Гладстон Вильям Юарт

Гладстон, Вильям Юарт (William Ewart Gladstone), родился 29 декабря 1809 года в Англии в Ливерпуле, но и по отцу и по матери был шотландского происхождения. Отец родом из низменной Шотландии, германизированной и деловитой. Мать из горной Шотландии, кельтской и страстной. Отец, очень богатый коммерсант, крупный вест-индский плантатор и рабовладелец, из вига стал поклонником Каннинга, из пресвитерианина англиканином, несколько раз был членом парламента, умер в 1851 году и оставил после себя состояние в 600 000 фунтов.

В. Гладстон (1809-1898). По фотографии, с разрешения гг. Эллиот и Фрай.

Трех из своих сыновей, в том числе и Вильяма (который был четвертым сыном в семье), он отдал в самую аристократическую из средних публичных школ, в Итон (Eton), где Вильям проучился 6 лет (1821-1827), хорошо усвоил древние языки, приобрел много товарищей и друзей. В 1828 году Гладстон переходит в аристократический и торийский колледж Оксфорда, Крайст Чёрч. В Оксфорде Гладстон укрепляет и расширяет товарищеские связи, проявляет напряженную религиозность, с необыкновенным блеском выступает в Оксфордском студенческом союзе (Oxford-Union), как горячий противник надвигавшейся тогда избирательной реформы, и в 1831 году с блеском выдерживает выпускной экзамен по 2-м отделениям. После речи против избирательной реформы родители университетских товарищей видят в Гладстоне восходящую звезду торизма. От одного из этих родителей, дюка Ньюкасля, Гладстон получает предложение выступить на общих выборах 1832 года кандидатом в городе Ньюарке, где дюк пользовался огромным политическим влиянием и считал парламентское место чуть не своей собственностью. В обращении к избирателям 23-летний кандидат высказывается за теснейшую связь между церковью и государством, за христианское воспитание для вест-индских рабов, против обезгосударствления (disestablishment) англиканской церкви в Ирландии. Гладстон был выбран. Свою «девичью» речь он произнес в 1833 году. В палате заговорили о том, будто бы на гладстоновских плантациях в Гвиане управляющий «убивает» невольников непосильной работой. Доказывая фактическую необоснованность этих обвинений, Гладстон в принципе признал несовместность рабовладения и христианства, но заявил, что освобождение будет благодетельно лишь тогда, когда предварительно христианские воспитатели подымут нравственный уровень рабов. Тори с самого начала возлагают на Гладстона большие надежды. В декабре 1834 года Пиль вводит 25-летнего Гладстона в свое министерство, делает его младшим лордом казначейства, а через 2 месяца повышает его в помощники военного и колониального статс-секретаря. Правда, это министерство Пиля продержалось очень недолго. Снова став членом оппозиции, Гладстон получает досуг для самообразования. Обладая исключительной работоспособностью и редкой любовью к чтению, Гладстон поглощает бесконечный ряд книг богословских, исторических, филологических, политических, но не отказывается и от хороших романов. Неутомимым чтецом Гладстон оставался всю свою жизнь. Гладстон быстро становится и писателем. В 1838 году выходит его первая книга, «Церковь в ее отношении к государству»; эту книгу встретили с наибольшим сочувствием англикане, и даже высокие англикане, ибо Гладстон высказался за очень тесный союз между государством и церковью. Эта книга открыла длинный ряд писаний, богословских, филологических (о Гомере), литературно-критических, политических. Из них только некоторые политические писания имеют большую ценность. Даже поклонники Гладстона находили, что он отдает литературе слишком много времени. В 1868 году один поклонник жаловался ему: «Про вас думают, что вы всецело поглощены богословскими трактатами, вопросами о Гомере и греческих словах, что вы не читаете газет, не следите за пульсом своих сторонников».

В 1838 году Гладстон сблизился с аристократической и довольно богатой семьей Глинн (Glynne), в которой было 2 брата и 2 сестры. Главные земли семьи лежали в Чешире, в Гардене (Hawarden), где есть живописный парк, старая церковь и развалины старого замка. В 1839 году одна сестра Глинн, Катерина, вышла за Гладстона (другая за лорда Литтельтона). Брак Гладстона был исключительно счастливый и много способствовал поддержанию его высокой репутации, ибо англичане предъявляют очень строгие требования к семейной жизни своих государственных людей. Старший брат Глинн, баронет, очень непрактичный, не помешал своему управляющему сильно запутать денежные дела семьи. Уже в 1847 году Гладстон должен спасать семью Глинн от разорения. Он вложил в страшно задолженные гарденские земли очень много своих денег (около 250 000 фунтов), полученных, главным образом, от отца, вложил в эти земли и много своего труда, но зато сохранил Гарден для семьи. Братья Глинн не оставили потомства, и Гарден переходит к семье Гладстона, которая входит в число крупных землевладельческих родов. Теперь Гарден принадлежит Гладстонову внуку, который проводит типичную жизнь аристократа (родился в 1885 году — его мать дочь лорда Блантайра — учился в Итоне и Оксфорде, служил по дипломатическому ведомству, в 1911 году назначен лордом-лейтенантом Фликтитра и выбран в парламент от одного шотландского округа). Младший сын Гладстона, Герберт, теперь лорд Гладстон и генерал-губернатор Южной Африки. Второй сын Гладстона, Стивен, англиканский священник. Третий сын, Генри, крупный коммерсант и промышленник и женат на дочери крупного промышленника, который, впрочем, с 1894 года — пэр Англии.

Как видный тори, Гладстон в 1841 году вступает в министерство Пиля, вначале на второстепенную должность (вице-председатель коллегии промышленности), которая, однако, в связи с впечатлениями отцовского дома прекрасно подготовляла его к будущей финансовой деятельности. Уже в 1843 году Гладстон становится главой своего ведомства и членом кабинета. В 1845 году Гладстон выходит в отставку. Пиль предложил устроить казенную субсидию одной католической семинарии в Ирландии (Maynooth). Гладстон не был противником предложения, но боялся в случае невыхода навлечь на себя обвинения в корыстном противоречии со своими прежними заявлениями. Гладстон очень скоро возвращается в министерство. В конце 1845 года в торийской партии происходит сильный и длительный раскол. Пиль высказывается за отмену хлебных законов, но очень многие тори отказываются идти за своим вождем и остаются протекционистами. Гладстон примыкает к Пилю, становится пилитом и в 1846 году назначен статс-секретарем колоний. Но среди захватывающего политического кризиса он более всего интересуется религиозными вопросами. В марте 1846 года он пишет Маннингу: «Я бы хотел, чтобы какой-нибудь собор велел мне бросить политику. Ибо я остаюсь в политике для того, чтобы служить церкви». В церковных взглядах Гладстона происходит перемена. У него слабеет вера в религиозное призвание государства, и он начинает склоняться к мысли об ослаблении связи между церковью и государством. Но его цель при этом не освобождение подданных от религиозной повинности, а освобождение церкви от государственной повинности, укрепление религиозных и церковных начал в атмосфере политической свободы. Невольно при этом терпимость распространяется и на людей, стоящих за оградой англиканской церкви. Гладстон начинает высказываться за расширение правоспособности унитариев и проявляет значительную терпимость к уклонившимся в католичество. И все-таки Гладстон продолжает считаться столь надежным церковником, что на общих выборах 1847 годах ему предлагают выступить кандидатом от оксфордского университета, оплота англикан. Гладстон остается в нижней палате членом от оксфордского университета до 1865 года. Чтобы судить о том, в какой степени этот консервативный мирок задерживал движение Гладстона в сторону либеральной партии, достаточно указать на два факта. В 1847 году Гладстону в Оксфорде ставили в заслугу, что в 1834 году он энергично восстал против допущения диссентеров в университет. В 1865 году Гладстону вменяют в вину сочувствие к disestablishment.

С 1850 года начинается всеевропейская слава Гладстона. По совету врача он везет больную глазами дочь в южную Италию. Юрисконсульт английского посольства в Неаполе, итальянец Lacaita, обратил внимание Гладстона на правительственную борьбу с оппозиционным и революционным движением, на административную расправу с подозрительными, на политические процессы, на политические тюрьмы. Гладстон присутствует на процессе Пиерио, осматривает тюрьмы и проникается глубоким негодованием. В 1851, вернувшись в Англию, он пишет премьеру Эбердину несколько писем о том, что видел в Неаполе, а через несколько месяцев печатает эти письма. Письма произвели глубокое впечатление в Италии и даже во Франции, а в Англии впервые доставили Гладстону одобрительные, отчасти восторженные отзывы либералов. В Англии в 1851 году письма выдержали 11 изданий. За Гладстоном упрочивается слава защитника угнетенных народностей, слава государственного человека, исходящего в своей внешней политике из нравственных начал. Уже здесь намечается путь, который должен был увести Гладстона далеко от тори. Но Гладстон все дальше отходит от них и в экономической политике, все решительнее выступает против податной системы, перелагающей податное бремя с лендлорда на горожанина. В 1852 году Гладстон резко и сильно обрушился на бюджет Дизраели, имел в палате огромный ораторский успех и много способствовал низвержению торийского министерства. Непримиримые тори уже тогда считают его изменником. Гладстон вступает в министерство Эбердина, в котором соединились виги и пилиты, становится канцлером «шахматной доски» и начинает свою блестящую карьеру финансиста. В 1853 году он вносит первый из своих 13 бюджетов, наносит новый сильный удар протекционизму, удерживает подходный налог и расширяет обложение наследств. В 1855 году министерство Эбердина падает вследствие широкого и сильного недовольства действиями правительства на театре военных действий, в Крыму. Правда, Гладстон с некоторыми другими пилитами вступает в новое министерство лорда Памерстона, но очень скоро подает в отставку. Эти шатания среди войны делают Гладстона очень непопулярным и одиноким. Гладстон уходит в религиозные и церковные вопросы. В 1857 году он страстно борется против билля, облегчающего развод. Про него рассказывали, будто в очень длинном заседании 14 августа он произнес 29 речей, и в том числе несколько длинных. Даже в 1858 году Гладстон стоит ближе к тори, чем к вигам: Дерби и Дизраели настойчиво предлагают Гладстону вступить в торийское министерство. Гладстон отказывается, но остается далек и от либералов. В 1858 году даже сочувствовавшие ему и высоко его ценившие наблюдатели английской политической жизни зовут его одиноким отвлеченным мыслителем, заблудившимся в лабиринте практической политики. И в 1859 Гладстон все еще сидит между двух стульев, мечтает о союзе тори с вигами. Когда торийское министерство пытается провести скромную избирательную реформу, чтобы предотвратить реформу более решительную, Гладстон часто голосует вместе с тори и даже защищает порядок «гнилых» городов. Вступление Гладстона в кабинет Памерстона было неожиданным (1859). Правда, Памерстон был вигом больше по имени и мало чем отличался от Дерби. И все-таки многие виги были недовольны и спрашивали: «К чему среди нас человек, который совсем недавно делал для тори все, что только мог?» Еще более недовольны были «изменой» Гладстона тори; при переизбрании после своего вступления в кабинет Памерстона Гладстон прошел в Оксфорде очень незначительным большинством. Сам Гладстон оправдывает свое вступление в кабинет тем, что в год большой европейской войны Англия нуждается в сильном правительстве и что только Памерстон может образовать такое правительство.

И снова Гладстон вырастает в глазах современников не в качестве политического, а в качестве финансового реформатора. В знаменитом бюджете 1860 года он уничтожил таможенные сборы с множества товаров, отменил налог на бумагу, в связи с этой отменой вступил в важное конституционное столкновение с верхней палатой и одержал верх в этом столкновении. Как министр финансов, Гладстон стоит за строжайшую экономию (retrenchment), за строжайшую отчетность, за упрощение налоговой системы, замену многочисленных мелких налогов немногими крупными. И громкая ораторская слава Гладстона сложилась на бюджетных речах. Несмотря на свою многоречивость, Гладстон был одним из величайших английских ораторов. Как оратором, Гладстоном постоянно гордились даже те англичане, которые его ненавидели. В 1882 году очень враждебный Гладстону журналист восторгался «его пылающим лицом, суровым, как у ковенантера, подвижным, как у актера, этими беспокойными искрометными глазами, этим удивительным голосом, мастерской каденцией его речи, живой энергией его поз, тонкой воодушевленностью его жестов» (Гладстон был высокого роста, широкоплеч, но тонок и строен, голос у него был баритон). И, быть может, с наибольшей яркостью ораторское дарование Гладстона сказывалось как раз на бюджетных речах, в которых хитрая проницательность ланкаширского дельца сочеталась с академическим изяществом оксфордского дона, в которых становились интересными, даже привлекательными самые сухие вопросы финансовой техники.

Гладстон не задавался прямыми социальными целями в своей финансовой деятельности, но, как бережливец и фритредер, косвенным образом сильно способствовал индустриализации и демократизации английского общества. Уже в 1862 году Гладстон стал очень популярен на промышленном севере. При его приезде в Ньюкасл звонят в колокола, палят из пушек, вывешивают флаги, устраивают торжественные процессии. Но как раз среди ньюкасльких торжеств выяснилось, как глубоко еще сидят в Гладстоне аристократические инстинкты старой Англии. Это было время американской войны между северными и южными штатами. На народном обеде, забывая о своей обязанности хранить строжайший нейтралитет, Гладстон говорит о близком торжестве южан: «Вожди южан создали армию, создают флот и, что еще важнее, создали нацию». Впрочем, та же американская война раскрыла и поворот Гладстона налево, его преображение в либерала с демократическими симпатиями. В 1864 году, при обсуждении вопроса об избирательной реформе, он произносит в парламенте знаменательные слова: «Что делает человека годным для участия в выборах? Самообладание, уважение к порядку, терпение в страдании, доверие к закону, почтительность к высшим. А были ли все эти великие добродетели проявлены кем-нибудь с большим блеском, нежели ланкаширскими ткачами среди глубоких страданий зимою 1862 г.?» Гладстон говорит прямо о нравственном праве английского рабочего на избирательный голос. Эти слова сейчас же нашли живой отклик в трудовой среде. Всего через месяц после речи рабочие города Йорка подносят Гладстону адрес, где стояли слова: «Мы хорошо заметили ваше сочувствие к приниженным и униженным всех стран». А в парламенте, в печати, в великосветских гостиных сейчас же подымаются грозные обвинения в преступной демагогии. Обвинения усиливаются, когда осенью 1864 года Гладстон в Ланкашире произносит перед большими и отчасти рабочими аудиториями ряд приподнятых речей-проповедей о верховенстве нравственных начал во внутренней и внешней политике. Брат жены, лорд Литтельтон, предупреждает Гладстона о толках в аристократических кругах. Гладстон отвечает, что стал чужой этим кругам. Слабеют и связи Гладстона с англиканскими, церковническими кругами. Гладстон вовсе не перестал быть высоким англиканином, но стал много терпимее. У него множатся знакомства среди выдающихся диссентерских проповедников. В 1865 году Гладстон заявляет, что давно отказался от убеждения, будто спасение обусловливается принятием очень узкого символа веры! В 1865 году становится известно, что Гладстон стоит за disestablishment англиканской церкви в Ирландии. Оксфордские избиратели поспешили провалить его на общих выборах в июле 1865 года; но его сейчас же выбрали в южном округе Ланкашира. В октябре 1865 года умирает премьер, Памерстон. Рёссель, становится премьером, а Гладстон лидером палаты общин. Но многие уже тогда думали, что премьером будет Гладстон. Он уже начинает быть предметом восторженного поклонения. Но люди осторожные боятся его, даже если они его друзья или партийные товарищи. Враги уже ненавидят его. Одна из последних острот Памерстона были слова: «Гладстон — человек опасный. Еще пока он в Оксфорде, он до некоторой степени взнуздан. Пошлите его в другое место, и он сейчас же понесет (will run wild)». Трезвый поклонник, известный священник Чёрч, говорил о Гладстоне в 1868 году: «Едва ли когда-нибудь жил человек, которому бы сильнее удивлялись за его удивительные достоинства — убежденность, глубокое сочувствие к народу, непреклонное мужество. Но едва ли кого бы то ни было сильнее ненавидели и за хорошее, и за дурное. Двигателем всего наиболее благородного в порывах Гладстона является глубокая струя чувства. Но ведь это достоинство может быть опасным достоинством».

Вот что в политической жизни Гладстона кажется мне самым удивительным. Он очень молодым выделяется среди сверстников и пробивается в первые ряды. Потом он останавливается и очень долго остается одним из нескольких, политической звездой второй величины. Но около половины 60-х годов он как-то вдруг, точно одним движением на много опережает всех политических деятелей своего времени, кроме одного только Дизраели, и занимает положение завидное по своей исключительности и влиятельности, но одинокое, головокружительное, почти страшное по своей ответственности. Гладстону уже за 50 лет. Но он чувствует себя почти юношей, легко может пройти 40 верст в день. В конце 1860 года он пишет в дневнике: «Мне пошел 52-й год. Но я не могу поверить этому. Все мое существо бунтует против того, чтобы становиться стариком». И действительно, тот Гладстон, который запечатлелся в памяти потомства, особенно в памяти людей континента, только что начинается. До этого шла почти доисторическая пора его жизненного пути. Но без нее непонятен поздний Гладстон. Например, новый Гладстон все еще считает себя консерватором. Он говорит в 1865 году в Ланкашире: «Я никогда не отклонялся от истинно консервативных целей и желаний, с которыми я начал жизнь. В настоящее время я даже сильнее прежнего привязан к исконным учреждениям моей родины. Но я не отказываюсь познавать и принимать знамения времени. Я внимательно следил за действием либерального законодательства. И если теперь в Англии преобладают консервативные настроения, то простая честность мысли заставляет меня видеть в этом действие либерального законодательства».

В качестве лидера палаты общин Гладстон в марте 1866 года вносит билль, существенно расширяющий избирательное право. Против билля восстали не только тори, но и некоторые виги. Министерство Рёсселя пало, но популярность Гладстона выросла. 28 июня 1866 года большая толпа запрудила улицу у дома Гладстона и кричала «Гладстон и свобода». Гладстона не было дома, к толпе вышла его жена, ей устроили бурную овацию. Враги стали сравнивать Гладстона с Уильксом. Ставшие у власти консерваторы сочли себя вынужденными внести довольно смелый и широкий билль об избирательной реформе. Во время своего парламентского обсуждения билль подвергся значительным изменениям, расширявшим избирательное право. Гладстон занял такое видное положение при обсуждении билля, что некоторые звали билль в его окончательном виде биллем Гладстона, а но Дизраели. В конце 1867 года Рёссель отказывается от лидерства. Гладстон впервые становится вождем всей либеральной партии и в начале 1868 года вносит резолюции о disestablishment англиканской церкви в Ирландии. Резолюции были приняты палатой. На общих выборах либералы получили значительное большинство. Но сам Гладстон потерпел поражение в южном Ланкашире и опять должен был перебираться в новый округ, на этот раз Гринвич. В декабре 1868 года, почти 60-летним стариком, Гладстон впервые становится премьером. Среди людей, горячо поздравлявших его, были католические епископы и нонконформистские проповедники. Главным очередным делом Гладстона становится disestablishment ирландской церкви. После упорной борьбы реформа проведена в 1869 году. И в 1870 году Гладстон отдает много времени ирландским делам, проводит свой первый аграрный закон, улучшавший положение ирландских арендаторов. Но в 1871 году Гладстон решительно высказывается против гомруля. Третий ирландский билль, билль об ирландском университете без религиозного преподавания, в 1873 году приводит Гладстона к поражению в нижней палате. Он остается у власти до 1874 года. Но популярность Гладстона и либеральной партии быстро идет наущерб. После поражения либералов на общих выборах 1874 года Гладстон слагает с себя руководство либеральной партией; его преемником становится виг Гартингтон. Сам Гладстон объяснял свой уход религиозными побуждениями и писал жене: «Благо человечества зависит теперь не от политики. Подлинная битва идет в мире мысли, где ведется жестокая атака на величайшее сокровище человечества — на веру в Бога и евангелие Христа». И он с жаром отражал эту атаку, но боролся и на другом фронте, раскрывал пагубность ультрамонтанского направления в католичестве, завязал связь со старокатоликами. Балканские события вернули Гладстона к политике. Впрочем, и в этом возвращении была христианская струя. Дизраели был представителем традиционной английской политики, боялся России и поддерживал Турцию. Гладстон страстно обличает с 1876 года «болгарские ужасы», стоит за сближение с Россией и за освобождение балканских христиан. Всего больше сочувствия Гладстон встретил среди нонконформистов и горячо благодарил их за поддержку. В парламенте и даже вообще в Лондоне к «русофильским» заявлениям Гладстона отнеслись очень неприязненно. Весной 1878 года враждебно настроенная толпа чуть не разгромила лондонскую квартиру Гладстона, который продолжает вести страстную агитацию против агрессивной и разорительной политики Дизраели-Биконсфильда на Балканах, в Афганистане, в южной Африке. Характерно, однако, что Гладстон решает больше не выступать кандидатом в Гринвиче и переносит свою ораторскую, полудемагогическую деятельность в Шотландию, преимущественно в графство Мидлосиан, представителем которого он остается до самого конца своей политической жизни. В конце 1879 года семидесятилетний старик с огромным успехом выступает на множестве митингов в Шотландии, иногда под открытым небом и перед многотысячной толпой. Полуинородческая в английских глазах Шотландия становится главной твердыней великобританского либерализма. Большой успех либералов на общих выборах 1880 года в значительной мере объясняется кипучей деятельностью Гладстона в 1878-1880 годах. Но Гладстон не был официальным вождем партии, и королева предложила Гартингтону образовать правительство. Гартингтон поспешил отказаться, и Гладстон во второй раз становится премьером. Главной конституционной реформой второго премьерства была избирательная реформа 1884-1885 годов. Но внимание правительства и парламента было занято больше всего внешними и ирландскими делами. Во внешних делах правительство терпит неудачи. Договоры с бурами и гибель Гордона в Хартуме дают повод обвинять Гладстона в отсутствии дипломатических дарований, даже в робости и недостатке патриотизма. В ирландской политике большим успехом было проведение второго ирландского закона (1881 г.). Но и здесь правительство встретилось с огромными трудностями, отчасти с неудачами, с обструкцией парнеллитов в нижней палате, с террористическим движением в Ирландии, отчасти даже в Англии. И здесь поведение Гладстона вызывает иногда резкую критику. От политики сурового исключительного положения Гладстон неожиданно переходит к значительным уступкам. Но никто не предчувствовал даже в 1885 году, что Гладстон скоро станет сам решительным гомрулером, что, в значительной мере под влиянием Гладстона, ирландский вопрос надолго станет главным, одно время всепоглощающим вопросом английской государственной жизни и обратит последние 12 лет «великого старика» (G. О. М. — Great Old Man) в горькую цепь неудач и разочарований.

Летом 1885 года Гладстон выходит в отставку после поражения по бюджетному вопросу. Он говорит об Ирландии в очень сдержанных выражениях даже на общих выборах 1886 года, на которых либералы получили ровно половину всех мест в нижней палате. И вдруг наступает катастрофа. Еще 17 декабря 1885 года в газетах появилось известие, будто Гладстон решил создать в Дёблине особый парламент и особое министерство. Нелегко представить себе впечатление от этого слуха. Издавна англичане привыкли видеть в ирландцах низшую расу, которая нуждается во властном английском управлении. Недавние преступления ирландских террористов и частые заявления ирландских депутатов о равнодушии, даже о ненависти ирландцев ко всему английскому укрепили в очень большой и очень влиятельной части английского общества уверенность в том, что с введением гомруля Ирландия немедленно отделится от Англии и поставит олстерских протестантов в невыносимое положение, а в первую же европейскую войну станет надежной базой для всех врагов Англии. Для очень многих англичан намерение Гладстона было огромной, роковой, недопустимой ошибкой, для многих чуть не изменническим актом. Не только виг Гартингтон, даже радикал Чемберлен поспешил заявить, что о злополучном намерении он узнал только из газет. Раскол в либеральной партии оказался очень глубоким. Даже Брайт был врагом гомруля. В консервативных кругах раздражение было так велико, что многие отказывались обедать вместе со сторонниками гомруля. Некоторые хорошие знакомые Гладстона поспешили снять со стены его портрет, чтобы не иметь ничего общего с «пиратом, сжигающим свой корабль».

8 апреля 1886 года Гладстон, ставший в третий раз премьером, вносит свой билль о гомруле. Он уверяет, что не хочет подрывать унии, что супрематия Англии и свобода ирландских протестантов обеспечены рядом гарантий. Его уверения не были пустыми словами. Например, полиция осталась под контролем имперского парламента, ирландскому парламенту не было дано права жертвовать казенные деньги в пользу католической церкви. Гладстон выражал готовность пойти на большие уступки, взывал одновременно и к чувству справедливости и к политической расчетливости, указывал на необходимость загладить хотя бы часть причиненных ирландцам обид, чтобы ненависть к Англии сменилась у ирландцев любовью к британской империи. Но сила страха и сила предрассудка была неодолима и в парламенте, и в стране. Многие либералы голосовали вместе с тори, билль был отвергнут. Гладстон потребовал от королевы новых выборов. На новых выборах гладстонианцы были разбиты. Для Гладстона поражение оказалось пожизненным, несмотря на то, что он отдал теперь почти все свои все еще выдающиеся силы борьбе за гомруль. На выборах 1892 года Гладстон, выказавший поразительную для 82-летнего старца энергию, получил большинство, но большинство слишком незначительное для того, чтобы одолеть противников. Пэры отвергли (1893 г.) билль о гомруле, принятый в нижней палате большинством в 34 голоса; и Гладстон не решился требовать новых выборов. В марте 1894 года он подает в отставку. Ему действительно стало трудно работать в парламенте, у него слабеет слух и зрение. В своей последней парламентской речи он звал нижнюю палату к решительной борьбе с пэрами. Но он не отказался от литературной работы: одновременно с подачей в отставку он напечатал свой перевод «Од» Горация. Он не совсем ушел даже от политической борьбы. В декабре 1894 года, в день своего рождения, когда ему исполнилось 85 лет, он принимает армянскую депутацию и произносит горячую речь против жестокой турецкой политики в Армении. В 1896 году он говорит об армянском вопросе даже на многотысячном митинге. В 1896 и 1897 годах он ведет с католическими иерархами любопытную переписку об условиях воссоединения англикан и католиков. Он умер у себя в Гардене 19 мая 1898 года. Перед величием этой заходящей жизни умолкла политическая вражда. Гладстона похоронили с редкой, простой торжественностью. Гроб его в Вестминстерском аббатстве. Жена, прожившая с ним почти 60 лет и пережившая его на два года, лежит рядом с ним.

С исчезновением вражды не исчезли глубокие разногласия в оценке его дела и его характера. Главные причины разногласий — политическая и церковная или религиозная партийность оценщиков, сложность и действительная или мнимая противоречивость Гладстонова характера. Гладстон несомненно обладал сильными консервативными инстинктами. По отношению к династии он был полон искренней и глубокой преданности. В 1889 году либералы отказываются голосовать за увеличение ассигновки на расходы двора. Гладстон отделяется от своих сторонников, горячо говорит о необходимости доставить всем членам династии возможность жить не только с достатком, но и с блеском, голосует вместе с консерваторами. Гладстон не находит ничего обидного в том, что королева никогда не подает ему руки (в первый раз Виктория подала ему руку в 1897 году и то не в Англии, а на Ривьере). И все-таки королева не любит Гладстона. Правда, самая преданность Гладстона могла быть тягостной. Он хочет, чтобы королева всегда ясно представляла себе внутреннее и внешнее политическое положение. Он тратит значительную часть своего дорогого времени на многочисленные докладные записки королеве, порой длинные и техничные. Но он хочет — и говорит королеве о том, что он хочет, — чтобы королева читала и усваивала все эти докладные записки. А королева отнюдь не чувствовала склонности к напряженной умственной работе. Гладстону была по душе чопорность и церемонность английского «хорошего» общества, то, что англичане зовут social precedence. В свою бытность первым министром он никогда не соглашался в первой паре перейти из гостиной в столовую, если в гостиной находился пэр, хотя бы даже это был пэр свежеиспеченный и притом испеченный самим же Гладстоном. Особую почтительность Гладстон выказывал епископам, даже священникам англиканской церкви. Двух своих дочерей он выдал за англиканских священников. Но этот консерватор больше всякого своего радикального современника содействовал демократизации английского политического уклада. Гладстон чувствовал несомненную тягу к толпе, управлял многотысячной демократической аудиторией лучше, чем палатой общин, был удивительным «митинговым» оратором или вернее проповедником. Но в частной жизни он вращался почти исключительно среди аристократов крови, капитала, ума, власти. Он был англиканским церковником, даже высоким церковником. Но он провел disestablishment в Ирландии, заявил о своем намерении провести disestablishment в Уэльсе и в последние свои годы склонялся к убеждению, что disestablishment будет благодетельным для англиканской церкви и в Англии. Он улучшил политическое положение нонконформистов, был близок к ним своей верой в необходимость преобладания религиозных начал в политической жизни, а в последние свои два десятилетия именно среди нонконформистов находил наиболее горячих политических последователей. И в то же время в религиозной области он был очень далек от них своей верой во вселенскую историческую церковь с апостольским иерархическим преемством, сложным преданием, церемониальным культом. Он был, несомненно, на редкость религиозным человеком. По справедливому замечанию Морлея, сама политика была для Гладстона только частью религии. Политическая деятельность казалась ему одним из видов религиозного делания, но далеко не самым высоким, и он не раз был готов променять борьбу политическую на борьбу чисто религиозную. В 50-х годах англиканский архидиакон Денисон сказал несколько проповедей о таинственном присутствии тела Христова и крови Христовой в хлебе и вине. За католическую тенденцию этих проповедей англикане протестантской складки привлекли архидиакона к церковному суду. Взволнованный Гладстон пишет: «Если вера в евхаристию как в реальность будет осуждена каноническим правом англиканской церкви, то все дорогое мне в жизни я посвящу тому, чтобы растерзать этот закон, какие бы отсюда ни вытекли последствия». И Гладстон не только спасался сам. Он хотел спасти, привести к вере и своего ближнего. Его политические речи часто сбивались на нравственно-религиозную проповедь. В нем был несомненный энтузиазм бесстрашного миссионера. В течение многих лет он ходил в дурные кварталы Лондона и проповедовал «падшим» женщинам. Надо знать всю силу английской отчасти лицемерной, отчасти искренней нетерпимости и брезгливости в половом вопросе, чтобы оценить это изумительное бесстрашие. Это, конечно, самая удивительная черта в жизни Гладстона. И в то же время Гладстон был очень способным дельцом, businessman, замечательным финансистом, выдающимся знатоком парламентской техники, мастером технической парламентской борьбы. Этот насквозь религиозный человек, почти лишенный юмора, почти вечно серьезный, приподнятый, в глазах своих противников был хитрый софист, нарочно ткавший мудреные и двусмысленные определения, чтобы после сделать из них себе лазейки, себялюбивый оппортунист, жадно тянувшийся к власти. На выборах 1874 года его обвиняли в намерении подкупить избирателей обещанием отменить подоходный налог. Даже неожиданное превращение Гладстона в гомрулера враги объясняли очень просто: Гладстон хочет привлечь на свою сторону ирландских депутатов, чтобы обеспечить себе большинство в нижней палате и стать у власти. И друзьям Гладстона приходилось серьезно опровергать обвинения во властолюбии, ибо в характере Гладстона были черты властности, неуменья считаться с чужими мнениями, даже узнавать чужие мнения. В этом нет ничего странного. Людям горячего темперамента, хотящим жить только для Бога, часто бывает трудно отличить свою волю от воли Божьей.

Правильному суждению о деле Гладстона мешало то обстоятельство, что с 1886 года Гладстон отдал себя борьбе за гомруль, что эта борьба кончилась неудачей, что даже после смерти Гладстона у либералов долго не было основательной надежды вернуться к власти. Под впечатлением этой конечной неудачи современники слишком легко забывали о том сложном и важном, что удалось Гладстону от 1860 до 1885 года. Великий вождь либералов казался человеком, погубившим либеральную партию. Недооценка Гладстона объясняется и тем, что из английских политических деятелей и писателей последнего тридцатилетия очень немногие были конгениальны Гладстону, похожи на него. Поглощенные политикой люди стали менее религиозны и более империалистичны. С возвращением либералов к власти в 1906 году правильная оценка стала легче. Но нельзя не указать, что либералы наших дней сильно отличаются от Гладстона. Гладстону, несомненно, было знакомо стремление к социальной справедливости. Но религиозные и политические вопросы стояли для него впереди социальных. Ему была чужда та настойчивость и напряженность социальных исканий, которая так характерна для английского либерализма наших дней. Даже для английских либералов жизнь Гладстона есть уже история, и, может быть, не очень близкая. Но это одна из самых крупных и поучительных страниц в истории английского либерализма.

Лучшая биография Гладстона, стоящая много выше всех других, написана Дж. Морлеем, теперь лордом Морлеем (J. Morley, «Life of W. Е. Gladstone», 3 volumes, 1903), главным образом, на основании обширного Гладстоновского архива. Хороший короткий биографический очерк находится в дополнительном, 22-м томе «Национального биографического словаря» (Dictionary of national biography): автор очерка — историк и журналист Herbert Paul. Короткую историю религиозных взглядов Гладстона написал Ласбери (D. С. Lathbury, 1907).

А. Савин.