Фридрих II Гогенштауфен

Фридрих II Гогенштауфен, немецкий король, король обеих Сицилий, император Священной Римской империи (1194—1250), сын Генриха VI и наследницы норманнских королей Констанции, внук Барбароссы. О его царствовании в Германии см. XIII, 511/514, о царствовании в королевстве обеих Сицилий см. XXXIX, 85/86, о роли в истории Италии см. XXII, 384/385.

Отца Фридрих  II потерял ребенком. Мать вручила опеку над ним папе Иннокентию III, который объявил его совершеннолетним, когда ему исполнилось четырнадцать лет, и вскоре после этого женил его на Констанции, дочери Альфонса Аррагонского, вдове Эммериха Венгерского, которая была старше него на десять лет. От нее он имел сына Генриха, который восстал против него в Германии и умер раньше отца. Второй женой Фридриха II была Иоланта, дочь иерусалимского короля Жана де Бриена, мать Конрада IV, третьей — Изабелла, сестра Генриха III Английского, мать второго Генриха. На смертном одре Фридрих II повенчался со своей возлюбленной, Бьянкой Ланча, матерью Манфреда, которому было в этот момент уже восемнадцать лет. Матерью короля Энцио, самого любимого из сыновей Фридриха II, была другая его возлюбленная, по-видимому немка. Фридрих II был коронован королем Германии в Аахене в 1215 г. Императорская корона была возложена на него папой Гонорием III в Риме в 1220 г., а в 1229 г. в Иерусалиме, когда султан Алькамиль передал ему город, в храме «гроба господня», Фридрих II короновался короной Иерусалимского королевства.

В последнее время интерес к Фридриху II в исторической литературе особенно обострился. Буркгардт называет его «первым новым человеком на троне». Новати говорит: «Его огромная фигура наполняет своей тенью все тринадцатое столетие и господствует над ним, как Александр Македонский и Карл Великий господствуют над своими веками». Давидсон приводит обильные факты в доказательство этого мнения. А Бурдах утверждает, что Фридрих II был типично  средневековым человеком. Современники взирали на него в каком-то исступленном оцепенении, как на нечто стихийное. В Италии его звали «молотом мира». В Германии легенда о Кифгейзере, связавшаяся в конце концов с Барбароссой, возникла вокруг памяти о нем. Всюду, где появлялась его  белокурая голова, в Швабии, на Рейне, в Ломбардии, в Сицилии, к нему обращались все взоры, как к спасителю, как к карателю. Его орудиями были свирепый Эццелино и неясный Энцио. Он представлял империю лицом к лицу с двумя главными силами времени: папством и городскими республиками. От его напора обострились противоположности, породившие гвельфо-гибеллинскую распрю. Манфред наследовал от него светлые кудри и великую душу, проклятия папства и ненависть крепких капиталами гвельфских коммун. Непосредственные цели Фридриха II потерпели крушение, но не осталось в жизни Италии ни одной области, в которой он не провел бы глубокой борозды. И фигура его стала рисоваться в тем более ярком ореоле, что конец Гогенштауфенов — Беневент, Тальякоццо, неаполитанская плаха — был обвеян поэзией какого-то неотвратимого трагизма.

По духу Фридрих II, конечно, итальянец. Его гений совсем иной, чем истый тевтонский гений его деда. Он был насыщен солнцем юга и солью средиземной волны. В нем, наряду с вулканическим темпераментом, гигантская целеустремленность, умение в сложной политической и общественной  ткани ясно различать самое важное и страстное, ненасытное любопытство ко всему, что красит жизнь, делает ее полной, яркой и многоцветной. Джованни Виллани говорил про него: «Era universale in tutte le cose». И действительно, трудно не только в XIII веке, но и значительно позднее найти человека, интересы которого были бы столь всеобъемлющи. Фридрих II знал шесть языков, был хорошо знаком с математикой, астрономией, естественными науками, философией. Его мысль, живая и жадная, проникала всюду и не отдыхала никогда. Трактат об охоте («De arte venandi cum avibus»), написанный им, поражает исследователей нашего времени каким-то эмпирическим инстинктом, тем, что в нем результаты непосредственных наблюдений выдвигаются на первый план, как более надежные по сравнению с данными, почерпнутыми из литературных источников. А зверинец в Сицилии столько же служил ему развлечением, сколько полем для наблюдения, которое хочется назвать научным. Он всегда был окружен учеными людьми. При его дворе работали: Михаил Скотт, арабист, переводчик Аристотеля, Авиценны, Авероэса, великий математик Леонардо Фибоначчи (Леонард Пизанский), который ввел в европейскую культуру арабские цифры и алгебру, араб Ибн Саб’ин, евреи Якуб бен Абрагам Мари и Иегуда Коген бен Соломон — все трое служившие связующими звеньями между богатым научным миром Востока и начинающей европейской наукой. И именно благодаря Фридриху II западной науке открылись новые пути, и стали известны источники, дотоле неведомые. Он основал Неаполитанский университет, покровительствовал славной медицинской школе в Салерно, по всему своему южно-итальянскому королевству рассеял множество школ, где преподаватели получали щедрое вознаграждение, а ученики столь же щедрые стипендии. До него в Сицилии не было совсем книжных людей. Благодаря Фридриху II и остров приобщился бесповоротно к европейской культуре, как благодаря ему окрепла культура вообще в Италии. Этого мало.

При сицилийском дворе Фридриха II родилась итальянская поэзия. Его канцлер Пьеро делла Винья написал первый итальянский сонет, и сам он был одним из первых итальянских поэтов. Для провансальских трубадуров и первых ласточек итальянского dolce stil nuovo Палермо был настоящей Меккою. Там устраивались поэтические игры, там раздавались песни, звенели лютни и виолы, потому что Фридрих II обожал музыку, и Италия сначала пассивно прислушивалась к тому, что там делается, потом понемногу стала петь и слагать сонеты по сицилийским образцам и скоро далеко оставила за собой робкие южные начинания.

Религиозная стихия в душе Фридриха II была сложна и противоречива. Старое у него было перемешано с новым, смелые дерзания с наивной верой. На современников больше всего производили впечатление такие факты, как общение с мусульманами и евреями, посылка сарацинских отрядов — они были равнодушны к перунам отлучения — против папских войск или слухи, что он изучает тайные науки и едва ли не водится с нечистой силой. Данте помещает Фридриха II в том кругу ада, где казнятся еретики, в соседстве с Фаринатой и Кавальканте Кавальканти. Виллани говорит, что Фридрих II вел эпикурейскую жизнь и не задумывался над тем, что есть жизнь иная, после смерти. Салимбене, францисканский монах, выражался точнее: Фридрих II искал доказательств, что после смерти нет никакой другой жизни. Для самого Фридриха II религиозные вопросы определялись в значительной мере его отношениями с папским престолом. При Гонории III эти отношения были скорее сносные, при Григории IX они стали непримиримо враждебны, настолько, что даже лично хорошо относившийся к Фридриху II Иннокентий IV должен был   вновь подтвердить все обвинения против него. Папы не останавливались ни перед ложью, ни перед явной клеветой, били его мечом духовным и мечом материальным. Громы интердикта гремели без передышки. Бесчисленная свора нищенствующих монахов кляла Фридриха II на всех перекрестках Италии и Германии, возбуждая его подданных к мятежу. В энцикликах и посланиях пап, особенно Григория IX, ему приписывались самые черные грехи: отрицание непорочного зачатия, глумление над таинством евхаристии, составление памфлета «Три обманщика» («De tribus impostoribus»: Моисей, Магомет, Христос). В своих ответах Фридрих II апеллировал к общественному мнению Европы, доказывал лживость папских обвинений, рассылал во все университеты переводы Аристотеля, но когда дело касалось существа, отбрасывал все компромиссы. Послание, составленное в 1245 г. Пьеро делла Винья, содержит такие обвинения против пап, до которых не договаривался сам Лютер. Фридрих II боролся не только против светской власти пап, но и против духовной. А наряду с этим он организовал — да еще под интердиктом — крестовый поход, единственный после первого оказавшийся успешным и вернувший Иерусалим, считал, что преступление против религии более тяжко, чем против государя, и беспощадно жег еретиков, чего в королевстве обеих Сицилий до него не бывало. Ереси и неверие были хороши для него, государя стольких стран, да для избранных, ученых людей. Народы должны были верить, как им прикажут, ибо религия —превосходное политическое орудие. Но и сам он был нетверд. Скептическая улыбка, не сходившая с его лица во время бесед с учеными друзьями, не мешала ему не только жечь еретиков, но и простираться ниц перед алтарями в порывах отчаяния и приказать перед смертью обрядить себя в цистерцианскую рясу. Наряду с поэтами и учеными при дворе Фридриха II толпились астрологи, гадатели, маги, и этот человек, так много говоривший о силе науки, не предпринимал ни одного важного дела, не уверившись, что созвездия не противны ему. Из этих кудесников самым известным был грек Феодор, ученость которого была равна его ловкости. Он вел арабскую корреспонденцию Фридриха II с государями Каира, Туниса и Марокко, готовил для королевского стола сахарные сиропы (сахар был еще редкостью, и Фридрих II любил сладкое), рассуждал с Фридрихом II о тайной силе и свойствах драгоценных камней и читал в звездах. Быть может интерес Фридриха II к астрономии и математике покоился в большой мере на его вере в предсказания небесных сфер. Слишком, все-таки, было еще много средневекового в этой богатой и бурной натуре, рвавшей все рамки. Эпикуреец, жадный к утехам и наслаждениям, способный пропадать на охоте целые дни и целые дни проводить в своем зверинце, не выходивший иногда из своего гарема в Лучере неделями, Фридрих II не отличался в этом ни от одного из европейских государей, своих современников, а в ином, — под восточными влияниями, — мог и их перещеголять. К женам он относился, как восточный султан: они у него были в постоянном затворничестве. Одалисок уже совсем по-восточному окружал евнухами. Там, где ему казалось, что затронуты его политические и личные интересы, он был жесток более, чем по восточному. Достаточно припомнить ослепление ближайшего друга и самого верного советника Пьеро делла Винья. Но и в теоретических взглядах Фридрих II был далеко не чужд старых представлений. Яркими средневековыми, совсем не новыми представлениями окрашены, как показал недавно Бурдах, его политические идеалы.

Литература о Фридрихе II очень большая. См., кроме старых работ, Hampe, «Kaiser F. II» (1899); Burdach, «Vom Mittelalter zum Rennaissance» (т. II, I9l4); Davidsohn, «Geschichte von Florenz» (т. IV, 1, 1921); Novati, «Freschi е minii del dugento» (1910).

А.  Дж.