Германия (IX. Князья и города в XIV-XV веках)

IX. Князья и города в XIV-XV веках. Территориальный суверенитет (Landeshoheit) князей сложился окончательно в XV веке. Законы короля Генриха и Фридриха II (см. выше, стр. 512 сл.), наперерыв друг перед другом расточавших права королевской власти князьям, сами по себе еще не создавали вполне этого суверенитета. Нужно было, чтобы Золотая Булла ввела принцип единонаследия старшего в роде для светских курфюршеств, чтобы и остальные князья стали требовать для себя этого права. Но прошло много времени, пока Австрия первая добилась его. Ее привилегия относится к 1442 году. Вслед за ней быстро получили то же право и другие княжества. Но и это право лишь юридически завершало здание княжеского суверенитета. Фактически нужно было сделать еще многое, чтобы в княжествах сложился вполне государственный порядок. И труднее всего складывалась финансовая организация. Военные и судебные отношения, как наиболее привычные и коренившиеся еще в вотчинном устройстве старых времен, устраивались сравнительно легко. Но свести прежние доходы, получавшиеся на титулах помещичьих, патронатных, вассальных, хотя бы к некоторому единству и превратить в деньги все, что раньше поступало в натурально-хозяйственных ценностях, — оказалось очень нелегко. Сравнительно проще осуществилось прямое обложение, почти без исключения, с самого начала получившее денежную форму. Это — так называемый Bede, прямой налог, взимавшийся в городах с имущества вообще, а в селе — с земли. Княжеская беда скоро сделалась единственным прямым налогом в княжествах, ибо имперская беда с XV века перестала в них взиматься. Ее платили только имперские города. Наконец, для завершения суверенитета недоставало права внешних сношений.

Управление в княжествах сначала было точным сколком с центрального королевского управления. Но почетные придворные должности, скопированные с королевских, скоро сделались чисто декоративными, и фактически все главные должности перешли в руки министериалов. Но князья XIV и XV веков отнюдь не могли похвалиться тем, что им удалось установить абсолютизм. Наряду с бюрократическим центральным управлением, становившимся все стройнее и стройнее, еще стояло территориальное представительство. В принципе, по старине, в этом представительстве должны были участвовать все сословия. На деле представительство крестьянства сохранилось лишь в редких случаях, только там, где сохранились свободные крестьяне. Классической территорией крестьянского представительства был Тироль. Вообще же «чины» территориального представительства были следующие: прелаты и свободные господа (freie Herren), рыцари, территориальные города, то есть те, которые либо с самого начала были основаны князем и не сумели завоевать себе независимости, либо были подчинены князьями. И нет ничего удивительного, что князья в эту эпоху не могли еще обойтись без содействия «чинов». Сельские чины со старинных времен имели свои привилегии по суду (вотчинный суд), которые нельзя было устранить так просто. Что касается городов, то они были главной финансовой силой в княжествах; так как князьям деньги были нужны постоянно, то ссориться с городами было неудобно. И вообще, чтобы династические замыслы князей сделались осуществимы, им необходима была энергичная поддержка местных сословий. Этими причинами объясняется, что в XIV-XV веках территориальные чины (Landstände) представляли почти во всех без исключения княжествах такую внушительную реальную силу. Абсолютизм мог прийти только тогда, когда суверенитет получил свое полное завершение и когда в великой борьбе с городами победа решительно склонилась на сторону князей.

Города в XIV и XV веках пережили высшую точку своего расцвета. Ибо движущие силы городского развития, торговля и промышленность, в это время делали огромные успехи. Весь север Германии в торговом отношении был захвачен сферой деятельности Ганзы. Пользуясь тем, что империя была слаба, что княжеская торговая политика еще блуждала впотьмах, что скандинавские государства изнуряли друг друга усобицами, что Англия была занята борьбой с Францией, Ганза раскинула сеть своего влияния по всему северу Европы. Всюду, куда доходили ганзейские корабли, на Руси, в скандинавских странах, в Англии, Испании, немецкие купцы заключали с местными государями договоры, обеспечивавшие им права наибольшего благоприятствования, то есть понижение пошлин, а иногда и полное освобождение от них, льготы при нагрузке и выгрузке судов и при взвешивании товаров, право розничной торговли, которое обыкновенно всюду рассматривается, как привилегия местных купцов, и проч., и проч. Иногда им удается добиться основания «конторы», то есть автономной или почти автономной торговой колонии на чужбине. Выговоренные ганзейцами права были настолько велики, что они порой были поставлены в лучшее положение, чем местные купцы, и почти всегда пользовались несравненно большими правами, чем другие иностранные купцы. В конце концов, в течение XIV века Ганза добилась полного преобладания в торговле северно-европейских морей. Корабли дальнего плавания, ходившие по Балтийскому морю, принадлежали исключительно ей. Прежние господа этого моря, скандинавы, были оттеснены к берегам; русские купцы, которые раньше плавали до Висби и даже до Любека, больше не появлялись; англичане и шотландцы играли второстепенную роль. Этот колоссальный успех объясняется не столько тем, что Ганза была сильна, как военная держава — она могла тягаться с таким могущественным противником, как Вальдемар IV датский, — сколько ее организацией. Ганза была союзом городов; если каждый город в отдельности держался узкой политики, стеснявшей торговые сношения вообще, то союз городов, в котором устранялись эти вредные для торговли особенности городского строя, превращался в настоящую торговую державу, которая могла диктовать свои условия кому угодно. Пока в других странах не сложилась торговая политика, оберегающая местные выгоды, Ганза могла не бояться конкуренции и не нуждалась ни в каких искусственных мерах для поддержания своего престижа. Число городов, входивших в состав Ганзы, не всегда было одинаково. Оно колебалось между 70 и 100. Вступление в союз и выход из него были свободны. Каждый город пользовался всеми теми привилегиями, которые союз добывал для себя за границей. Для совместного обсуждения дел после Кельнской конференции 1367 года сделались обычны более или менее регулярные съезды городов (Hansatag). Постановления съездов, относившиеся к сфере торговой политики, были обязательны для всех членов, даже отсутствующих. Непокорных исключали из союза. В территориальном отношении союз делился сначала на трети, потом на четверти. Четверти были: вендская (Любек), нидерландско-вестфальская (Кельн), прусско-лифляндская (Данциг), саксонско-бранденбургская (Брауншвейг). В отдельности каждый ганзейский город управлялся советом, в состав которого входили члены местного патрициата. Купеческая аристократия, вообще, была господствовавшим классом и энергично боролась с ремесленными цехами. Эта классовая исключительность и была одной из причин упадка Ганзы. Основой торговой политики Ганзы было то, что она старалась установить за границей полную свободу торговли; особенно дорожила она принципом допущения к розничной торговле. Ганзейцы отлично понимали, что, если они ограничатся в своих заграничных закупках ролью транспортеров и комиссионеров, то значительная часть возможной торговой прибыли должна попасть в карман местного скупщика. Поэтому они всячески стремились вырваться из тесных рамок оптовых операций и добиться права непосредственных закупок у местных производителей, без посредничества местных оптовиков. Пока Ганза была сильна, она умела удерживать за собой это право. Но уже в XV веке она стала его терять. Товарная торговля с начала до конца оставалась главным предметом деятельности Ганзы. Ганзейцы неохотно вкладывали капиталы в промышленные и кредитные предприятия. Но косвенно ганзейская торговля служила могущественным рычагом для немецкой промышленности. Ее главной ареной был немецкий юг.

В хозяйственной деятельности купцов северной и южной Германии была разница, обусловленная тем, что первым приходилось иметь дело по большей части с балтийскими странами, культура которых была ниже немецкой, а вторые соприкасались с высококультурными итальянскими и французскими городами и у них заимствовали торговые обычаи. На севере, у ганзейцев, ячейкой торговой организации, по крайней мере, в принципе, была гильдия. На юге купец торговал в одиночку, и если соединялся в общества, то это были уже иные общества, не похожие на гильдию, гораздо более совершенные. На юге промышленность и торговля шли рука об руку, и промышленность большей частью была направляющим моментом. Она заставляла торговать, то есть закупать сырье и сбывать фабрикаты. Поэтому рост южных городов сложился натуральнее, и они не захирели так быстро, подобно ганзейским, развившимся односторонне. Благодаря промышленности южные города находились в тесных сношениях, прежде всего, с северной Италией. Купцы из Венеции, Милана, Комо, Генуи и проч. очень часто наезжали в Ульм, Констанц, Нюрнберг. В свою очередь немцы привыкли теперь считать перевал через Альпы вещью обыкновенной. Они тоже довольно часто появлялись в торговых и промышленных центрах Италии и оттуда нередко ездили дальше, во Францию, в Испанию, в Португалию. В сношениях немцев с итальянцами выработалось несколько типичных учреждений. Таково, прежде всего, знаменитое Fondaco dei Tedeschi в Венеции (см. IX, 483), таковы их немецкие сколки: Kaufhäuser, торговые подворья, где должны были останавливаться чужие купцы вместе со своими товарами и где специальные чиновники зорко наблюдали, чтобы не было торговли вне здания. Главными предметами промышленности в южных городах были: полотно, производство которого сосредоточивалось в Констанце, Регенсбурге и Сен-Галлене; бумазея, главным центром которой был Ульм; металлические изделия, в частности оружие, чем особенно славился Нюрнберг. В Аугсбурге тоже сосредоточивалось несколько отраслей обрабатывающей промышленности, но главные нервы его хозяйственной деятельности были иные. Аугсбург был центром капиталистической горной промышленности и мировой столицей кредитного дела. Он был родиной Фуггеров (см.), банкирский дом которых к концу XV века сделался первым в мире. У них были свои фактории в Риме, в Венеции, в Милане, в Генуе, в Лионе, в Антверпене, позднее в Лиссабоне. Дела у них были в Индии и южной Америке. В середине XVI века они владели самым крупным состоянием в Европе; их должниками были многие коронованные особы, и один из Фуггеров мог писать Карлу V: «известно всем, что без моей поддержки Ваше Величество никогда не получили бы короны священной римской империи».

Так на севере и на юге экономическая деятельность поднимала города. Силами, образующими капитал в городах, были главным образом, но не исключительно, торговля и промышленность. Наряду с ними действовала, как один из подсобных моментов, также земельная рента. Капиталы, которыми работали горожане в XIV и XV веках, были сравнительно не велики. На юге лицо, владевшее в городе состоянием свыше 2 000 гульденов (около 35 000 рублей), считалось богатым. Высшим размером состояния Фуггеров было 4,7 миллионов гульденов (около 80 миллионов рублей). Если в первое время преобладание в городе давал торговый капитал, то в рассматриваемый период промышленность все больше и больше, особенно на юге и на западе, начала конкурировать с торговлей в качестве руководящей хозяйственной силы. Это сделалось особенно заметно, когда в рамках старой цеховой системы стали водворяться капиталистические формы промышленности, постепенно вытесняющие формы ремесленные. Зачатки этой замены мы видели уже и в более раннее время (см. выше, стр. 527). Теперь, когда Германия стала все более и более вовлекаться в систему международного обмена, образование вокруг цеховых мастеров-предпринимателей группы цеховых и нецеховых рабочих, принимающих от них сырье на дом и возвращающих им фабрикат, начало становиться явлением очень обыкновенным. И промышленный класс, который еще нигде не пробовал разбить цеховые рамки, начал требовать, чтобы его представители были допущены к управлению городом. До этого времени состав городских советов был исключительно патрицианский. В нем заседала купеческая аристократия, Geschlechter. В XIV веке это была замкнутая, обособленная группа, не пускавшая в свою среду никого. В исключительных случаях раньше, в XIII веке, особенно крупный мастер-ремесленник мог еще проникнуть в совет и этим самым причислиться к сонму Ratsfähiger, что почти всегда означало включение в число Geschlechter. В XIV веке это стало невозможным. Между тем ремесленники, сознавшие свою силу, стали требовать этого. Началась борьба, упорная и жестокая, изобилующая зверскими расправами (в 1302 году городские заправилы в Магдебурге сожгли живьем десять ремесленных старшин) и геройскими подвигами. В результате в большинстве случаев победа осталась за ремесленниками. Там, где она была полная (Аугсбург, Констанц, Брауншвейг), патрицианское господство гибло окончательно, в совет на будущее время могли выбираться только члены цехов, так что бывшие Geschlechter, если хотели сохранить еще влияние, должны были записываться в цех.

В других городах (Нюрнберг, Франкфурт) патрициат отстоял свой совет, но должен был допустить в его состав представителей ремесленников. Наконец, в третьей категории городов (Кельн) был выработан новый компромисс: ни патрицианские организации, ни цехи не получили политической роли; была составлена особая избирательная коллегия из граждан, владеющих известным цензом, которая выбирала членов совета. Были, конечно, и такие города, где ремесленники были просто побеждены. Это те, где купеческий класс был очень силен, а ремесленный слаб вследствие малого развития промышленности (большинство ганзейских городов севера). Но таких было все-таки меньшинство. Ремесленные движения не были демократической революцией: в среде цехов в XIV веке произошла перемена, резко расчленившая ремесленников на два класса: предпринимателей и рабочих. Время, когда единственным типом ремесленника был мелкий мастер, работавший при помощи одного-двух учеников, прошло. Запросы ремесла были таковы, что мастеру стал нужен опытный взрослый рабочий, иногда не один. Именно в XIV веке сделалась обычной изредка существовавшая и раньше должность подмастерья, Geselle. Теперь ученик уже не мог сразу пройти в мастера; он должен был пробыть некоторое время подмастерьем. И хотя подмастерье считается членом цеха не в пример ученику, но отношение его к мастеру таково, что открывает возможность для самой широкой эксплуатации. Правда, пока шла борьба с патрициатом, и цеховые мастера нуждались в политической поддержке своих дюжих рабочих, положение подмастерьев было сносно. Но когда, чаще всего уже в XV веке, борьба приходила к благополучному — и даже неблагополучному — концу, классовый интерес вступал в свои права, и начиналась беспощадная эксплуатация рабочего. Выражалось это в том, что экзамен на степень мастера и особенно изготовление шедевра (Meisterstück) становились непосильно трудны, что подмастерья опутывались целым рядом постановлений, стеснявших их всячески. Мастерам важно было теперь, когда гегемония патрициата была сломлена, создать замкнутое сословие ремесленнической организации. Достигалось это не столько усилением строгостей при переходе подмастерьев в мастера, сколько изменением принципов Zunftzwang’а. Если прежде (см. выше, стр. 526) Zunftzwang служил и интересам потребителя, то теперь он стал средством, исключительно оберегающим интересы мастеров. Ибо теперь принуждение вступать в цех, вследствие огромных трудностей экзамена и других причин, сделалось равносильно запрещению заниматься ремеслом для всех, кроме небольшой группы мастеров. Чтобы сломить это новое засилье, подмастерья стали соединяться в союзы (Gesellenverbände), которым в XV веке удалось добиться некоторых облегчений.

Таким образом, демократизация городских учреждений после цеховых революций была во многих случаях очень условная. Победа цехов означала чаще расширение состава правящей буржуазии. Лишь косвенно, благодаря давлению рабочих, политика городских советов стала позднее несколько демократизироваться. Цеховая революция произвела и еще одну перемену. После нее не мог больше держаться старый принцип, допускавший в число граждан лишь тех, кто владел в городе землей. Отныне полноправным горожанином считался всякий член цеха. Кроме фактически живущих в городе, были еще и внегородские категории граждан, которых городам выгодно было привлекать теперь уже не из экономических (колонизационных) мотивов, как прежде, а из военных: время было бурное. Таких категорий было три: во-первых, знатные люди, жившие в своих замках в окрестностях (Edelbürger); в городе у них были свои дома; если это были могущественные князья или аббаты, то город за ними очень ухаживал. Другая категория называлась Ausbürger; это старые горожане, которым город разрешил приобрести недвижимость в окрестностях и проживать в ней. Наконец, третья — Pfahlbürger, те самые, из-за которых городам приходилось столько ссориться с князьями и держать которых запретила городам Золотая Булла. Pfahlbürger — это люди незнатного происхождения, живущие в селе и испросившие себе у города право гражданства в виде патроната: в то беспокойное время княжеская полиция далеко не была способна оказывать надежную защиту людям. А у города были, по крайней мере, его крепкие стены.

Таково было положение княжеств и городов. Нетрудно видеть, что в их взаимном положении был целый ряд социальных моментов, создающих непримиримые противоречия. С одной стороны, то, что города институтом Pfahlbürger’cтвa производили опустошения в рядах княжеских подданных и являлись убежищем для всех недовольных элементов в территориях, с другой, постоянные затруднения для торговли, чинимые князьями, были достаточными поводами для неискоренимой вражды. Но главное заключалось в том, что города (конечно, речь идет все время об имперских) были постоянными помехами на пути династических замыслов князей, только и думавших со времен Золотой Буллы об увеличении своих территорий. Пока города, как имперский институт, представляли внушительную силу, политика расчленения империи в интересах князей не могла иметь успеха. Ясно, таким образом, что Германия должна была пережить период упорной борьбы между городами и князьями, ибо равновесие их сил не позволяло политическому росту Германии сдвинуться с мертвой точки. Этим периодом была вторая половина XIV века. Враждебные действия бывали и раньше, но обострение взаимных отношений сделалось неизбежным лишь тогда, когда победа цехов вырвала кормило городской политики из рук постоянно заигрывавшего с князьями и дворянами патрициата.

Городские заправилы прекрасно понимали, что против хорошо обученных, привыкших к войне княжеских отрядов, городские ополчения — оплот чересчур слабый. И они с самого начала стали принципиально стремиться к организации городских союзов. У них в памяти были примеры времен кулачного права. В 1376 году образовался союз швабских городов и, хотя Карл IV, верный своей дружбе с князьями, объявил его незаконным, он тем не менее разбил на голову швабского герцога Эбергарда при Рейтлингене в мае 1377 года. Король Венцель колебался в своих отношениях к князьям и городам, и, быть может, именно его неустойчивость заставила князей последовать примеру городов и прибегнуть к союзам. У швабского союза городов появился теперь сильный противник в союзе князей, носившем название Löwenbund. Зато наряду со швабским союзом образовались два других, рейнский и швейцарский. В 1381 году швабский и рейнский союзы заключили лигу между собой, а швейцарский обещал им помощь. Но Швейцарии самой приходилось плохо. На их конфедерацию напал герцог Леопольд Австрийский. Правда, он был побежден при Земпахе и убит в сражении (1386), но это отвлекло швейцарские города от помощи швабским. В августе 1388 года глава союза князей, тот же Эбергард Швабский, отплатил им за Рейтлинген. Города были на голову разбиты при Деффингене, а спустя три месяца, в ноябре, курфюрст пфальцский разгромил ополчения рейнского союза у Вормса. Эти два поражения были переломным пунктом. Республиканский принцип, который представляют города, раз навсегда сделался невозможным, как руководящий принцип дальнейшей политической эволюции Германии. Князья поторопились закрепить на сейме в Эгере (1389) свою победу. Сейм еще раз подтвердил запрещение Pfahlbürger’cтвa и раз навсегда признал незаконными всякие союзы и соединения. Разрозненность городов и их внутренние неурядицы были главными причинами их поражения. Правда, ни сила городов, ни их политическое влияние не было сломлено событиями 1388 года. Они были еще настолько влиятельны, что, когда король Сигизмунд вступил на престол, весь полный планами возрождения немецкой монархии, он обратился первым долгом к городам. С их помощью он хотел разрушить федералистические стремления князей и положить основу единой и целостной монархии. Два года (1415-1417) тянулись переговоры; к ним было привлечено и рыцарство: городам все казалось, что они могут что-то прогадать. В конце концов, когда дело уже стало налаживаться, князья, успевшие со своей стороны подготовиться, вмешались во всеоружии, и города, перед которыми встал призрак Деффингена, трусливо отказались от совместных действий. Но когда, уже при императоре Фридрихе, в 1471 году, князья едва не провели реформы, передающей в их руки все управление, города своим пассивным финансовым сопротивлением разрушили честолюбивые планы князей. И вообще, чтобы сломить силу городов окончательно, князьям нужно было еще много усилий. Города будут сопротивляться долго, и еще в XVI веке будет продолжаться борьба. Но 70-е и 80-е годы XIV века были последним моментом, когда победа еще могла склониться на их сторону. Одной из причин победы князей была еще и та, что на их стороне было имперское дворянство. Эта поддержка была решающая, ибо в XIV веке дворянство уже переживало времена уклона и в хозяйственном, и в военном отношении: оно поступало на службу к князьям, записывалось в Edelbürger’ы в городах, то есть теряло свой имперский характер. Тем не менее, при оценке результатов борьбы должна быть отмечена та роль, которую сыграло в ней имперское дворянство. Это было его предпоследнее громкое выступление. Последнее будет связано с именем Зиккингена.