Фет (Шеншин), Афанасий Афанасиевич

Фет (Шеншин), Афанасий Афанасиевич, когда-то любимый поэт величайшего художника гр. Л. Н. Толстого, гениальный, по мнению философа Вл. Соловьева, «единственный», по мнению критика Н. Страхова, этот «русский миннезингер» только через 30 лет после смерти (21 ноября 1892 г.) занял подобающее место в истории русской поэзии наряду с Тютчевым. Только теперь сбылось пророчество поэта-гражданина Жемчужникова о том, что «искупят прозу Шеншина стихи пленительные Фета». Биографию см. XI, 733.

Фет — предшественник наших поэтов символистов, любивших находить «очертания снов», расплывающихся образов «в красоте музыкальности, как в недвижной зеркальности». За два года до его смерти вышла І-ая книга стихотворений К. Бальмонта, затем появляются переводы из Шелли, Эдгара По того же автора, и сборники «русских символистов» с переводами из Малларме, Рембо, Верлена. Но еще в 1844 г. у Фета в его стихотворении «Как мошки с зарею крылатые звуки толпятся» вырываются незабываемые строки: «О если-б без слова сказаться душой было можно»; а в 1847 г. он же намечает как бы формулу: «Что не выскажешь словами, звуком на душу навей». Стихи Фета, «трепетные от счастья и муки», «дрожащие напевы», переносят нас в мир настроения, «где слово немеет, где царствуют звуки, где слышишь не песню, а душу певца». Задолго до появления «русских символистов» Фет ввел музыкальный стиль в русскую поэзию. Он выработал свои приемы до возникновения французской школы, сменившей Гюго, Готье и Леконт де Лилля и оказавшей огромное влияние на Валерия Брюсова, Андрея Белого и др.

Как живописный стиль романтиков пришел на смену строгому архитектурному стилю классиков, так музыкальный стиль символистов сменил живопись и пластику В. Гюго. В «Дневнике бр. Гонкуров» авторы его признаются поэту Готье в своей «музыкальной глухоте», они любят «разве только военную музыку». Сам Готье тоже «предпочитает музыке молчание, едва различает хорошую музыку от плохой» и добавляет: «Но мне лично все равно и, ведь, любопытно, что все писатели наши таковы». Музыкальный стиль во Франции совпал с увлечением Вагнером. Правда, символисты точно ослепли, зато у глухих отверзлись уши, мир красоты, линий и форм заменил мир «звуков сладких». Теоретик символистов, Стеф. Малларме, каждое воскресенье присутствовал в Париже на концертах Ламуро и что-то заносил в свою записную книжку под аккомпанемент Вагнера. Верлен провозгласил: «Музыки, музыки прежде всего». Это было в последнюю четверть века. У нас в России еще в 50-х гг. критики отметили черты музыкального стиля у Фета, сравнивали его стихи с мазурками Шопена, а Ап. Григорьев назвал даже целый отдел его стихотворений «Мелодиями». В. П. Боткин, признанный ценитель поэзии, в своей замечательной статье о Фете указал, что «мотивы Фета заключают в себе иногда такие тонкие, такие, можно сказать, эфирные оттенки чувства, что нет возможности уловить их в определенных отчетливых чертах и их чувствовать в той внутренней музыкальной перспективе, которую стихотворение оставляет в душах читателя». Сам Фет указывал, что за его «звуком непокорным», за стихом «незвучным и упорным» скрывается «тайный стих». Этот тайный стих не все умели уловить, не все были одарены «мгновенной душой» Фета, любившего «шепнуть о том, пред чем язык немеет». У поэта «крылатый слова звук хватает на лету и закрепляет вдруг и темный бред души и трав неясный запах». Фет сравнивал поэта с орлом Юпитера, который «для безбрежного покинув скудный дол, летит за облака, сноп молнии неся мгновенный в верных лапах». Творя свои стихи по впечатлению, Фет называл себя не раз «мгновенным», а свой дух «окрыленным», и он умел находить единственные «крылатые» слова для самых мимолетных, неясных и неуловимых движений внешнего мира, как подлинный «поэт-чародей».

Субъективнейший из наших лириков, он создал поэзию, «где слышишь не песню, а душу певца», и он умел занять слушателей своими «мелодиями», «ноктюрнами», «полонезами», музыкой своих замирающих скрипок, своих настроений. Друг Фета, Ап. Григорьев, собравший и распределивший его стихотворения по отделам (1850), называл эту поэзию настроения болезненной и утверждал, что Фет развил лишь одну сторону недосказанных, смутных чувств, того, что мы называем «vague». «Никому не удается — говорил он — передать так хорошо задатки зарождающихся чувств, тревоги получувств и, наконец, подымающиеся подчас в душе человека отпрыски прошлых чувств и старых впечатлений, былых стремлений». То, что казалось такому знатоку поэзии «болезненным», а нашим общественникам — бессодержательным, говорило о необыкновенной настороженности чувств и глубокой внутренней жизни поэта, переводчика Шопенгауэра и поклонника Г. Гейне. В его интимной поэзии оттенков царят недосказанность, намек, желание не сказать, а подсказать, не крикнуть, а шепнуть, схватить «на лету» мимолетное, ускользающее. При свете «Вечерних огней», в образах нежных, едва уловимых, «словно блестит чей-то взор сквозь вуаль», самый язык поэта — это «язык любви, цветов, ночных лучей».

Влюбленный в красоту, Фет задолго до наших символистов выдвинул формулу «искусство для искусства». Ему была сладка «Гебы пенистая чаша», и он восклицал: «Так пей же из нее, любимый наш певец, в ней есть искусство для искусства». В очень ценном предисловии к 3-му выпуску «Вечерних огней, Фет признается, что его «гражданская скорбь никогда не могла вдохновить». «Напротив, — говорит он, эти-то жизненные тяготы и заставляли нас в течение 50-ти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хоть на мгновенье вздохнуть чистым воздухом поэзии». Это было бегство от треволнений житейских. Как Гамлет, он говорил своей музе: «Офелия, удались в монастырь от людей». Его рабочий кабинет — это его монастырь. Гаршинский художник Рябинин тоже пытался уйти в картину, «как в монастырь».

В годы николаевской реакции это желание уйти в чистый воздух поэзии было понятно. Тогда Некрасов охотно печатал в «Современнике» стихи Фета и высоко их ценил, но в эпоху великих реформ журналистика подвергла остракизму поэзию Фета, который видел в ней «прибежище от великих скорбей, в том числе и гражданских». Сторонникам гражданской поэзии стихи Фета, по его признанию, «казались пустыми, но и возмутительными своей невозмутимостью и прискорбным отсутствием гражданской скорби». Свое поэтическое credo Фет выразил в целом ряде стихотворений, развивая в них заветы А. С. Пушкина: «Мы рождены для вдохновений, для звуков сладких и молитв» и противопоставляя музу площадной гетере, храм — торжищу («Псевдопоэту», «Муза», «На пятидесятилетие музы», «Художнику», «Музе», «Как беден наш язык», «Поэтам», «Одним толчком согнать ладью живую»).

Отрезывая себя от жизни народа, толпы, Фет долго был поэтом избранных, немногих друзей. «Массы читателей, пишет он — совершенно правы, разделяя с нами взаимное равнодушие». В настоящее время, с растущим увлечением и пониманием поэзии и художественности, круг избранных вырос. В 1915 г. собрание стихотворений Фета выпускает «Нива» в десятках тысяч экземпляров. И сейчас уже не говорят о бессодержательности творчества Фета, поэзия которого «вечно празднующий храм», вечно «к наслаждению высокому» зовет, к глубокому проникновению в красоту природы.

Если поэты конца века, дряхлые юноши-декаденты, раскрыли душевный мир человека дней последних, то вечно влюбленный, как юноша, Фет показал нам душу дворянина 50-х гг., душу человека цельного, патриархального, проведшего большую часть жизни в деревне, в своем саду, поражающую нас свежестью и яркостью чувства, сохраненного им до 72 лет. «Мы поздние», говорил К. Бальмонт; «Мы ранние», мог бы сказать Фет. От «камина» помещика, деревенского жителя Фета, от его «вечерних огней», от его сада, от его прозрачно-воздушных красок, от степной красавицы «с румянцем сизым на щеках» веет здоровьем, покоем и ясностью. Если над творчеством декадентов змеится загадочная улыбка Джоконды, то за антологией переводчика Горация встает древний мир с Венерой Милосской. У его «Вакханки» кровь кипит и сил избыток, в его любви всегда полнокровие сил. В стихах Фета нет «блаженно-извращенных наслаждений», в них влечет непосредственность и юность чувства. Этот 70-летний старик, «насыщенный днями», как древние мудрецы — господин своей жизни и смерти и живет, чтобы наслаждаться жизнью, красотой мира и воспевать эту красоту. Как древние, он относился к смерти («Смерти»).

В его творчестве две основных темы: любовь и природа, темы старые, как мир, как «Песнь песней» Соломона. И лучшие песни любви написаны Фетом уже на закате дней. «Я знаю мы из разных поколений с тобой пришли» — пишет он в 1891 г. «Больно мне, как ты умеешь не видать и не слыхать меня» — обращается он к юной девушке в 1892 г., за полгода до смерти. В его дрожащих песнях - всегда «легкое похмелье» любви, любви уходящего старца, любви к радостной молодости. Он много раз отмечал эту черту своей любви: он сравнивал себя то со старой цыганкой, поющей «в хоре молодом», то с соловьем, запевшим осенью «так ярко, беззаветно», то со старым дубом, в дупле которого гнездятся горлинки, то сравнивал свои влюбленные песни с земляникой сочной и сладкой на сжатой полосе. И когда поэт почувствовал незадолго до смерти, что он одряхлел, задыхается, «все, что волшебно так манило... со днями зимними остыло и непробудно улеглось», он сам бестрепетно идет навстречу смерти, «к последнему подходит новоселью» и «жизни злобно не поносит», а благодарно благословляет се.

Вечной влюбленностью в юную девушку была его влюбленность в жизнь, в природу, мир красок и звуков. Об этой влюбленности говорит его прекрасное стихотворение «Грезы». Редко, кто из поэтов умел так тонко понимать и изображать природу, как Фет. Весна, осень, зима, первый гром и первый ландыш остались навеки в его простых нецеломудренных стихах и многие вошли во все хрестоматии («Я пришел к тебе с приветом», «Ласточки пропали», «Печальная береза», «Чудная картина», «Жди ясного на завтра дня» и т. д.). В поэме «Талисман» Фет замечает о себе: «Вы знаете, деревню я люблю и зимний быт. Плохой я горожанин». Это — «деревенский житель», на которого поздней осенью нападает «Хандра», который зимой дремлет и грезит «У камина», а весной, «когда цветет недавняя могила», он верит поневоле обаянию любви и не может ничем умерить в сердце «до ланит восходящую кровь». Сколько раз были воспеты соловьи, лунные ночи, ранняя весна, но Фет сумел по своему ввести нас в интимный, сокровенный мир природы. Он показал пейзаж главным образом средней полосы России, не столько самый пейзаж, сколько настроение, вызываемое красотой мира, когда «видеть так радостно тонкие краски». В книге В. С. Федина «А. А. Фет. Материалы к характеристике» (1915 г.) имеются главы: «Флора и фауна в поэзии Фета и Тютчева», «Горные пейзажи в поэзии Фета», «Значение ароматов в поэзии Фета». Исследователь пытается случайным и противоречивым оценкам противопоставить точный положительный анализ, обладающий объективной ценностью. Он пользуется таблицами для описания текста, охватив отношение Тютчева и Фета к растительному и животному царству. Выводы получились любопытные, хотя и носят чисто внешний характер и не дают впечатления о красоте, емкости и художественной значительности образов. «Полнота изображения природы у Фета, по словам Федина, так велика, что не только Тютчев уступает ему в этой области, а и Лермонтов, и даже Пушкин». В пейзаже Фет  всегда отдает предпочтение тишине и безмятежности. Горы не играют значительной роли в его стихотворениях. Отмечает автор указанной книги и еще одну черту: «Поэзия Фета пропитана благоуханием» и подчеркивает, что сам поэт называл свой стих «благовонным стихом». Дальше этих чисто внешних черт не идет Федин. Но за внешней описательной стороной скрыта другая, внутренняя огромная изобразительная сила, богатство эпитетов, неожиданных свежих и простых метафор и сравнений. Приведу два-три примера этой изобразительности. Описывая белые ночи в столице севера, он говорит:

Как будто среди дня замолкнувши мгновенно,

Столица севера спала

Под обаяньем сна горда и неизменна.

И над громадой ночь горда и вдохновенна,

Как ясновидящая шла.

Вот он сидит у догорающего камина и набрасывает изумительно тонкие штрихи:

Тускнеют угли в полумраке,

Прозрачный льется огонек.

Так плещет на багряном маке

Крылом лазурным мотылек.

Вот еще один пример описания ночи:

Слух, раскрываясь, растет,

Как полуночный цветок...

Словно струну оборвал Жук, налетевши на ель...

Это не просто описание—это раскрытие тайной красоты, которую подглядел поэт. Часто стих Фета небрежен, неправилен, часто произведение поэта похоже на черновик, где встречаются кляксы, но все это прощает чуткий читатель. Неправильности часто усиливают впечатление непосредственности. Поэмы Фета неизмеримо слабее. Он силен в коротких интимных стихотворениях.

Кроме оригинальных стихотворений у Фета было много переводов и подражаний из Байрона, из Беранже, из Гафиза, из Гейне, Гете, Мюссе, Шенье, Уланда, Анакреона, Архилоха, Овидия, Горация. Этим переводам не хватало легкости, живости и отточенности. Проза Шеншина ничего общего не имеет с пленительными стихами Фета. В прозе Шеншин — помещик-консерватор в духе «Русского Вестника», о котором в книге В. Г. Короленко «Голодный год» имеются убийственно суровые строки. Эта проза помещика долго отталкивала читателей от поэзии Фета. Но поэзия Фета — факт, и если из песни слова но выкинешь, то из русской литературы не выкинешь поэзии Фета.

Исследователи любят противопоставлять, при его характеристике, — фетовское мечтательно-звездное и шеншинское дворянско-крепостническое, которые существовали, как два раздельных мира, как две разные души, и каждая жила в своем мире. Ангелоподобная душа жила в звездных песнях и звала к «наслаждению высокому», а душа кавалериста и конозаводчика, душа «закоренелого и остервенелого крепостника, консерватора и поручика старинного закала», по выражению И. С. Тургенева, жила целиком в хозяйственных хлопотах, в заботах о потравах и покражах, в борьбе с мужиками. Обе души уживались рядом совершенно мирно. Принимаясь за свои «Вечерние огни», Фет как бы говорил себе словами молитвы: «Всякое ныне житейское отложим попечение» и уносился в мир грез, в мир звуков и тончайших ощущений. Одна душа была обычная, будничная, крепостническо-дворянская, другая — «праздничная и мгновенная душа», созданная «для звуков сладких и молитв». О характере этих двух душ споров не было в литературе. Если драматизм и значительность борьбы с самим собой привлекали к творчеству Льва Толстого весь мир, то мирное сожительство поэта-философа с закоренелым крепостником отталкивало от А. Фета-Шеншина даже его друзей. Постепенно, в 80-е годы, Лев Толстой охладевает к своему любимому поэту-корреспонденту вместе с охлаждением к хозяйственной суете. Критик, биограф, и друг Фета — Н. Страхов, который по просьбе жены поэта по смерти его редактирует поэтическое наследство и подготовляет к печати в 1894 г. «Лирические стихотворения Фета в двух частях», пишет Льву Толстому о поэте-философе жестокие строки (1890): «После живого ключа, который бьет в Ясной Поляне, я попал на такую узкую и глухую тропинку, по которой они ходят взад и вперед. Конечно, Афанасий Афанасьевич продолжает ратовать против христианских начал, забавно доводя свои речи до крайности, которая их опровергает... Сейчас был у меня предлинный разговор с Фетом и мне яснее прежнего стала удивительная уродливость его умственного настроения. Ну, можно ли дожить до старости с этим исповеданием эгоизма, дворянства, распутства, стихотворства и всякого язычества! А посмотрите, как он верно держится за известные стороны древних, Гете, Шопенгауэра. В сущности, он всеми силами старается оправдать себя, т. е. ту жизнь, которую вел и теперь ведет».

Это замечательное письмо дает ключ к объяснению мирного сожительства мнимо-противоположных двух душ. Поэзия Фета — возвышенное идеологическое оправдание язычески-эгоистической, эпикурейской благополучной жизни на лоне природы. Хозяйственная проза Шеншина облеклась в язычески-эгоистическую поэзию Фета, восторженного поклонника и переводчика Горация, Марциала, Овидия, Гете.

Библиография (кроме приведенной в ХI, 733): Автобиография — «Вестник  Европы» —  1908 г. № 1. Критика — Покровский — «Фет (Шеншин). Его жизнь и сочинения (сборник историко-литературных статей), 1911. И. Некрасов — «Современник», т. XX, март 1850, «Русские второстепенные поэты. III. А. Фет» (Аноним — Н. А. Некрасов). Д. Писарев — «Цветы невинного юмора». Соч. т. III. Страхов — «Юбилей поэзии Фета». «Новое время», 1889 г. № 4640 от 28 января. В. Львов-Рогачевский — Новейшая русская литература. 5-е изд. 1926 г. В. С. Федин. — «А. А. Фет (Шеншин), Материалы к характеристике». 1915 г. (приложена библиографии). Д. Дарский — «Радость Земли» — Исследования лирики Фета. Москва, изд. Некрасова 1916 г.

В. Львов-Рогачевский.