совершенствовать себя и перестраивать жизнь на новых началах. Тут были прочно заложены в душу Ермоловой глубокое уважение к личности, горячая любовь к человеку, к правде, к свободе. Тот энтузиазм, какой жил в Ермоловой получил определенное, свободолюбивое направление. «Страстная любовь к свободе и столь же страстная ненависть к тирании», — так определил профессор Стороженко внутреннее содержание игры Ермоловой в роли Лауренсии в «Овечьем Источнике» Лопе де Вега. Эти слова можно смело применить не к одной этой роли, — к целому их ряду, игранному Ермоловой. Они верно выражают основную черту ее исполнения, пробивавшуюся порой в ролях, даже менее всего дававших ей простор.

Впервые эти элементы ярко сказались именно в исполнении Лауренсии (первый бенефис Ермоловой), в 1876 году. Это своего рода веха на сценическом пути Ермоловой, это как бы грань между первым и вторым периодом ее сценической деятельности. Как прежде тихая, покорная грусть, беспомощные женские слезы были главным содержанием, так теперь стал им героический энтузиазм, определенной, так сказать, освободительной окраски. У Ермоловой всегда было стремление идеализировать своих героинь, тоже характерная черта ее артистической личности. Но раньше она достигала этого красотой печали, искренностью и чистотой слез, теперь — восторженностью, бурностью протестов против неправды жизни, против всяческого насилия над личностью и угнетения человека и народа. В ее созданиях выдвигается «героиня», зовущая и идущая на подвиг народолюбия. Неудивительно, что Ермолова стала особенно дорога, близка, понятна в своей игре молодежи. Художественные и «идейные» склонности сделали для Ермоловой особенно близкой драматургию Шиллера и Гюго. Ее мечтой стало сыграть «Орлеанскую Деву». В 1884 году она поставила ее в свой бенефис, и роль эта навсегда осталась лучшим созданием артистки. Живя со всей силой чувств на сцене, Ермолова меньше внимания отдавала передаче характеров, жанровой верности и яркости передаваемых ею образов. Оттого образы ее иногда страдали однообразием и некоторой отвлеченностью, трепетали чувствами, но лишенными бытовой оболочки. Однако, понемногу Ермолова стала работать и в этом направлении, сумела дать ряд образов, художественно ценных и в этом последнем отношении. Стала играть Ермолова и роли чисто трагического склада, в том числе шиллеровскую Марию Стюарт и леди Макбет. Из ролей русского репертуара она особенно выдвинула роль Негиной в «Талантах и Поклонниках». Из числа ролей более позднего периода следует отметить, как лучшие по исполнению, Беату в зудермановской «Да здравствует жизнь» и Фру Альвинг в «Привидениях» Ибсена, хотя последняя была сыграна не совсем «по Ибсену», значительно транспонирована артисткой на свой лад. Ибсен не пользуется любовью Ермоловой. И, вообще, к новым течениям в драматургии Ермолова относится резко отрицательно, видит в них искажение задач театра и унижение его достоинства.

Н. Эфрос.