Германия (VII. Социальная эволюция Германии при Гогенштауфенах и в междуцарствие)

VII. Социальная эволюция Германии при Гогенштауфенах и в междуцарствие. Явления, разлагавшие крупное поместье в предшествующую эпоху (см. выше, стр. 472 сл.), продолжались непрерывно в течение всего XIII века. Помещики не могли воспрепятствовать переходу значительной части своих участков на держания по ленному праву, сопровождавшиеся фактическим откалыванием от поместья и людей, и земли. Отколовшиеся классы, рыцари и министериалы, живут уже своей особой жизнью. Крепостное право, которое продолжало держаться, сохраняло более мягкий характер. Барщинных дворов становится меньше, оброчных больше, причем денежный оброк продолжает вытеснять натуральный. Одна капитальная причина, кроме чисто внутренних, способствует тому, что крепостное хозяйство сохраняет свой мягкий, необременительный для крестьянина характер: запрос на рабочие руки, предъявляемый, с одной стороны, колонизацией восточных окраин, а с другой, ростом промышленности и торговли в городах. На этих двух важнейших фактах социальной эволюции рассматриваемого периода необходимо остановиться подробнее.

Героями колонизации востока были два замечательных немецких князя XII века: маркграф Бранденбургский и Альбрехт Медведь, основатель прусской державы (1134-1170), и величайший из Вельфов, герцог Саксонии и Баварии Генрих Лев (1139-1180). Альбрехт получил в 1134 году в лен от Лотаря II Северную (ныне Старую) марку и земли между Эльбой и Гавелем. Отсюда он начал. Он захватил Гавельберг, славянское княжество к северу от Северной марки, подружился с Прибыславом, князем Бранденбурга, и, когда тот умер, с помощью его жены овладел его княжеством (1150); потом, отстаивая свое новое приобретение, завоевал на Шпре маленькое княжество Кёпеник (1157). Свои завоевания Альбрехт укрепил посредством бургов, основания епископских резиденций, призыва колонистов. Одновременно с ним действовал Генрих Лев. Наиболее важным актом его завоевательной политики было подчинение князя ободритов Никлота. В 1160 году вся область балтийских славян вплоть до Померании принадлежала Генриху. Сын Никлота Прибыслав долго еще боролся, но, в конце концов, должен был признать себя побежденным: он получил в лен графство Шверин и смешался с толпой немецких феодальных князей. По своему значению покорение страны ободритов было несравненно важнее, чем присоединение Бранденбурга, ибо немецкая предприимчивость получала широкий доступ к морю, где только что был основан Любек (1143), будущая столица Ганзы. В 1177 году Генрих вместе с сыном Альбрехта Отто завоевали Померанию. Незадолго перед этим датчане перебили у него Рюген. Когда распались владения Генриха Льва, Аскании, потомки Альбрехта, начали делать большие успехи. Они пользовались всем, чем могли. За верность получили от императора Померанию, завоевали Укерскую марку, кое-что оттянули у епископа Магдебургского и маркграфа Мейссенского, во время смут в Силезии захватили большую территорию Лебус. Их владения, таким образом, продвинулись к самому Одеру. Появились города Шпандау, Берлин, Франкфурт. К началу XIV века Бранденбург был одним из самых крупных княжеств империи. Но увеличение немецких владений не ограничилось деятельностью Асканиев. В XIII веке на восточной границе водворилась еще одна сила, которая дала могущественный толчок немецкому Drang nach Osten. То были Тевтонские рыцари. Их магистр Герман Зальца получил в 1226 году все будущие завоевания в лен от империи, и с благословения папы рыцари появились на прусской границе. Установив соглашение с Ливонскими рыцарями, орденом, сложившимся около основанной в 1201 году Риги, они двинулись на завоевание.

 К концу XIII века были завоеваны Померания и Пруссия. Польская монархия была окружена теперь немецкими владениями с севера, с запада и с юга.

Социальное значение колонизации востока было, по меньшей мере, так же значительно, как и политическое. Прежде всего, нужно указать ее социальные причины. Одной из основных была та, что население в самой Германии продолжало возрастать, и при экстенсивных более или менее системах хозяйства земли начинало не хватать. Между тем там, на востоке, на новых местах нуждались в немецких колонистах. Славянский крестьянин не имел тех навыков в земледелии, какие были у немецкого. Он пахал деревянной сохой, едва царапавшей землю, в то время как у немецкого крестьянина был уже в ходу плуг с железным лемехом, глубоко поднимавший новину. Притом владельцы новых земель, князья, епископы, рыцари, понимали очень хорошо, какое важное значение будут иметь дюжие немецкие крестьяне в стране, едва покоренной. Что касается самих немецких крестьян, то для них был большой расчет искать счастья в переселении на восток. Если их правовое положение было сносно и на родине, то в новых местах они могли надеяться на сильно увеличенный надел, не рискуя нажить более тяжелые цепи зависимости. Общинные привычки связывали их уже не так сильно, ибо чересполосное хозяйство, соединенное с принудительным севооборотом, совершенно парализовавшее индивидуальную инициативу, уже не было господствующим. Прививалась все больше система длинных придорожных деревень с пахотными участками, целиком примыкающими к усадьбе, и с общей альмендой, в которых крестьянин не был рабом принудительного севооборота и приобретал навыки индивидуального хозяйничанья. Это обстоятельство нельзя упускать из виду, ибо только вооруженный такими навыками крестьянин мог рискнуть на переселение. Так поощрялась колонизация. На новых местах крестьяне находили наделы вчетверо большие, чем средний немецкий, и только в редких случаях попадали в положение крепостных. Обыкновенно их повинности ограничивались платежом определенного оброка за землю и не носили характера личных повинностей.

Но та же колонизация клала начало и будущему закрепощению крестьян. Новые земли нуждались не только в крестьянах, которые должны их обрабатывать наиболее продуктивным образом, они нуждались и в защитниках. Поэтому всячески поощряется и обставляется всевозможными льготами переселение военных людей. Так как рыцарский и министериальский участок в коренной Германии обычно мал, то и рыцари и особенно министериалы охотно откликаются на зов из-за Эльбы. Тут они получают участок, равный, по меньшей мере, шести (увеличенным) заэльбским гуфам, освобождаются от государственных податей и, если их свобода на родине еще подвергалась сомнению, — фактически совершенно уравниваются в правах со свободными людьми. Из них сложилось мало-помалу дворянство Бранденбурга, Померании и Пруссии, предки нынешних прусских юнкеров. Превращение рыцаря в помещика совершалось в течение XIII и XIV веков двумя путями. Во-первых, они посредством расчистки, где можно, увеличивали свои маленькие участки так, что уже во второй половине XIII века рыцарские участки в 20 гуф не были редкостью. Потом, пользуясь затруднительным финансовым положением маркграфов, они выкупали у них все права на крестьянские повинности в близлежащих крестьянских участках, как государственного, так и вотчинного характера, и таким образом сделались господами окрестного крестьянского населения, юридическое положение которого понемногу сильно ухудшилось. Позднее, под влиянием общих экономических причин, ухудшилось и хозяйственное их положение.

Что касается области Тевтонских рыцарей, то там имелась еще одна особенность. Новое немецкое население, ушедшее далеко от родины, попавшее в условия малокультурной, экономически отсталой страны, продолжало нуждаться в продуктах немецкой и заграничной промышленности не только обрабатывающей, но и добывающей. Так как торговля сухим путем была затруднена бездорожьем, то развилась торговля морская, благо страна вся тянулась по морю. Тут мы имеем одну из причин быстрого расцвета Ганзы.

Так система натурального хозяйства, вступившая в коренной Германии в полосу разложения, пробила себе новые пути и открыла новую арену. Вскоре она и тут будет вовлечена в действие сил, связанных с эволюцией денежно-хозяйственных форм. На запад от Эльбы эти силы в рассматриваемый период постепенно приобретают руководящее значение. Хозяйственная гегемония начинает переходить от поместья к городу. Мы знаем, какие силы накопляли в городе возможности превращения в самостоятельную политическую единицу и какие силы содействовали фактическому их освобождению. После того, как Генрих IV твердо стал на путь покровительства городским вольностям, императоры лишь редко покидали эту политику. А период междуцарствия, когда городские союзы были одной из самых могущественных организаций в Германии, дал возможность целому ряду городов приобрести самостоятельное положение. С другой стороны, выросло и самое количество городов. Как императоры, так и князья основывали их очень охотно: императоры — для того, чтобы в феодальном хаосе найти лишнюю опору против антигосударственных элементов; князья — чаще всего по соображениям фискальным. Князья поняли, в чем основной хозяйственный нерв эпохи. Они облегчают податные и военные повинности нового поселения, зная, что убыток возместится всегда: одни таможенные доходы при благоприятных обстоятельствах могли перевесить все остальные статьи их нехитрого бюджета. Кроме того, у купцов в случае нужды всегда можно было взять и наличными, даровав им за это ту или иную привилегию. Сложнее были, конечно, расчеты таких замечательных людей, как Генрих Лев или Альбрехт Медведь, которые исходили из ясного сознания задач колонизации. Увеличение количества городов и превращение их в самостоятельные имперские единицы подняло их политическую роль и постепенно вполне приспособило их организацию к запросам крепнущего денежного хозяйства. Какова же была эта организация?

Немецкий средневековый город — прежде всего, земельная община; у него, как и у сельской общины, имеются неделимые земли, находящиеся в общем пользовании, городская альменда: улицы, стены, башни, ворота, городские пустыри и проч. Из этого принципа вытекает очень важное последствие. Для приобретения гражданских прав в городе необходимо владение землей, необходим земельный ценз. Это правило держится весь первый период в истории немецкого города, то есть до эпохи городских революций. Владелец городского участка — человек, безусловно, лично свободный. Все повинности, которые он платит городскому сеньору, носят характер реальных повинностей. В некоторых источниках городской лен (ибо с точки зрения первоначальных отношений, когда все земли в городе принадлежат сеньору, всякий участок рассматривается как лен) — носит характерное название оброчного аллода (censuale allodium). Эти льготы создаются экономическими условиями: выгодой для сеньора быстрого заселения городов. С ними связано и то знаменитое положение средневекового городского права, которое гласит: Stadtluft macht frei, городской воздух делает свободным, то самое, которое, наравне с восточной колонизацией, так глубоко влияло на эволюцию юридического положения крестьян. Мы уже говорили, что в поместьях образовалась мало-помалу категория людей, которые отстали от хлебопашества и несли какие-то элементарные торговые функции. С увеличением роли торговли и с ростом количества городов, предприимчивые крепостные люди вступали с помещиком в соглашение, по которому крестьянин освобождался совсем от барщинных работ, обязывался уплачивать простой, обыкновенно денежный оброк и кроме того получал разрешение жить вдали от поместья. Совершенно так же, как это было в России в дореформенную эпоху, когда крепостные уходили на оброк. Помещику это было выгодно, ибо он имел при этих условиях больше и знал, где ему искать своего крепостного. Отказываясь от соглашения, он рисковал потерять его, ибо, если крепостной проживал в городе без розыска о нем (sine calumnia) помещика год с днем, он этим самым считался свободным; городской воздух давал ему эту свободу; у него являлась теперь исковая защита против всяких попыток со стороны помещика вернуть его в лоно крепостных порядков. Такой крепостной, освободившийся годовой давностью, если он владел городским леном, то есть участком земли в городе, считался полноправным горожанином наравне со всяким другим. Нечего говорить, конечно, что, когда власть городского сеньора была упразднена, принцип сохранился. Он держался вопреки усилиям князей (они не забывают об этом ни в одной привилегии) до тех пор, пока для городов исчез интерес привлечения новых переселенцев.

Завоевание городами самостоятельности выдвигало вперед задачу организации управления. Задачи эти осуществляются городскими советами (consilium, Rat). В Германии они появляются сначала в новооснованных городах и уже затем в старых. Это и понятно: новым городам нужно было сейчас же дать какой-нибудь административный орган. Наоборот, в старых городах необходимость в таком органе была не так настоятельна даже после завоевания самостоятельности: в Кельне совет появляется лишь в 1242 году, в Магдебурге — в 1244, в Ахене — в 1272 году. Объясняется это тем, что в старых городах административные функции могли быть в первое время возложены на одну из существующих коллегий, чаще всего коллегию шеффенов. Но это длится недолго. Горожанам невыгодно оставлять власть навсегда в руках пожизненных коллегий. Ежегодные выборы в совет гарантируют, по крайней мере, тем классам, которые участвуют в выборах, контроль над советом. Совет — это представительная коллегия общины. Городская община является источником суверенитета. Первоначально она в полном составе и осуществляла свои суверенные права. Вече в Германии называлось conventus сivium, Burgerding, burgiloquium и проч. Оно начало становиться неудобным, когда количество жителей в городах выросло. Практически это неудобство и вызвало появление совета. Совет — это делегация веча. С его возникновением постоянный созыв веча становится излишним. Но не во всех городах вече, как институт, исчезает сейчас же, как только создается совет. Таких примеров немного (Нюрнберг, Вецлар и др.). Обычно вече продолжает существовать наряду с советом. Его созывают тогда, когда обсуждаются вопросы, касающиеся общинной собственности, альменды. В XIV веке вече исчезает совсем. Его функции целиком переходят к совету. Задачи его заключаются в том, чтобы «блюсти пользу и благо общины». В его руках находится вся законодательная и административная власть в городе, а иногда он является и судебной коллегией. Совет назначает городских должностных лиц (городского писца, палача и проч.), ведет все внешние сношения, хранит городскую печать, облагает горожан налогами и, вообще, заведует всей финансовой частью, наблюдает за торговлей и рыночными делами вообще, руководит полицией; от него зависит допущение новых членов в общину; в его руках, наконец, заботы о боевой готовности города. Бюргермейстер появляется обыкновенно позже, уже тогда, когда совет, как орган самостоятельной общины, уже успел сложиться. Его функции первоначально не сложны, ибо в наиболее существенном административная власть принадлежит самому совету. Чаще всего бюргермейстер — председатель совета, исполняет его распоряжения и следит за мелкими текущими делами. Позднее, однако, его власть вырастает и функции расширяются. К нему на хранение поступает городская печать и ключи от ворот, к нему переходит надзор за всеми городскими учреждениями, часть суда и проч. Бюргермейстер не всегда бывает один. Есть города, где их двое, трое и т.д., до восьми. Должность бюргермейстера выборная; он избирается на такой же срок, как и члены советов, обычно на год.

Как были организованы выборы городских магистратов, мы знаем только для более поздней эпохи, примерно с XIII века. Прямые выборы не встречаются нигде: средневековый человек любил сложные системы, во много степеней. Советь был аристократическим органом. Должности находились в руках городского купеческого патрициата, богатых семей, из рода в род накопивших крупные состояния, так называемые Geschlechter. Купеческий патрициат захватил власть в старых городах потому, что ему пришлось вынести на своих плечах борьбу с сеньором, а в новых потому, что первые колонисты обыкновенно бывали богатыми купцами. Вполне естественно, что остальная часть городского населения, ремесленники, плебеи, косо смотрели на купеческую олигархию, забравшую в руки всю власть, и лишь ждали момента, чтобы покончить с эгоистической диктатурой патрициата. Но пока и материальная мощь была на стороне патрициев, протесты и вспышки восстаний — они начинаются в XIII веке — приводили лишь к незначительным уступкам. Чтобы успех мог увенчать дело ремесленников, необходимо, чтобы их хозяйственный фундамент, промышленность, получил такую же солидность в общем экономическом обиходе страны, как и торговля. Это случится не раньше XIV века.

В XIII же веке промышленность в Германии еще уступала торговле. Она не только не могла конкурировать с промышленностью соседних стран: Италии, Фландрии, даже Франции, но едва начинала твердо становиться на ноги. И первая промышленная отрасль, которая крепнет в Германии, — текстильное производство, в частности выделка полотна, шерсти и хлопка. Выделка полотна была исконным немецким промыслом. Полотняные одежды, белые и крашеные, были исконным костюмом германцев. Знаменитые красные шаровары были необходимой принадлежностью франков еще в эпоху Карла Великого. Только в конце IX и в Х веках шерсть начинает вытеснять полотно, как материал для одежды. Зато с XI века полотно нашло новое применение; среди достаточных классов стало распространяться употребление постельного и столового, а позднее и нижнего носильного белья. В Германии полотняное производство сначала сосредоточивалось в деревнях; обработка льна не представляет никаких трудностей; им занимались женщины. Но параллельно с ростом спроса на полотняные продукты выделка полотна мало-помалу переносится в города. Среди первых немецких цехов мы встречаем цех ткачей постельного тика в Кельне (1149). Мало-помалу выдвинулись два района, славные своим полотном: Лотарингия и часть Швабии по Боденскому озеру: Констанц и Сен-Галлен со своими окрестностями. Если полотняное производство стало укрепляться в XII веке, то шерстяное сколько-нибудь прочно стало на ноги только в XIII. Расцвет его относится к более позднему периоду. Первое упоминание о сукноткачестве мы встречаем на самом пороге XII века, в 1099 году. Его занесли фламандцы в самый цветущий торговый центр Германии времени крестовых походов, в Майнц. В XIII веке шерстяное производство уже распространяется более или менее по всему более оживленному району исконной Германии: по Рейну и Дунаю. В конце XIII века было сделано изобретение, относимое обыкновенно к XVI веку: была построена самопрялка. Но благодаря консерватизму немецкого ремесла, изобретение это долго не оказывало того влияния на производство, какого можно было бы ожидать: веретено не сдавалось. Различные центры производства в течение ХIII века отмежевали себе каждый особую отрасль. Юго-западная Германия (Ульм, Базель, Страсбург) изготовляла, главным образом, серые, то есть некрашеные, сукна, юго-восточная (Регенсбург и проч.) — полусваленные материи, а Рейн (Кельн, Майнц, Вормс, Шпейер) — черные сукна. Хлопчатобумажное производство в XIII веке укрепилось довольно прочно в южной промышленной полосе. Констанц, Базель, Ульм, Аугсбург потребляли хлопок в большом количестве на выделку бумазеи, которая быстро завоевала себе популярность на европейских ярмарках. Другие отрасли промышленности, шелковая и оружейная, едва зарождались: одна в том же Констанце, другая в Золингене, Пассау, Регенсбурге.

Городская промышленность имела форму ремесла и была организована в цехи (см.). Появление цехов в Германии относится к XII веку. Мы не знаем примера ранее 1106 года (вормский цех рыболовов); за ним следовали сапожники в Вюрцбурге (1128), ткачи постельного тика в Кельне (1149), магдебургские сапожники, мясники и пекари в Гагенау, кельнские токари (1178). С конца XII века количество цехов быстро растет, и цеховая организация охватывает отрасли промышленности, работающей на вывоз. Первое время цех в Германии был необходимой организацией, оберегающей одинаково и интересы ремесла и интересы потребителей. Доступ в цехи не был закрыт ни для кого, если только вступающий родился от состоявших в законном браке, свободных и «чистых», то есть не занимающихся грязными или позорными профессиями родителей (Ahnenprobe). Ограничивать доступ в цехи не было выгоды ни для кого, ибо, когда установился постоянный рынок, спрос, по-видимому, сразу стал превышать наличные производительные силы существующих цехов, и новый мастер являлся не конкурентом, а скорее помощником. Тем не менее, с самых первых шагов цехи вырабатывают свой знаменитый принцип, согласно которому всякий, занимающийся тем или иным ремеслом, должен был вступить в число членов соответствующего цеха. Это — так называемый Zunftzwang. Благодаря ему, в городе уже не могло остаться ремесла вне цехов. На первых порах в Zunftzwang’е нет ничего противного интересам потребителей, ибо, оберегая монополию цехов, он в то же время обеспечивает доброкачественность товара: без Zunftzwang’а всякий имел бы право заниматься ремеслом, не принадлежащие к цеху были бы избавлены от его контроля и могли бы пускать на рынок плохой товар. До XIV века мастер обычно работает либо один, либо только с учеником. Подмастерье появляется позднее. Вступление ученика в цех в качестве полноправного мастера не обставлено никакими сколько-нибудь трудно одолимыми препятствиями. Жизнь цехов, жизнь ремесленников в цехах течет спокойно, в узких берегах, без борьбы, без волнений. Это продлится недолго.

Цехи были с самого начала — и остались до конца — институтом, противным духу крупного производства. Капитал, конечно, находил применение и здесь, но роль его была очень незначительна. Мастеру не нужно было много денег, чтобы завести дело. Он должен был нанять помещение, приобрести необходимый инструмент, а затем иметь некоторую сумму для закупки товара. Главным хозяйственным моментом был труд, а капитал находился на службе у труда. Была исключена самая возможность появления крупных капиталов в недрах цехового ремесла. Огромная часть постановлений цеховых статутов была направлена к тому, чтобы воспрепятствовать более предприимчивому мастеру расширить свое производство. Если же что-нибудь подобное пробивалось через рогатки цеховой регламентации, такую rаrа avis сейчас же вводили в норму и определяли количество товаров, которое он мог выработать.

Однако, хотя в XII-XIII веках цех и господствует в ремесле, но даже по данным этих столетий мы видим, что производства, имеющие крупные перспективы, не удерживаются в рамках цеховой ремесленной системы, не знающей неравенства между различными группами мастеров. Так было в шерстяном производстве. Во Франкфурте на Майне, например, из равноправной массы мастеров выделяются ткачи. Они сами покупают шерсть, дают ее вымыть и выколотить своим слугам, а затем направляют ее чесальщикам и прядильщикам, которые считаются членами цеха, но занимаются работой на дому. Красильщики, к которым затем переходит пряжа, самостоятельные ремесленники, но они находятся в зависимости у ткачей и не могут работать на нечленов цеха. Красильня принадлежит цеху, а краска покупается самими ткачами. Валяльщики и стригали также являются наемными рабочими ткачей. Несколько позднее в Ульме также выделяется цех шерстобитов (Маrnеr), которые будут закупать сырье, раздавать работу на дом ремесленникам, а затем продавать готовое сукно. Капиталистическая организация промышленности, уже давно начавшая разрушать классический цеховой строй в Италии и Фландрии, появляется мало-помалу и в Германии. И не только в промышленности, но и в торговле.

Так как торговля так же, как промышленность, сосредоточивается в городах, то купец очень скоро делается человеком совершенно свободным, хотя бы в силу принципа Stadtluft macht frei. И в среде этого свободного купечества начинают уже обозначаться различные категории. Большинство еще принадлежит к категории кремеров, Krämer. Кремер — мелочной торговец, содержатель лавки на рыночной площади. Пока нет твердых рынков, раз навсегда приуроченных к определенному месту, кремер кочует с рынка на рынок. Но это — не прежний странствующий купец. У того были всякие товары, ибо он должен был быть готовым ко всякому спросу. Кремер держит только определенный товар, и всякий знает, что у него можно найти. В его лавке собрано, главным образом, то, что не занимает много места и не требуется в больших количествах, товары, представляющие значительную ценность: коренья, приправы, благоухания, ленты, шелковые изделия, мелкие вещи из металлов, дерева, кости, янтаря и проч. Но наряду с кремерами выделяются уже и крупные торговцы, и опять-таки в той области, которая делает быстрые успехи: в шерстяном деле. Мы знаем, что впервые сукно появилось в Германии (на Рейне) из страны фризов. Приезжие оптовики предпочитали при этом продавать свой товар целыми кусками; если они продавали в виде большого одолжения на отрез, то брали за это значительно дороже. Купцы рейнских городов быстро поняли, что, если они будут покупать у оптовиков кусками и распродавать на мерку, то это будет операцией выгодной. И вот на Рейне появились розничные торговцы сукном (Gewandschneider), которые мало-помалу отвоевали себе совершенно особое положение. Купцу, торговавшему сукном на отрез и торговавшему хорошо, уже не приходилось ждать, пока приедет с севера оптовик. Выгоднее было ехать за товаром самому. Большинство обращалось в ближайшую ярмарку, но более предприимчивые предпочитали ехать к месту производства, во Фландрию. В этих случаях, конечно, он закупал больше, чем могла продать его собственная лавочка, и излишек сбывал товарищам. Отправляясь на север, он забирал на возы такого товару, на какой там был спрос, и делал вдвойне выгодные дела. Несколько таких удачных путешествий превращали обыкновенного розничного торговца сукном в крупного оптовика. Он уже закрывал свою лавочку, ибо продать товар сразу с несколько меньшей прибылью было выгоднее, чем распродавать его в розницу в течение нескольких месяцев. Так выделились оптовики, сначала на Рейне, потом в других городах Германии, сначала в суконном деле, потом в других сферах предприятий. Крупный капитал начинал завоевывать торговлю.

Что касается купеческих организаций, то в XII и XIII веках их было немного. Купеческих гильдий (см.) на манер английских или фламандских было в немецких городах наперечет; в Геттингене, Гокстере, Дортмунде, Касселе, Госларе мы имеем самое название гильдий, в Кельне организацию, но без названия, в Магдебурге — организацию, близкую к гильдии. На юге их нет совсем, ибо юг в это время еще не играл большой роли в торговле. А на севере, если и была почва для образования гильдий, то обособленные организации этого рода скоро были поглощены могущественной, широко объемлющей организацией великой Немецкой Ганзы¹⁾. Ее первоначальная история относится к XII и XIII векам. Рейнские купцы с самого начала XII века стали ездить в Англию. В 1157 году «люди и граждане кельнские» получили свою первую привилегию. В ней упоминается и их лондонское подворье (gildhalla). Эта привилегия была потом подтверждена и расширена, и до конца XIII века Кельну принадлежала гегемония среди немецких городов, торгующих с Англией. Но он мог сохранять ее лишь до тех пор, пока немецкая торговля сосредоточивалась, главным образом, на Рейне и вообще на западе. Когда же хозяйственные отношения стали выдвигать другие районы и прежде всего Балтийское побережье, положение Кельна в союзе стало колебаться. Тщетно пытался он бороться с возрастающим влиянием Любека: вокруг последнего в 1268 году образовалась особая ганза, и кельнцы имели достаточно благоразумия, чтобы не истощать в бесплодной борьбе свои и чужие силы.

¹⁾ Ганза — слово готское, обозначает соединение нескольких лиц для общей цели, общество, гильдию; чаще всего под ним подразумевают купеческое общество. Этот термин, употреблявшийся преимущественно во Фландрии и Франции, поздно проник в Германию. Немецкая Ганза имела предшественницу, Лондонскую Ганзу фламандских и северофранцузских городов. Она стала называться Ганзой не в смысле простой купеческой ассоциации, а в смысле ассоциации купеческих ассоциаций.

В конце XIII века обе ганзы слились в одну и установили общую гильдейскую палату в знаменитом Стальном Подворье (Stahlhof) на берегу Темзы. Но лондонская ганза была не единственной организацией немецких купцов, торгующих за границей. В 1252 году они основали ганзу в Брюгге, которая сразу оказалась настолько значительной, что понадобилась особая организация. Члены ее группировались по районам, и во главе каждого стоит наиболее крупный торговый город района: у саксонских и вендских — Любек, у рейнских, вестфальских и прусских — Кельн, у готландских и ливонских — Висби. Третья немецкая ганза имелась в только что упомянутом Висби, столице острова Готланда, находящегося в таком пункте Балтийского моря, который лежал на пути всех немецких кораблей. Ганза в Висби работала энергично. Ею, между прочим, была основана знаменитая ганзейская контора (Реtershof) в Великом Новгороде.

Эти отдельные организации, в Лондоне, в Брюгге, в Висби, естественно, должны были стремиться к объединению. В каждой из организаций участвовали купцы одних и тех же городов, у которых всюду были одни и те же интересы и для которых слияние было как нельзя более выгодно. Время, когда работали эти организации, было такое, что принцип объединения носился в воздухе. Междуцарствие и без того содействовало появлению целого ряда городских союзов на платформе самообороны и торговой общности. Если другие союзы преследовали, главным образом, политические цели, то Вендский с Любеком во главе, главным образом, экономические. В его программу входили такие задачи, как очищение моря от пиратов и дорог от разбойников, распространение любекского права и проч. Ему удалось сделать довольно много: устранить таможенные стеснения и мелочную придирчивость городской торговой политики, до известной степени объединить торговые обычаи и денежные знаки. Любек и взял на себя трудную и, быть может, одному ему доступную задачу создания общенемецкой ганзы. Как произошло слияние, мы не знаем, но в середине XIV века появляется название «Немецкая Ганза», свидетельствующее, что оно совершилось.

Так немецкое бюргерство упорным трудом на почве промышленности, торговли и городского устроения постепенно становилось все более и более видным членом того пестрого политического конгломерата, который носил название «Священной Римской империи германского народа».