Эпоха мирового кризиса. VIII. Германия
Эпоха мирового кризиса. VIII. Германия (см. XLVII, 183 и сл.). Поражение Германии в войне 1914—1918 гг. дорого обошлось германскому империализму. Версальский договор отнял у Германии значительные территории в Европе, все ее колонии и наложил на Германию тяжелые репарационные платежи. Попытки саботировать выполнение Версальского договора не слишком удавались: не сопротивление Германии, а отсутствие единства в лагере бывших союзников в 1923 г. явилось причиной краха рурской авантюры Франции. В то же время, однако, германская буржуазия методами небывалой в истории инфляции ликвидировала свои внутренние долги и отняла у трудящихся их сбережения. Ей удалось нанести поражение германскому пролетариату в октябре 1923 г. Таков был исторический фон относительной стабилизации. При активной поддержке социал-демократии германская буржуазия заложила в то же время и основы внешней политики формального «выполнения» Версальского договора. Это открыло Германии международные кредиты. С 1924 г., года введения плана Дауэса (см. XLVII, 250 сл.), до кредитного кризиса 1931 г. германская буржуазия получила около 25 млрд. марок иностранных кредитов, т. е. примерно столько же, сколько до войны составляли ее капиталы за границей. Иностранные кредиты вслед за грабительской инфляционной добычей составили финансовый базис инвестиций, с помощью которых германская буржуазия реорганизовала свой производственный аппарат.
1. Кризис. В 1928—1929 г. впервые был снова достигнут уровень продукции и оборота последних предвоенных лет. Уже в эти годы ярко обнаружились слабые места относительной стабилизации. Общий кризис капитализма давал себя знать, несмотря на рост продукции, развитие торговли, образование гигантских трестов и возникновение новых отраслей промышленности. Производственное оборудование в момент высшей точки послевоенного цикла использовалось лишь на 67%. Безработица охватывала в 1928 г. 1,5 и в 1929 г. 2 млн. человек. Аграрный кризис в 1927/28 г. с силой проложил себе дорогу в Германии, опрокинув все таможенные и иные рогатки. Давал себя знать недостаток собственных капиталов, и отсюда следовала неизбежно дороговизна иностранных денег (ср. LI, 541/43).
Само собой разумеется, сухие колонки цифр производства не говорят о невероятном обострении нужды, об ограблении и закрепощении капитализмом миллионов трудящихся, ничего не говорят о беспредельном расточении и уничтожении продуктов их труда. Но эти цифры говорит о том, что историческая миссия капитализма окончена. Со времени вступления в стадию империализма он является носителем реакции экономической, технической и политической; капитализм все более очевидно становится синонимом паразитизма, загнивания, застоя и варварства. Это движение является исключительно убедительным подтверждением учения Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, учения об исторической необходимости социализма и его осуществления путем пролетарской революции, путем диктатуры пролетариата.
Финансовая олигархия воспользовалась своим могущественным положением в хозяйстве и государстве, чтобы переложить на плечи трудящихся все последствия кризиса, удерживая свои монопольные цены на высоком уровне. Даже официальный, отнюдь не полно отражающий действительность (и обнимающий притом лишь группу индустриального сырья и полуфабрикатов) индекс «монопольных» и «свободных» цен показывает, как эта политика удавалась монополистическому капиталу:
Источник: Institut für Konjunkturforschung, Vierteljahreshcfte.
Другим рычагом, с помощью которого финансовая олигархия перекладывала на других последствия кризиса, была Кредитная монополия. Крупные банки (а также зависящие от них средние и мелкие банки) резервировали все свои поддающиеся мобилизации средства для поддержания крупных предприятий, с которыми они тесно срослись. Это касается не только частных, но в равной мере также и «публично-правовых» и государственных банков. Для мелких и средних предприятий получение банковских кредитов было до крайности затруднено условиями кредитования и многократной перестраховкой, которой требовали еще до кризиса.
Третьим рычагом, который финансовая олигархия максимально использовала в своих интересах в годы кризиса, была государственная касса. Финансовый капитал черпал из нее по-хозяйски, то добиваясь государственной гарантии и беспроцентного кредита, то пособия наличными — снижения, отсрочки и частичного сложения налогов и т. д.
Результаты этой политики не прошли даром и для монополистического капитала; роет налогов и одновременное катастрофическое падение цен в немонополизированных отраслях производства, а также снижение зарплаты и уменьшение числа занятых неизбежно повели к падению производства и резкому сокращению покупательной способности масс. Монополии также оказались не в состоянии удержать и без того низкий коэффициент использования производственной мощности предприятий. В приведенной ниже таблице дано число фактически отработанных рабочих часов в процентном отношении к выраженной в рабочих часах полной возможной загрузке рабочей силы:
Источник: Institut für Konjunkturforschung, Vierteljahreshcfte.
Кризис охватывал во все большей и большей степени монополистические крупные предприятия, и они высасывали все резервы из банка. Кредитоспособности германских банков был нанесен жестокий удар. Уже с середины 1930 г. свободные деньги массами начали уплывать из Германии за границу. Это бегство капиталов приняло такие размеры, что швейцарские и голландские банки не только не платили никаких процентов за германские деньги, но и вклады в германских рейхсмарках допускали «лишь на риск клиента и без какой бы то ни было ответственности» (циркуляр швейцарских банков), и даже принимали «в депозит большие партии германских государственных банкнот только за проценты» (голландские банки). Понятно, что иностранные капиталисты реагировали на это бегство германских капиталов усиленным изъятием своих активов из Германии. Крупные банки пришли в такое расстройство, что часто не могли уже больше оказывать поддержки промышленности. «Дармштадтский и Национальный банк» должен был допустить крах «Северного шерстяного концерна» (с примерно 210 млн. непокрытого пассива). Они не находили уже средств для помощи самим себе. Все крупные банки объявили, что они не в состоянии оплачивать кассовый кредит, обещанный ими правительству. Это заявление грозило лишить правительство возможности выплачивать жалованье чиновникам и пособие безработным. Правительство потребовало от президента Гинденбурга, чтобы тот послал Гуверу телеграмму с просьбой о помощи. Последовала отсрочка платежей по плану Юнга на один год. Рейхсбанк получил от крупных государственных банков в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и от «репарационного банка» редисконтовый кредит в 40 млн. (24 июня 1931 г.). 1 080 крупнейших германских «вождей хозяйства» приняли на себя пятисотмиллионную гарантию за «Гольддисконтобанк», пользуясь кредитным весом своих концернов и трестов. Но и это уже больше не помогало. 13 июня прекратил платежи «Данатбанк», 14 июля банковский мораторий был легализирован специальным распоряжением (Notverordnung) правительства Брюнинга.
Крупнейшие предприятия германской финансовой олигархии потерпели крах: за «Данатбанком» последовали «Лагузонконцерн» и др. Тяжелая индустрия была спасена от краха тем, что ей официально было предоставлено около 1,6 млрд. государственных денег, предназначенных для поддержания германских банков. Таким образом, крахи ограничивались больше сферой производства средств потребления и особенно тесно связанным с нею «Дармштадтским и Национальным банком». «Дрезденский банк» перешел к государству. Отдельные крахи были и в машиностроительной промышленности (например, Борзиг и др.).
С момента наступления кредитного кризиса обострилось падение производства и усилился рост безработицы.
В водоворот кризиса были увлечены горная промышленность, производство строительных материалов, верфи и крупное пароходство. Государственная касса была последним прибежищем государственной олигархии, которой нужно было для полного ограбления государственных средств авторитарное правительство. Стремление крупной буржуазии к бесконтрольному распоряжению казною и новому беспрепятственному ограблению трудящихся выразилось в попытках фашизации верховной власти В 1932 г. многие крупные предприятия не могли уже свести баланса законным образом (при потере больше половины акционерного капитала такие предприятия по закону подлежали ликвидации). Эти ликвидации крупных предприятий грозили, однако, новым всеобщим банкротством.
Крупное землевладение сумело уберечь свою собственность от продажи с молотка только благодаря государственной субсидии наличными (Osthilfe и др.) и благодаря запрету насильственно взыскивать с него долги. Оно не платило ни процентов, ни налогов. Юнкера аграрии были еще с вильгельмовских времен самым тесным образом связаны с офицерством и с верхушкой бюрократии. Юнкера подарили Гинденбургу имение в Восточной Пруссии, чтобы он на собственном опыте убедился в необходимости государственной поддержки.
Правительство Брюнинга было недостаточно авторитарным для того, чтобы воспрепятствовать скандальной огласке сведений о субвенциях. Особенно сильно затронутые кризисом и жестоким налоговым бременем крестьяне глубоко возмущались «восточной помощью» (Osthilfe) за счет уплачиваемых ими налогов и тем, что они со своей стороны ничего не получили. При Брюнинге приобрело также огласку и скандальное дело концерна Фликка. Фликк, который через «Charlottenhütte» контролировал акционерное общество «Gelsenkirchner Bergwerk», а через него «Stahlverein» (Стальной трест), не мог свести баланса. Банки не в силах были оказать ему помощь, и крах был неизбежен.
Вся серьезность положения крупных концернов особенно подчеркивалась бурным распадом картелей. Большинство картелей существовало лишь на бумаге. Некоторые из них поддерживали еще фикцию монопольной организации, публикуя «картельные цены»; но фактически крушение этих картельных цен стало общим явлением. Многие картели распались и официально.
Нужны были гигантские государственные средства, чтобы спасти ядро германской финансовой олигархии от краха; для этого, прежде всего, необходимо было устранить последние остатки парламентского контроля. 30 мая 1932 г. буржуазия сместила правительство Брюнинга и создала новое авторитарное правительство с особыми полномочиями, основанное «на доверии президента», правительство фон Папена. На следующий же день после этого кризис концерна Фликка был разрешен следующим образом: «государство» приняло от Фликка акции «Gelsenkirchner Bergwerksgesellschaft» (номинально 110 млн.) по курсу 90% (как раз тогда биржевой курс их упал до 35%!). Фликк мог теперь свести баланс и спокойно остался хозяином своего среднегерманского железного концерна. «Государство», таким образом, вступило во владение большинством акций Стального треста. При правительстве Гитлера Стальной трест воспользовался этим, чтобы провести свою финансовую санацию за счет государства. В конце 1933 г. была произведена «перегруппировка», причем «государство, владевшее до сих пор ведущим акционерным обществом (Gelsenkirchen), потеряло свое влияние обладателя «контрольного большинства». Больше того: правительства издало 27 II 1934 г. закон, который уполномочивал министра государственного хозяйства паушалировать при реорганизации Стального треста причитающиеся с него налоги и сборы. И это еще не все: в результате новой организации государство, даже вместе с Дрезденским банком, очутилось в меньшинстве, не достигающем и 25%. Поэтому хотели использовать налоги и пошлины, чтобы сохранить хотя бы лишь «запретительное меньшинство», для которого требуется 26% акционерного капитала: оно дает право заносить в протокол протесты против постановлений общего собрания, запрещающие проведение этих постановлений до решений суда. Так как пошлины и налоги составили больше 18 млн. марок, то запретительное меньшинство стоило германским налогоплательщикам около 120 млн. марок (вместе с первоначальной покупной суммой).
Эта фаза кризиса (1931—1933) характеризуется почти полным предоставлением государственной кассы к услугам финансовой олигархии и крупного землевладения. Примерно на 60—70% промышленное оборудование оставалось неиспользованным. Примерно 60-70% индустриальных рабочих было выброшено на улицу.
Правительство Папена пользовалось первоначально методами Брюнинга. Оно увеличило налоговое обложение масс примерно до 1,8 млрд., повысив налоги и урезав социальные мероприятия, в частности — проведя массовое снятие безработных со всякого рода пособий. В то же время оно устанавливало премии за общее снижение заработной платы. В конце концов, оно изобрело систему налоговых бон. Каждое предприятие, уплатившее налог, получало от государства за некоторые виды налога известный процент (от 40 до 100% в зависимости от вида налога) даровых бон, которые государство обязывалось принимать в течение 1934-1938 гг. в уплату налогов. Эти боны имели хождение на бирже и могли быть тотчас реализованы. В балансах они фигурировали на стороне актива. Чем больше был налог, т.е., чем крупнее было предприятие, тем больше была государственная субвенция. Однако, налоговые боны не выдавались за внесение налогов на заработную плату, так что рабочие и служащие совершенно были лишены той субвенции, которая в сущности представляла уплату буржуазии почти одного годового взноса репарационных платежей. Трудящимся из средних слоев эта субвенция ничего не дала, т. к. из-за незначительных оборотов она была совершенно ничтожна. Наряду с этим правительство рассыпало индивидуальные субвенции крупным предприятиям в индустрии, транспорту, торговле, банкам и крупным аграриям. Эти факты и до сего дня не полностью освещены.
К середине 1932 г. была достигнута низшая точка продукции в капиталистическом мире. Начиная с этого времени она стала снова постепенно повышаться в США, Англии, Франции, Германии и в некоторых других капиталистических странах: в Германии с 58,5% в августе до 62,4% в ноябре (1928 г. равен 100). Курсы акций, оживленные легким повышением поступлений заказов, на несколько месяцев опередивших самое повышение продукции, начали повышаться уже с июля — с 49,9 до 61,8 — в декабре (индекс Государственного статистического управления. 1294/26=100). Правительство Папена стало «накручивать» конъюнктуру всякого рода государственными заказами. Если налоговые боны первоначально были только гигантской субвенцией, то теперь они интерпретировались, как средство вызвать путем восстановления рентабельности предприятий частную инвестицию, а вместе с ней и оживление.
2. Аграрный кризис. Германское сельское хозяйство было истощено войной и ее последствиями. Его производственный инвентарь устарел, поголовье скота сократилось. С другой стороны, инфляция почти совершенно освободила его от всяких долгов. Когда германская буржуазия в январе 1925 г. снова получила таможенный суверенитет, она попыталась реорганизовать сельское хозяйство. В реорганизации принимали участие все ведущие союзы германской финансовой олигархии: имперский союз германской промышленности, имперский союз сельского хозяйства, главное объединение оптовой и заокеанской торговли, равно как и центральный союз германских банков.
Особенно большое участие в этом деле принимали крупные банки, которые рассматривали реорганизацию сельского хозяйства как один из путей к укреплению своего могущества. Крупные банки создавали особые комиссии, которые в США, Дании и Голландии изучали условия реконструкции сельского хозяйства и его включения в финансово-капиталистическую систему. Результаты работ этих комиссий были сведены, под руководством тогдашнего владельца «Дисконтогезелльшафт», Сольмсена, в своего рода генеральный план, который был сформулирован самим Сольмсеном на кельнском съезде банкиров в 1927 г. В первую очередь решено было сделать возможной инвестицию многих миллиардов марок в сельскохозяйственные машины, постройки и предприятия и тем самым расширить сбыт на рынках средств производства. План имел целью обеспечить продовольственную базу Германии на случай новой войны и потому в первую очередь удовлетворял стремлениям германского империализма. Проникновение мирового аграрного и экономического кризиса в Германии воспрепятствовало, однако, германской финансовой олигархии провести полностью план картелирования сельского хозяйства. Только при фашистской диктатуре этот план был снова принят в другой форме — в форме создания рыночных союзов.
Сельское хозяйство в Германии в большей степени, чем во многих других странах, разбилось по историческим причинам на два производственных направления.
Крупное сельское хозяйство является решающим рыночным производителем хлеба, корнеплодов (свекла, репа, картофель и т. п.) и кормов. Крестьянские хозяйства не играют здесь почти никакой роли вследствие незначительности их земельных участков. Их рыночную продукцию составляют главным образом продукты скотоводства, плодоводства и огородничества. Среднее и часть мелкого крестьянства могут продавать хлеб только при условии, что они в состоянии будут купить дешевые корма. Зажиточное хозяйство представляет переходный тип между крупным и мелким сельским хозяйством.
В 1927/28 гг. (по вычислению Института по исследованию сельскохозяйственного рынка) различные группы участвовали следующим образом в рыночной продукции:
Из крестьянской рыночной продукции хлеба, корнеплодов и кормов на долю крупного крестьянства приходится преобладающая часть. Из продукции крупных животноводческих хозяйств значительная часть падала на долю племенных и прочих хозяйств с небольшими земельными участками, но с крупным капиталом.
Аграрная политика Германии в течение десятилетий строилась в расчете на поддержание высоких цен во имя интересов юнкерского хозяйства. Буржуазная революция не сломила юнкерства в Пруссии (Ленин дал блестящий анализ прусского пути развития капитализма в сельском хозяйстве). Политика высоких заградительных пошлин и многочисленных субвенций юнкерскому хозяйству мотивировалась также необходимостью, в интересах бесперебойного продовольственного снабжения в случае войны, как можно больше расширить обработку почвы, используя даже самые плохие и неудобные земли (путем повышения земельной ренты). Такая исключительная заботливость по отношению к крупному сельскому хозяйству в высокой мере поощряла крупных землевладельцев в их занятии земледелием. Как мало они, под влиянием этой политики, склонны были заниматься, например, животноводческим хозяйством, показывает следующая таблица:
Распределение поголовья скота по классам землевладения в %% к общему поголовью скота в 1933 г.
1) Мелкие хозяйства от 0,0 до 2 га. Источник: Institut für Konjunkturforschung, 1935, Heft I, S. 30.
Хозяйства в 20 и больше га владеют свыше 65% всей площади, но всего лишь 43% крупного рогатого скота, 33% свиней и 25% кур.
После проигранной войны Германии стала на тот же путь, ничего не забыв и ничему не научившись. Снова были установлены старые пошлины, сохранились старые субвенции, сохранена была монополия на спирт для крупных картофельных имений, сахарные пошлины и налоги; снова были восстановлены боны на ввоз (премия за экспорт, в особенности для юнкерского крупного сельского хозяйства востока: каждый экспортер зерна получал боны на право беспошлинного ввоза сельскохозяйственных продуктов). Животноводческое сельское хозяйство выписывало много кормов из-за границы, в особенности маис, ячмень, концентрированные корма, и импорт их давил на хлебные цены, так как соответственно сужал возможности скармливать хлеб отечественного производства. Под давлением мирового аграрного и экономического кризиса буржуазия все больше и больше повышала таможенные ставки в интересах крупного сельского хозяйства, дополняла их другими ограничениями импорта (например контингентированием), принудительным применением пшеницы отечественного производства, требованием подмешивания подкрашенной отечественной ржи к заграничному кормовому ячменю1); в особенности был ограничен ввоз маиса путем введения государственной маисовой монополии (1929—1931). Таможенные ставки во много раз превышали довоенные. Они достигали (в марках за доппельцентнер):
Тем самым влияние быстрого падения цен на мировом рынке было для крупного сельского хозяйства значительно смягчено, хотя, конечно, и не исключено совсем. Цены его продукции в 2—4 раза превышали цены мирового рынка, в то время как цены крестьянского животноводческого хозяйства почти целиком следовали за колебаниями мирового рынка и упали до половины довоенного уровня.
1) В целях поддержания высокого уровня хлебных цен закупленная рожь была сделана с помощью красителя эозина непригодной для пищи и продавалась как корм.
Субвенционирование полеводческого сельского хозяйства должно было вести к все растущему повышению продукции. Массы излишков угрожали ценам внутреннего рынка. Выбросить их на внешний рынок путем демпинга, организованного в государственном масштабе, было бы при гигантской разнице в ценах слишком дорогим удовольствием и привело бы к дальнейшему росту перепроизводства. Юнкера в лице Государственного сельскохозяйственного союза (граф Калькрейт) агитировали за пошлины на продукцию мелкого животноводческого сельского хозяйства, чтобы тем самым сделать возможным использование излишков в виде кормов, как единственно действительный на долгий срок выход. Однако, при высоких ценах на хлеба (цены держались примерно на довоенном уровне) и при глубоком падении цен на скот и на продукты скотоводства (20—50% ниже довоенного уровня) скормить так хлеб было невозможно. Для этого нужно было провести ограничение ввоза иностранных кормовых продуктов, в первую очередь — концентрированных кормов (масляные жмыхи, соевая мука и пр.). Подобное ограничение ввоза, однако, совершенно разрушило бы и так уже сильно затронутое кризисом животноводческое сельское хозяйство. Поэтому крупное сельское хозяйство уже при правительстве Папена предложило повысить цены на продукты животноводства в качестве условия для повышения цен на корма. Ниже мы увидим, как фашистская диктатура осуществила эти проекты финансовой олигархии и крупного сельского хозяйства в своем «жировом и фуражном плане» и принудительном картелировании.
Итак, аграрный кризис в Германии начался с земледелия юнкерского востока, а затем поразил с еще большей силой крестьянское хозяйство путем небывалого снижения покупательной способности масс. В 1933/34 гг. фашистская диктатура ликвидировала кризис крупного сельского хозяйства тем, что переложила всю тяжесть его на крестьянское животноводческое хозяйство, о чем будет еще сказано ниже.
В период относительной стабилизации задолженность германского сельского хозяйства снова быстро возросла. Основной тяжестью на сельское хозяйство ложилось бремя процентов по новой задолженности. Эта новая задолженность состояла в значительной части в трансформированной земельной ренте. Инвестиции оставались относительно небольшими; из современных средств производства только трактор был введен в сравнительно значительных размерах, комбайнов почти совершенно не было. Аграрный кризис застиг германское сельское хозяйство в относительно отсталом состоянии его производственного аппарата. Многие не без оснований обвиняли, кроме того, крупных землевладельцев в том, что они попросту растратили значительную часть того, что получили взаймы.
В то время как для крупного землевладения выбрасывались гигантские государственные субвенции (помощь Восточной Пруссии, «восточная помощь», ссуды по задолженности и т. д.), широкие массы крестьян были вынуждены для покрытия бремени процентов и налогов распродавать свой хозяйственный инвентарь, свой скот и еще больше увеличивать свою задолженность. Анкета «Христианского союза крестьян» (опубликованная в Регенсбурге в 1933 г.) указывает, например, что в 1932 г. в Баварской горной области уплачивалось в среднем 78% всей выручки в виде платежей по процентам и 110% выручки шли на налоги, сборы и страхование.
Принудительная продажа с торгов невероятно возрастала. С 1928 по 1932 г. проданная с принудительных торгов земля превысила 560 000 га; и это — несмотря на ограничение законодательным порядком принудительной продажи с торгов! Вырученные от такой продажи суммы не покрывали уже долгов. Это значило, что выручки от принудительной продажи с торгов не хватало даже на покрытие первоочередного долга по закладной; таким образом, другие кредиторы не могли надеяться получить, что бы то ни было. Под давлением падения земельной ренты и массовых возмущений принудительная продажа с торгов, в конце концов, была ограничена государством. В результате государственного субвенцнонирования крупного хозяйства продажа с торгов хозяйств больше 200 га упала с 1931 г. почти на треть, в то время как продажа мелких и средних крестьянских хозяйств возросла на 38%. При фашистской диктатуре продажа мелких хозяйств с торгов возросла еще больше, как мы это увидим ниже.
Бремя налогов на сельское хозяйство ложилось главным образом на крестьянские хозяйства, прежде всего вследствие самой системы взимания налогов, а главным образом потому, что крупные хозяйства по большей части избавлялись от налогов, вернее, что налоги возмещались им субвенциями, в то время как они взыскивались тем более жестоко, чем меньше было хозяйство.
По имперскому закону о налоговой оценке земли, чем больше владение, тем относительно меньше налог с га. Обложение налогом крупного землевладения превратилось в гигантский скандал. Из парламентских отчетов того времени стали известны, например, следующие факты: один землевладелец, граф, владевший больше 2 000 моргенов земли, имевший 18 человек домашней прислуги в замке и 6 человек домашней прислуги в своем городском дворце и 3 личных автомобиля, платил подоходного налога меньше, чем его конюх, так как его бухгалтерия исчислила ему огромные убытки; другой землевладелец, генерал на пенсии, вообще не платил подоходного налога, так как финансовое управление разрешило ему подавать налоговую декларацию для всех его доходов вместе, и таким путем его генеральская пенсия в 18 000 марок в год была соответственно бухгалтерским путем скомпенсирована убытками его огромного имения. Но по отношению к Мелкому крестьянину финансовые чиновники применяли самые жестокие средства и часто уводили последнюю корову из хлева.
Уже в 1927 г. возмущение крестьян этой системой доходило до открытого взрыва. Мозельские виноградари взяли штурмом финансовое управление Беркастеля и сожгли налоговые акты. Так как эти крестьяне, ранее почти сплошь поддерживавшие католическую партию центра, стали прислушиваться коммунистической агитации, партия центра выхлопотала им государственный кредит в 50 млн. марок с обещанием позднее скостить его вовсе. Но 1 июня 1935 г. фашистское правительство объявило, что оно еще раз рассмотрело вопрос об обратной выплате этих кредитов виноградарями и нашло, что это необходимо в «интересах государства» и для «поддержания народной морали». Оно требовало, «чтобы все виноградари безотлагательно выполнили свои обязательства по платежам».
Мелкое сельское хозяйство испытывало уже накануне кризиса ужасающий земельный голод. Официальная перепись хозяйств в 1933 г. дала следующие цифры:
В группе хозяйств размером 0—0,5 га насчитывается свыше 3 миллионов, не занимающих ее сельским хозяйством. Это — земельные участки сельскохозяйственных рабочих, железнодорожных служащих и т. д., из которых почти 2,5 млн. имеют менее 500 кв. м и около 1 млн. — 1 000 кв. м. Но в эту группу включена также часть крестьян, имеющих земли до 5 000 кв. м; количество этих хозяйств оценивается приблизительно в 2 млн.
Этот земельный голод под гнетом кризиса, который делал все более и более затруднительными всякие приработки, поднял невероятно высоко цены на маленькие парцеллы. По сравнению с довоенным временем произошли следующие изменения в ценах: владения от 2 до 5 га — плюс 20—30%; хозяйства в 100 га и больше — минус 30—60%. Ничто не может яснее обрисовать земельный голод, который еще больше обострялся государственной охраной товарных цен и совершенно недостаточным землеустройством.
Кризис все больше лишал возможности крестьян владельцев карликовых и мелких участков и их семьи смягчать свою нужду работой по найму. Таким образом, безработица была ощутительна и для крестьянства. Во-вторых, расстройство потребления невероятно понизило цены на рыночные продукты крестьянского хозяйства. Цены на важнейшие рыночные продукты крестьянства падали так: масло с 359,17 марок за центнер в 1928 г. упало до 217,78 в 1933 г., свиньи с 79,10 марок за центнер в 1929 г. — до 37,80 в 1933 г., телята с 71 — до 33 марок.
Падение доходов, высокие расходы на средства производства, аренда, проценты, налоги, сборы и высокая стоимость жизни сделали нужду всеобщей. Переработка и недопотребление стали ужасным бичом; тысячи трудящихся крестьян были изгнаны из своих домов и дворов притом без всякой перспективы найти работу на фабриках или получить пособие в городах.
3. Положение рабочего класса в годы кризиса. Кризис начался, когда число безработных уже равнялось 1,4 млн. Реальная заработная плата не достигала даже скудного уровня довоенных лет вследствие огромного повышения стоимости жизни, налогов и сборов на социальное страхование. Уровень реальной заработной платы на самой вершине высокой конъюнктуры был, примерно, на 4% ниже, чем в 1918 г. (см. Рабочий класс, XXXIV, 709 сл.). Во время кризиса безработица достигла таких «рекордов», о которых не дают понятия официальные цифры, так как с 1929 г. круг получающих пособие непрерывно сужался. Уменьшение шансов на получение работы или пособия путем явки в бюро труда все больше и больше приводило к тому, что безработные вообще переставали регистрироваться. Возникла «невидимая» безработица, объем которой не поддается определению. К тому же безработица росла за счет естественного прироста населения средних слоев, и этот процесс пролетаризации статистически вообще не учитывался.
К громадной массе безработных следовало бы присоединить еще почти 4 млн. работающих неполную неделю, их участь в некоторых отношениях была даже еще хуже, чем безработных, так как они зарабатывали меньше получающих пособия. Вот официальные данные о безработице (средняя месячная в млн. человек):
*) С июня 1933 г. занятые на принудительных работах указывались в числе занятых, тогда, как раньше их причисляли к безработным.
Принудительные работы разрослись пышным цветом в фашистской Германии Это, во-первых, — трудовая повинность (Arbeitsdienst); уже при Папене официальное бюро по предоставлению работы, и распределению благотворительных пособий стало отказывать в пособиях бывшим рабочим, если они отказывались от тогда еще добровольной работы в лагерях. При Гитлере принуждение все больше и больше усиливалось, и, в конце концов, отработка повинности в «трудовых лагерях» стала условием получения места рабочего или служащего. В большей части академических профессий отработка определенного срока (как правило, 1/2 года) в порядке трудовой повинности является ныне условием допущения к экзаменам. Трудовая повинность была в то же время подготовкой — предварительной и дополнительной — к военной службе. Занятые на трудовой повинности получали жилье в бараках или палатках, одежду, продовольствие и немного карманных денег, по большей части около 3 марок в неделю. Рабочие были заняты на строительстве военных сооружений и отчасти на подготовке пустошей для обработки, а также на мелиоративных работах для крупного сельского хозяйства.
Дальнейшие формы принудительной, работы были созданы «законами о предоставлении работы» в июле 1933 г. Для проведения «общественных» работ (Offentliche Arbeiten), переданных предпринимателям, предусматривались следующие виды обеспечения для вновь получающих работу:
Между тем, официальная тарифная заработная плата была в то время, около 36 марок.
Кроме того, молодые рабочие посылались в деревню в качестве батраков. Здесь они не получали уже никаких пособий. Последние выплачивались крупным крестьянам и помещикам из расчета 30—40 марок в месяц. Из этой суммы батрак должен был получать карманные деньги и все содержание. Рабочая сила батраков была, таким образом, для хозяина совершенно бесплатной.
На чрезвычайных работах в целях общественной помощи, проводившихся, главным образом, коммунальными управлениями, заработная плата по большей части была несколько ниже среднего уровня заработной платы неквалифицированных рабочих. Принуждение и здесь осуществлялось путем снятия с пособий.
Распределение безработных по важнейшим профессиям дано в следующей таблице, составленной по заведомо неполным официальным данным:
Не поддающаяся описанию нужда, скрывающаяся за скупыми цифрами этих таблиц, обострялась еще больше из-за длительности. Кроме того, самые пособия по безработице непрерывно снижались. По данным «Форвертс» от 12.Х.1932 г. среднемесячные цифры «пособий в городах таковы (в марках):
С этого времени, вследствие изменения видов пособий, снятия с пособий растущей массы безработных, откомандирования на принудительные работы и «своеобразия» фашистских статистических методов, являющихся, конечно, средством извращения действительности, средние цифры стали несопоставимы. При фашистской диктатуре падение пособий и одновременное повышение цен стали бичом безработных.
Длительность пособия по страхованию составляла 20 недель, по «кризисному пособию» — 38 недель (для лиц старше 40 лет срок мог быть увеличен до 51 недели). После этого во всех случаях либо вступало в силу общинное благотворительное пособие, которое предоставлялось лишь в качестве ссуды, либо рабочий окончательно терял всякое пособие.
К безработице присоединялось еще небывалое снижение заработной платы, которая становилась все меньше и меньше в результате роста налогов и взносов на социальное страхование. В следующей таблице даны исчисления государственного статистического управления относительно движения всего фонда заработной платы во время кризиса.
«Трудовые доходы» (в 1 000 марок)
Относительно графы 1 следует заметить, что с июня 1933 г. занятые на принудительных работах и на трудовой повинности причислялись к занятым (прежде к безработным), следовательно, здесь пособия частично исчислены как оплата труда, так что существует противоречие (вероятно, сознательное) между растущими доходами этой графы и служащими и чиновниками. Графа 3 содержит жалование высших служащих, графы 4 и 5 — низших, средних и высших чиновников. Понижение достигло:
За то же время средняя выработка на одного рабочего сильно возросла. Опубликование статистических данных по большинству отраслей производства было запрещено, так как эти данные могли послужить рабочей прессе для агитации.
Производительность труда в Рурском угольном бассейне составляла:
Источник: «Glückanf», Zeitschrift für Bergbau; Zeitschrift fur d. Berg-, Hütter- u. Salinenwesen» Juli 1935. Bd. 83.
Как вычисленный конъюнктурным институтом общий индекс, так и индекс рурской угольной промышленности показывают, что прирост выработки рабочего во время кризиса был больше, чем за предшествующее время, хотя основная волна рационализации приходилась на 1925—1928 гг. Рост механизации в рурской горной промышленности при этом до кризиса был во много раз сильнее, чем во время кризиса.
К снижению жизненного уровня присоединялось, таким образом, усиленное выжимание рабочей силы в небывалых до сих пор размерах. Следствия возросшей производительности: труда совершенно ясно обрисовываются даже официальной статистикой несчастных случаев:
Несчастные случаи на производстве в Германии
Небывалое снижение расходов на социальные нужды отчетливо отражается в снижении выданных сумм вознаграждений.
Взносы на социальное страхование, являющиеся составной частью заработной платы, рассматривались государством как своего рода налог на зарплату. Фашистская диктатура эти суммы и излишки все больше и больше заставляла служить целям вооружения.
Итак: сокращение заработной платы, работа неполную неделю, безработица, снижение выплат по социальному страхованию при растущем бремени налогов и сборов и высокой стоимости жизненного минимума — вот те средства, при помощи которых германский капитализм пытался ослабить для себя действие кризиса за счет рабочего класса. Этот небывалый гнет, конечно, неравномерно распределялся между отдельными слоями рабочего класса. Для занятых полностью падение заработной платы несколько смягчалось падением цен. Но в результате политики цен наступило новое вздорожание жизни.
4. Положение средних слоев во время кризиса. Средние слои в Германии состоят примерно из 2,6 млн. крестьян, 1,4 млн. ремесленников и мелких предпринимателей, 0,8 млн. торговцев и 0,2 млн. лиц «свободных профессий», которые, в общем и целом представляют собою нечиновную и неслужилую «интеллигенцию»; затем, примерно из 3,5 млн. служащих и чиновников (если мы выделим из общего указываемого статистикой числа в 5,5 млн. круглым счетом 2 млн. низших чиновников и служащих крупных предприятий — государственных железных дорог, почты, городских средств сообщения и т. д.) как принадлежащих к пролетариату. Наконец, к ним принадлежат еще около 5 млн. членов семей, основная масса которых занята в крестьянских хозяйствах, а также около 1,7 млн. пенсионеров, рантье, получивших обеспечение стариков, и т. п.
Кризис ударил по крестьянской и ремесленной группе средних слоев, прежде всего, падением цен и острым сокращением торговых оборотов, в свою очередь явившимся следствием безработицы и сокращения заработной платы.
Обороты ремесла, по, конечно, очень ненадежной оценке, упали с 20 млрд. марок в 1928 г. до 11 млрд. марок в 1932 г. и в 1935 г. составляли 14 млрд. марок.
1) Исчислено по официальному индексу стоимости жизни в ценах 1925 г. Вследствие этого, начиная с 1938 г., действительное падение оборота недостаточно отражено, т.к. повышение цен было значительно большим, чем это указывает фальсифицированный при фашистской диктатуре официальный индекс. Действительные обороты были ниже официальных в 1934 г. примерно на 4%, в 1935 г. — на 6% а в 1938 г. — на 10% (даны в скобках).
При падении индекса стоимости жизни с самой высокой до самой низкой точки на 23%, оборот сократился на 42%. С 1933 г. цены снова начали подниматься. Крестьяне пытались повышением количества продукции выровнять падение цен, вследствие чего оно еще больше усиливалось в результате сокращения трудовых доходов. В торговле, ремесле и мелких предприятиях те же причины вместе с резким сокращением оборота вызвали крутое падение доходов и невероятное обострение конкуренции. К этому присоединилось косвенное влияние массовой безработицы, которая скоро наглухо закрыла всякую возможность для средних слоев смягчить работой по найму падение собственных доходов. Большинство семей среднего класса должно было содержать безработных членов своей семьи, которые не получали никаких пособий. Наконец, жестокое снижение пособий и массовое снятие со всех видов пособия вызвали в области ремесла конкуренцию профессиональных рабочих, которые, не имея ремесленного свидетельства, брались за случайную работу, чтобы как либо подработать и тем подтянуть свое совершенно недостаточное пособие. По тем же причинам разбухало число бродячих торговцев, уличных разносчиков и доставщиков на дом, причем эта торговля частично срасталась с нищенством. Для 1931 г. конъюнктурный институт (особый выпуск 32) дает в анализе оборотов следующие цифры:
Общий оборот розничной торговли 28486 млн. - 100%
В том числе универсальные магазины 1 150 млн. - 4%
потребительские союзы и заводские кооперативы 1 424 млн. – 5%
В том числе торговля и разное 2 115 млн. - 7,4%
Таким образом, оборот торговли в разнос уже в 1931 г. превысил как обороты потребительских союзов, так и обороты универсальных магазинов!
Для крестьянских и ремесленных масс средних слоев бремя налогов и сборов, которые становились все тяжелее и тяжелее при исчезающей доходности, не смягчалось никакими субвенциями, гарантиями, «восточной помощью», снятием налогов; финансов, инспектора взимали их самым жестоким образом. Бремя падавших на них налогов средние слои представляли себе как дань финансовой олигархии, с которой они не имели никакого конкретного представления и которую отождествляли скорее с мелкими биржевыми спекулянтами, «джобберами» и «еврейскими шиберами», чем с Круппом и Тиссеном, «Гапаг-Ллойд» и «ИГ Фарбениндустри». Антикапиталистические настроения продолжали оставаться весьма неконкретными и были направлены главным образом против носителей непосредственно очевидной конкуренции крупного капитала, против универсальных магазинов, магазинов с единой ценой, многолавочных предприятий крупных концернов. Подлинное влияние монополий на издержки производства и на себестоимость было для средних слоев неясно, и вся нужда, казалось им, объясняется главным образом падением рыночных цен. Число конкурсов (см. конкурсный процесс, XXV, 22), прежде — один из важнейших показателей процесса пролетаризации, хотя и разбухло, но не отражало уже больше истинного положения вещей. В большинстве случаев кредиторы должны были воздержаться от всякого принудительного взыскания, так как расходы по конкурсу, как правило, превышали всякую возможную выручку от аукциона и приводили лишь к новым убыткам. Поэтому сильно возросло число «молчаливых соглашений», в особенности с 1931 г., когда сдать в наем освобождающиеся ремесленные помещения стало почти невозможным.
Статистических данных о доходах ремесленников не существует. В общем можно сказать, что доходность их находилась по отдельным мелким предприятиям (около 84% ремесленных и мелких предприятий и 78% мелкой торговли) в массе примерно между пособием по безработице и заработной платой квалифицированного рабочего. Обнищавшие средние слои очень быстро переполнили армию служащих. Уже в 1925 г. число служащих по сравнению с последней переписью в 1907 г. возросло на 111%, в то время как число индустриальных рабочих повысилось лишь на 12%. Эта общая для капиталистических стран тенденция известна. Потери, вызванные инфляцией, и отсутствие новых доходов решительно препятствовали средним слоям не допускать своих дочерей к работе и воспитывать из них домашних хозяек. Во время кризиса стремление подработать что-нибудь к доходам семьи, хотя бы лишь только карманные деньги, стало поистине всеобщим. Неудивительно, что при такой конкуренции на рынке труда оклады служащих (по данным анкеты профессионального союза служащих) уже в 1330 г. упали ниже 200 марок в месяц у 34% мужчин и у 81% женщин, т. е., следовательно, ниже заработной платы квалифицированных рабочих. Безработица свирепствовала среди служащих совершенно так же, как и среди рабочих.
Основная масса служащих — около 75% — была организована в профессиональные союзы под руководством буржуазных партий. Так, сильнейшей организацией служащих в Германии был «Германский национальный союз торговых служащих», который находился под политическим руководством Германской национальной и Германской народной партий. Так называемые свободные профсоюзы служащих, находившиеся под руководством социал-демократии, исключили из организации всех активных коммунистов и охватывали лишь четвертую часть служащих. Организации служащих боролись за то, чтобы снова завоевать «серединное положение» служащих между предпринимателем и рабочими, положение, которое они потеряли в условиях общего кризиса. Отчаянная, бесперспективная борьба средних слоев против пролетаризации — как мы увидим ниже — была одним из важнейших элементов, содействовавших фашистской идеологии.
Чиновники были относительно меньше затронуты кризисом.
Зато интеллигенция испытала на себе всю тяжесть кризиса. Все научные и полунаучные профессии были в условиях капитализма совершенно переполнены. Чем меньше мелкая собственность в условиях всеобщего кризиса капитализма оказывалась подходящим средством к достижению «буржуазного благополучия», тем больше старались мелкобуржуазные семьи выкроить деньги на образование своих детей, чтобы тем самым дать им лучшее оружие в борьбе за буржуазное благополучие.
Капиталистическое государство не в состоянии было использовать обученные кадры интеллигенции.
«Наплыв» в университеты, высшие технические училища, технические и торговые учебные заведения, по существу отнюдь не означавший распространение высшего образования даже на всех детей мелких и средних буржуа, не говоря о рабочих, означал «переизбыток» интеллигентного труда. Обусловленное кризисом закрытие предприятий, обнищание масс и сокращение расходов на культурные и социальные нужды обострили безработицу среди служащих этих профессий (инженеры, техники, химики, архитекторы, служащие врачи, учителя и т. д.) и одновременно привели к падению доходов в свободных профессиях. Образование, которое перед мировой войной было одним из самых надежных средств к достижению буржуазного благополучия, вело к тому же необеспеченному существованию, как и все другие профессии, и не могло уже больше предохранить от массового обнищания. Процесс пауперизации охватил интеллигенцию, которая пополняла массовую армию безработных.
В 1933 г. фашистский «министр по делам культуры» Рюст объявил, что в Германии существует 370 000 «лишних» лиц с высшим образованием, из которых «200 000, безусловно, не имеют работы». Фашизированная «Франкфуртер Цейтунг» от 29. V. 1934 г. сообщает, что прирост врачей по предварительным исчислениям на годы 1934—1936 достигнет примерно 4 000, в то время как «потребность в свободной практике составляет около 1 500 в год». Таким образом, число врачей, якобы, «намного превышает потребности государства и хозяйства, а с 1935 г. превысит их даже больше чем в три раза». И это в то время, когда, огромное большинство населения не имеет средств на получение платной медицинской помощи. Статья в «Кельнише Цейтунг» от 28. I. 1934 г. о «безработице среди лиц с высшим образованием» говорит: «Это — трагедия, когда молодежь с высшим образованием в возрасте от 26 до 27 лет после двадцатилетнего обучения (13 лет школы, 5 лет университета и 2 года практики), тщетно пытается найти хотя бы место учителя или практиканта, которое требует лишь среднего образования». В этой статье говорится, что из 25 000 человек, которые ежегодно кончают высшую школу, примерно 13—14 тысяч не находят никакого применения. Из общего числа молодых немецких учителей больше 40 000 должны много лет дожидаться места, а до тех пор жить за счет своих семей.
Таким образом, вся масса средних слоев обнищала под влиянием кризиса в невиданной до того степени: трудовое крестьянство так же, как и ремесленники, торговцы и мелкие предприниматели, служащие так же, как и «интеллигенция». Процесс пролетаризации натолкнулся на массовую безработицу, которая запирала доступ к работе по найму.
5. Внутреннее политическое развитие. Как протекало на основе изменившихся соотношений классовых сил развитие внутренней политической жизни? Отметим сначала самый общий барометр этого движения — выборы. Всего было подано (в тысячах голосов):
*) Такое исчисление целесообразно сделать, т. к. политически необходимо регистрировать и то участие в выборах, которое не находит себе выражения, если брать процент по отношению лишь к поданным и призванным действительными голосам.
Пояснения к таблицам. 1. К социалистической партии отнесены «независимые социал-демократы» и отколовшиеся позднее фракции «старых социал-демократов» (правых) и (левых) «социалистическая рабочая партия», за исключением июля 1932 г., когда 87 000 голосов «социалистической рабочей партии» отошло к коммунистам (в результате объединения избирательных списков).
2. Под рубрикой «мелкобуржуазных» условно объединены следующие партии: демократы («Государственная партия»), «Хозяйственная партия», «Германская крестьянская партия», «Баварский крестьянский союз», левые фракции центра, как «Христианская социалистическая имперская партия», различные партии, отстаивавшие валоризацию после инфляции, национальные меньшинства и различные мелкие партии средних слоев.
3. Под рубрикой «прочие буржуазные» партии условно объединены: «Германская национальная народная партия» с различными избирательными списками «Сельского союза» и «Landvolk», а, начиная с 1928 г., также с фракциями вроде «Народной консервативной», партией «христианской службы народу» и т. д. Далее: «Германская народная партия», центр с «Баварской народной партией» и некоторые мелкие буржуазные группировки.
4. К «фашистам» отнесены: «Национал-социалисты», «Народный блок», «Народная национальная партия свободы» и «Германская социальная партия» (Кнюппель-Кунце).
Уже в начале относительной стабилизации партии Веймарской коалиции; начали терять свое влияние в пользу «старых» (довеймарских) буржуазных партий. Выборы в декабре 1924 г. отражают влияние плана Дауэса на избирателей. Партии, выступавшие за принятие плана, выиграли тогда немало голосов, т. к. от этого плана массы ждали «новой эры». Агитация в пользу плана Дауэса основана была на том, что иностранные займы позволят укрепить валюту и восстановить хозяйство. Буржуазия воспользовалась падением влияния социал-демократии в массах, которое в свою очередь было вызвано контрреволюционной ролью социал-демократии в подавлении революционного пролетариата для того, чтобы поставить у власти чисто буржуазное правительство. В то же время, буржуазия использовала предварительно социал-демократическую партию для принятия плана Дауэса. Но вернувшись к власти в 1924 г. старые буржуазные партии были тем самым изрядно скомпрометированы как проводники «дауэсизации». «Германскую национальную народную партию», центр и «Германскую народную партию» расшатывали кризисы; к концу периода относительной стабилизации социал-демократия, а вместе с ней и мелкобуржуазные партии еще раз пережили подъем, во время которого они могли использовать иллюзии, вызванные относительной стабилизацией. За то же время фашисты находились в состоянии застоя. Огромный абсентеизм на выборах 1928 г. отражал иллюзии стабилизации, веру в никчемность политики. И в то же время росло число голосов Коммунистической партии, — это был признак стабилизации, массовой длительной безработицы и дороговизны. Мелкобуржуазные массы распылились во время стабилизации на бесчисленное множество «самостоятельных» партий. В годы кризиса эти неустойчивые политические группы под влиянием фашистской демагогии голосовали за фашистов, которым удалось также мобилизовать известное число уклонявшихся ранее от участия в выборах голосов. Число голосов старых буржуазных партий упало с 38,5% в декабре 1924 г. до 20,4% в июле 1932 г., и эти потери объяснялись ростом фашистов с 2,8 до 31 1%, в то время как с 1930 г. Коммунистическая партия, хотя и могла ослабить парализующее и разлагающее влияние социал-демократии, но не в решающей степени.
«Веймарская эра», которая длилась согласно обычным представлениям до прихода Гитлера к власти, названа так по городу Веймару» городу Гете, куда в 1919 г. Национальное собрание бежало от натиска революционного пролетариата. «Дух Веймара» в память «космополитического» Гете противопоставлялся «духу Потсдама», представлявшему собой прусский милитаризм и монархизм. Действительным политическим содержанием «веймарской эры» была изменническая политика союза социал-демократии с буржуазией. С помощью социал-демократии буржуазия снова восстановила и укрепила свое классовое господство и пользовалась социал-демократией до тех пор, пока надобность в ней не миновала.
Однако, социал-демократия за этот период никоим образом не принимала длительного участия в имперском правительстве. К явной и формальной ответственности привлекалась она тогда, когда нужно было противостоять натиску революционного пролетариата (1919—1921, 1923) или провести те внешнеполитические сделки германской буржуазии, полную ответственность за которые крупная буржуазия не хотела перекладывать на свои партии (заключение Версальского мира, подписание плана Дауэса, политика Локарно, план Юнга).
Опираясь в начале рассматриваемого экономического цикла на диктатуру Эберта-Секта и пользуясь выборами в рейхстаг в декабре 1924 г., буржуазия поставила у власти правительство без участия социал-демократии. Только в Пруссии в течение всего периода социал-демократия стояла во главе правительства, пока правительство Папена не выбросило ее путем государственного переворота (июль 1932 г.) с помощью одного лейтенанта и трех рядовых.
За весь период с 1924 по 1933 г. социал-демократия лишь один раз вошла в имперское правительство (с 29 июня 1928 г. до начала 1930 г.; правительство Германа Мюллера). Оба первых правительства к началу цикла, когда канцлером был вождь партии центра Маркс (30 ноября 1923 г. — начало 1925 г.), были заняты главным образом ликвидацией режима инфляции с тем, чтобы обеспечить за крупным капиталом результаты инфляционного грабежа. Буржуазное правительство отклоняло всякие требования валоризации. Первоочередной задачей считалось, конечно, принятие плана Дауэса. Социал-демократическая партия и профсоюзная бюрократия помогали при этом страстной агитацией в рабочих массах за политику выполнения версальских предписаний. Когда же в январе 1925 г. германская буржуазия снова получила таможенный суверенитет, до того практически отмененный версальским договором, она начала ставить у власти «правительства буржуазного блока» под рейхсканцлерством Лютера. В имперское правительство, созданное 15 января 1925 г., были вместо социал-демократов введены представители Германской национальной партии (министры Шиле и фон Шлибен), которые особенно активно участвовали в проведении новых таможенных законов. Таможенное законодательство осуществило старый довоенный компромисс между монополистической промышленностью и крупными аграриями. Оппозиция социал-демократии была настолько лояльна, что образование монопольных организаций при помощи таможенной и торговой политики не представило для буржуазии больших трудностей. Заключение франко-германского торгового договора было завершено созданием континентальных железоделательных картелей, и железообрабатывающей промышленности было обещано в особом договоре, что те части монопольной дани, которые она должна была доплачивать к ценам на железо за свои экспортные товары, в будущем должны быть ей возвращены. С социально-политической стороны основная работа этих правительств заключалась в том, чтобы обеспечить отмену декретированного в конце 1923 г. восьмичасового рабочего дня и беспрепятственное проведение рационализации при помощи социал-демократической партии и профсоюзной верхушки.
Правительства буржуазного блока создали на почве Веймарской конституции хозяйственные и торгово-политические условия для восстановления старых картелей и образования новых гигантских трестов после кризиса стабилизации в 1925/26 гг. (ИГ Фарбениндустри, Стальной трест, позднее — Объединение Германского банка с Дисконтогезелльшафт). Хозяйственную и внутреннюю политику буржуазия проводила в правительственных коалициях, опираясь на Германскую национальную партию.
В 1926 г. Коммунистической партии удалось мобилизовать массы в широком движении единого фронта в пользу референдума по вопросу о выплате возмещений изгнанным государям. Однако, ей не удалось набрать требуемого конституцией количества голосов, и за буржуазией осталась возможность провести эти выплаты при помощи парламентов. В этом буржуазии помогала социал-демократия, которая позднее в парламентах голосовала за возвращение этих огромных имуществ и за выплату огромных сумм князьям за счет бюджета. Но все же кампания вокруг этого вопроса нанесла монархической контрреволюции серьезный удар. Вместе с тем эта кампания и ее успех в массах дали буржуазии грозный пример использования парламентской демократии в пролетарских интересах, для мобилизации масс.
Буржуазия боялась консолидации парламентской демократической системы, которая могла причинить ей серьезные затруднения требованием «усиления гласности в ведении дел», ростом «влияния улицы». В ее организационных центрах — Имперском союзе германской промышленности (Reichsvarband der deutschen Industrie), Центральном союзе германского банкового и банкирского дела (Zentralverband des deutschen Bank und Bankiergewerbe), Имперском сельском союзе (Reichslandbund), Главном объединении германской оптовой и заокеанской торговли (Hauptgemeinschaft des deustschen Gross- und Ueberseehandels), — велись долгие совещания о способах преодоления этих трудностей. Карл Дуисберг, генеральный директор И. Г. Фарбениндустри и председатель Имперского союза германской промышленности, на конфиденциальном заседании представителей ведущих союзов дал следующий совет: «Как нам нужно поступать, показывает пример Америки. Там вся политика делается в объединениях хозяйственников. Они собираются, если возникают более важные вопросы, обсуждают их и устанавливают основные линии. Соответственно последним и ведется работа. А как обстоит дело в Германии? Все такие вопросы поступают в рейхстаг. Поэтому мы можем и должны оказывать влияние на политические партии. Однако, все решительно отказались от того, чтобы воздействовать на партии доводами разума. Только планомерным влиянием можно преодолеть все препятствия. И если желательно основать такого рода объединение, то нужно собрать людей со всей страны. Нужно, чтобы были представлены все германские государства. При этом необходимо вполне ясно осознать, что множественности государств должен быть положен конец. Но для проведения замыслов и планов государственно-политического объединения требуются деньги. В Америке необходимые суммы были собраны. Поэтому все присутствующие должны ясно понять, что они обязаны дать и собрать нужные средства» («Форвертс», Берлин, 20 декабря 1926 г.). Внутренняя политика за этот период характеризовалась стремлением правых партий усилить исполнительную власть ограничением избирательного права и прав власти законодательной. Проектировалось создание второй палаты, которая могла бы парализовать неудобные решения рейхстага, или (после избрания Гинденбурга в президенты) предоставление президенту такой полноты власти, которая могла бы заменить собою вторую палату.
В ведущих союзах буржуазии очень много говорилось о необходимости ограничения демократических прав в особенности, когда, несмотря на иллюзии относительной стабилизации начало расти влияние Коммунистической партии и когда результаты выборов в мае 1928 г. показали сильное падение влияния старых буржуазных партий среди избирателей.
«Государственно-политическое объединение», о котором говорил Дуисберг было не организацией в обычном смысле этого слова, а не вполне оформленным сговором головки финансовой олигархии — верхушки из пятисот человек и их «бюрократии». Оно финансировало все буржуазные партии и организации, в особенности вышедшие из Freikorps вооруженные союзы, как Стальной шлем, Младогерманский орден, Wehrwolf. штурмовые отряды наци, союз Oberland и все оставшиеся от Freikorps нелегальные террористические организации, как, например, организация «Консул» и т. д. Из всех этих организаций сохранились лишь Стальной шлем и штурмовые отряды национал-социалистов, остальные были постепенно поглощены ими. «Младогерминский орден», который во времена своего расцвета охватывал 160 000 членов, субсидировался калийным капиталом. Орден распался в 1930—1932 гг. Стальной шлем, охватывавший больше миллиона членов, был массовой организацией «Германских националистов», их «Сельского союза» и «Германской народной партии», в которую вербовались, главным образом, сельскохозяйственные рабочие и отдельные особо отсталые представители рабочего класса, преимущественно в средней Германии, Также и «Союз имперского знамени» (Reichsbanner) принадлежал к числу этих организаций. Он был созданием Веймарской коалиции, а не только социал-демократии. К нему примыкало в католических областях, а также в округах с католическим меньшинством, много рабочих, входивших обычно в состав партии центра, и особенно много молодых католических рабочих, а также некоторые демократы. В 1927—1932 гг. между Союзом имперского знамени, Стальным шлемом и Младогерманским орденом поддерживались довольно тесные отношения. Иногда Стальной шлем и Союз имперского знамени совместно выстраивались в шеренги для встречи президента Гинденбурга. Союз имперского знамени устраивал под влиянием центра или из стремления сохранить свои связи с этой партией официальные церковные шествия и т. д. Он принимал также участие в предвыборной агитации при вторичном избрании Гинденбурга президентом (1932), которое было проведено финансовой олигархией. Рост «союзов» был первоначально вызван стремлением германской буржуазии заменить армию добровольческими вооруженными отрядами, которые можно было бы использовать в классовой борьбе. Все реакционные союзы возникли из контрреволюционных боевых организаций. Союз имперского знамени был создан «для охраны собраний и демонстраций» партий Веймарской коалиции «против террора справа и слева».
Созданный Эрнстом Тельманом «Союз красных фронтовиков» в эти годы стал подлинной массовой организацией рабочего класса, положившей предел террору фашистских организаций на улицах и закрывшей доступ фашистским организациям в рабочие кварталы. Однако, в период относительной стабилизации, в особенности в то время, когда отчетливо обозначились ее слабые места (около 1928 г.), буржуазные союзы служили главным образом выражением разочарования масс в старых партиях вообще. Буржуазия попользовала эти союзы, чтобы подхватить это настроение и направить его по контрреволюционному руслу. Буржуазные союзы служили для развертывания империалистического духа вооружений и были проводниками шовинистической горячки. Однако, ив них проник «парламентский демократический» дух, совершенно так же, как он охватил реакционные массовые партии, в том числе и Германскую национальную народную партию, которую Гугенберг расколол именно на этом основании в 1927 г. Финансовая олигархия, сама представлявшая единство противоположностей, вела борьбу против влияния масс, не только «покупая» политические партии в смысле приведенного выше высказывания Дуисберга, не только систематически укрепляя исполнительную власть за счет власти законодательной, находившейся под более непосредственным давлением масс, но и направляя свои усилия против демократической парламентской системы вообще. Расстановка классовых сил не позволяла ей тогда провести комбинацию этой системы с контрреволюционным терроризмом в том стиле, в каком это позднее было осуществлено национал-социалистами. После выборов 1928 г. буржуазия была обеспокоена сильными потерями правых буржуазных партий. Положение фашистов не улучшилось; между тем коммунисты и социал-демократы, а также мелкобуржуазные партии умножили число своих голосов. Не только результаты выборов но и быстрый рост Союза красных фронтовиков, успехи выборов в фабрично-заводские комитеты и в отдельные профсоюзные организации и в общины вызывали у буржуазии тоску по диктатуре. Особенно ненавистно буржуазии было «косвенное влияние» коммунистов, которое проявлялось в профсоюзах при требованиях увеличения заработной платы. Когда Дуисберг говорил, что политика делается в рейхстаге, это было лишь половиной истины. Она делалась в ведущих организациях финансовой олигархии, в рейхстаге же была лишь возможность разоблачения; настроение масс сказывалось здесь на поведении партий и иногда заставляло их менять линию.
Еще в 1927 г. Шахт начал централизовать в руках финансовой олигархии притекающие иностранные деньги. Он хотел созданием контрольной инстанции при Рейхсбанке запретить этот импорт капитала общинам, которые под давлением масс вынуждены были финансировать большие строительные программы посредством заграничных займов; Шахт намеревался помешать в этом отношении и другим «публично-правовым» учреждениям. Лишь после того, как социал-демократия помогла обеспечить проведение плана Юнга, т. е., следовательно, уже после того, как разразился кризис, представляемая Шахтом группировка финансовой олигархии провела исключение социал-демократов из правительства, свержение правительства Мюллер-Гильфердинга. Социал-демократия исполнила пожелания буржуазии. Она отменила общинное самоуправление, нарушила коммунальное налоговое право и не препятствовала проведению «определения нуждаемости». Она голосовала за гигантские военные бюджеты и за постройку броненосцев, пойдя ради этого далее на отпадение собственного левого крыла. Она прикрывала политику выполнения версальского договора, жестокую налоговую политику за счет трудящихся масс, гигантские субвенции крупной промышленности и крупному сельскому хозяйству. Коротко говоря, сна сделала все, чтобы самой ослабить свое влияние на трудящиеся массы.
После падения правительства Германа Мюллера началась эра Правительства Брюнинга (30 марта 1930 г.). Это правительство нуждалось в поддержке социал-демократии. Оно расширило начатую уже при правительстве Мюллера-Гильфердинга «кампанию за образование капиталов» новой кампанией «за снижение цен», в качестве предпосылки для снижения заработной платы, и в этом его покрывали как все буржуазные партии, так и социал-демократическая партия.
Сентябрьские выборы 1930 г. показали буржуазии, что ее политика дискредитирования социал-демократии ведет не к усилению старых буржуазных партий, а к росту национал-социалистов. Однако, лишь отдельные группировки финансовой олигархии уже тогда ориентировались для завершения контрреволюции на поддержку фашистского массового движения. Большая же часть правящих классов, в том числе крупное землевладение и тесно связанные о ним высшая бюрократия и генералитет, в то время еще полагала, что при расколе пролетариата социал-демократией достаточно будет фашизации одного государственного аппарата для достижения основной цели — подавления рабочего класса.
Правительство Брюнинга с согласия социал-демократии провело систему «чрезвычайных мер», которые сыграли значительную роль в процессе фашизации государства. Правительство декретировало снижение заработной платы и окладов для всех рабочих, служащих и чиновников общественных предприятий, по меньшей мере, на 10% и перераспределило налоговое бремя, уменьшив обложение имущих примерно на 1 400 млн. марок и одновременно увеличив обложение трудящихся масс примерно на 2 000 млн., частью — введением новых налогов и повышением их, частью — сокращением ассигнований на социальные и культурные нужды. Правительство Брюнинга посредством «чрезвычайных мер» бросило все средства на спасение основного ядра германской буржуазии от кризиса.
Правительство Брюнинга было переходным к фашизму: оно обрекло трудящиеся массы на нищету, а все имеющиеся в распоряжении средства направило на спасение крупного капитала от последствий кризиса. Оно издавало лишь формальные запрещения против штурмовых отрядов, остававшиеся без всякого влияния на их развитие. Под тем предлогом, что общественная безопасность есть дело государственной власти, правительство Брюнинга вместе с социал-демократическим прусским правительством Брауна-Зеверинга преследовало всякие попытки пролетариата обороняться против фашизма. Социал-демократия прикрывала эту политику под тем предлогом, что правительство Брюнинга — меньшее зло по сравнению с правительством Гитлера. Когда истек срок первого президентства, Гинденбурга, социалистическая партия выступила совместно с Веймарской коалицией и правыми буржуазными партиями за переизбрание Гинденбурга, руководствуясь тем же самым аргументом. Кандидатами на выборах были: Эрнст Тельман, Гинденбург и Гитлер. После того как Гинденбург был выбран с помощью социал-демократической партии, он сместил в мае 1932 г. правительство Брюнинга и образовал, не запрашивая мнения рейхстага, правительство Папена, «основанное на доверии президента». Теперь, во взаимной борьбе начали сливаться оба процесса фашизации — фашизация государственного аппарата и фашистское массовое движение, которому правительство Папена полностью предоставило улицы.
6. Победа фашизма. Мы видели, что германский пролетариат вместе со всей массой трудящихся, вместе со всеми средними слоями был ввергнут кризисом в невероятную нужду, какой до сих пор никогда еще не вызывал экономический кризис.
Социал-демократия, опираясь на сильную рабочую аристократию и рабочую бюрократию, на укоренившийся в течение многих десятилетий реформизм в рабочих организациях, своей политикой классового сотрудничества с буржуазией направила большинство германского рабочего класса против его собственных классовых интересов, против революционного пролетариата, руководимого КПГ. Незадолго до того, как разразился мировой экономический кризис, она, по заданию буржуазии, кровавой баней в мае 1929 г. в Берлине, устроенной социал-демократическим полицей-президентом Цергибелем, создала предлог для запрещения Союза красных фронтовиков, что и было осуществлено социал-демократом прусским министром внутренних дед Зеверингом. Тем самым она ослабила важное оружие рабочего класса в его борьбе против развития фашистских террористических банд. Она разбила пролетарскую демократию в рабочих организациях, профессиональных союзах, спортивных и культурных организациях и потребительских союзах и своей стратегией поражения направила профессиональные союзы против развития пролетарских классовых сил. Своей бюджетной политикой в интересах капиталистического хозяйства и разрушением коммунального самоуправления она дала в руки буржуазии важнейшие средства для того, чтобы обречь на голод безработных, а сельскохозяйственных рабочих почти полностью предоставила произволу крупных землевладельцев. Она парализовала и срывала борьбу революционного пролетариата за заработную плату и хлеб. Бастующие и выступающие с демонстрациями рабочие и безработные наталкивались на буржуазные законы, которые были созданы, при помощи социал-демократии и которые противоречили насущным интересам пролетариата. Они наталкивались на социал-демократических профессиональных бюрократов, социал-демократических полицей-президентов, полицейских и штрейкбрехеров. С безработными, выброшенными на улицу и боровшимися за свое право на хлеб и труд, вели жестокую борьбу законодательные, судебные и исполнительные органы; за все это социал-демократия несет частичную или полную ответственность. Социал-демократическая политика парализовала развертывание классовых сил пролетариата, ослабила тем самым, притягательную силу рабочего класса, для средних слоев и крестьянства — его потенциальных союзников в городе и деревне.
Социал-демократия не только помогала фашизации государственного аппарата, ведя мнимую борьбу с фашистской опасностью, но и всей своей политикой толкала потенциальных союзников из части средних слоев прямо к фашистскому массовому движению.
Она выступала, якобы, от имени рабочего класса и во имя марксизма за политику дауэсизации страны. Она помогала рационализации, источнику массовой длительной безработицы, за счет рабочего класса. Она поддерживала финансово-капиталистическую таможенную и налоговую политику буржуазии и активно помогала проведению процесса финансово-капиталистической концентрации и централизации посредством политики субвенций крупному капиталу (промышленность, пароходство, банки, крупное землевладение). Она выступала за эту политику субвенций не только в центральных правительственных органах (имперских и прусских), но и в провинциях и городах, и даже в профсоюзах.
Социал-демократическое руководство становилось не только на позиции капитализма вообще, но на позицию капитализма монополистического. Гильфердинг интерпретировал его как «организованный капитализм» и пытался убедить массы в том, что этот путь капиталистического развития совпадает с направлением развития социализма. Практическая политика социал-демократических вождей в государственном аппарате, в партии и профессиональных союзах также служила монополистическому финансовому капиталу. Даже после того, как социал-демократию в марте 1930 г. выбросили из правительства ее буржуазные товарищи по коалиции, она все же продолжала активно поддерживать эту финансово-капиталистическую политику. Из всего изобилия характерных случаев приведем следующий. Правительство Брюнинга, под давлением массового возмущения монополистическим ростовщичеством трестов и картелей, принуждено было в 1930 г. создать себе своего рода теоретическое прикрытие. Так как социал-демократическая партия Германии не была представлена в правительстве, оно предложило Имперскому хозяйственному совету создать комитет, во главе которого были поставлены представитель социал-демократической партии в Имперском хозяйственном совете (Коген) и представитель Всегерманского объединения профессиональных союзов (Эггерт); к ним присоединили еще в качестве секретаря «теоретика» Всегерманского объединения профсоюзов Нафтали. Комитету предложено было решить, должно ли имперское правительство путем законодательного воздействия на конвенционные цены монопольных организаций поставить границы ростовщичеству монополистов. Комитет опубликовал в общей и профсоюзной прессе свое решение, которое гласило: «По единодушному мнению комитета, в настоящее время нельзя рекомендовать запрещение всякого рода конвенционных цен и допущение лишь необязательных основных линий». Таким образом, под предлогом борьбы с кризисными потрясениями хозяйства, социал-демократия по всей линии защищала интересы финансовой олигархии. Это означало переложение последствий кризиса на рабочий класс и на всю массу трудящихся крестьян, ремесленников, мелких промышленников, владельцев мелких предприятий, торговцев, служащих, чиновников и интеллигенции.
В проведении аграрной политики, основанной на субвенционировании крупного помещичьего хозяйства, социал-демократия принимала участие активно и, так сказать, «творчески». Ее представитель (д-р Бааде) был инициатором поднятия цен на зерно и на продукты питания и переработан зерновых хлебов на корм путем окраски эозином за счет государства. Он был «правой рукой» крупного землевладельца, имперского министра народного питания Шиле в качестве государственного секретаря и остался в этой должности также и при правительстве Папена. Общая ответственность социал-демократии за невероятный гнет налогового бремени на мелкий люд и за расточение государственных средств ради поддержки финансовой олигархии была очевидна. Между тем, социал-демократия смела называть себя марксистской и рабочей партией и казалась таковой неразвитому политическому сознанию средних слоев социал-демократии, благодаря преобладанию в профсоюзах и через них в большинстве коллективов заводских рабочих, удалось утвердить себя в общественном мнении в качестве традиционной представительницы рабочего класса, социализма и марксизма, хотя ее политика была антипролетарской, антисоциалистической и антимарксистской и потому компрометировала в глазах масс истинный марксизм и дискредитировала этим пролетариат. Причастность социал-демократии к нечистоплотным скандалам и коррупциям (Бармат, Склярек) усилила ее дискредитацию, хотя вследствие укоренившихся традиций реформизма социал-демократия и сохраняла свое влияние на массы промышленных рабочих.
Коммунистическая партия Германии слишком поздно оказалась в состоянии настолько разрушить это влияние, чтобы германский пролетариат мог показать свою классовую силу и вызвать поворот в массах своих потенциальных союзников. Это удалось лишь в организации антифашистского выступления 1932 г. и распространении его под руководством Эрнста Тельмана на предприятия.
Обстановка, при которой германский пролетариат должен был создавать свою большевистскую партию, была весьма затруднена не только укоренившимся в пролетарских классовых организациях в течение десятилетий реформизмом, но также и укоренившимися ошибками «революционной левой», люксембургианства. КПГ была основана лишь после ноябрьской революции 1918 г. (см. XLVII, 260 сл.). Реформистские и сектантские влияния долго давали себя знать и в Центральном комитете партии. Лишь в 1926-1927 г. под руководством Эрнста Тельмана и Коминтерна начало укрепляться большевистское ядро, которое воспрепятствовало антибольшевистским уклонам. Эрнст Тельман в 1928-1929 г. ударил по примиренцам и правым, сломил в 1929-1930 г. новый сектантский уклон (теорию «маленьких Цергибелей», относившую к разряду врагов всю массу социал-демократической партии) и должен был до 1934 г. в тяжелых внутрипартийных боях ликвидировать сектантскую оппортунистическую политику группы Неймана, которая препятствовала развертыванию политики единого фронта.
Эта борьба на два фронта, в которой развертывался процесс большевизации партии, делала партию способной собрать большинство рабочего класса на почве революционной политики единого фронта и развить классовую силу пролетариата, когда буржуазия уже перетянула к себе резервы пролетарской революции в фашистском массовом движении. В 1932 г., при правительстве Папена, широкое выступление за единый фронт КПГ, ставшее известным под именем антифашистского выступления, впервые вызвало приостановку роста фашизма. Распространением этого движения на предприятия во время большой волны забастовок осенью 1932 г. удалось мобилизовать широкие массы индустриальных рабочих против социал-демократического влияния. Социал-демократия потеряла в июле и в ноябре 1932 г. около 700 тысяч голосов. Она не могла уже больше удерживать массу своих членов и частично даже своих низших партийных функционеров от выступлений за единый фронт. Штрейкбрехерское влияние социал-демократической профсоюзной бюрократии все больше сужалось. Вызванные коммунистической политикой мощные выступления рабочего класса начинали воздействовать на возможного союзника — массы средних слоев. Движение крестьянских комитетов, находившееся под руководством КПГ, переживало подъем, и избирательные цифры КПГ в деревне в процентном отношении были иногда выше, чем в отдельных городах индустриальных областях. При забастовках росли выступления солидарности сельских и городских средних слоев. Безработные более активно участвовали в забастовках и в районных антифашистских выступлениях. Фашистские массовые организации переживали довольно тяжелый кризис. Переходы из штурмовых отрядов в КПГ начинали все учащаться, несмотря на легализацию штурмовиков при Папене. «Национал-социалистская рабочая партия Германии» сама переживала тяжелый кризис (связанный с именем Грегора Штрассера) и на выборах в рейхстаг в ноябре 1932 г. впервые потеряла 2 млн. голосов.
Буржуазия должна была считаться с ростом сил КПГ и умалением влияния социал-демократии на рабочие массы. Одновременно давали себя знать первые признаки раздробления массового фашистского движения.
После свержения правительства Папена в конце 1932 г. буржуазия колебалась, какой из этих процессов она должна попытаться приостановить применением средств государственного насилия, т. е. помешать ликвидации влияния социал-демократии или оказать сопротивление распаду фашизма. Промышленность, производящая средства потребления, часть экспортной индустрии, отчасти торговля и рейхсвер были за союз с социал-демократией, вернее — с профессиональными союзами. Тяжелая индустрия, крупное землевладение и крупные банки высказывались за то, чтобы передать средства государственной власти национал-социалистам, поручив им уничтожить КПГ и все классовые организации пролетариата, и путем усиленной централизации всех средств государственного принуждения обеспечить против притязаний трудящихся масс начатое Папеном «накручивание хозяйственной конъюнктуры». Передача государственной власти национал-социалистам чрезвычайно укрепила их силы, и вызвала новый приток сторонников.
Политика социал-демократии расколола и парализовала классовые силы германского пролетариата. Оппортунистическое и сектантское наследие прошлого продолжало действовать и замедляло, тормозило и ослабляло процесс большевизации КПГ, вследствие чего она оказалась не в состоянии своевременно и в достаточной мере парализовать влияние социал-демократической политики на классовые силы пролетариата и развернуть достаточно действенную политику единого фронта.
Поэтому у пролетариата не хватило силы привлечь на свою сторону те массы средних слоев, которые подходили для такого союза. Поэтому буржуазии и удалось создать в средних слоях массовое фашистское движение и этим частично и временно внести замешательство даже в периферийные слои пролетариата (длительно безработные, сельскохозяйственного рабочие). Поэтому буржуазии удалось изолировать разрозненный пролетариат. Когда эта изоляция осенью 1932 г. грозила крушением, буржуазия объединила главные свои силы — уже фашизированный государственный аппарат и массовое фашистское движение — и таким образом, создав фашистскую диктатуру, сумела нанести германскому пролетариату крупнейшее в его истории поражение.
Финансовый капитал, этот наиболее алчный, разбойничий, паразитический продукт загнивающего капитализма, пытался продлить на некоторое время паразитическое свое существование, надев железные оковы на пролетариат, это самое прогрессивное, самое великое и самое благородное произведение антагонистического капитализма. Эту временную победу фашизма т. Сталин следующим образом охарактеризовал в своем докладе на XVII партийном съезде ВКП(б):
«В этой связи победу фашизма в Германии нужно рассматривать не только как признак слабости рабочего класса и результат измен социал-демократии рабочему классу, расчистившей дорогу фашизму. Ее надо рассматривать так же, как признак слабости буржуазии, как признак того, что буржуазия уже не в силах властвовать старыми методами парламентаризма и буржуазной демократии, ввиду чего она вынуждена прибегнуть во внутренней политике к террористическим методам управления, — как признак того, что она не в силах больше найти выход из нынешнего положения на базе мирной внешней политики, ввиду чего она вынуждена прибегнуть к политике войны.
Таково положение.
Как видите, дело идет к новой империалистской войне, как к выходу из нынешнего положения.
Конечно, нет оснований предполагать, что война может дать действительный выход. Наоборот, она должна еще больше запутать положение. Более того, она наверняка развяжет революцию и поставит под вопрос само существование капитализма в ряде стран, как это имело место в ходе первой империалистской войны. И если, несмотря на опыт первой империалистской войны, буржуазные политики все же хватаются за войну, как утопающий за соломинку, то это значит, что они окончательно запутались, попали в тупик и готовы лететь стремглав в пропасть» (Сталин, «Вопросы ленинизма», изд. 10-е, стр. 545).
Тов. Г. Димитров показал на 7-м всемирном конгрессе Коминтерна, что «фашистская диктатура — это власть свирепая, но непрочная». Он перечислил основные силы, которые должны разрушить самое основание этой диктатуры:
1. «Наличие капиталистической системы, существование разных классов и обострение классовых противоречий ведут неизбежно к расшатыванию и взрыву политической монополии фашизма».
2. «Контраст между антикапиталистической демагогией фашизма и политикой самого грабительского обогащения монополистической буржуазии облегчает разоблачение монополистической буржуазии, облегчает разоблачение классовой сущности фашизма и ведет к расшатыванию и сужению его массовой базы».
3. «Победа фашизма вызывает глубокую ненависть и возмущение масс, способствует их революционизированию и дает могучий толчок единому фронту пролетариата против фашизма».
4. «Ведя политику экономического национализма (автаркии) и захватывая большую часть народного дохода для подготовки войны, фашизм подрывает всю экономику страны и обостряет экономическую войну между капиталистическими государствами».
5. «Ликвидируя остатки буржуазной демократии, возводя открытое насилие в систему управления, фашизм подрывает демократические иллюзии и авторитет законности в глазах трудящихся масс».
6. «Социал-демократические рабочие могут все более наглядно убеждаться в том, что фашистская Германия со всеми ее ужасами и варварством — это в конечном счете последствие социал-демократической политики классового сотрудничества с буржуазией. Идет дифференциация внутри всех социал-демократических партий... Начинает формироваться лагерь революционных элементов, стоящих за создание единого фронта с коммунистами и начинающих все в большей степени переходить на позиции революционной классовой борьбы».
«Так фашизм, появившись в результате упадка капиталистической системы, действует в конечном итоге как фактор ее дальнейшего разложения. Так фашизм, беря на себя обязанности похоронить марксизм, революционное движение рабочего класса, сам в результате диалектики жизни и классовой бор бы ведет к дальнейшему развитию тех сил, которые должны быть его могильщиками, могильщиками капитализма» (Г. Димитров. «Наступление фашизма и задача Коммунистического Интернационала», стр. 25-28, 1935).
Средним слоям пролетариат представлялся как класс, разорванный на две яростно борющиеся между собой части, бессильный защитить свои собственные материальные интересы и политические права. Одна часть — руководимая социал-демократией, была причастна к политическому руководству Веймарской системы и несла да него ответственность. Чем менее опасным казался этот социал-демократический социализм собственникам-буржуа, тем меньше мог он удовлетворить массы, изнывающие под бременем налогов и податей.
КПГ удалось привлечь на свою сторону лишь незначительную часть этих, сбитых социал-демократией с толку масс, в особенности тех, которые были подавлены безработицей. Но в то же время, может быть именно поэтому, в ходе кризиса она все больше и больше становилась в глазах мелких буржуа партией безработных. Этим не преминула воспользоваться контрреволюционная агитация. Все силы были мобилизованы против революционного пролетариата: социал-демократия, фашисты партии средних слоев, Германская национальная партия, католики в протестанты, профессиональные союзы и рейхсвер, «культурные организации» и полиция. В каждой забастовке, на каждой демонстрации, на всех собраниях, во всякой предвыборной борьбе ряды пролетариата небыли едины, разыгрывалась борьба, которая казалась массам мелкой буржуазии не источником будущей мощи, а доказательством длительного бессилия рабочего класса. Мог ли он избавить своих безработных от нищенства? мог ли он удалить с улиц фашистские террористические банды? кого запирали суды в тюрьмы и исправительные дома? где была сила?
Вот в каких условиях буржуазия представила массам мелкой буржуазии новый, третий «социализм», «национал-социализм», социализм с собственностью. Этот демагогический «национал-социализм» обещал им свержение процентного и налогового рабства, уничтожение нетрудовых доходов, борьбу с трестами и крупными концернами, раздел универсальных магазинов между мелкими дельцами, устранение «еврейской конкуренции», уничтожение безработицы и «справедливую» заработную плату, обеспечение крестьянской собственности, повышение цен и заработков и заботу о немецких крестьянах и рабочих. Фашисты говорили об уничтожении гражданской войны, многочисленных партий, скомпрометированных практикой послевоенного парламентаризма, об уничтожении дорогих парламентских говорилен, о восстановлении старо-прусского «покоя и порядка». Фашисты спекулировали на ненависти «маленького человека» к бюрократии, обещая ему чистку и упрощение дорого стоящей государственной машины, охрану маленького человека, его работы и его чести. Одновременно фашисты спекулировали на национальных чувствах, обещая свержение ига «интернациональных финансов», упразднение платежей по долгам за границу, избавление от версальского рабства, толковали о восстановлении мощи Германии
К тому времени, когда разразился кризис, этот фашистский «социализм» насчитывал уже почти десятилетнюю давность. Но до кризиса он не мог схватить широкие массы; влияние его распространялось лишь на белогвардейские шайки и другие деклассированные элементы, хотя он и унаследовал с самого начала от старых партий некоторые слои шовинистов - мелких буржуа.
Запрещение Союза красных фронтовиков социал-демократом Зеверингом открыло улицы городов и деревень фашистским бандам. Мелкий буржуа уважает силу и власть. За отсутствием действительной силы он удовлетворялся сначала видимой, которая была следствием попустительства и поддержки буржуазного государства. Демократическая республика сама начала фашизироваться; чтобы удовлетворять непрерывно растущие под давлением кризиса притязания финансовой олигархии на государственную кассу, она должна была становиться все более и более авторитарной, скрывая от масс темные государственные дела и лишая массы возможности оказывать влияние на них, прибегая все более к грубой силе для подавления возраставшего напряжения трудящихся масс, изнемогавших под бременем «сборов» и «экономии» в расходах. Процесс фашизации государственной власти, прикрываемый «марксистами» (социал-демократами) и «партиями (Веймарской) системы», усилил массовый приток к фашистскому движению и скоро начал сам с ним сливаться, пока не совпал полностью 30 января 1933 г.
7. Экономическая политика фашистской диктатуры. Экономический кризис заморозил капиталы сырьевых и инвестиционных*) отраслей промышленности, т. е. как раз тех отраслей, которые более всех других организованы монополистически, составляя основное ядро германского финансового капитала. Крах грозил многим крупным концернам в этих отраслях производства.
*) «Инвестиционные средства» (Investionsmittel); под этим термином буржуазная статистика понимает ту часть средств производства в целом, которая способствует воспроизводству или увеличению основной части постоянного капитала, например, железо, металлы, машины и т. д. Остальные средства производства, как, например, уголь, электроэнергия, газ и т.п., относящиеся к оборотной части постоянного капитала, обнимаются рубрикой «прочие средства производства». Общая же категория «средства производства» обнимает как «инвестиционные средства», так и «прочие средства производства». Основная масса военных вооружений согласно этому делению относится к «инвестиционным средствам».
Безнадежное положение внутренних и внешних рынков не открывало никаких перспектив скорого подъема инвестиционной волны, волны обновления и расширения основного капитала. А между тем эта инвестиционная волна является тем двигателем, который в экономических циклах обусловливает переход от депрессий к новым подъемам и вместе с тем приводит именно сырьевые и инвестиционные отрасли к повышенному использованию их производственных мощностей. Повышение же производственной мощности именно этих монополистических отраслей промышленности, которые тесно срослись с банками, торговлей и крупным землевладением в единый финансовый капитал, являлось наиболее острой задачей, которую финансовая олигархия пыталась разрешить с помощью фашистской диктатуры, чтобы избежать краха больших концернов и связанных с ними крупных банков и достигнуть быстрого и сильного роста своих прибылей. Главным средством поддержания замороженных масс капитала явился кредит. Поэтому монополистическая индустрия, сросшаяся с банками в финансовый капитал, использовала свою кредитную монополию до конца, а там, где этой частной кредитной монополии было уже недостаточно, она более или менее открыто расширяла ее путем государственного кредита, в частности путем заимствования денежных средств из «общественных» касс под формой «ручательств», государственных кредитов или субвенций наличными деньгами, которые формально в известной мере состояли в фиктивных закупках со стороны государства.
Так как все монопольные отрасли промышленности базируются на массовом производстве, то вследствие заморожения капитала издержки производства в каждой производственной единице значительно повышаются. Огромное снижение использования производственной мощности свело на нет в производственных издержках снижение заработной платы и цен импортного сырья. Кредиты, необходимые монопольным отраслям промышленности для того, чтобы продержаться (т. е., в, сущности для сохранения существующих отношений собственности финансовой олигархии), постепенно возрастали до колоссальных размеров; эти кредиты делали совершенно неликвидными банки, а иногда даже государственные кассы (отсюда приостановка платежей крупными муниципальными учреждениями, невыплата жалованья чиновникам, кассовые затруднения в государственном и областном масштабах).
Финансовая олигархия подняла крик о необходимости повысить использование производственных мощностей. В силу безнадежного положения внутренних и внешних рынков она не могла рассчитывать на нормальный новый подъем хозяйственной деятельности,, т. к. последняя не открывала никаких перспектив для скорой и мощной волны инвестиций, для сколько-нибудь значительного обновления и расширения доли основного капитала, несмотря на то, что низшая точка производства, как в национальном, так и в международном масштабе к середине 1933 года была уже преодолена. Финансовая олигархия хотела, пустить в ход свой замороженный капитал, использовать замороженную рабочую силу, но для созданных этим путем товарных масс не находилось рынка. Попытка создать такой рынок средствами государственной власти и за счет государства составляет существенное содержание экономической политики фашистской диктатуры. Государство стало главным покупателем товаров монопольных отраслей промышленности, являющихся в то же время и главными отраслями военной промышленности. С помощью фашистской государственной власти германская финансовая олигархия «возместила» отсутствующую полосу инвестиций заказами военной промышленности, с помощью фашистской диктатуры выкачала она необходимые для этого средства из пролетариата, и всего трудящегося населения Германии.
Так как нормальная обстановка не обеспечивала заинтересованные в барыше реакционнейшие, наиболее шовинистические и империалистические элементы финансового капитала, то они с помощью фашистской диктатуры перешли к грандиозному повышению непродуктивного производства, к грандиозному развитию военной промышленности. Монопольные отрасли промышленности, менее всего пострадавшие от замораживания капитала, как раз являются вместе с тем и важнейшими отраслями военной промышленности (железо, уголь, крупное машиностроение, средства передвижения, двигатели, судостроение, автомобили и танки, самолеты, цемент, химическая промышленность и т. д.). К общим агрессивным устремлениям, неизменно свойственным империалистическому капитализму, у этих отраслей промышленности присоединяются, таким образом, их специфические интересы, вытекающие из их непосредственной заинтересованности в военной промышленности. Все средства потребления и средства производства, используемые для целей вооружения, выключаются из капиталистического производственного процесса. Пушки, крепостные сооружения, стратегические дороги, танки, бомбовозы, средства военного транспорта, военные суда и т. д. и т. д. отчасти по самому своему существу, отчасти по характеру своего применения не могут войти в производство в качестве орудий воспроизводства. Они возвращаются сюда лишь как лом и притом лишь в виде самой незначительной части своей первоначальной стоимости. Все средства потребления, поглощаемые солдатами, полицейскими, чиновниками и т. д., не создают «рабочей силы, входящей в процесс воспроизводства с тем, чтобы воспроизвести свою стоимость и еще прибавлять к нему стоимость прибавочною. Все это — непроизводительные «издержки», так сказать faux frais империализма, которые помогают финансовой олигархии получать свои колоссальные барыши от вооружения.
Согласно самым разным оценкам, на государственные заказы в 1933 г. прилилось около 25%, в 1934 г. — около 35%, в 1935 г. — около 50% и в 1936 г. — около 60% промышленного производства. В общей стоимости промышленного производства этих лет (около 102 миллиардов) это составит круглым счетом 46 миллиардов, т. е. почти половину. Все эти данные весьма неточны, т. к. «фашистская» статистика фальсифицирует все сведения, которые могли бы сделать возможными какие бы то ни было расчеты. По данным докладной записки германских промышленников, получившей известность в связи с парижскими переговорами Шахта в мае 1937 г., основные государственные расходы германского фашизма складываются примерно из следующих статей (в круглых цифрах):
Чрезвычайные государственные финансовые расходы - 25 млрд.
«Нормальные» государственные расходы на приблизительно 35% податных и повышенных поступлений государства, областей и общин - 18 млрд.
Около 20% частных инвестиций - 3 млрд.
46 млрд.
Для проведения гигантского военно-хозяйственного плана фашизм все больше и больше изымал из гражданского производства сырье, производственный аппарат и рабочие руки. Повышение военного производства повело к резкому удушению производства предметов потребления и к еще более резкому удушению снабжения предметами потребления, так как одновременно последовало и значительнее стеснение импорта предметов потребления и сырья для их изготовления за счет расширения ввоза на нужды военной промышленности. Быстрый рост военной промышленности, таким образом, сопровождался гнетущим стеснением жизненно необходимых средств потребления (питание, одежда, жилище).
Фашистская диктатура выжимала из пролетариата огромные количества производительного труда, снижая одновременно жизненный уровень рабочих. Огромные количества производительного труда выжимала она и из простых производителей товара и из мелких капиталистов, особенно из трудового крестьянства, из городских ремесленников. Но условия реализации, диктуемые финансовым капиталом, не допускали продуктивного использования этого труда. Вместо средств производства производились и производятся средства уничтожения.
Германский капитализм нуждается в импорте сырья и вспомогательных материалах для своей промышленности и сельского хозяйства. Всякого рода руды он лишь в незначительной части может добывать у себя, да и то эта добыча, в силу малоценности залежей, осуществима лишь при затратах, значительно превышающих затраты главных конкурирующих с Германии стран. Для промышленного производства ввоз должен достигать круглым счетом 60%, для сельскохозяйственного производства и достаточного (т. е. не приводящего, в силу недостатка пищевых средств, к болезням) питания населения — круглым счетом 40% (кормы, питательные белки, жиры). Для оплаты этого импорта необходим экспорт примерно 25% промышленной продукции. Между тем, сужение мирового рынка вследствие общего кризиса капитализма и специально результаты германского военного хозяйства привели к снижению германского экспорта круглым счетом до 8% промышленной продукции. Да и этот экспорт удавалось поддерживать лишь с помощью грандиозного демпинга, организованного фашистской диктатурой и отражающего вздорожание вздержек производства, вызванного все тою же фашистской диктатурой. В 1835 г. путем раскладки выкачено было из производства 860 млн., в 1936 г. — круглым счетом 1 180 млн. марок, и, кроме того, истрачены были налоговые средства в невиданных размерах, чтобы с помощью такого демпинга еще более удешевить экспортные цены.
Т. к. германская буржуазия отказывается платить свои долги, то ей не удалось добыть достаточных кредитов для закупки сырья. Поэтому с введением «нового плана» Шахта она перешла к системе импорта лишь такого количества сырья, которое может быть оплачено экспортом товаров.
В то время как доля Германии в мировом импорте еще в 1927 г. составляла 16,1% и даже в момент наибольшего кризиса не падала ниже 4,7%, она во все годы фашистского военного хозяйствования стояла ниже кризисного уровня, равняясь в 1933 г. 4,2%, в 1934 г. — 4,5%, в 1935 г. — 4 2%, в 1936 г. — 4,1%. В самом же импорте доля пищевых продуктов снизилась с 32% в 1932 г. до 23% в 1936 г., в то время как доля сырья с 52% возросла до 62%. В области сырья всякий импорт на нужды гражданского производства в свою очередь был урезан в пользу сырья, ввозимого на военные нужды.
В результате — колоссальная нехватка жизненно необходимых средств потребления, которая привела к росту болезней, несчастных случаев и смертности. В 1936 г. недостаток сырья грозил вызвать серьезные затруднения во всем народном хозяйстве.
Некоторые слои буржуазии, особенно стоявшие во главе отраслей производства, ориентировавшихся на экспорт и связанных с производством средств потребления для «гражданского рынка», усиленно стремились «связаться» с мировой конъюнктурой путем усиления экспорта и известного «переключения» военной конъюнктуры на конъюнктуру гражданскую, на привлечение частных средств в те области промышленности, которые поставлены были в явно невыгодное положение. Но такой переход оказался невозможным, ибо выяснилось что «военная конъюнктура» поглотила условия «гражданской конъюнктуры», «государственная конъюнктура» - условия «частной конъюнктуры». Она повлекла за собой возрастание государственной задолженности на более чем двухгодичное общее поступление налогов и подорвала денежное обращение. Она довела производственную мощность военных отраслей промышленности до такого уровня, который без значительных военных заказов никоим образом не может быть использован. Нормальная внутренняя конъюнктура предполагает значительное повышение заработной платы и окладов, а также повышение доходов трудящихся масс крестьянства и средних промышленных слоев, отмену грубого давления фашистской диктатуры на ставки заработной платы и на рыночные цены для мелких потребителей.
Для ведущих отраслей монопольной промышленности, т. е. для господствующей финансовой олигархии, такой «переход» оказался нерентабельным. В процессе фашистского «накручивания» конъюнктуры она нахватала огромные массы капитала, которые она не в состоянии будет использовать, если ослабнет диктатура в области цен и установления заработной платы. Издержки производства возросли бы для нее гораздо значительнее, чем барыши при «гражданском» сбыте. Освобождение рынков (рынков капитала, импорта, рынков труда, товарных рынков) сразу обнаружило бы непомерный подрыв и эксплуатацию хозяйственных сил страны, и те самые затруднения, из которых финансовая олигархия стремилась вывернуться с помощью фашистского военного хозяйства, выявились бы еще сильнее. Сразу обнаружилась бы и подлинная стоимость германской марки, что было бы большим ударом для «престижа» государственной власти среди средних слоев Германии.
Поэтому фашистская диктатура с осени 1936 г. перешла к усиленному производству сырья, вспомогательных материалов и суррогатов в дополнение к своему военному хозяйству. Под лозунгом «второй четырехлетки» она выдвинула программу автаркии в области сырья, после того как продовольственная автаркия совершенно провалилась. Государство собирается затратить на оборудование соответствующих производственных предприятий 6—8 млрд. из налоговых средств, выжатых у трудящихся масс, и сверх того призывает частные предприятия к вложению нажитых ими барышей в эти отрасли производства, гарантируя им новые барыши.
Все средства производства, все сырье и рабочая сила резервируются не только для вооружений в узком смысле, но в значительной мере и для построения сырьевого хозяйства. Приложение капитала «регулируется» не только частными монопольными организациями финансовой олигархии, но сверх того еще «законным» применением (ее же) государственного принуждения. Это «регулирование» производится государственным тормозом в области эмиссии, государственной политикой займов и векселей, принудительным валютным хозяйством и контролер над импортом сырья, запретом заводить в отдельных отраслях производства новые предприятия и расширять существующие, принудительным применением отечественных суррогатов и в связи с этим повышенными пошлинами на сырье или полным запретом ввоза такого сырья, которое подлежит замене данными суррогатами.
Квалифицированным рабочим в важнейших отраслях производства (металлопромышленность, строительное дело) воспрещено было менять место работы; принудительный труд в промышленности, непосредственно работающей на оборону, распространен был и на отрасли, производящие необходимое для нее сырье. Гражданское жилищное строительство в видах сбережения материалов было почти совершенно задушено законодательными распоряжениями.
Эти огромные средства, пущенные в ход в целях поддержания государственной военной политики, по большинству видов сырья не могут количественно покрыть даже средних необходимых потребностей мирного времени. Согласно различным, недостаточно точным, данным потребность в железной руде может покрываться в самой Германии самое большее в размере 30—40%, в меди — на 10%, в свинце — на 30%, в цинке — на 60%. Материал для проводов может производиться в размере лишь 40-50%, текстильное сырье — в размере 30%, а потребность в каучуке удовлетворяется на 10—15%. Почти все эти виды синтетического сырья или заменителей значительно хуже импортных. Все они к тому же дороже на 100—400%, что значительно влияет на экспортную мощь германской промышленности, на ее способность конкуренции на мировых рынках. Кроме того, ограничение импорта сырья в результате соответственных политических контрмер со стороны экспортеров сырья тяжело отражается на германском экспорте. «Второй план» показывает, до какой степени германская финансовая олигархия находится в плену собственных, своих мероприятий, с помощью которых она рассчитывала вывернуться из последствий кризиса и которые, однако, выявляют все противоречия, но только в гораздо более широком масштабе. Невозможность разрешения этих противоречий еще больше побуждает и без того склонные к военным авантюрам самые реакционные, самые шовинистические и империалистические элементы финансовой олигархии вести авантюристическую агрессивную внешнюю политику. Иллюзия, будто с помощью агрессивной хищнической войны можно на некоторое время защитить хозяйственную политику финансового капитала, дополняет другую иллюзию, будто капитализм в состоянии стабилизировать свое господство на основе подавления и грубейшего угнетения пролетариата и всех трудящихся масс, — иллюзию, будто политическое насилие в состоянии унять все противоречия и общественные взрывы, выявляющиеся все шире и шире при капиталистическом хозяйстве.
Для подавления пролетариата и для проведения своей паразитической, угрожающей миру всего мира военной политики германская финансовая олигархия использовала фашизм, этот страшный, лживый и продажный гнойник разлагающегося капитализма. В лице фашистской диктатуры она выдвинула колоссальный аппарат, снабженный неограниченными полномочиями, аппарат, который в виде жадного паразита сосет народный организм. Даже в фазы подъема экономического цикла, при подымающемся производстве и спросе на труд, обнищание масс доведено было до уровня, до которого оно не доходило и в моменты глубочайшего хозяйственного кризиса, навлеченного капитализмом на трудящихся.
Теперь бросим взгляд на характерные экономические мероприятия фашистской диктатуры. Первым большим законодательным актом было проведение «жирового и фуражного плана» Имперского сельскохозяйственного союза, возникновение которого было описано выше. Чтобы удержать на высоком уровне рыночные цены крупного сельского хозяйства, были подняты рыночные цены плодоводческого и животноводческого сельского хозяйства посредством пошлин и таможенных рогаток; тем самым стало возможным повышение цен на фураж. С той же целью производство маргарина, находящееся в собственности иностранных капиталистов, было ограничено 40%, и цены на его продукцию были повышены установлением пошлин на сырье для производства маргарина. В результате цены на маргарин были подняты с 24—36 до 63—110 пфеннигов, чтобы цены на маргарин не давили на цены сливочного масла и других жиров.
Фуражными законами были подняты цены на ввозные корма посредством таможенных, девизных и других рогаток, в результате чего поднялись в цене также и отечественные корма, рыночным поставщиком которых является крупное сельское хозяйство.
Жировая и фуражная политика показывала, что фашистская диктатура в интересах крупного сельского хозяйства отняла у трудящихся крестьян гораздо больше путем увеличения их издержек производства (в данном случае — цен на фураж), чем она дала им повышением рыночных цен на жиры за счет трудящихся масс. До осени 1933 г. цены на жиры поднимались приблизительно параллельно основным крестьянским рыночным ценам, но в декабре они их превысили, и в 1934 г. образовались новые ножницы в ущерб трудящимся крестьянам; в период засухи 1934 г. эти ножницы дошли до гигантских размеров. Несмотря на затруднения с девизами, даже фашистская диктатура должна была несколько повысить импорт кормов, но уровень цен на корма, который в первом полугодии 1933 г. находился, примерно, на 26% ниже довоенного уровня, оставался приблизительно на 12% выше его, тогда как рыночные цены 1934 г. почти не поднялись по сравнению с предыдущим годом и оставалась ниже довоенного уровня. Поэтому в 1935 г. фашисты должны были допустить некоторое повышение рыночных цен, что, конечно, затронуло интересы потребителей. С середины 1935 г. фашистская диктатура снова начинает снижать рыночные цены крестьян (на свинину, масло, сыр, овощи, плоды), и в то же время снова подымать цены на импортные корма путем повышения монопольных доплат. Характерно, что с движением кривой стоимости кормов и крестьянских рыночных цен почти совпадает по времени оппозиционное движение церквей, в «Стальном шлеме», оппозиция «нытиков» и соответственно растут фашистские кампании против этих оппозиций. Эта реальная часть аграрной политики фашистской диктатуры не оставляет никаких сомнений в том, что здесь речь идет о политике в интересах крупного сельского хозяйства за счет трудящихся крестьян и вообще трудящихся масс, так как высокие цены на корма идут на пользу лишь крупному сельскому хозяйству. Вздорожание фуража при одновременном ограничении импорта полноценного заграничного фуража принуждало крестьянские животноводческие хозяйства: во-1-х — на своей земле возделывать корма, а хлеб и недостающий фураж покупать у крупных аграриев; во-2-х — ограничить поголовье скота; в 3-х — ограничить кормленье скота, вследствие чего понизился удой и упало как содержание жиров в молоке, так и убойный вес скота. Фашистская диктатура поэтому все более и более начинала принудительно забирать у крестьян все их продукты через государственные рыночные организации. А так как с уменьшением предложения и запрещением импорта стали расти цены, то правительство, кроме того, под страхом самых суровых наказаний установило государственные твердые цены. Таким образом, крестьянским хозяйствам остается один «выход» — увеличение количества продаваемых продуктов.
Ядром всей фашистской экономической политики были закон от 15 июня 1933 г. о «предоставлении работы» и закон о картелях. Миллиарды были брошены, чтобы путем государственного предоставления работы снизить расходы на безработицу. Работы заключались в строительстве дорог, каналов и укреплений, в мелиорации, строительстве плотин, осушении болот, а позднее и в строительстве автострад. Рабочие, как мы уже сказали выше, получали заработную плату, которая была много меньше докризисных пособий и лишь немного превышала фашистские пособия по безработице; капиталисты получали весьма прибыльные заказы всякого рода на поставку инструментов, машин, аппаратуры и строительных материалов. Предоставление работ сливалось с вооружением так же, как вооружение сливалось с субвенционированием крупного капитала. Финансирование осуществлялось путем краткосрочного кредитования, о чем речь будет ниже.
Одновременно с этим появился закон о картелях, который уполномочивал имперского министра по делам хозяйства принудительно объединять отрасли промышленности в монополистические организации, принуждать отдельных предпринимателей вступать в организации, запрещать возникновение новых предприятий, а также расширение и даже полное использование существующих предприятий.
Множество картелей в течение кризиса распалось, если не формально, то фактически. Это касается почти всех текстильных, керамических, стекольных, кирпичных и некоторых цементных картелей; даже многие железоделательные картели делали скрытые скидки для крупных заказов. Картельные договоры еще существовали, равно как и картельный аппарат, но тайно или явно допускалась целая система скидок, при помощи которых члены картелей снижали монопольные («конвенционные») цены и прибегали к «разнузданной» конкуренции. Все эти организации, опираясь на фашистскую диктатуру, запрещали такие скидки и предпочтительные условия. Простое восстановление монопольных цен означало сильное их повышение. В отдельных случаях это означало повышение цен, несмотря на то, что официально картельные цены даже снизились, так как скидки на много превосходили снижение. Но в очень многих случаях картельные цены были подняты. Официальный индекс, исчисленный конъюнктурным институтом, вообще не отражает этого повышения, так как он регистрировал лишь официальные, а не фактические картельные цены. Короче говоря: фашистская диктатура доказала, что она является сильнейшей опорой монополистического капитала. В конце 1933 г. Институт конъюнктурных исследований оценивал число монополизированных товаров в 50% всех промышленных товаров. В конце 1936 г. тот же Институт считал, что монополизировано «самое меньшее» 66,7% всех промышленных товаров. В 1930 г. Вагеман, руководитель этого института, указывал, что число монополизированных товаров в сырьевых отраслях промышленности (сюда относятся промышленное сырье, полуфабрикаты и вспомогательные материалы) составляет 50%. В конце 1936 г. Институт отметил (в еженедельнике от 9/ХІІ 1936 г.), что продукция основной химической промышленности монополизирована на 100%!
Значительную часть гигантских прибылей, которые финансовая олигархия пожинает в связи с военной конъюнктурой, она обращает на скупку существующих уже предприятий, расширяя таким образом свои концерны. «Франкфуртер Цейтунг» в № от 21 июня 1936 г. описывала огромную централизацию капитала, вызванную прибылями от фашистских вооружений. Она отмечает, что скупка предприятий крупными концернами достигает таких размеров, «которые известны были только во время инфляции», и перечисляет в длинном списке 83 случая гигантских покупок, благодаря которым «частная промышленная собственность попала в руки больших концернов».
Однако, существовала еще масса организаций средних и мелких капиталистов, ремесленников, мелких предпринимателей, торговцев и строительных подрядчиков, которые по большей части были объединены в «национал-социалистический боевой союз за ремесленное среднее сословие», разбухший при фашистской диктатуре в массовую организацию. В нем сидели мелкие буржуа, которые считали, что они завоевали Гитлеру власть. Из них многие были должностными лицами или депутатами в общинных, окружных и провинциальных управлениях и, естественно, стремились к тому, чтобы реализовать «свою победу». Они объявили — на основе закона о картелях — минимальные цены во всевозможных мелких созданных ими организациях. Они хотели принимать участие в повышении цен. Они распределяли коммунальные, окружные и провинциальные заказы между собой. Фашистская диктатура должна была тотчас же показать свое настоящее лицо. И вот большие газеты финансовой олигархии повели кампанию против этого повышения цен. Так, «Берлинер Берзенцейтунг» требовала, чтобы законами о картелях не злоупотребляли для смешения «картельного принципа» с «профессионально-сословным построением». Страсть картелировать у маленьких людей скоро привела бы к тому, что «картель снова станет детским пугалом, как в эпоху либерализма». Нужно различать, кто годен для картеля, кто нет.
С конца августа 1933 г. фашистская диктатура стала даже применять средства полицейской власти против игры средних сословий в картели. Она запретила всем цехам и союзам присваивать себе функции картелей. Правительство Гитлера издало во имя интересов монополистического капитала недвусмысленной закон, который запрещал собственным национал-социалистическим организациям вмешиваться в раздачу общественных работ и поставок (закон от 15 июля 1933 г.). Так под демократическим флагом борьбы с коррупцией принимались меры против средних слоев, к которым еще недавно обращались с не менее демагогическими призывами против «господства банков».
Боевой союз не хотел и не мог этому верить и продолжал свое дело. Но в августе 1933 г. он был запрещен и распущен своим собственным правительством. Гитлер отложил свое «созидание сословий» вследствие его «смешения с картельным принципом». Но не прекратились полицейские предписания против повышения цен мелким людом, и сотни мелких торговцев, мясников, булочников были за соответствующие «преступления» посажены в концентрационные лагери. Соглашения об образовании картелей допускались только с разрешения имперского министра по делам хозяйства.
В торговле фашистами была организована антисемитская погромная травля с целью сохранить оборот за национал-социалистскими торговцами; кроме того, началась кампания против универсальных магазинов. Однако, выяснилось, что универсальные магазины настолько срослись с крупными банками, что борьба с ними нанесет урон промышленности. Кампания была свернута. Представители правительства разъяснили, что осуществление обещания национал-социалистов закрыть универсальные магазины зависит от выполнения следующих условий: чтобы, во-первых, торговля приняла на себя долги банкам; во-вторых, чтобы промышленности, работающей на универсальные магазины, был гарантирован тот же самый сбыт; и, в-третьих, чтобы были приняты все служащие. Фашистская диктатура даже выплачивала универсальным магазинам возмещение за нанесенный их обороту фашистской массовой кампанией ущерб и охраняла их от продажи в аукциона.
Фашистское хозяйничанье привело к недостатку всех важнейших товаров и сильно повысило налоговое бремя, так что цены стали повышаться. Но вместе с тем повышение их мелким торговцам и промышленникам было запрещено путем установления твердых цен, и в результате заработки их значительно упали. Положение трудящихся мелких торговцев и ремесленников, преобладающее число которых не пользуется наемным трудом, сильно ухудшилось.
Законодательство середины 1933 г. предусматривало также государственное субвенционирование домовладельцев. Осенью 1933 г. эти субвенции были еще увеличены, и в общей сложности домовладельцам было дано около 800 млн. марок государственных денег. В результате субвенций промышленность, производящая строительные материалы (известь, цемент, кирпич, железо, краски), а также строительная промышленность довольно сильно, оживились, так как домовладельцы получали эти субвенции лишь при условии выполнения соответствующих строительных работ. Благодаря этим субвенциям домовладельцы на льготных условиях повышали стоимость своих владений за «общественный счет», т. е. за счет все тех же трудящихся налогоплательщиков. Основная масса домовладельцев, сдающих помещения внаймы, — поскольку речь идет не о крупнокапиталистических обществах, — представляет собой более богатую часть средних слоев. Это — кустари, ремесленные предприниматели, средние и высшие чиновники и служащие, лица свободных профессий и рантье «с хорошим положением» — следовательно, в переносном смысле, так сказать, «кулацкая» часть городских средних слоев. Однако, не только в силу их социальной значимости фашистская диктатура предоставила им такие гигантские субвенции, но прежде всего потому, что оживление строительной деятельности могло широко распространиться на различные отрасли промышленности и ремесла, а также потому, что частично оно должно было идти в русле политики вооружений.
Осенью 1933 г. фашистская диктатура пополнила свое «аграрное законодательство». Во-первых, она издала закон о наследовании дворов. Прежнее наследственное право обязывало наследника, получающего отцовский двор, выплатить своим сонаследникам их часть наследства, или, так как денег для этого по большей части не было, прибегнуть к ипотеке и таким образом выплачивать сонаследникам их часть в форме ипотечных процентов. Часто происходил также и раздел дворов. Закон о наследовании дворов устанавливал: 1) что собственность является семейной собственностью и должна наследоваться неразделенной; 2) что сонаследники не имеют никакого права на наследство; 3) что двор не подлежит продаже или закладу. Закон этот распространялся лишь на германские хозяйства размером от 7,5 до 125 га. Следовательно, из действия его исключалось как мелкое крестьянское хозяйство и нижние слои середняцких хозяйств, так и крупное землевладение. Закон оказывал предпочтение наследнику за счет сонаследников и тем самым выбывал ускорение процесса пролетаризации в деревне. Целью закона было укрепление кулачества.
В некоторых областях Германии в течение веков существовала, в форме обычного права, передача крестьянского двора одному наследнику (так называемое единонаследие — Anerbenrecht). Между тем, имперское право выговаривало для всех наследников право на определенную долю наследства (обязательная доля). Поэтому «единонаследие» покоилось на мирном семейном соглашении и добровольном отказе сонаследников от права на двор. Этот отказ от наследования в большинстве случаев возмещался выплатами в той или иной форме (наличными, приданым для дочерей, расходами на образование, получаемое младшими сыновьями, и т. д.). Поэтому указанное обычное право ограничивалось кругом более богатого крестьянства и, в сущности, устраняло только дробление земельного участка, но не задолженность и иные виды дробления имущества. В противоположность этому фашистский указ о родовом дворе почти совершенно лишает младших детей наследства, так как предоставляет главному наследнику, без всякого вознаграждения сонаследников, также и средства, необходимые для дальнейшего ведения хозяйства двора. Так как в среднем по Германии на крестьянскую семью приходится почти четыре ребенка, то закон о родовом дворе затрагивает 75% наследников. До июля 1935 г. 586 000 дворов объявлены были родовыми. Несмотря на допускаемые изъятия, закон парализует рост задолженности, возникавшей до сих пор вследствие дробления наследства, так как новая задолженность допускается судами по родовым имуществам обычно лишь на предмет инвестиций, а не для иных целей. Личный кредит ограничивается до крайности. Долги на закупку удобрений и некоторые другие обязательства получаются под залог полевых плодов и других рыночных продуктов. Изъятия из этого закона уже образовали в нем брешь до того, как сказалось все его действие.
В сентябре фашизм начал проводить государственное принудительное картелирование, запланированное финансовой олигархией еще до кризиса. Был издан закон «о состоянии государственного продовольствия». Он уполномочивал министра продовольствия объединять все организации: сельскохозяйственные, промышленные — перерабатывающие аграрную продукцию и торгующие ею, и создавать рыночные союзы для всех продуктов и для их дальнейшей переработки. Это принудительное картелирование создало предпосылку для осуществления двойной монополии: государственной монополии на закупки — против крестьян, которым все больше и больше запрещался самостоятельный сбыт на рынках, и государственной монополии на продажу — против потребителей. Иными словами, закон наносил ущерб и крестьянам и потребителям. Такая организация должна была дать фашистской диктатуре возможность сообразовать всю аграрную продукцию с потребностями империалистической политики подготовки к войне и навязать крестьянам определенную производственную политику. В то же время она является действенным средством для ограбления трудящихся крестьянских масс при помощи государственного механизма цен, в интересах финансовой олигархии.
Рыночные союзы, согласно поставленной цели, при полном их осуществлении могут регулировать обработку, устанавливать определенные сорта и породы, добываемое количество, качество и обработку продукции, места поставок, короче говоря — все. Они могут регулировать производственные цены, ножницы в переработке и торговле, потребительские цены, вполне сообразуясь с потребностями организованного в фашистскую диктатуру финансового капитала.
Сдача всех продуктов на сборные пункты имперских рыночных объединений продовольственного дела достигалась насильственным путем с помощью необычайно строгих мер принудительного характера. Денежные штрафы, отказ в снабжении кормами. тюрьма, концентрационный лагерь с пытками, отчуждение крестьянских дворов — таковы применяемые меры принуждения. Когда в 1935 г. нехватка высококачественных кормов в скотоводческом хозяйстве приняла угрожающие размеры, подвергнуто было государственной регламентации и личное потребление крестьянских семей. Убой скота ограничен был 40—60% предыдущих лет.
Влияние фашистской аграрной политики на крестьянские животноводческие хозяйства видно из следующих фактов:
Цены на важнейшие корма (1933 г. принят за 100)
С сентября 1934 г. государственная кормовая монополия прекратила опубликование реальных цен и давала лишь казенные ставки, по которым шла продажа лишь совершенно незначительного количества продуктов.
Поголовье скота и птицы стало сокращаться.
Удой коровы, согласно индексу (1913 г. = 100), со 118 литров в 1932 г. снизился до 102 в 1934 г. и до 98 в 1935 г. О снижении содержания жиров в молоке вследствие ухудшения кормов, вызванного отчасти вздорожанием, отчасти принудительной заменой высококачественных импортных кормов низкокачественными местными кормами, никаких цифровых данных нет, однако и фашистские учреждения признают, что это снижение было очень значительно.
Нехватка кормов колоссально повысила земельный голод у мелких хозяйств, Между тем, стоимость аренды земли сильно выросла вследствие того, что огромная масса земель (30-40%) в силу закона о наследовании дворов совсем изъята была из оборота, а земельная рента крупных владельцев значительно повысилась вследствие роста барышей, вызванного тем, что фашистская диктатура высоко подняла средние цены на зерно и корма.
Рост издержек производства, сниженные продажные цены, большие налоги, проценты, арендные платежи — таковы были для крестьян последствия фашистского аграрного хозяйствования.
О диаметрально противоположном влиянии фашистского аграрного хозяйствования на мелкое и крупное сельское хозяйство свидетельствует официальная статистика принудительных продаж сельскохозяйственных участков с торгов. В 4-м квартале принудительной продаже с торгов подверглись (число хозяйств):
(см. «Wirtschaft u. Statistic», 1936, №9, 1936, №8)
Истощение населения вследствие недостатка высококачественных продуктов питания (мяса, жиров, масла, сала, яиц) приняло весьма опасные размеры; поэтому фашистская диктатура в 1936 г. стала применять драконовские меры против уменьшения поголовья скота. Убой скота был запрещен, установлен был минимальный вес, усилена принудительная сдача мяса; крестьянам открыто угрожали кровавым террором. В официальном воззвании, обнародованном 22 декабря 1935 г. во всей фашистской печати, вина за последствия фашистских мероприятий целиком взваливалась на крестьян, и высказывались угрозы открытой борьбы против «саботажа продовольственного, дела». Официальный комментарий печати к этому воззванию заявлял: «Тайная государственная полиция, следуя указаниям своего верховного начальника, министра-президента (Геринга), будет самым беспощадным образом действовать против тех, кто не подчиняется велению момента и предписаниям установленных правительством учреждений». Давление террора вынудило крестьян перейти к увеличению поголовья и к закупке непомерно вздорожавших отечественных кормов у крупных аграриев. Так в 1936 г. наряду с нехваткой животноводческих продуктов создавалась все более острая нехватка зерновых хлебов.
Отводя плодородные земли под военные полигоны, аэродромы и стратегические автострады, фашистское военное хозяйство значительно уменьшило общую площадь обрабатываемых земель в Германии, исчисляемую в следующих цифрах (всего га; убыль га):
В 1931/33 гг. (среднее за 3 года) 29 368 000
1934 29 348 000; 20 000
1935 28 763 000; 695 000
1936 28 447 000; 306 000
Общая убыль 921 000
Кроме того, площадь под продовольственными и кормовыми культурами уменьшилась за счет земель, отведенных под посевы волокнистых, маслянистых, прядильных растений для удовлетворения потребностей военного хозяйства в сырье. Снабжение зерновыми хлебами от этого значительно пострадало, и фашистские диктаторы снова стали ломиться в крестьянские закрома, изымая из них все до последнего фунта ржи.
Фашистская аграрная политика, стоящая под знаменем военной подготовки, ставит себе целью «обеспечить железный паек для человека и скота, равно и промышленное сырье в тылу военной обороны». Но она не в состоянии достигнуть этого, потому что хозяйство, капиталистическое аграрное, т. е. эксплуататорское хозяйство, и потому присваивает себе такую огромную долю продуктов крестьянского труда, что на улучшение продукции не остается ничего. На этом военном хозяйстве наживаются германские крупные аграрии, монополистические акулы финансового капитала и колоссальная армия фашистских паразитов, с помощью которых фашистская диктатура держит под постоянной угрозой трудящиеся массы.
Фашизм обещал массам средних слоев избавление от «процентного рабства». Это была полезная для фашизма агитационная фраза. Некоторые чиновники фашистских массовых организаций продолжали кампанию за уничтожение процентного рабства после победы фашизма. Их нужно было вразумить. Для этого Гитлер особенно выдвигал Шахта. Последний разъяснил в январе 1934 г. в своей кильской речи: «Ссудный капитал полезен, и, если хотят пользоваться ссудным капиталом, необходимо платить проценты». Он требовал даже особенно «бережного отношения» к ссудному капиталу, так как он нужен для предоставления работы и для вооружений. Сам Федер, изобретатель «уничтожения процентного рабства», был принужден разъяснить в «Фелькишер Беобахтер» от 28 1 1934 г., что это «всего лишь революционный лозунг»: «Дело самого хозяйства и науки — воздвигнуть с этим лозунгом новый хозяйственный порядок»(!).
Так как некоторые фашистские агитаторы, и в особенности те, которые были убиты впоследствии 30 июня 1934 г., продолжали титуловать банкиров и директоров банков «паразитами» и «лихоимцами», — Гитлер поручил Шахту дать этому твердый отпор, распорядился, что только Шахту «подведомственны» денежная и банковская политика фашистской диктатуры, и запретил всем партийным организациям какие бы то ни было самостоятельные выступления «в хозяйственной и финансово-политической области». На съезде германских банковских деятелей в феврале 1934 г. Шахт объявил: «Если все еще продолжаются нападки на германские «банковские учреждения и на их руководителей, то эти нападки следует считать безответственными и общественно-вредными». С этих пор подобная агитация не мекала уже байкам и сросшимся с ними трестам, концернам и крупным предприятиям наживаться на «предоставлении работы» и на вооружениях; не мешала она и крупным аферам фашистского финансирования. С этих пор демагоги фашистских массовых организаций должны были рекомендовать следующие рецепты: «Платите свои долги! — не берите никаких кредитов», «Долг приносит заботы и вредит работе» («Национальцейтунг», Эссен, орган Геринга, 6 IХ 1934 г.). Право на кредит фашистская диктатура резервировала для себя.
О величине прибылей капиталистов нет даже приблизительно согласующихся между собою цифр. Институт конъюнктурных исследований указал (в еженедельнике от 18. XI 1936 г.) следующие размеры прибылей германской промышленности:
1933 г. 200 млн. марок
1934 г. 1500
1935 г. 1900
Но эти цифры характеризуют не высоту прибыли, а лишь ее рост при фашистском военном хозяйничанье. Прибыль в эти годы составляет десятки млрд. марок, которые большей частью помещались непосредственно в предприятия или новостройки вернее — в расширение существующих предприятий.
8. Положение рабочего класса. Положение пролетариата и трудящихся масс при фашистской диктатуре не может быть изображено хотя сколько-нибудь удовлетворительно на основе официальных статистических данных, приведенных выше, потому что фашистская диктатура частью фальсифицировала эти данные при их обнародовании, частью скрывала их, а частью сделала невозможными их сопоставление и проверку, изменив самые приемы статистики.
По данным Института для конъюнктурных исследований имеем следующие годичные средние (в тысячах):
Таким образом, если судить по этим данным, фашистская диктатура с помощью военного хозяйства снова вовлекла в процесс капиталистической эксплуатации около 5 млн. безработных. Число занятых в 1936 г. было, однако, на 5% ниже числа занятых в 1929 г., а промышленная продукция была на 7—8% выше. Разница в значительной степени объясняется повышением интенсификации труда (потогонная система), как это доказывает приведенная выше таблица возрастания числа несчастных случаев в производствах.
С 1932 г. до середины 1936 г. фашистской диктатуре, по подсчетам фашистского Института конъюнктурных исследований, удалось повысить производительность труда на 46%, а именно:
За счет роста занятости в работе на 29%
За счет увеличения рабочего времени на 8%
и, следовательно, за счет интенсификации труда на 9%
Итого на 46%
Из вышеприведенных подробных подсчетов Е. Варга выводит следующее заключение: «Пред нами отчетливо раскрывается тайна «хозяйственного успеха» фашистского режима. Германский рабочий класс в настоящее время вынужден за ту же общую реальную заработную плату давать на 46% больше рабочих часов, и притом рабочих часов повышенной интенсивности; иначе говоря, степень эксплуатации германского рабочего класса, массы выжимаемой из него прибавочной стоимости повысилась, по меньшей мере, на 50%. Это и есть тот добавочный фонд, за счет которого совершается грандиозное вооружение и из которого проистекают повышенные барыши крупного капитала, несмотря на грандиозные военные затраты. Гитлеровское «хозяйственное чудо» создано было на эти 50% добавочного труда, бесплатно выжатого из германского рабочего класса («Хозяйство и хозяйственная политика в 3 и 4 кварталах 1936 года», особый номер «Rundschau», Базель, 5-й год изд., № 50, стр. 2033).
Колоссальное снижение жизненного уровня одновременно» с ростом напряжения труда нанесло тяжелый вред здоровью рабочих масс.
Разрушение народных сил достигло такой степени, что и военное министерство не могло пройти мимо этого явления. Оно опубликовало книгу д-ра Цигльмайера под заглавием «Вопрос сырья для германского народного питания» (Дрезден и Лейпциг, 1936). По данным этой книги, «одна четверть или одна треть» народа (т. е. 18—28 миллионов) «ежедневно» недоедает «20—30 грамм» белков вследствие «несостоятельности» (стр. 43) и увеличение цифр заболеваний и смертности доказывает, что количество недоедающих все еще находится в состоянии значительного прироста» (стр. 49). Не хватает преимущественно полноценного белкового питания, а именно: мяса, яиц, рыбы, молока, молочных продуктов. Это недоедание особенно злостно потому, что оно подрывает здоровье на многие годы вперед, ослабляет силу сопротивления против всех инфекционных болезней, снижает работоспособность людей и повышает утомляемость нервной системы.
9. Дальнейшей развитие внутренней политики. Установление фашистской диктатуры было результатом фашизации государственного аппарата с помощью фашистского массового движения. После передачи государственной власти в руки национал-социалистской партии фашизм фактически распоряжался относительно небольшой частью государственного аппарата. Поэтому национал-социалисты организовали удар против рабочего класса и начали этим централизацию всех средств насилия в руках фашистской диктатуры, поставив себе задачу осуществления монополии всех средств насилия и воздействия. Для этой цели они подожгли рейхстаг и изображали пожар рейхстага как сигнал к революционному восстанию пролетариата. Под этим предлогом была проведена волна кровавого террора, закончившаяся разгромом легальных классовых организаций пролетариата и вынужденным уходом его партии и всех организаций в подполье. В этих террористических действиях принимали участие все «массовые» фашистские организации. Лживая фашистская демагогия стремилась заразить мелкую буржуазию фанатическим неистовством своей травли против рабочего класса.
Непосредственно вслед за ударом против пролетариата фашистская диктатура принялась за роспуск и «унификацию» или разгром всех нефашистских организаций, опять таки с помощью массового фашистского движения. Все буржуазные партии «самораспустились» или были распущены, почти все мелкобуржуазные организации и объединения были поглощены массовыми национал-социалистскими организациями или же на руководящие посты были посажены национал-социалистские чиновники.
После волны «унификации» фашистская диктатура начала прибирать к рукам массовые фашистские организации. В этих массовых организациях, рекрутировавшихся, главным образом, из мелкой буржуазии, не прекращались попытки реализовать национал-социалистские «программные требования». Эти массы не желали понять, что фашистская демагогия служила только реализации фашистской диктатуры финансовой олигархии. Выше уже было описано, как одна из крупнейших фашистских массовых организаций — «национал-социалистский боевой союз за ремесленное среднее сословие», — была по этим причинам разгромлена фашистской диктатурой уже в июле 1933 г. Поздней осенью и зимой 1933 г. также и в деревне начало обостряться недовольство фашистской аграрной политикой, проводившейся в интересах крупного землевладения. Перелом в настроениях масс и попытки фашистской диктатуры вовлечь в процесс унификации также и церковные организации привели в зиму 1933—1934 г. к возникновению так называемой церковной оппозиции, оказавшей сопротивление этим попыткам унификации. Разочарование охватило также террористическую национал-социалистскую организацию штурмовых отрядов и даже самую партийную организацию.
Их члены ожидали от «победы национал-социалистского движения» непосредственного улучшения своего положения, каких-то мероприятий против «процентного рабства», т. е. против банков, универсальных магазинов, синдикатов и т. д., но больше всего они надеялись на улучшение продажных цен, на работу, повышение заработной платы и должностных окладов.
Вместо этого рост издержек производства и покупных цен оказался выше роста их выручки, процентные и арендные ставки давили на них сильнее, чем прежде, падали их обороты, «их» правительство увеличило налоги, а оклады и заработная плата еще более понизились; массовая безработица, отнюдь не исчезала. «Их» правительство запретило борьбу против универсальных магазинов, запретило агитацию против крупных банков, помогло крупным аграриям взвинтить цены и поддержало картели, синдикаты и тресты. В массах поднялась широкая волна оппозиционных настроений. Фашистская диктатура открыла весною бурную кампанию против «нытиков и паникеров», и тогда на смену демагогическим обещаниям пришли обвинения против тех, кто требовал реализации данных обещаний.
В рядах национал-социалистской партии и штурмовых отрядов мелкие буржуа особенно возмущались тем, что на многочисленных ответственных и хорошо оплачиваемых постах вдруг оказались дети или прислужники крупной буржуазии, тогда как они, «старые бойцы», были оттерты на задний план. Участники фашистского массового движения начинали чувствовать, что фашистская диктатура — не их диктатура, а диктатура крупного капитала, для которой они послужили только орудием. Но широкие массы национал-социалистов все еще верили в искренность и чистосердечность «программы», т. е. обещаний национал-социалистской партии. Эта «вера» цеплялась за то обстоятельство, что, кроме главных вождей национал-социалистской партии, в состав правительства входили еще и другие лица, известные как представители финансового капитала и «старых» партий крупной буржуазии, как, например, Шахт, имперский министр хозяйства Шмидт и др., и на них можно было возлагать ответственность за «отказ» или за «отсрочку» в проведении партийной «программы». Но сам Гитлер во многих официальных декларациях был принужден заявлять о единстве и единодушии правительства. Фашистская диктатура не могла, конечно, предоставить власть тем людям, которые могли бы использовать эту власть для того, чтобы добиться для «орудия» более или менее самостоятельной роли по отношению к истинному хозяину, финансовой олигархии. Поэтому рейхсвер не был подчинен старым руководителям штурмовых отрядов, поэтому Геринг построил специальные организации, именно поэтому в охранных отрядах организовалась особая гвардия телохранителей, состоящая из слепо послушных людей, а руководящие посты ее были замещены детьми и прислужниками крупной буржуазии, а также членами прежних партий крупного капитала.
Некоторые фашистские бандиты-гангстеры, чувствовавшие себя постоянно изолированными в правительстве от своих коллег, использовали настроение масс для осуществления своих планов. Они агитировали в пользу «второй революции», которая должна «освободить вождя» из рук его «дурных советников», чтобы реализовать требования «программы». Таким образом, они, пользуясь настроениями мелкой буржуазии, стремились добиться лично для себя лучших должностей и окладов. Главным очагом этой оппозиции были штурмовые отряды партии национал-социалистов, однако, ею были охвачены и все прочие массовые организация как городских, так и крестьянских средних слоев.
Финансовая олигархия не могла этого допустить. 30 июня 1934 г. Гитлер, Геринг и Геббельс ликвидировали оппозицию фашистских массовых организаций, внезапно расстреляв, перерезав или другими способами убив почти 1 500 человек. Заодно они убили и ряд буржуазных оппозиционеров, как, например, генерала Шлейхера, нескольких руководителей католиков, а также нескольких личных врагов или лиц, осведомленных об их прежних преступлениях. Например, были убиты несколько соучастников инсценированного Гитлером, Герингом и Геббельсом поджога рейхстага. Своего близкого друга, руководителя штурмовых отрядов Рема, Гитлер лично приказал убить выстрелом в спину.
Леденящий ужас, вызванный этой гигантской массовой бойней, был снова использован для завершения централизации всех инструментов насилия в руках фашистской диктатуры и для чистки фашистских массовых органи-заций от ненадежных элементов. Для «обоснования» бойни 30 июня фашисты снова пользовались демагогическими «аргументами». Так, например, приводились в объяснение половой разврат, о котором высшие вожди знали уже в течение многих лет, разбазаривание средств, равно как и «заговорщические сношения с одной иностранной державой». Вся бойня была представлена в виде «очистительной операции», которая, таким образом, была предпринята одной частью фашистских гангстеров и бандитов над другой.
Геринг в речи к прокурорам о событиях 30 июня разъяснил «правовую сторону» этого массового убийства таким образом, что в Германии, дескать, есть и может быть только один вид правосознания, а именно «правосознание вождя», и что не должны иметь место такие положения, когда какая-либо отдельная личность «стала бы вследствие занимаемой должности или положения источником мучений для населения!».
В период с осени 1934 г. по осень 1936 г. снова и снова нарастало оппозиционное движение среди фашистских массовых организаций, все более перестраивавшихся в государственные организации принуждения фашистской диктатуры. Бюрократический аппарат этих организаций колоссально разбух. Появилась иерархия вождей, находящихся в полной зависимости от фашистской диктатуры. Чиновники этих организаций, подпадавшие под влияние членской массы, изгонялись с помощью системы террористических и контрольных аппаратов; они были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря и во многих случаях — даже убиты. Подготовка к войне, а также спекуляция на внешнеполитических лозунгах этих лет временно усилили влияние социальной и национальной демагогии. Однако, ухудшившееся положение широких масс пролетариата и всех трудящихся, а также недостаток одежды, продовольственных товаров и жилищ, как результат фашистской политики, при одновременном гигантском росте прибылей финансовой олигархии разоблачали все больше финансово-капиталистический характер всей диктатуры. Все «кампании» фашизма против «Стального шлема и реакции», против католической церкви, против евреев уже не в силах были превратить массы в воодушевленные орудия фашистской диктатуры.
Организованное вместо распущенного «боевого союза за ремесленное среднее сословие» национал-социалистское объединение торговцев и промышленников в свою очередь пришлось ликвидировать. Штурмовые отряды все более оттеснялись охранными отрядами. Организация имперских производителей продовольственных товаров превратилась в принудительную государственную организацию, не став массовой организацией крестьянства. В среде пролетариата фашизму не удавалось найти себе опору. Германский рабочий фронт, «этот суррогат» разгромленных профсоюзов, оказался политическим банкротом. «Рабочий фронт» так и остался инструментом чиновников фашистской диктатуры, с помощью которого проводились демагогические маневры против рабочего класса, но не дал возможности вовлечь рабочих в орбиту фашистской диктатуры.
Вместо системы «фабрично-заводских советов», которые уже Веймарская республика «реформировала» в стиле, вполне безвредном для предпринимателей, фашистская диктатура ввела систему «советов доверия». Хотя национал-социалисты совместно с предпринимателями выставляли кандидатуры в советы доверия, все же рабочим было предоставлено право голосования. В 1935 г. фашизм убедился в своей неудаче проникнуть в среду пролетариата путем этого голосования, несмотря на то, что предприниматели ввели в качестве рабочих многочисленных «старых борцов» и бывших штурмовиков. В 1936 и 1937 гг. новые выборы были поэтому «отсрочены».
Нелегально борющаяся Германская коммунистическая партия пыталась в это время восстановить свободные профессиональные союзы и использовать их как нелегальный инструмент классовой борьбы.
Накопившееся разочарование, недовольство и ненависть были причиной роста оппозиционных настроений в среде национал-социалистских организаций. Особенно сильны они были в массовых организациях принуждения. Однако, нелегальная борьба антифашистских организаций шла в стороне от этих оппозиционных течений.
Борьба Германской коммунистической партии за антифашистское единство действий пролетариата и за собирание всех антифашистских сил в рядах народного фронта была парализована сектантскими ошибками. С помощью Коминтерна Германской коммунистической партии удалось исправить эти ошибки и отбросить сектантов. В соответствии с развитой Г. Димитровым на VII конгрессе основной стратегической и тактической линией, коммунистическая партия Германии взяла на своей Брюссельской конференции 1935 г. правильный курс. Ее серьезная и правильно ведущаяся борьба за единый фронт подорвала силы правых руководителей социал-демократии и их саботаж единства действий. Борьба за народный фронт на почве демократической республики для сокрушения фашистской диктатуры все более и более сплачивала антифашистские силы мелкой буржуазии, интеллигенции и заинтересованных в сохранении мира буржуазных кругов.
Несмотря на то, что антифашистская борьба должна была преодолеть колоссальные трудности под ужасным террором самого централизованного и организованного государственного аппарата, каким еще никогда не располагала никакая буржуазия, осенью 1936 г. уже сказались первые успехи. Они обнаружились в первую очередь в следующих фактах.
Предпринятый антифашистскими организациями большей частью под лозунгами единого фронта сбор средств в пользу народного фронта Испании и агитация против преступной политики правительства, нападающего на испанский народ, нашли широкий резонанс в массах и даже в рядах самой национал-социалистской партии. Среди арестованных за эту деятельность оказалось много национал-социалистов и среди них даже и некоторые чиновники. Точно также учащаются случаи, когда в борьбе за повышение заработной платы и улучшение условий для рабочих на предприятиях отдельные члены национал-социалистских организаций оказываются на стороне борющихся рабочих. В Гинденбурге (Верхняя Силезия) был даже расформирован целый штурмовой отряд, взбунтовавшийся в связи с мероприятиями национал-социалистского руководства, направленными «против радикализма рабочего фронта». Объединения ремесленников под некоторыми лозунгами народного фронта начали зимой 1937 г. борьбу против «унификации» и за свои демократические права и свободы. Оппозиция церкви значительно обострилась и приобрела политический характер. Во время представления классических пьес публика демонстративно выражала свое одобрение во всех тех местах, где произносились свободолюбивые речи.
В этих, как и в других фактах обнаруживается нарастание сил единого и народного фронта против войны и фашизма. Далее выясняется, что эти силы уже более изолированы от массовых национал-социалистских организаций, почему террор может пользоваться только услугами государственных органов насилия. Еще далее выясняется, что антифашистская борьба за целый ряд требований начинает пользоваться не только сочувствием, но и помощью членов и низовых чиновников национал-социалистических организаций. Оппозиционные части массовых организаций все более входят в контакт с антифашистской борьбой, включающейся в эти оппозиции и начинающей собирать и организовывать их силы.
Таким образом, уже в самом начале осуществления лозунгов VII конгресса Коминтерна началось, по меньшей мере, расширение противоречий между фашистской диктатурой и ее массовой базой.
Фашистская диктатура ответила новым усилением террора. Весной 1937 г. тюрьмы и концентрационные лагеря снова заполнились, и многие безымянные герои германского рабочего класса поплатились жизнью.
10. Внешняя политика германской буржуазии. В начале цикла совершенно провалился авантюристический курс на борьбу против версальской дани, взятый буржуазией при правительстве Куно, курс на агрессивную приостановку платежей (см. XLVII, 248/49). Борьба за завоевание империалистической самостоятельности была поставлена на новую основу. Первая трещина в системе версальского блока проявилась в двусмысленном поведении Англии перед Рурской авантюрой. Германская буржуазия перешла к «политике выполнения» версальского договора и использовала социал-демократию и партии Веймарской коалиции для того, чтобы по мере возможности сложить с себя ответственность перед массами. Цель состояла в том, чтобы, создавая экономические предпосылки для реконструкции всех империалистических сил, доказать внутреннюю невозможность бремени версальской дани путем ее выполнения и вместе с тем выйти из внешнеполитической изоляции и преодолеть анти-шовинистическую установку масс. В военном отношении буржуазия перешла от нелегального черного рейхсвера к полулегальному построению рейхсвера как в совершенстве вооруженной кадровой армии. Нелегальные и полулегальные боевые союзы были реорганизованы в массовые организации военных союзов. Демагогическая борьба против версальских предписаний была использована для подъема шовинистической волны. После Локарнской конференции Германия вступила в Лигу наций, получила постоянное место в Совете и все растущую поддержку Англии. После вступления в Лигу наций (10/ІХ 1926 г.) прекратила свою деятельность интернациональная контрольная комиссия, которая следила за выполнением условий разоружения Германии по версальскому миру. Теперь контроль ограничивался наблюдением за выполнением платежных обязательств Германии по плану Дауэса, находившихся в ведении центрального агента по репарациям и его уполномоченных. Согласно плану Дауэса, уплате подлежало около 2 млрд. золотых марок наличными и поставками натурой. После подписания пакта Келлога (август 1928 г.) начались переговоры о пересмотре плана Дауэса, приведшие к заключению плана Юнга, который был подписан экспертами 7/VІ 1929 г. Он предусматривал 59 годичных платежей, возраставших С 1 700 млн. в 1930—1931 г. до 2 400 млн. в 1965—1966 г. и затем снова понижавшихся до 1 600 млн. к 1988 г. В политической области принятие его привело к очищению войсками Антанты оккупированных областей в Рейнской области (30/VI 1930 г.). План Юнга содержал также условие, согласно которому поставки натурой в течение 10 лет должны быть ликвидированы. План Юнга принес лишь, несущественное облегчение по сравнению с планом Дауэса. Это позволило фашистам сильнее использовать националистические настроения в массах.
Обострение экономического кризиса ускорило распад системы версальского блока, и одновременно с этим, началось расстройство международных кредитных отношений. Начал иссякать приток иностранных займов, делавший возможным трансфер репарационных платежей. В конце 1930 г., и начале 1931 г. под влиянием неопределенности внутренней политической жизни усилилось бегство германского капитала и изъятие иностранных денег из Германии. Во время кредитного кризиса в 1931 г. кредиторы предоставили мораторий по платежу долгов (гуверовский год) и дали Рейхсбанку редисконтный кредит в 400 млн. золотом. Позднее, в 1932 г., отчасти вследствие распадения версальского блока и начавшейся перегруппировки империалистических сил, мораторий был продлен на неопределенное время, так что с возобновлением платежей уже не приходилось более считаться.
С 1924 по 1930 гг. германская буржуазия получила около 25 млрд. иностранных кредитов, из которых она выиграла от 7 до 9 млрд. путем валютных обесценений и около 10 млрд. удержала в стране путем обусловленных или просто декретированных запрещений переводов валюты за границу.
Величину сумм, фактически возвращенных буржуазии конкурирующих стран, невозможно точно установить. Она, наверное, была велика, но не воспрепятствовала германской буржуазии на основе усиленного ограбления рабочих масс конкурировать в отношении централизации своего промышленного аппарата, усиления интенсификации труда, финансово-капиталистической организации и т. д. и т. п.
В начале цикла, т. е. в 1923-1924 гг., началась временная международная стабилизация послевоенного капитализма. Конкретные внешнеполитические основы этой колеблющейся, относительной и быстро распадающейся стабилизации тов. Сталин охарактеризовал следующим образом («К итогам работ XIV конференции РКП(б)»):
1) «В чем выразилась конкретно стабилизация капитализма? Во-первых, в том, что Америке, Англии и Франции удалось сговориться временно о способах и размерах ограбления Германии».
2) «Во-вторых, стабилизация капитализма выразилась в том, что английскому, американскому и японскому капиталу удалось временно сговориться насчет установления сферы влияния в Китае, в этом обширнейшем рынке международного капитала, насчет способов его ограбления».
3) «В-третьих, стабилизация капитализма выразилась в том, что империалистическим группам передовых стран удалось временно сговориться насчет взаимного невмешательства в дело ограбления и угнетения «своих» колоний» (И. Сталин, «Вопросы ленинизма», изд. 4-е, стр. 145—146).
Вместе с тем тов. Сталин предсказал, что неравномерность капиталистического развития должна очень быстро расшатать все эти соглашения. Историческое развитие давно уже подтвердило правильность этого предсказания.
Внутриполитической основой относительной стабилизации германского капитала было поражение пролетариата, разъединение классовых сил пролетариата благодаря социал-демократической политике союза с буржуазией. Внешнеполитической основой была политика временного и мнимо-лояльного выполнения версальского договора. Происходивший на основе этой политики приток в Германию иностранных капиталов из Америки, Англии и Голландии, а также льготы во внешней торговле облегчили германскому капитализму быструю и далеко идущую рационализацию его индустриального производственного аппарата, восстановление и упрочение его хозяйственных позиций. Противоречие между экономическою сипло германского послевоенного капитализма и его внешнеполитическою мощностью усилилось, и вместе с тем усилился распад временных международных соглашений. Чем больше шел распад версальской системы блоков, тем решительнее германская внешняя политика переходила от политики соглашений к политике вымогательств.
Достигнув при правительстве Брюнинга (1931) частичной, а при правительстве Папена (1932) окончательной отмены репарационных платежей, германская внешняя политика довольно быстро развязала себе руки. Германия при фашистской диктатуре вышла из Лиги наций (осень 1933 г.); после саарского плебисцита и возвращения Саара Германии взорвала (1935) постановления версальского договора о разоружении (возобновление всеобщей воинской повинности). В 1936 г. Германия ввела войска в Рейнскую область, нарушив Локарнское соглашение. Одновременно она сбросила маску, бешено принялась за открытое вооружение и перешла к политике открытой агрессии и открытого союза с наиболее опасными империалистическими агрессорами — Японией и Италией. Уже через несколько месяцев после возобновления всеобщей воинской повинности, введенной вопреки версальскому договору, главный гарант версальской системы — Англия — выразила свое попустительство срыву этой системы, заключив англо-германское военно-морское соглашение (июнь 1935 г.).
Из трех основных столпов версальской системы (репарационные платежи, разоружение, обеспечение территориальных установлений) два первых разрушены. Япония приступила к разбойничьему переделу мира в Китае, Италия — в Абиссинии, Германия и Италия совместно набросились на испанский народ, героически борющийся против фашистских мятежников и итало-германской интервенции. Япония и Италия стали активными союзниками германского фашизма, помогая последнему развязывать силы войны.
Вследствие отчаянного положения, до которого германская финансовая олигархия довела германский народ, германский послевоенный империализм в условиях фашистской своей диктатуры сделался самой безграничной, опасной, кровожадной и коварной угрозой миру всего мира. Временное преодоление внутренних своих затруднений он мечтает обрести в авантюристической хищнической политике и пытается опереться при этом на противоречия интересов крупных империалистических держав-конкурентов.
Для осуществления своей агрессивной политики фашистская диктатура использует в других государствах их самые реакционные силы. С их более или менее активной помощью она создает себе опорные пункты для проведения своего влияния на политику этих государств. Она стремится в своих внешнеполитических целях заострять внутренне-политический страх перед пролетарской революцией. Поэтому ее внешняя политика проводится под знаменем «крестового похода против большевизма». Отчасти этот лозунг соответствует чаяниям фашизма, поскольку последний является самым неистовым врагом рабочего класса и вообще трудящихся масс. С другой стороны, это знамя - прямой обман, которым фашизм маскирует свои агрессивные грабительские намерения в отношении других капиталистических государств.
Фашизм именно для того все более идентифицирует демократию с большевизмом, чтобы ослабить и побороть мировое движение народного фронта, мобилизующее во всех странах все демократические силы на борьбу с фашизмом. На заседании партейтага национал-социалистов в 1936 г., посвященном вопросам «культуры», Гитлер утверждал, что демократия является духовной предпосылкой для создания анархии, более того — она есть основа всякой анархии, т. к. она с силой неизбежности ведет в своих последних эксцессах к приходу анархии.
Германский фашизм уже организовал восстание бандита Франко против испанского народа. Смысл приравнения народного фронта к большевизму, смысл борьбы против всякой демократии, т. е. за подчинение всех народов фашистской диктатуре финансовой олигархии, расшифровал Г. Димитров («Правда», 7/ХІ 1936), «Нельзя создавать себе иллюзию, что предпринятая фашизмом война против испанского народа будет последней».
Фашизм готовит удар против демократии Франции, Бельгии, Чехословакии, против демократии Англии, Скандинавских и других стран. Везде фашистские реакционеры лихорадочно работают изнутри и извне над тем, чтобы подготовить, организовать и в удобный момент провести фашистские мятежи и перевороты. Фашизм ищет сторонников в Польше, Румынии, Югославии, Венгрии и других странах. Польша стала подголоском внешней политики германского фашизма. Для того, чтобы подготовить новую империалистическую войну, чтобы захватить чужие территории, подчинить себе чужие народы и организовать «крестовый поход» против Советского Союза, фашизм настойчиво стремится разгромить рабочее движение, уничтожить европейскую демократию.
Классовые интересы понуждают фашистских эксплуататоров, как представителей крупного капитала, крупной промышленности, крупных банков, крупных земельных собственников, вести провокационную борьбу против Советского Союза, страны пролетарской диктатуры, страны, преодолевшей всякую эксплуатацию. Как представительница наиболее реакционных, наиболее шовинистических и империалистических элементов финансового капитала, фашистская диктатура является злейшим врагом мирной политики Советского Союза, сильнейшего оплота всех подавленных и слабых народов. Фашистская диктатура опутывает весь мир сетью шпионов и диверсантов, и эту коварную борьбу она особенно обращает против Советского Союза, где она опирается на последние остатки разбитого классового врага, на презренных троцкистско-зиновьевско-бухаринских сообщников фашизма. Германский фашизм в своих военных посягательствах угрожает всем малым и слабым народам Европы, ограбив которые он рассчитывает набраться сил, и с их помощью ему хочется открыть себе двери на запад и на восток с целью покорения мира. Борьба за мир всего мира сливается с борьбой против фашизма.
11. Фашистская идеология. «Шовинизм и подготовка войны, как основные элементы внешней политики, обуздание рабочего класса и террор в области внутренней политики, как необходимое средство для укрепления тыла будущих военных фронтов, — вот что особенно занимает теперь современных империалистских политиков.
Не удивительно, что фашизм стал теперь наиболее модным товаром среди воинствующих буржуазных политиков. Я говорю не только о фашизме вообще, но прежде всего о фашизме германского типа, который неправильно называется национал-социализмом, ибо при самом тщательном рассмотрении невозможно обнаружить в нем даже атома социализма» (И. Сталин, «Вопросы Ленинизма», 1934, 10-ое изд., стр. 545).
Национал-социалисты с самого начала прибегли к самой беззастенчивой, до последних глубин изолгавшейся демагогии, чтобы с ее помощью прикрыть господство политики финансового капитала. Поэтому националистическая и социальная демагогия, а также жестокий террор становятся основными опорами фашистской идеологии. Она — не что иное, как система обмана, лжи и развращения масс. Так, фашистская идеология с самого начала прикрывала политический характер фашизма антикапиталистическими лозунгами против трестов и синдикатов, против «процентного рабства», против больших универсальных магазинов, против крупного землевладения, против «международного финансового капитала» и т. д. И в то же время эта идеология была вынуждена выхолостить из этих лозунгов все проблески здравого смысла и превратить их в пустопорожние, ничего не говорящие фразы. Террор является существенным дополнением к этой систематизации обмана и развращения, поскольку он насильственным способом препятствует их разоблачению. Эта демагогия применяется к самым жгучим потребностям и нуждам всех классов и прослоек, ко всем предрассудкам, созданным капиталистической системой воспитания масс, созданным всеми капиталистическими традициями и даже реформистскими извращениями марксизма. И в то же время эта демагогия спекулирует на лучших чувствах масс, на их представлениях о справедливости и даже на их революционных традициях. Поэтому фашисты рядились в тогу мнимых социалистов и мнимых революционеров. Они выступали с прокламированием своих намерений поднять «национальную революцию» как против буржуазии, так и против пролетариата, для того, чтобы склонить средние слои к помощи в разгроме рабочего класса в интересах финансовой олигархии и ее фашистской диктатуры.
Занять показную антибуржуазную позицию национал-социалистам было тем легче, что борьба за осуществление неограниченной политической монополии финансовой олигархии проявлялась также в форме борьбы между различными фракциями и группировками самой буржуазии и ее партий и организаций, оказывавших отчасти мнимое, отчасти и действительное, но безрезультатное, сопротивление концентрации всех орудий господства в руках фашистской диктатуры.
Обман средних слоев и особенно трудящихся масс среди них облегчался также дискредитированием марксизма со стороны социал-демократии, выдававшей свою антимарксистскую политику за марксистскую и предававшей интересы пролетариата и трудящихся масс под марксистским флагом. Под лозунгом «долой Версальскую диктовку» фашизм приспособлялся к оскорбленному национальному чувству масс и на этой основе развил свою шовинистическую травлю, которая должна была превратить массы в послушное орудие хищнических финансово-политических агрессоров.
В качестве фундамента для своей демагогической идеологии фашизм развил свою шовинистическую псевдонаучную расовую теорию. Обманным способом она превращает «неоднородность рас в их «неравноценность» и использует насквозь лживый антисемитизм для отравления психологии масс, особенно молодежи. Согласно этому «учению», наиболее ценным человеческим типом являются «арийцы», а среди них — «германо-нордическая» раса, имеющая призвание и обязательство господствовать над всеми прочими расами, подавлять и грабить их; все это относится также и к живущим среди германского народа не «нордическим-арийским расовым элементам». Шовинистическая расовая травля самым тесным образом связана с лживой травлей против пролетарского интернационализма и против революционного рабочего класса.
Люмпен-пролетарии и бандиты-гангстеры, обломки буржуазных и мелкобуржуазных формаций, заполнившие фашистские террористические организации и занявшие средние и низшие «руководящие посты», были объявлены самой ценной расовой составной частью германского народа. В итоге сутенеры и преступники по делам против нравственности, шпики, воры и хулиганы в массовом масштабе заняли, если и не руководящие, то, во всяком случае, хорошо оплачиваемые должности в аппаратах принуждения, пропаганды и шпионажа фашистской диктатуры. Эксплуатируемый пролетариат принадлежат к «восточным людям низшей категории», когда он сопротивляется против эксплуатации, в то время как эксплуататоров, разумеется, относят к арийским «людям-господам». «Предводитель» имперских крестьян Дарре «аргументирует» в своей книге «Новое дворянство из крови и земли» с помощью «расового учения» даже против такого социального законодательства, которое «обеспечивает человеку низшей категории возможность существования за счет более ценных элементов».
Попытка растворить реальную практику классовых противоречий в надуманных расовых противоречиях увенчивается фикцией «народной общины», в которой должны быть, якобы, упразднены все классы. В предприятиях «народная община» превращается в «производительную общину», в которой предприниматель является «вождем», а эксплуатируемые им рабочие должны изображать «дружину», как гласит закон. О сохранении «верности», которую обязана соблюдать эксплуатируемая «дружина» по отношению к своему вождю-эксплуататору, заботится террор фашистской диктатуры.
Во внешней политике «расовое учение» развилось в чистейшей воды разбойничью империалистическую мораль. «Наиболее ценные элементы германской расы» должны, оказывается, подчинять и эксплуатировать не только свои собственные трудовые массы, «людей низшей категории», но и те же слои из других наций. Они не должны считаться с правом на существование других наций. Они обязаны подчинить себе более слабых. Почему? Потому что «человеческая культура и цивилизация на земном шаре неразрывно связаны с существованием арийца»— гласит это учение одержимых манией величия преступников. Расовая теория «логически» отвергает германизацию завоеванных стран. Люди, на ней живущие, должны быть истреблены или, по крайней мере, изгнаны из своей страны. На их местах должны быть организованы «расово-чистые» поселения, для чего Гитлер предусматривает особые переселенческие комиссии, разрешающие организацию поселения на основании специально аттестованного фашистского образа мысли. Здесь совершенно очевиден весь смысл «отвлечения» от действительно классового врага. А вместе с этим очевидно и основное ядро фашистской идеологии.
Поскольку демагогия и конструирование многочисленных фикций определяют основное содержание этой идеологии, постольку она не терпит ничего рационального, никакого разумного мышления. Она отвергает разум как «еврейский рационализм» и стремится поставить на его место вызванные чувством восприятия.
В противовес интеллекту, который (поскольку он разоблачает демагогию) изображается буквально как разлагающая и вредная функция человеческого духа, фашистская идеология проповедует все преимущества «веры», которая из «чувства» или «воззрения» возводится на высоту идеала. Слепая «вера», враг всякого знания и познания, становится идеалом, и она должна быть вознесена вместе с старым, традиционным слепым послушанием прусской армии до степени безоговорочной дисциплины по отношению к выше поставленному вождю. На Нюрнбергском съезде национал-социалистской партии Гитлер гневно и угрожающе возглашал: «Горе тому, кто не верит! Он ни на что не пригоден!» Борьба против критически анализирующей силы интеллекта, против стремления к знанию проводится неуклонно во всей фашистской системе воспитания: в школе, прессе, радио, науке и искусстве. Презрительное отношение и «обесценение» интеллекта популяризируется в тысячах различных форм.
Вера, как основа слепого послушания, становится средством для «милитаризации духа». Теоретически борьба против разума является фундаментом для организации повиновения вышестоящему вождю, но практически это повиновение достигается грубым насилием, т. е. террором. «Идеология» в целом служит для завуалирования смысла и цели террористического насилия. На место заинтересованности финансового капитала она подставляет «миссию» расы и нации, причем на место национальных интересов путем фальсификации подставляются националистические, шовинистические, реакционные и империалистические интересы финансовой олигархии.
С неслыханной жестокостью фашистская диктатура вымогала у научных работников, учителей, художников и всей прочей интеллигенции признания фашистских учений. Всякое сопротивление подавлялось смертью, пытками, тюрьмою и изгнанием за пределы страны. До 1936 г. из германских университетов и исследовательских институтов изгнано 1 600 ученых, причем в это число входят только те, которых удалось установить английскому обществу защиты науки.
В области физики официальные представители гитлеровского правительства ведут неистовую кампанию против теоретической физики, которую они называют «еврейской физикой» и целью которой объявляют «свести науку на степень чистого эмпиризма».
В области медицины была проведена ужасающая кампания против современной серотерапии. Утверждая, что чужеродный белок отравляет расу, фашисты обвиняли всемирно известных серотерапевтов в том, что их метод лечения преследует цель зачумления германской расы по указаниям всемирного «еврейского руководства». Один из областных руководителей Штрейхер. провел борьбу вообще против всякой серотерапии. При наличии такой травли врачи уже не могли решиться на применение серотерапии, ибо им угрожало заключение в концентрационном лагере и пытки за «зачумление» народа. Количество дифтеритных заболеваний возросло с 64 000 в 1932 г. до 150 000 в 1936 г. Расовое безумие привело к огромным жертвам человеческими жизнями.
Школа, университеты, пресса, радио, кино, коротко говоря — все орудия влияния на массы монополизированы фашистской диктатурой для отравления масс шовинистическими науськиваниями. Отравление детей фашистским школьным преподаванием достигает чудовищных размеров. Родителей, оказывающих противодействие такого рода воспитанию, ждет заключение в концентрационный лагерь и лишение родительских прав.
Единственное легальное средство воздействия, еще не полностью монополизированное фашистской диктатурой — это церковные кафедры. Отчаянное озлобление и глубокая ненависть к фашистским угнетателям, охватившая и трудящихся, еще связанных с церковью, поставила церковные организации перед дилеммой полной изоляции от масс в случае подчинения диктатуре или же борьбы за свою относительную самостоятельность. До настоящего времени фашистскому террору, бросившему в тюрьмы и концентрационные лагери тысячи священников и убившему многих из них, не удалось сломить сопротивления церковных организаций, ибо это сопротивление поддерживается антифашистскими силами. Трудящиеся массы, в том числе и принадлежащие к церковным организациям, в больших количествах включаются либо в единый фронт (рабочие из христианских профессиональных союзов), либо в народный фронт, поскольку они принадлежат к средним слоям. Противоречия в среде самой буржуазии все более обостряются, так как и среди капиталистов все растут прослойки, пугающиеся авантюристской политики фашистов, которая ведет страну и народ к катастрофе. Все это приводит к тому, что борьба церкви находит поддержку и среди отдельных буржуазных элементов.
Решающей силой, борющейся против идеологического разложения, против фашистского варварства и против военной горячки, является нелегальная коммунистическая партия, собирающая вокруг себя все более широкие массы своей героической и жертвенной борьбой за политику единого фронта и народного фронта, против политики войны и фашизма.
12. Затруднения народного хозяйства Германии. Влияние политики вооружения на производство внешне выразилось в росте промышленной продукции. Он составил по официальным индексам:
Продукция промышленности (1928 г. = 100)
Превышение производственного уровня на 8% по сравнению с прошлым циклом произошло, следовательно, благодаря повышению производства средств производства на 13% при одновременном падении производства средств потребления на 4%.
По отношению к производству средств потребления, кроме того, надо принять во внимание следующее:
1. Со времени фашистской диктатуры и из этого производства очень значительная часть пошла на снабжение армии и полиции, численность которых увеличилась по сравнению с прошлым циклом больше чем в десять раз и для которых были заготовлены грандиозные запасы обмундирования, обуви и продовольствия.
2. Вследствие запрещения заграничного ввоза, местное производство средств потребления во время фашистской диктатуры должно было в большей мере обеспечивать население снабжением, чем прежде.
3. Все цифры, до 1935 г. относятся к территории Германии без Саара, с 1935 г. — с Сааром. Численность народонаселения составляла в 1929 г. около 63,9 млн., в 1932 г. около 64,9 млн., в 1936 г. около 67,3 млн. Таким образом, 1936 г. превышает на 3,4 млн., или приблизительно на 5%. народонаселение в 1929 г. Повышение производства средств потребления на 5% по отношению к 1929 г. соответствовало бы, таким образом, только естественному приросту.
В группе средств производства фашистское военное хозяйничанье привело к решительным изменениям. Значительная часть его состоит из товаров, которые исключены из потребления как средства производства в силу самого их характера, как, например, оружие, крепостные сооружения и т. п.
Военное хозяйничанье фашистской диктатуры привело к использованию «сверхмощностей» монополистической промышленности. Этим привлекались к переработке огромные массы сырья, которые при этом перерабатывались так, что они не могли быть обменены на новое сырье, так как шли на непроизводительные цели.
Но германский капитализм должен импортировать от 60 до 70% важнейшего сырья. Этот импорт он может оплатить только при помощи экспорта готовых изделий. При этом он натолкнулся на барьеры, которые всеобщий кризис капитализма ставит международной торговле, и одновременно столкнулся с противодействием своих международных конкурентов, противодействием вызванным политикой вооружений. Для экспорта военного вооружения существуют определенные границы. Экспорт же «гражданских» промышленных готовых изделий означает экспорт импортированного сырья в переработанном виде. Но расходы производства значительно повысились во время военного хозяйничанья, несмотря на небывалое снижение заработной платы вследствие повышения цен на сырье. Принудительный курс валюты и подрыв иностранного кредита в результате ограничения ввоза и расчетов препятствовали вместе с тем германским капиталистам покупать сырье там, где оно было самым дешевым. Они должны были покупать сырье тогда и там, где вследствие экспорта или по договору у них было достаточное количество иностранной валюты.
Кроме того, повысились внутренние издержки. С 1935 г. повысились также издержки производства из-за уменьшения скорости обращения капитала, испытывающего недостаток в сырье. Все это способствовало снижению доли германского экспорта в производстве.
Чтобы обеспечить потребности военного хозяйства, все более и более значительная часть ввозимого сырья резервировалась за военной промышленностью. Особенно сильно ограничивался ввоз продовольствия, далее — ввоз промышленных готовых изделий, поскольку они не служат вооружению, и ввоз сырья и полуфабрикатов для производства средств потребления. Приблизительную картину дает следующая таблица:
Цифры указывают на непосредственную связь между падением экспорта и затруднениями в снабжении сырьем. Фашистское военное хозяйничанье удерживало в стране несоразмерно большую часть импортного сырья, больше, чем когда бы то ни было ранее, за исключением, может быть, лишь периода мировой войны. Но для экспорта не открывается никаких перспектив, которые могли бы решительно изменить положение германского капитализма. Хотя международная торговля опять увеличивается с улучшением международной конъюнктуры, но нет оснований «полагать, что она опять достигнет уровня предшествовавшего цикла. Мировая торговля составляла в % к 1929 г. в первом квартале каждого года:
*) Количественное выражение вычислено по состоянию цен в 1929 г.
Участие Германии в мировой торговле в эти годы беспрерывно падало. С улучшением конъюнктуры германский капитализм теряет даже известные выгоды, которые он мог бы извлечь из повышенного предложения со стороны заокеанских и европейских аграрных стран.
Вздорожание внутренних издержек производства в Германии между тем идет вперед, цены безостановочно растут, несмотря на все запрещения; кроме того, замедляется оборот капитала из-за затруднений в доставке сырья и из-за недостатка в квалифицированных рабочих; т. образом увеличиваются общие издержки. Строительство предприятий для добычи отечественного сырья имеет целью усилить снабжение сырьем до тех пор, пока кризис приведет международные цены к падению.
Эти предприятия, в которые должно быть вложено от 6 до 8 млрд. налоговых средств, ведут к дальнейшему снижению жизненного уровня масс. «Deutsche Volkswir», — журнал близкий к Шахту, говорит совершенно открыто о том, что «второй четырехлетний план» (так гласит официальное название этого плана строительства сырьевой промышленности) — требует, после того, как большая часть запасов сырья истрачена, «принесения себе в жертву жизненного уровня» (в № от 24.ХII 1936 г.). Чтобы дать картину положения масс, к которому привело фашистское военное хозяйничанье, приводим доклад английского (буржуазного) экономиста, который посетил Германии в конце 1936 г. Он писал в газете «Financial News» (22.XII 1936 г.): «Страна находится в состоянии такой материальной нужды, какой она никогда не испытывала после самых тяжелых лет 1917—1919 гг. Военное положение господствует в мирное время... Знаменитое заверение генерала Геринга, что народ не может иметь одновременно пушки и масло, очень быстро превратилось в истину для гораздо большего числа продовольственных продуктов. К недостатку в масле, сале, мясе, свинине прибавился еще недостаток в самом главном продукте питания — хлебе. Шесть месяцев тому назад потребителя ободряли тем, что уменьшение потребления мяса, жиров и масла будет происходить за счет повышенного потребления хлеба. Теперь же от него требуют перейти с хлеба на капусту и репу. Воспоминания о военном времени, таким образом, опять легко пробуждаются, и, чтобы сделать параллель еще более реальной, после 18-летнего перерыва, с начала нового года введены опять продовольственные пайки. Но ухудшается не только продовольственное положение. Предложение средств потребления вообще быстро уменьшается. Официальный список товаров, которых нельзя было производить из определенных видов сырья, как медь, олово, свинец, каучук, хлопок, шерсть и т. д., делается все длинней и длинней. Соответственно этому тем больше ухудшается качество многих промышленных товаров, прежде всего текстильных и каучуковых, чем больше естественное сырье заменяется суррогатами».
Неимоверное расстройство хозяйства всей страны, произведенное военной политикой фашистской диктатуры в предкризисной фазе цикла, предвещает катастрофу его в предстоящем кризисе. Фашистская диктатура ищет «выхода» в развязывании войны, и собирающиеся в стране силы единого антифашистского и народного фронта ведут героическую борьбу против фашистской диктатуры, а вместе с тем — и борьбу против войны, потому что «сохранение мира - смертельная опасность для фашизма» (Г. Димитров).
Июль 1937 г.
| Номер тома | 55 |
| Номер (-а) страницы | 324 |