Гораций (римский поэт)

Гораций (Quintus Horatius Placcus), знаменитый римский поэт, один из славной плеяды Августовского века, родился в 65 г. до Рождества Христова в Венузии, умер в 8 г. до Рождества Христова. Едва ли о ком-нибудь из древних писателей существует такая колоссальная литература, как о нем. Давнишний и пристальный интерес к Горацию самых различных исследователей объясняется, несомненно, как условиями того знаменательного исторического момента, который ярко и характерно отпечатлелся в произведениях римского поэта, так и тем общепсихологическим содержанием и настроением, той внутренней сутью, какие отличают его творчество. В историческом отношении важно то, что Гораций, как человек и писатель, перешел рубеж, отделявший Рим-республику от Рима-монархии. Духовный рост нашего автора совершался в эпоху разложения когда-то славной республики, в эпоху ее перехода к цезаризму. В Афинах, куда 18- летний Гораций отправился для усовершенствования в науках и философии, он сошелся с Марком Брутом, убийцей Юлия Цезаря, прибывшим в Грецию для того, чтобы организовать там войну за республику против будущего императора Октавиана и его сторонников. Общение с великим республиканцем, благородным романтиком свободы, сильно повлияло на юношу Горация, и он принял участие в его походах. Знаменитая битва при Филиппах трагически решила судьбу республики; ее защитники были разбиты, Брут и Кассий покончили с собой, а Гораций, как он сам в одном из своих стихотворений поведал человечеству, бежал, «бесславно бросив щит» (очевидно — вместе с другими бойцами). Затем он воспользовался амнистией для побежденных, вернулся в Рим и мало-помалу из республиканца стал убежденным монархистом. Он вошел в тесные отношения к другу и советнику Октавиана-Августа, богатому вельможе Меценату, прославленному покровителю искусств и наук, а впоследствии сблизился и с самим Августом, восхвалению которого и посвятил немало своих од и посланий. Нельзя, однако, думать (вопреки Берне и некоторым историкам литературы), что Горацием руководили корысть и низкопоклонство: такого низменного впечатления его поэзия не производит, следов грубой лести и приспешничества мы в ней не встречаем; наконец, в пользу Горация говорит и тот несомненный факт, что своей близости к солнцу он, хотя и мог, но не пожелал использовать для себя сколько-нибудь широко и всю жизнь довольствовался малым и скромным. Пусть и принял он в дар от Мецената маленькое поместье в Сабинуме, пусть и был он «клиентом» вельможи (в римском значении этого слова), — все это ничуть не переходило границы того, что в те времена считалось морально-допустимым и не требовало от Горация измены убеждениям. Гораздо правдоподобнее, что на Горация повлиял объективный ход событий и что он искренне проникся уважением к Августу, положившему конец междоусобицам, которые потрясали республику в ее последние годы, — к Августу, необыкновенно высоко поднявшему мировой престиж Рима и водворившему порядок и покой, — а их больше всего ценила негероическая, миролюбивая натура Горация. Это и приводит нас к той психологической сущности, которая его характеризует и которая придает его поэзии не один лишь временный, но и общечеловеческий интерес. В этом психологическом отношении важно то, что Гораций отличается спокойным ладом своей всегда уравновешенной и трезвой лиры, со струн которой он одинаково извлекает как оды, так и сатиры, как прославления, так и порицания. Но и те, и другие одинаково чужды пафоса. Гораций хвалит не восторженно, порицает не страстно. У него ни к кому и ни к чему нет энтузиазма, ни в утверждении, ни в отрицании. Истину он говорит улыбаясь и этим из нее вынимает ее горькое жало. Он обожествляет Августа, но помимо того, что Август действительно и явно для всех был необычаен, в его обожествлении нет у Горация религиозности, не живет самое чувство бога. Ибо Гораций был не пророк, а только прихожанин. Полное отсутствие патетического не делает его, однако, вялым и безличным: эстетическая особенность Горация, его своеобразие, как художника, именно в том и состоит, что в срединности и умеренности, в беспорывности духа он нашел какую-то красоту и сумел все это обыкновенное, почти мещанское, бесцветное, возвести в перл создания. Он из минусов сделал плюсы. Такого результата, несомненно, поразительного, он достиг в силу своего благодушия, юмора, своей способности к лукавой, почти не обидной иронии, — в конечном счете, благодаря своей любви к  жизни. Он эту жизнь принимает в ее несовершенстве, в ее, так сказать, приблизительности только; он не требует от нее больше, чем она может дать, и тонко знает, где надо человеку в своей требовательности остановиться. Как и все римляне, он чужд отвлеченной философии, он не жалует метафизики Платона, идеализма, — он хорошо чувствует себя только в области конкретного (не с этим ли в связи находится и то, что его стихотворения пестрят собственными именами, примерами, всяческой осязательностью?). Он — практик и практику обращает в поэзию. У него всегда к услугам готовый ум, тихие, но убедительные лучи которого распространяются и на читателей. Снисходительный к себе, а потому и к другим, для всех доступный, порядочный, но не очень щепетильный, Гораций поэтизирует золотую средину, меру вещей (est modus in rebus), и сам он идет по самой средине жизни, от нее не отклоняясь ни вправо, ни влево. Он верен своему девизу «ничему не удивляться», и это nil admirari служит ему щитом против жизни, делает его мало чувствительным к ее ударам, — пожалуй, и к ее дарам. У него, в самом деле, есть нечто от стоицизма, к которому он с гордостью себя причисляет. Поэт-помещик, художник-хозяин, но с явным оттенком меланхолии, он любит деревню, мирный быт, угол спокойный, — его убаюкивает идиллия. Он слишком спокоен и чрез ограду своего спокойствия смотрит на людскую сутолоку. Корабль милее ему в гавани, чем в открытом море. Это не значит, разумеется, чтобы он был равнодушен к наслаждениям и чувственным радостям; наоборот, он совсем не бежит их, но и здесь не перейдет он меры. Стоик неусердный, он — певец вина, но вином не опьяненный; эротик умеренный, слегка любящий, но никогда не влюбленный, он со своей Лидией, Неэрой, Лалагой сойдется, разойдется; он не удивится, ему ничего, если изменит ему женщина, если у него самого иссякнет живое чувство. Вообще, он жизнь берет, он готов жить, не прочь и умереть. Он принадлежит к тем редким людям, которые, по его собственному выражению, в назначенный час безропотно покидают жизнь, как сытый гость на пиру встает из-за стола. Вот это житейское, практичное, срединное и вдохнул Гораций в свои стихи. Не поэт-специалист, он свои произведения отделывает очень тщательно и медленно, часто переворачивает стиль и в своей умной теории словесности («Послание к Пизонам») советует не торопиться с опубликованием книг, дать им вылежаться чуть ли не в течение девяти лет. Как писатель, он склоняется ниц перед эллинским гением, перед сладостью его искусства и советует римским авторам денно и нощно перечитывать сочинения греков. В юности он и сам писал греческие стихи, но потом оставил это, сообразив, «что нечего носить дрова в лес». Себе в заслугу он справедливо вменяет, что первый стал петь на голос эолийский, т. е. применил к латинскому стиху музыкальные греческие ритмы; он, действительно, придал этим своей поэзии необыкновенную мелодичность, красоту напева. Особенно его оды и эподы носят на себе изящный отпечаток греческого духа. Приверженность к нему была в глазах писателей-староверов большим грехом Гораций; вообще, в его время происходила борьба литературных партий, и Гораций, как новатор, возбудил против себя негодование сторонников напыщенной старины. Из этого спора он вышел, однако, победителем; он сумел преодолеть ограниченную римскую традицию с ее сухостью и утилитаризмом, реформировал поэзию в духе непринужденности, легкости и простоты и ступил на более широкий и торный путь единения с общечеловеческой культурой, на путь европеизма (справедливо русский биограф Гораций, профессор Благовещенский, считает его типичным европейцем). Все это и позволило Горацию высказать о самом себе верное пророчество: оправдались его знаменитые слова в оде «К Мельпомене», — «я памятник воздвиг себе вечнее меди прочной и зданий царственных превыше пирамид».

Гораций оставил нам 4 книги од (Саrmina с Carmen saeculare), 1 книгу эпод (собственно «Iambi»), 2 книги сатир (Sermones) и 2 книги писем (Epistolae); I кн. сатир явилась в 41—35 гг., II в 35—30 гг., Эподы — в 41—30 гг., I—III кн. Од в 30—22 гг., I кн. Писем в 21—18 гг., IV кн. Од — ок. 13 г. и затем II кн. Писем. Во вторую книгу Писем входит и «Ars poëtica». Из литературы о Горации укажем на следующую: Ribbeck, «Geschichte der гömischen Dichtung», II, Augustinisches Zeitalter (1889); Sellar, «The Roman poets of the Augustian age. Horace and the elegiacs Poets». На русском языке П. М. Благовещенский, «Гораций и его время» (1878); Луциан Миллер, «Жизнь и сочинения Горация» (1880). Полный перевод стихотворений Горация принадлежит Фету.

Ю. Айхенвальд.