Германия (XI. Реформация)

XI. Реформация. В сложной цепи событий социальных, политических и идейных, которые объединяются под названием немецкой реформации, нужно различать, по крайней мере, две группы фактов. По своему происхождению эти две группы независимы одна от другой, но в своем развитии они сплелись так тесно, что если упустить из виду одну, не только будет непонятна другая, но и весь колоссальный перелом немецкой жизни первой половины XVI века останется не выясненным до конца. Одна группа — это все то, что связано с проповедью Лютера. Корни ее в своеобразии городского развития, ибо именно города были колыбелью той новой идеологии, которая, в конце концов, дала новую религию (ср. Возрождение), ибо именно в городах, в психике купца, в психике нового человека, столь отличной от психики средневекового, преломляясь через сознание Вимфелинга и Цельтеса, Рейхлина и Эразма, идея личности пришла к требованию веры на собственный, а не на церковный образец. Другая группа — это вся социальная и политическая обстановка, сделавшая то, что, когда проповедь раздалась смелая и свободная, церковь оказалась не в силах задушить ее, как задушила проповедь Гуса, что Лютер не пошел на костер, наряженный в бумажный колпак, а стал национальным героем Германии.

Первой причиной успеха Лютеровой проповеди и было то, что она глубоко национальна. То, что в душе августинского монаха, профессора в Виттенберге, накопилось много догматических сомнений, едва ли было явлением исключительным. После Эразма и Рейхлина такие сомнения легко закрадывались в душу мало-мальски вдумчивого человека. И если бы Лютер стал излагать их без бьющего в глаза общественного повода, его голос затерялся бы в хоре голосов гуманистов-экзегетов. Но гений Лютера сказался именно в том, что он понял основную необходимость момента; связать свои догматические новшества с понятным всем и каждому общественным явлением. Таким явлением была продажа индульгенций Тецелем в окрестностях Виттенберга. Индульгенции были общей болячкой, одной из национальных немецких болячек, и когда в 1517 году на дверях одной из Виттенбергских церквей появились 95 лютеровых тезисов, исходным пунктом которых был протест против индульгенций, — все тезисы сразу сделались программой национальной оппозиции против Рима. В две недели списки тезисов разлетелись по всей Германии. Догматическая программа в тезисах была неясна, быть может, умышленно. Но как раз это и не было важно в тот момент. Важен был протест против одного из главнейших орудий папской эксплуатации, протест против папства. Его оценили, его приветствовали все, начиная от последнего городского поденщика и кончая могущественным курфюрстом Саксонии, Фридрихом Мудрым. Когда Лютера потребовали к ответу в Рим, Фридрих взял его под свое покровительство и устроил так, что, вместо опасной поездки в Рим, Лютеру разрешили оправдаться перед папским легатом, кардиналом Каэтаном, в Аугсбурге (1518). Из оправдания, конечно, ничего не вышло, как и из лейпцигского диспута с Экком в 1519 году. Отпущения Лютер не получил ни тут, ни там. Наоборот, отношения сделались еще острее, и Экк стал требовать, чтобы Лютер был отлучен. Распря с Римом длилась уже почти три года и глубоко всколыхнула страну. Все, что было обижено Римом, недовольно им, — а мы знаем, что и обиженных, и недовольных было достаточно, — все было на стороне Лютера. Его горячо приветствовали гуманисты.

Меланхтон прилепился к нему на всю жизнь. Пылкий Гуттен посылал ему ободрения. Отчасти невозможность вернуться на старый путь, отчасти сознание необходимости еще больше подчеркнуть национальный характер поднятого им дела реформы заставили Лютера тесно слить дело догматического обновления религии с делом национальной борьбы против Рима, как политической и экономической силы. Поэтому в 1520 году он выпустил сейчас же одно за другим три сочинения: чисто-публицистическое письмо «К его императорскому величеству и христианскому дворянству немецкой нации» и догматические трактаты: «О вавилонском пленении церкви» и «О свободе христианина». Первое еще раз подробно и красноречиво формулировало пункты национальной оппозиции против Рима. Тут было и требование о неплатеже аннатов, и протест против назначения епископов из Рима, и многое другое. (О лютеровой догматике см. Реформация и Лютер). В этих трех небольших брошюрах дано в сущности все наиболее существенное теоретическое обоснование реформации. Рим тоже не дремал. 15 июня 1520 года булла, отлучающая Лютера, сначала условно — в случае, если не раскается, — была в руках у Экка, и он деятельно принялся за ее распространение. Но оно шло туго. Лишь несколько епископов согласились расклеить ее. Эрфуртский университет, одно из гуманистических гнезд, просто отказался ее принять. Виттенбергский отверг ее под тем предлогом, что она подложна. На том же основании не признал ее и курфюрст Фридрих Саксонский. Лютер 10 декабря подверг ее торжественному аутодафе за стенами Виттенберга. Тогда (3 января 1521 года) появилась другая булла, отлучавшая Лютера уже безусловно.

Все теперь зависело от того, как сложится соотношение политических и общественных сил в стране. И прежде всего многое зависело от того, на какую позицию станет новый король. Избрание Карла V состоялось за несколько дней до Лейпцигского диспута. Ему предшествовали долгие переговоры, в течение которых сплетались и расплетались интриги, звенело золото, растекавшееся по курфюрстским казнам, вели ожесточенную борьбу сторонники Карла со сторонниками Франциска I, короля Франции. И, в конце концов, чтобы получить немецкую корону, Карлу пришлось пройти, согнувшись, под кавдинским ярмом, поставленным князьями. В последний раз князья решили спрятать свой партикуляризм под федералистической видимостью. Избирательная капитуляция Карла содержала уступки в чисто федералистическом духе. Он обязался восстановить имперскую правящую коллегию, Reichsregiment, которую еще Максимилиан сумел без большого труда свести к голому названию. Княжеский проект Reichsregiment’а был очень решительный. Он из императорской короны делал простое украшение, у городов отнимал без остатка их политическую роль, а всю полноту власти отдавал в руки князей. На Вормском сейме 1521 года шли долгие переговоры между императором и князьями, и, в конце концов, с помощью городов Карлу удалось обломать острие тонкой княжеской интриги. «Имперское правительство» — таков был компромисс — будет действовать самостоятельно только в отсутствие императора; при нем оно будет играть роль совещательного государственного совета. При этом внешнюю политику император вообще удерживал за собою, а на время своего отсутствия позаботился дать Германии наместника в лице своего брата Фердинанда. Но даже с этими ограничениями власть князей должна была быть огромна. Фердинанд был юн, по-немецки почти не понимал и поневоле должен был уступить председательство в Reichsregiment’е одному из князей, курфюрсту пфальцскому. Карл уехал надолго и с головой погрузился в сложные перипетии борьбы с Францией и Римом. Князьям оставалось в Германии достаточно простору.

Для Лютера и для дела реформы это было огромным, неожиданным счастьем. На том же Вормском сейме 1521 года, где обсуждалась политическая реформа Германии, обсуждались и дела, связанные с проповедью Лютера. Карл успел в достаточной мере ярко определить свое отношение к проповеди реформы. Весь полный фантастических мечтаний о восстановлении космополитической монархии Карла Великого, молодой император не мог примириться с тем, что католицизму, этой наиболее существенной космополитической спайке, будет нанесен в Германии серьезный удар. Лютер был вызван на сейм, где от него потребовали отречения от своей ереси. Он ответил своим знаменитым «Нiеr stehe ich. Ich kann nicht anderes», и только вследствие заступничества князей был отпущен невредимым. Князья же в лице Фридриха Саксонского спасли его, когда император объявил против него опалу. Лютер со свойственным ему практическим чутьем сразу вывел все следствия из создавшегося положения. В отсутствие императора решающей политической силой в Германии были князья. Опираясь на них, он мог победить. Разорвав с ними, он неминуемо должен был погибнуть. Раз установив себе эту точку зрения, Лютер уже держался ее крепко. И ему вскоре понадобилось все его самообладание, когда по всей Германии стали разливаться одна другой выше волны революции.

Проповедь религиозного индивидуализма и разрыва с установленной церковной догматикой легко будила в то время революционные настроения. В этом нет ничего удивительного. Сознание общественных низов все-таки было во власти религиозных точек зрения: гуманистическая культура была достоянием верхних слоев бюргерства. Когда религиозная проповедь разбивала в затемнявшемся веками сознании людей основной идейный авторитет, авторитет церкви, в нем, прежде всего, поднимало голос наиболее больное: социальное недовольство. До этого момента оно сдерживалось признанным религиозным авторитетом. Ибо, какую бы ни питали люди ненависть к духовенству, религиозная стихия у них оставалась в огромном большинстве случаев нетронутой. Теперь проповедь новой веры разрушала старую религиозную сдержку, — и призраки социального протеста стали подниматься отовсюду.

Первой вспыхнула городская революция. Она не превратилась в общее восстание городского пролетариата по разным причинам и, прежде всего, потому, что реформация застала городские низы в значительной мере истощенными: в XV веке они вынесли не одно восстание и не одно усмирение. Поэтому городская революция сложилась из разрозненных вспышек, очень отделенных одна от другой и местом, и временем. Началось движение в царстве саксонской горной промышленности. Горнорабочие промыслов, расположенных вокруг Цвиккау, давно вели борьбу с предпринимателями за заработную плату. Последствия революции цен чувствовались очень сильно. Та заработная плата, на которую можно было жить, не голодая, тридцать лет назад, теперь сделалась голодной платой: так упала ценность денег. На этой возбужденной голодом почве давно уже работала проповедь эпигонов гуситизма, а когда дошла сюда весть о том, что Германию призывают сбросить иго папства, настроение сгустилось. Оно передалось с промыслов в Цвиккау, завоевало сукноткацких подмастерьев, и все эти элементы общими силами основали в Цвиккау целую общину анабаптистов (см. II, 535). Во главе ее стали два даровитых человека, Николай Шторх и Фома Мюнцер. Социальная программа не была чистым коммунизмом. Она привлекла не только городской пролетариат, но стала распространяться и среди окрестных крестьян. Когда пропаганда усилилась, городские власти поспешили изгнать Шторха, Мюнцера и некоторых еще «пророков», как называли вождей коммунистического анабаптизма, Шторх отправился прямо в Виттенберг, Мюнцер — сначала в Прагу, потом в Альштедт, их товарищи разбрелись по некоторым городам южной Германии. Это был конец 1521 года. Успех Шторха в Виттенберге был большой. Карльштадт, ближайший товарищ первых выступлений Лютера, перешел на сторону анабаптистов, Меланхтон заколебался. Казалось, что еще немного — и Виттенберг будет в руках городской демократии. Лютер, которого в это время спасал в Вартбурге курфюрст Фридрих, сразу оценил положение. Встревоженный, покинул он свое спокойное убежище, явился в Виттенберг (март 1522 г.) и очень быстро разрушил все плоды усилий Карльштадта. Карльштадта изгнали, и город успокоился. Мюнцер в Альштедте, где он жил с начала 1523 года до августа 1524 года, сначала имел успех; ему удаюсь увлечь пролетариат своими пламенными проповедями против богачей. Но очень скоро ему снова пришлось бежать. Короткий успех сопровождал потом его проповедь в Мюльгаузене.

Там уже с начала 1523 года появился беглый монах Пфейфер, один из бродячих проповедников новой веры. Он имел большой успех. Его проповедь подняла настоящую революцию. Пролетариат потребовал, чтобы патрицианский совет сбавил налоги, распределил их более справедливо и допустил в свою среду выборных от общины. Когда совет отверг эти требования, пролетариат поднялся и разграбил монастыри. Совет уступил. Это было в июле, а в августе появился Мюнцер, который начал проповедь коммунизма. Перепуганный на смерть совет обратился за помощью к князьям. Уже в сентябре Мюнцер и Пфейфер были изгнаны и бросились в агитацию среди крестьян. В крестьянском восстании и нашли они оба свою гибель. Коммунистическая городская революция, однако, не умерла ни теперь, ни после крестьянского усмирения. Она перекидывалась из города в город, пока не пришла кружным путем, через Амстердам, в Мюнстер. Там (1534-35) она дала свою последнюю, величественную и трагическую эпопею (см. анабаптисты).

В период городских пролетарских революций короткой вспышкой ворвалась революция дворянская. Рыцарство с самого начала восторженно встречало проповедь новой веры.

Особенно в Лотарингии и Франконии, где духовные владения больше всего искушали рыцарскую бедноту. Социальные мотивы религиозных настроений рыцарства видны очень ярко из заявлений лидера рейнских рыцарей, Зиккингена, который, внимая пламенному призыву своего друга Гуттена, объявил, что вскоре выступит в роли немецкого Жижки, расправится с попами и облегчит церковь от бремени ее сокровищ. Летом 1522 года Зиккинген выступил. Первая его атака была направлена на Трир, архиепископ которого был одним из врагов реформы. Гордый рыцарь надеялся без труда одержать победу над «поповским гнездом». Ему не в диковину было принуждать к капитуляции даже таких могучих князей, как ландграф Гессенский. Но на этот раз ему не посчастливилось. Архиепископ не только отбил нападения Зиккингена на свою столицу, но, когда тот отступил, соединился с ландграфом Гессенским и пфальцграфом Рейнским, последовал за ним и окружил его в его крепком замке Ландштуле. Там во время бомбардировки Зиккинген был смертельно ранен. Коалиции рейнских князей подал руку швабский союз князей. Сторонники Зиккингена на юге Франконии, в области Нюрнберга, в их числе свирепый Томас фон Абсберг, сделались целью систематической карательной экспедиции. 23 замка было разрушено, и много представителей рыцарства погибло. Это было летом 1523 года. Словно не желая переживать разгрома рыцарского движения, несколько времени спустя умер его самый яркий идеолог, Ульрих фон Гуттен. Лютер, который до восстания вел дружескую переписку с Зиккингеном, когда началось восстание, осудил его. Он понимал бессилие рыцарей и не хотел связывать с их рискованным шагом судьбу своего дела.

Между тем реформационное движение распространялось все шире и шире. Оно завоевало почти все богатые имперские города юга, гуманистические центры: Нюрнберг, Аугсбург, Ульм, швабский Галль, Гейльброн, Базель, Страсбург, на севере Магдебург и Бремен. На его сторону стало, как мы знаем, чуть не все рыцарство. Среди князей пока были и влиятельные противники: Иоахим бранденбургский, Генрих брауншвейгский, Георг, герцог саксонский, эрцгерцог Фердинанд австрийский, но они не выступали против Лютера отчасти из страха вызвать восстание низов, отчасти из боязни перед другими князьями. Сдержанное отношение к Лютеру с их стороны объясняется тем, что многого из его программы они добились от Рима раньше. Национальную точку зрения, несомненно, выражали сторонники реформы. На осеннем сейме в Нюрнберге городам удалось провести постановление о созыве собора, на котором будут решены дела, связанные с реформой, и вынесено решение, обязательное для всей империи. Карлу издали с трудом удалось сорвать эту опасную затею. Но новая церковь постепенно организовывалась. Лютер воспользовался опытами Карльштадта в Виттенберге и Мюнцера в Альштедте. Явилась лютеранская церковная община, явилось новое богослужение. Князья, которым секуляризация церковных имуществ, произведенная в обширных размерах, дала очень много, были довольны: их казначейства наполнились; они получили возможность разговаривать другим языком с богатым бюргерством; перед ними открылась перспектива прочного устройства бюрократии и войска. Реформация пошла на пользу только им да еще крупному купечеству больших городов, друзьям порядка. Остальные классы общества остались не причем. А они были уверены, что при новых условиях все пойдет по-новому. Если им было трудно до Лютера, то теперь сделалось совсем нестерпимо. После того, как городской пролетариат и рыцарство потерпели неудачу, слово было за крестьянством, и оно его сказало.

Крестьянское восстание охватило не всю Германию; нетронутыми остались только северные области и внутренняя Бавария. Оно довольно резко разбивается на три района и в каждом имеет особый характер. Швабско-тирольский район вырабатывает чисто аграрные программы: Меммингенскую и Двенадцати статей. Франконский дает широкую Гейльбронскую программу, где под влиянием «Реформации императора Фридриха III» развертывается план политических и экономических преобразований. Наконец, среднегерманский, тюрингенско-саксонский район идет под знаменем коммунистических требований. Все движение далеко не носит того свирепого характера, который приписывали ему современные идеологи княжеской точки зрения. Крестьяне много жгут, много разрушают, много грабят, но убивают редко. Эпизод, называемый Вейнсбергской Кровавой Пасхой, взятие замка, сопровождавшееся убийством графа Гельфенштейна, является исключением. По сравнению, например, с английской пугачевщиной 1381 года крестьянская революция в Германии — явление очень мирное. Крестьяне собираются в отряды, посылают парламентеров, составляют резолюции, стараются миром добиться принятия своих требований. Когда это не помогает, они начинают погромы и поджоги. Тут вместе с монастырскими зданиями и рыцарскими замками гибнет множество ценных произведений искусства, вместе с документами о крепости и крестьянских повинностях — много литературных произведений. Поджигая замки, крестьяне особенно энергично ищут и особенно безжалостно уничтожают именно всякого рода документы, подтверждающие права их помещиков: вера в бумагу и ненависть к ней — постоянные спутники крестьянских восстаний. Порой они сознательно и тоже с озлоблением жгут и калечат предметы роскоши и даже духовного комфорта. Произведения искусства, книги, рукописи ненавистны им, как принадлежность недосягаемого для них культурного обихода.

В крестьянской войне 1525 года особенно интересно то, что восставшие оставили несколько программ своих требований. Меммингенская программа и Двенадцать статей, составленные в Швабии, формулируют чисто аграрные требования и подкрепляют их библейской аргументацией. Обе почти совпадают. Их требования очень несложны. Крестьяне хотят иметь право выбирать и смещать священника (М. 1: XII, 1), хотят быть свободными от уплаты десятины, большой (М. 2; XII, 2) и малой (ХII, 3); требуют отказа помещиков от несправедливо захваченных угодий (М. 4, 8; XII, 4,  5, 10); хотят справедливого распределения барщины (М. 5; XII, 6), уничтожения несправедливых поборов и оброков (М. 6, 7, 9, 10; XII, 7, 8, 9, 11). Все эти требования как бы резюмируются в статье, требующей отмены крепостного права (М. 3; XII, 3). Но в том же районе, в Эльзасе, ходила другая программа, в которой, наряду с экономическими требования ми, были и политические: чтобы государем и владетелем был тот, кого крестьяне сами пожелают (ст. 8); чтобы суд и законы оставались такими, какими были в старину (ст. 9); чтобы им было предоставлено право смещать и замещать чиновников (ст. 10). Тут же, в Кольмаре, выставили 13 требований виноградари; они носят большей частью экономический характер. В франконском районе были очень популярны Двенадцать статей. Но наряду с основной редакцией, ходила другая, сильно урезанная стараниями Геца и Венделя Гиплера. Она называлась «Объяснение Двенадцати статей». В ней исчезли требования об отмене барщины, об облегчении оброков, о возвращении альменд. Это была программа компромисса, вызвавшая среди крестьян большое негодование. Наконец, к франконскому району относится и Гейльбронская программа. Это — целый политический манифест, требующий в сумме установления демократической монархии. Она предусматривает решительно все: и секуляризацию духовных владений, и объединение монет, мер и весов, и ограничение процентов, и уничтожение внутренних таможен, и создание условий, делающих невозможным восстановление крепостного права, и превращение «князей, графов, рыцарей, дворян» в каких-то добрых пастырей, все и всех оберегающих, и создание справедливых судов, и проч. и проч. Что касается тюрингенско-саксонского района, то там над всеми программами был сектантский коммунизм Мюнцера; он и был источником большинства требований.

Сначала восстание как будто имело успех. Оно распространилось быстро, под крестьянскими знаменами собрались десятки тысяч людей, много дворянских и княжеских гнезд, много помещичьих усадеб было сожжено. На сторону крестьян перешло много городов, частью добровольно (мелкие), частью по принуждению (такие города, как Ульм, Нюрнберг, Майнц). Но прочного успеха восстание не имело и не могло иметь. Крестьянские отряды с военной точки зрения были никуда не годны. Плохо обученные, вооруженные своими косами и своим отчаянием, они не могли тягаться с регулярными войсками. У них не было вождей. Только начальник Черного отряда во Франконии, рыцарь Флориан Гейер, был профессиональным — и даровитым — воином. Главный генерал швабско-тирольского района, бывший ландскнехт Ганс Мюллер из Бульгенбаха, был ничтожным полководцем. У Мюнцера, который был душой восстания в Тюрингии и вновь завоевал Мюльгаузен вместе с верным Пфейфером, была пламенная душа, но не было ни организаторского, ни военного таланта. Кроме того, к крестьянскому делу, чистому и ясному, пристроились ловкие оппортунисты, как Вендель Гиплер, и люди, таившие в груди измену на случай неудачи, как Гец Берлихинген, прежний разбойник-рыцарь. Наконец, что очень важно, против крестьян выступил Лютер, опять испугавшийся за судьбу реформации. Положение, принятое им с начала восстания, уже было довольно двусмысленное. Он не мог не чувствовать, что крестьяне поднялись за правое дело. В программе Двенадцати статей, которую крестьяне, к великому его смущению, прислали ему как бы на благословение, он не мог не услышать отголоска своих собственных посланий и проповедей, не мог не узнать духа им же самим поднятого великого дела. Но он не высказывался определенно, ожидая решительного поворота в столкновении двух враждебных сил. Если бы крестьяне победили, это могло помочь успехам реформации. И тогда, быть может, немецкая реформация удержала бы свой демократический характер. Но если бы он одобрил крестьян, и те были разбиты, все его дело, с таким трудом налаженное, могло распасться. И Лютер выжидал, делая от времени до времени робкие попытки примирить крестьян с князьями. Но когда разлилась по стране весть о Вейнсберге и князья решительно стали собираться с силами, Лютер безошибочным взглядом политика понял, что дело крестьян проиграно. И словно обрадовавшись тому, что для него самого кончились колебания, он обрушился на крестьян, «убийц и разбойников», и убеждал князей «бить, колоть, вешать и резать» мятежников, «как бешеных собак». Теперь для него уже не было выбора: он должен был отдать реформацию на служение князьям, ибо без князей она оставалась беспомощной.

И вот, с разных сторон пошли на крестьян закаленные в боях отряды ландскнехтов под предводительством лучших немецких вождей того времени. Крестьянские отряды были уничтожены в каких-нибудь два-три весенних месяца 1525 года, и началась вакханалия мести. Вейнсбергская Кровавая Пасха может показаться мирной шуткой по сравнению с тем, что выделывали теперь озверелые помещики, отделавшиеся от страха и отплачивавшие за пережитое несчастным крестьянам. Жертв помещичьей и княжеской реакции насчитывали до 100 000 человек. Положение крестьян всюду, за исключением Тироля, стало еще хуже.

Из крестьянской революции извлекли пользу исключительно князья. Восставшие крестьяне доделали дело князей: сокрушили окончательно рыцарство, сокрушили настолько, что оно уже не могло играть никакой самостоятельной политической роли. Они роковым образом должны были идти в услужение к князьям. Усмирение нанесло чувствительный удар также городам. Крестьяне на многие века были придавлены ярмом крепостничества. В Германии не оставалось больше силы, которая могла бы быть противопоставлена князьям. Они отлично сознавали, что, если они будут держаться дружно, то их положение будет несокрушимо. Поэтому для них потерял всякий интерес устроенный для защиты федералистских замыслов Reichsregiment. Они перестали его посещать уже после победы над рыцарями; летом 1523 года покинул его его председатель, пфальцграф. Reichsregiment стал домашним советом императора, а основной линией политики князей — партикуляристский абсолютизм. Лютер окончательно отдал новую церковь, поскольку это зависело от него, в услужение князьям. Он уже в 1523 году объявил, что подданный обязан подчиняться предержащим властям, а после подавления всех восстаний, он высказался за назначение священников государем, за принцип охраны церкви светской властью. Первоначальный свободный характер новой веры мало-помалу стал исчезать вместе с проникавшим ее демократизмом.

Чувствуя свою силу, князья решили закрепить столь выгодное им новое положение вещей. На Шпейерском сейме 1520 года впервые был высказан принцип: cuius regio, eius religio, то есть что подданные обязаны следовать той вере, которую исповедуют князья. Это постановление не только отдавало лютеранство на полное усмотрение князей, но и князей ставило в положение, почти независимое от имперских властей. Симптом был настолько серьезный, что «наместник» императора, эрцгерцог Фердинанд, серьезно встревожился, а Карл решил, наконец, заняться немецкими делами вплотную. Мир с Францией в Камбрэ (1529) дал ему возможность отвлечься на некоторое время от интересов мировой политики. На Шпейерском сейме 1529 года ему через своих агентов удалось привлечь на свою сторону большинство чинов и провести постановление, которое разрешало вопреки постановлению 1526 года католическое богослужение в землях лютеранских князей и приостанавливало секуляризацию. Тогда лютеранское меньшинство (курфюрст Иоганн саксонский, ландграф Филипп гессенский, маркграф Георг бранденбургский, князь ангальтский, герцог люнебургский и 14 городов: Страсбург, Ульм, Нюрнберг, Констанц и др.) предъявило протест (отсюда название протестанты) против постановления имперского сейма, вслед за которым курфюрст саксонский, ландграф гессенский, Страсбург, Нюрнберг и Ульм заключили тайный союз. Ландграф Филипп хотел привлечь к общему делу и цвинглианскую Швейцарию, но попытка примирить Цвингли и Лютера на Марбургском собеседовании кончилась ничем вследствие тупого упрямства «Виттенбергского папы». А положение становилось серьезно. Весной 1530 года Карл V появился, наконец, снова в Германии после девятилетнего отсутствия, только что коронованный имперской короной, и лично прибыл на сейм, собравшийся в Аугсбурге. Здесь протестантские князья представили ему составленное Меланхтоном так называемое Аугсбургское исповедание (см.). Император ответил на эту «дерзость» требованием, чтобы все, подписавшие документ, к весне следующего года вернулись в лоно католической церкви. Для князей вопрос был решен. Они готовы были с оружием в руках защищать не столько новую веру, сколько связанные с ней приобретения, социальные и политические. Они собрались в Шмалькальдене вместе с представителями городов и заключили там союз для защиты протестантизма. Одним из пунктов союзного договора была формула, провозглашавшая право подданных подниматься с оружием в руках против государя, нарушившего избирательную капитуляцию. Союз явился очень внушительной силой, тем более, что католические князья, и прежде всего Бавария, далеко не во всем были готовы поддерживать императора. В 1532 году, когда ему понадобилась поддержка князей для борьбы с турками, Шмалькальденский союз начисто отказал ему, пока он не заключит с ними религиозного мира. И Карл сдался. Религиозный мир (первый) был заключен в Нюрнберге: за князьями было признано, хотя и с оговорками, право держаться своей веры. Вслед за этим император снова уехал из Германии, и князья вернули себе свободу действий. Реформация стала распространяться чрезвычайно быстро. Она завоевала герцогство Саксонию, Вюртемберг, проникла в Австрию, Баварию; на северо-востоке только герцог Брауншвейгский держался старой веры. Правда, в 30-х годах князья присоединялись не столько к реформации, сколько к Шмалькальденскому союзу, представлявшему огромную политическую силу, но для протестантизма мотивы были безразличны. В 1543 году объявил о своем присоединении курфюрст — архиепископ Кельнский; другими словами, коллегия курфюрстов, имевшая уже трех протестантов (Саксония, Пфальц, Бранденбург), должна была получить четвертого. Большинство переходило к протестантам, и будущее католической королевской династии оказывалось в опасности. Карл опять заключил мир с французами и турками и поспешил в Германию, чтобы сокрушить еретический Шмалькальденский союз. Ему удалось привлечь на свою сторону герцога Морица саксонского; городские капиталисты, опасаясь за целость ссуженных императору денег в случае его поражения, дали ему новые ссуды на войска, — и союз был побежден. Аугсбургский сейм 1547-48 годов оформил победу над князьями. Они должны были признать так называемый «Аугсбургский интерим», свод церковных правил, которых должны были впредь держаться протестантские князья. В них из лютеранских догматов осталось только два: брак духовенства и причастие под обоими видами. Некоторым утешением для князей было то, что на том же сейме они добились, наконец, низведения городов до положения безгласных чинов. Города вполне заслужили это своим поведением во время войны. Императора они на свою сторону не привлекли, а князей раздражили до последней степени. Поэтому на сейме они оказались одиноки. Их игнорировали, их мнения по разным вопросам спрашивали лишь изредка, и в заключение, не предупредив, обложили тяжелыми налогами. То было признаком очень большого упадка, что города без борьбы примирились со столь серьезным унижением. Оно имело, однако, одну хорошую сторону. Вперед они стали относиться без всякого энтузиазма к Карлу. Положение его, впрочем, и без того было не очень блистательное. Своим поведением, своей преданностью католицизму он явно разорвал с большинством населения Германии. Он сделался врагом национального развития страны, врагом Германии. Общественное мнение, которое со времен первых гуманистов умело поднимать свой голос, громко роптало, и ропот был так грозен, что заставил Морица саксонского вернуться в протестантский лагерь. Как бы спеша загладить свою измену, он смело двинулся на Карла и едва не захватил его в плен (1552). Оставшись без поддержки, император поневоле должен был капитулировать. Пассауским договором 1552 года интерим был отменен, подтверждены положения Нюрнбергского мира и обещан прочный религиозный мир. Три года спустя Аугсбургский религиозный мир (см.) выполнил обещание. Протестантские (не цвинглианские и не кальвинистские) князья добились признания принципа «cuius regio, eius religio». To была, прежде всего, полная победа партикуляризма. Победа протестантизма была не такая полная. Среди протестантских вероучений лютеранство оказалось в привилегированном положении. Междуконфессиональные дрязги, которые сделались этим самым неизбежны, сильно ослабили протестантизм вообще и облегчили задачу выступившего скоро в поход контрреформационного движения (См. Иезуиты и Тридентский собор).

Карл V, огорченный, отрекся очень скоро (1556) после Аугсбургского мира, оставив немецкие короны, австрийскую и императорскую, своему брату Фердинанду I (1556-1564). И он, и его преемники (Максимилиан II, 1564-1576; Рудольф II, 1576-1612; Матвей, 1612-1619) старались, главным образом, о том, чтобы реформация не получила широкого распространения. Но борьба с протестантизмом была довольно мягкая, особенно при Максимилиане II, и поэтому не очень успешная. Тем более, что империя в это время получила косвенную выгоду от реформации. Карл V был последним королем, которого венчал императорской короной папа. Начиная с Фердинанда I, короли принимали императорский титул без папского благословения. Особый тип представляют оба императора Тридцатилетней войны (Фердинанд II, 1619-1637; Фердинанд III, 1637-1657). Воспитанные иезуитами, оба фанатики, они смотрели на борьбу с реформацией, как на вопрос личного благочестия. И этот иезуитизм императорской короны стоил много крови Германии.