Государственная власть

Государственная власть представляет собой, наряду с понятием населения и территории, одно из важнейших политических понятий, входящих в состав идеи государства. Как всякое идеологическое понятие, созданное в целях организации человеческого общежития, государственной власти не представляет собой чего-нибудь твердого и неизменного. И будем ли мы определять государственную власть как идею, которая еще только подлежит осуществлению на практике в массовом поведении людей, или как норму, которая, будучи уже на деле применена, обнаружила, таким образом, свое существование в коллективном действии людей, мы должны придти к одинаковым результатам: во всяком государстве государственная власть совершенно иначе сознается и проводится на практике специалистами государственного дела, юристами и политиками, и массой населения; каждое особое направление в науке понимает государственную власть иначе, чем другое; каждая политическая партия и социальная группа населения склонна вкладывать в понятие государственной власти разное содержание, и даже одна и та же социальная группа в разное время способна понимать государственную власть, формулировать ее в теории и проводить на практике различно, смотря по практическим потребностям времени и места. Само собой разумеется, что, будучи лишь организационной идеей политического поведения людей, государственная власть не только обусловлена чувствами, настроениями, убеждениями и стремлениями людей, но через посредство коллективной психики той или иной группы является необходимым результатом хозяйственных условий среды и особенно ее классовых отношений. В историческом развитии государственной власти можно различить несколько ее особенно устойчивых типов, которые имеют свое выражение не только в истории политических учений, но и в практической деятельности исторически известных общественных групп. Таковых можно различить четыре основных вида: 1) государственная власть теократического типа, 2) государственная власть феодально-романтического типа, 3) государственная власть рационалистического типа и 4) государственная власть трудового типа.

1. Государственная  власть теократического типа встречается весьма рано и повсеместно в истории и основывается на представлении об отношениях человека к божеству или богам. Такого рода представления свойственны всякой отсталой среде, находящейся в условиях натурального хозяйства, где человек не только не имеет никакой власти над природой, но, наоборот, является игрушкой ее стихийных сил. Изолированное сознание отдельных человеческих групп, подверженных всем случайностям естественных условий, олицетворяет силы природы и пробует влиять на них при помощи мистического чувства и магических средств. Жизненные интересы человека требуют отвращения злых влияний богов и привлечения помощи и поддержки добрых. Это своего рода мистическая техника, которая Должна обеспечить человеку здоровье, жизнь, удачу на охоте и в промыслах, хорошую погоду, урожай и т. п. Отсюда появление функций жреца, который умилостивляет богов при помощи поста, молитв и жертв; мага или волшебника, чудотворца, обладающего знаниями так называемой тайной науки, умеющего покорить себе бога или противопоставить одного бога другому; пророка и прорицателя, ясновидца, предвидящего будущее и способного всегда, наверное, сказать, будет ли удачно то или иное предприятие. Все эти функции иногда совпадают в одном лице, иногда же имеют отдельных представителей.

По отношению к такому лицу естественно развивается страх и почтение, желание его умилостивить или приобрести его помощь и поддержку. Это почтение заставляет приписывать боговдохновенному лицу власть, которая в идее не имеет земного происхождения. Такая власть называется религиозной; она до настоящего времени  принадлежит в глазах верующих   жрецам и священникам различных   религий. Но в обосновании государственной власти религия впервые тогда достигает решающего значения, когда она сама принимает социальную программу и становится идеологией борющихся классов. С начала своей тысячелетней истории крестьянские массы в силу самых условий своего быта всегда были особенно склонны к религиозному выражению своих требований. Естественно поэтому, что, когда в той или иной стране положение крестьянства ухудшалось под влиянием эксплуатации, особенно же при падении старого родового быта и общинного хозяйства, и возникали восстания крестьян, аграрные бунты и погромы ростовщиков, то социальная программа принимала характер религиозного учения. Такое явление мы встречаем, например, в древней Иудее в эпоху царей, когда появление денежного капитала разложило старые патриархальные отношения племенного землевладения, повело к образованию крупного землевладения и создало невыносимый гнет задолженности и долгового рабства. То же мы находим в древней Элладе в VII в. до Рождества Христова, когда переход евпатридов к денежному хозяйству сопровождался крупными столкновениями, перешедшими впоследствии в классовую борьбу демоса и олигархии. Подобным же характером отмечено аграрное движение Рима, выразившееся не только в движении Гракхов, но и легшее в основу всей первоначальной борьбы патрициев с плебеями, а впоследствии — социальной политики цезарей. Везде почти в этих случаях, как это впоследствии повторилось в христианской Европе при великих и малых крестьянских войнах и бунтах в Италии, Франции, Англии и Германии, — восстание крестьян сопровождалось и воскрешением религиозно-мессианской идеи, основанной на представлении потерянного золотого века, пришествия Мессии на землю и восстановления на земле особого царства Божия, которое должно воплотить в себе все чаяния, все мечты обездоленного крестьянского люда.

Идея золотого века или потерянного рая является излюбленной мифологической формой для социальных требований крестьянства, смотрящего больше назад, чем вперед. Уже у древних евреев находим мы живое предание о потерянном рае, где не было ни собственности, ни труда, ни власти, ни государства, но свободные люди пользовались безмятежным счастьем среди щедро дарящей природы. У древних эллинов эта идея принимает форму сказаний о царстве Кроноса, когда властвовала на земле Дева Правда, был невозмутимый мир, а природа сама приносила человеку все нужное в изобилии. Это царство характеризуется также отсутствием государства и собственности. Римляне не только создали предание о Сатурновом веке, где человек пользовался полнейшим равенством, свободой и довольством при совершенном отсутствии государства, но и праздновали т. н. сатурналии, дни, во время которых прекращалось действие власти, и даже рабы считались равными господам. Мечта о потерянном и возвращенном рае была воспринята и христианством, причем таким раем должно было быть царство Божие на земле, а некоторые секты согласно еврейским преданиям ожидали, что перед вторым пришествием Спасителя должно еще в течение тысячи лет цвести на земле райское блаженство. Идея такого райского состояния, опираясь еще на германскую мифологию, укрепилась чрезвычайно сильно среди народных масс, и рай стал сопровождающей идеей всех крупных мировых религий, которые желали быть выражением стремлений трудовых масс. И если религии стали одним из важнейших источников организации государственной власти, то, как раз идея социального рая стала основанием для развития ее различных форм. В этом отношении можно различать теократическую общину, теократическую аристократию, или иерократию, и мессианское царство, или теократическую деспотию.

Идеология общинной теократии получила развитие у евреев так же, как у христианских сектантов и протестантов как мистического, так и рационалистического типа. Такая идеология выходит из признания непосредственной связи между верующими и Богом. Эта связь ослаблена благодаря греху, но всегда может быть восстановлена посредством веры и мистического слияния с Богом или посредством разумного постижения и соблюдения закона. Достижение царства Божия на земле и установление на ней рая сводится, таким образом, к коллективному действию самих людей; при этом предполагается, что стоит лишь людям действительно захотеть в своей душе стать праведными, и они это могут немедленно осуществить путем отказа от собственности и государства с заменой существующего строя братской религиозной общиной на основах коммунистического хозяйства. Такой характер имели организации ессеев среди еврейских сект, а также христианские секты коммунистического типа, начиная с самых ранних и кончая современным толстовством. Более умеренного типа были организации религиозной демократии, признающей существование собственности. Таковы были общины английского революционного сектантства, объединенного под знаменем Кромвеля, перенесенные впоследствии в Северную Америку; таковы были и религиозные демократии Кальвина и Цвингля у швейцарских, а затем у немецких, голландских, чешских и шотландских протестантов. У господствующей церкви римского и греческого типа общинный характер был свойствен лишь самой первоначальной организации, до появления привилегированных епископата и священства, устранивших из общины господство свободного пророчества так же, как идею всеобщего священства. Государственная  власть, основанная на представлении религиозной демократии, отличается той особенностью, что здесь в каждом акте общины видят не акт большинства согласных между собой индивидуальных воль, но выражение единой воли самой общины, которая, в свою очередь, является лишь избранным сосудом божества. Таким образом, происходит мистическое превращение воли большинства в волю самого Бога, а каждый член самой общины, в особенности же ее выборные должностные лица, оказываются действующими не по своей воле или воле уполномочившего их большинства, но непосредственными носителями божественной воли и ее слугами. Вполне естественно, далее, что права каждого верующего в составе общины получают также неотчуждаемый мистический характер и потому не подлежат чужому произвольному распоряжению или ограничению. Основным законом мистической или религиозной демократии так же, как источником ее государственной власти, обыкновенно является писанный откровенный закон, величайшим образцом коего является Святое Писание, сыгравшее роль писанной конституции не только для еврейского государства, но и для христианских республик протестантской эпохи. Идеи мистической демократии для своего понимания и осуществления требовали довольно высокого уровня нравственного и политического развития и поэтому обыкновенно находили особенно благоприятную почву или среди более состоятельных крестьянских кругов общинного уклада, среди горных крестьян-старателей, или же среди городского населения той старой эпохи, когда города еще в значительной степени состояли из земледельцев и ремесленников, чуждых требованиям и жизни широкого и свободного торгового рынка. Главными носителями идеи государственной власти, основанной на идее народа Божьего, республики святых или избранного народа, были после древних евреев — с их интенсивным крестьянским хозяйством — виноградари, собственники маслин и полей южной Франции и северной Италии, шерстобиты и ткачи Голландии, рудокопы, крестьяне и ремесленники Саксонии, Вестфалии, Чехии и т. д. В России свободное развитие мистического и особенно рационалистического сектантства несет с собой и необходимое распространение идей духовного братства и народа Божьего, как носителя государственной власти.

Однако, господствующим среди широких народных масс оказалось не это течение, требующее для своего расцвета высокой культурной подготовки. В истории духовная демократия оказалась почти везде вытесненной идеей государственной власти, основанной на привилегии жречества и священства. Обосновывается эта идея следующим образом. Прежде всего, признается существование первоначального рая; но этот рай не должен возродиться в своем земном виде; его должен сменить рай высший, лучший, устроенный на небесах; магометанство представляет его себе в виде улучшенного чувственного рая; так же представляло его себе средневековое христианство, таким же его рисуют себе наиболее отсталые круги современного общества. Во всяком случае, рай изображается как состояние вечного, ничем не возмутимого, блаженного состояния на небесах. Вход в рай, однако, доступен не всякому верующему. В рай допускаются лишь те умершие, которые на земле обеспечивают себе доступ к небесному блаженству. Это последнее приобретается только отчасти личными заслугами верующего, т. к. грех прародителей признается переходящим на последующие поколения и требующим для спасения непременно еще особого чудесного воздействия. Но если люди были изгнаны из рая вследствие грехопадения, то сам Бог послал им искупителя; идея искупления греха или наказания одного, лучшего и высшего, вместо другого, грешного и худшего, свойственна одинаково всем мифологиям. У древних греков таким искупителем является сначала Геракл, а затем дельфийский Аполлон, у германцев — Зигфрид и т. д.; жертва, принесенная искупителем, затем поступает в распоряжение жрецов, которых искупитель снабжает особой, чудесной, только им присущей силой прощения грехов. У древних евреев искупительной жертвой были первенцы людей, которых заменили животные. В христианстве идея искупления достигла величайшего развития, и здесь в особом таинстве Евхаристии каждодневно приносится жертва за все грешное человечество. Как раз при помощи Евхаристии выдвинулось в христианстве особое сословие священников и епископов, которым дарованы исключительные дары благодати и право распоряжения телом и кровью Искупителя; только священники обладают правом связывать и разрешать, иначе — допускать людей в рай и осуждать их на бесконечные посмертные муки. Отсюда и различение закона естественной добродетели и особых подвигов, жертв, обрядов, молитв и телодвижений, которые специально нужны для получения при помощи священников очищения от первородного греха и права доступа в небесное райское царство. Природа и спасение, тело и дух, естественное и святое противополагаются и доходят до полного взаимного отрицания. Но чем меньше нужна для спасения естественная добродетель, а на первый план выдвигается самоумерщвление и аскеза, тем больше возрастает сила и власть священства, которая заканчивается установлением иерократии, или теократической аристократии. Такой процесс образования жреческого государства мы можем проследить в особенности на истории римского католичества и папского государства. Государственная  власть производится здесь непосредственно от Бога, передается по преемству от Христа и апостолов, причем именно священству присвояется и духовная, и светская власть, которая сосредоточивается в руках выборного монарха, папы, как наместника Бога на земле, и уже папой передается в своей светской части мирским властям. Стоящие вне клира миряне признаются лишь подданными монарха-папы и пассивными членами церкви. Только путем крупных материальных и моральных жертв в пользу клира миряне получают доступ в царство небесное. Писанная конституция Библии, бывшая единственной основой всей организации духовной демократии, здесь сменяется совместным признанием и церковного предания, и Святого Писания в качестве источников догмы и дисциплины. Другими словами, в качестве нормы фигурируют рядом с Библией обычай и обычное право. Клир принимает на себя осуществление ряда социальных задач, которые еще до  наступления царства небесного должны приблизить людей к блаженному состоянию и облегчить им земную жизнь. При помощи молитв и чудес, совершаемых чудотворными мощами, иконами и другими предметами, клир излечивает болезни, предотвращает эпидемии и стихийные бедствия и прекращает их. Молитвами клира оказывается помощь воюющим сторонам, и сверхъестественные силы дают победу освященному оружию, чудотворным знамениям и крестам. Наконец, по молитвам клира свыше посылается преуспеяние посевам и начинаниям, земледелию и промыслам, при его помощи распределяется милостыня и облегчается нужда, поддерживаются слабые, в особенности же сироты, старцы и вдовы. Такая деятельность клира выдвигает его на первый план политической жизни не одного средневековья, и мы даже в наше время видим, как громадно влияние духовенства в широких кругах европейского крестьянства, как мощны еще политические партии клерикализма и сильны его социальные организации в роде крестьянских союзов, профессиональных рабочих организаций и всевозможных ассоциаций на просветительной и экономической почве.

Неудивительно поэтому, что именно у духовенства, у папы и его  государственной власти искали обоснования своей власти и светские монархи древней и новой Европы. У монархического принципа было, впрочем, и самостоятельное теократическое обоснование. Таким надо считать идею мессианства. Уже на древнем Востоке царь являлся в виде божественного посланника, одаренного волшебной силой, который должен водворить на земле господство правды и счастья, защитить обездоленных, насытить алчущих, исцелить страждущих, утешить плачущих. В кодексе вавилонского царя Гаммураби мы находим за 23 века до Рождества Христова именно такой образ «царя правды». Неудивительно, что древние евреи с особенной любовью обращались к образу мессии во времена социального разложения под гнетом хищного денежного капитала или в эпохи чужеземного нашествия и порабощения. Пророки, бывшие вождями народных еврейских масс, с особенной яркостью провозгласили пришествие великого царя, который уничтожит всякую неправду на земле, освободит порабощенных, накормит голодных, накажет угнетателей и по завоевании всего мира сделает свой народ властителем вселенной. И тогда опять настанет вечный мир на земле и невозмутимое счастье. Сама природа станет как в раю и даст человеку без труда все свои лучшие дары. И такие мессианские ожидания были свойственны далеко не одним евреям.

При заключении компромисса между церковью и римской империей одним из условий, на котором состоялось соглашение, было освящение языческой власти кесарей при помощи христианского помазания. По византийскому церковному пониманию императоры входили в состав церкви в качестве первенствующего члена с особыми дарами благодати, которые сообщали им нечто в роде апостольского или евангельского духа и делали их своего рода уполномоченными и посланниками небесного помазанника (Христос и значит помазанник). С этих пор светская власть старается всеми силами опереться на божественное освящение, принимает епископскую формулу «Божией милостью» и домогается церковных титулов вроде «защитник веры», «христианнейший»; «апостольский», «весьма католический» и т. п. Некоторым королям приписывается даже дар чудотворения, и до последних времен и французский, и английский короли совершали исцеления от золотухи при помощи возложения рук. Разгоревшаяся между римским папством и германской империей борьба за власть точно также произошла на почве спора о том, кто обладает властью по непосредственному божескому произволению — императоры или только одни папы? И подобное же развитие мы находим в странах нехристианских: у арабов и турок, где политическая власть приняла характер специального посланничества со стороны Аллаха и его пророка Магомета, и на дальнем Востоке, где в Китае богдыхан стал сыном неба, а в Японии — потомком богини Аматерасу, причем и у японцев мы находим аналогичную западной борьбу между светской властью шогуна и духовной — микадо — также наподобие борьбы императоров и пап. Понятно отсюда, что, когда национальные короли Запада стали впервые самостоятельными, они не только захватили власть над церковью, находящейся в их пределах, но и обосновали свою новую абсолютную власть — суверенитет — особыми божественными полномочиями, провозгласили себя земными богами, а повиновение Богу заменили повиновением их собственной самодержавной власти. Только таким путем абсолютные государи новой эпохи могли оправдать свою безграничную власть над своими подданными. И если государи нарушили все старые приобретенные подданными вольности и права, отвергли дедовские обычаи, наложили руку без согласия подданных на их имущество, честь и самую жизнь, то позволить себе это они могли только ввиду велений всемогущего Провидения и ради столь высоких целей, как спасение души и земное блаженство врученных им Богом людей. Громадность власти соответствует здесь величию задач. И только перед Богом чувствуют свою ответственность самодержцы и Его закон считают для себя обязательным. Земное же законодательство переходит целиком в руки абсолютных правителей и притом безразлично в духовных и светских делах. Сама церковь подчиняется светской власти и входит в состав общего полицейского режима. Вместе с тем, светские правители поддерживают всеми силами принуждения единство государственной религии. Так создается государственная власть теократической монархии и воплощается в правоверном царстве мессианский идеал.

Важнейшим приобретением этого процесса является понятие суверенитета, которое затем принимает светский характер и переносится последовательно с особы монарха на понятие государства, нации или даже народа. Идея государственной власти как верховной, единой и нераздельной воли, проникающей сверху донизу всю организацию государства, сосредоточенной в одном каком-нибудь высшем органе, есть не больше и не меньше как перенесение понятия божественной воли, выражающейся в церкви и ее органах, на государство, на его волю и его органы. С этой точки зрения некоторые писатели справедливо говорят о мистицизме даже современной государственности. Учение о неограниченном, абсолютном характере государственного суверенитета целиком проникнуто таким мистицизмом и проповедует вследствие того непреодолимость государственной власти и полную беззащитность подданного против велений государственного чудовища. Однако, теократическое воззрение на государство выработало и противоядие против обожания государственной власти. Когда духовная демократия сектантства столкнулась с иерократией Рима и с духовной полицией «христианнейшего» царства, то она выставила против божественной власти пап и королей свое, столь же божественное, неотчуждаемое и абсолютное право, а именно — право свободы вероисповедания. Это право, будучи само священного происхождения, одно могло в действительности и принципиально ограничить не власть одного какого-нибудь государственного органа, но власть государства, как такового, с его священными и верховными правами. С другой стороны, и церковь, опираясь на свое небесное происхождение и на волю своего божественного Основателя, не могла подчиниться государству, как сосредоточию высшей власти на земле. Для католической церкви, во всяком случае, остался навсегда обязательным завет служить Богу больше, чем человеку. Отсюда для абсолютной государственной власти вытекло новое ограничение и необходимость некоторого компромисса.

Таким образом, государственная власть теократического типа оказалась ограниченной с двух сторон, со стороны автономной церкви и религиозной совести. Этим путем произошло нарушение принципа государственного верховенства, причем его единство и общеобязательность были спасены лишь тем, что государство формально сделало соответственные уступки, приняв фикцию добровольного самоограничения во имя своих собственных начал. Это, однако, привело к противоречию, т. к. божественный авторитет оказался противопоставленным таковому же авторитету церкви и верующей личности. Разрешается этот идейный конфликт в понимании, государства только с отказом от теократической теории, к которой принадлежит и теория абсолютного суверенитета монарха, государства или народа.

2. Государственная власть феодально-романтического типа имеет несколько основных форм. В идеологическом смысле у них есть то общее, что власть основывается здесь не на божественном полномочии, а на личных свойствах властвующего класса. Античные мыслители определяли такую государственную власть как основанную на «достоинстве», что совершенно верно характеризует ее идеологический смысл. Подобное достоинство есть вместе с тем признак социального веса и общественной полезности властвующих. И если государственная власть теократического характера оправдывает свое существование своей ролью в деле установления крестьянского рая, то феодально-вотчинное «достоинство» должно быть средством для защиты подданных, обеспечения им вольностей и прав, охраны их безопасности и хозяйственного владения; моральный характер государственной власти придает здесь добродетель и доблесть властвующих, так что, служа своим господам и властителям, каждый раб, крепостной, слуга или низший служит, вместе с тем, высшему проявлению человеческого духа, воплощенного в господах, содействует красоте и силе, совершенству и утонченности высшей человеческой породы. Такое «достоинство» может, прежде всего, определяться старшинством, возрастом и с ними связанными мудростью и опытом. Развитие патриархальной семьи вместе с переходом к скотоводству дает типичную организацию старейшинства. Скотоводство требует единства в руководстве трудом многочисленных родственников, развивает дисциплину коллективного действия, развивает ловкость, мужество и силу. Положение вожака и предводителя стад получает громадное хозяйственное значение, размножение стад и отдача их в наем из приплода открывают возможность чрезвычайного накопления богатства, многоженство и рабство умножают число подвластных родовому владыке людей. При переходе к земледелию и образовании сначала родовой, а затем и земледельческой общины остается не только родовая власть, но и аристократия крупных и сильных владельцев. Каждый род со своим очагом и патриархом образует органическое целое, в основе которого лежит не только общее владение имуществом, но и родовая связь, дополненная приемышами, клиентами и рабами. Власть принадлежит «отцам», имеет семейный характер и выражается в распоряжении не только имуществом и трудом домочадцев, но и их личностью и жизнью. Вместе с тем, на старшем лежит обязанность опеки, попечения, помощи и защиты по отношению к младшим. Когда происходит разделение лучших, наиболее властных и богатых родов, а с другой стороны, средних и худших, беднейших и слабейших, то отношения зависимости между ними опять-таки принимают характер родовой власти, причем сильнейшие занимают место отцов, лучших и достойнейших, а слабейшие нисходят на положение подопечных, детей или клиентов, обязанных отцам не только почтением, но также и работой, приношениями и дарами. Так отношения экономической зависимости получают вид и форму родовой, патриархальной связи, образуется иерархия родов, а иногда во главе их всех становится какой-нибудь особенно выдающийся род, глава которого и присваивает себе права и власть всеобщего и самого старшего патриарха, царя и отца. Так государственной власти получает отеческий родовой характер, и связи сыновнего послушания, любви и верности объединяют ее носителя с подвластными в  особый организм, который проникнут семейной моралью и сплачивает своих сочленов узами родственной близости и братства.

Такой родовой и вместе патриархальный строй мы находим у всех народов в период их кочевого быта и начальной стадии быта земледельческого (общинного). Патриархов Библия изображает и у древних евреев. У древних греков мы видим, с одной стороны, роды благородные — евпатридов и спартиатов, а с другой — подвластные им роды свободных, а иногда и неполноправных метойков и периойков. У римлян рано выступает противоположность отцов, или патрициев, и плебеев, связанных, тем не менее, в один организм. У кельтов, германцев, арабов, японцев и славян находим мы ту же противоположность лучших и худших людей, причем последние относятся к первым как к отцам, старейшим и высшим и находятся у них в зависимости и подчинении. Из трех элементов родовой организации — собрания всех родственников, или членов родовой общины, совета старейшин и патриархальной власти главы старшего рода —  обыкновенно преобладание получает второй и придает родовой организации аристократический характер, дополняемый чрезвычайным развитием традиции и обычного права. Жреческие, военные и особенно судебные функции становятся наследственной привилегией старших родов, и они же монополизируют в своих руках познание и толкование таинственных формул культа и права. Наследственность передачи общественного положения и политических функций ведет к мысли о наследственности доблести и дарований, мудрости и опыта. Недаром в Индии маленький брамин считается отцом взрослого члена касты воинов или кшатрии. Отсюда естественный вывод о различии пород и крови у властвующих и подвластных так же, как и прирожденной способности властвования и подчиненности. Так образуются, между прочим, и наследственные дворянские права, и династические привилегии в владетельных семьях; достоинство старейшинства и мудрости, связанной с летами, становится достоинством крови, а вместе с ней расы и породы. Этим обосновывается в особенности наследственная монархия определенного царствующего рода (династии) и ее государственной власти. И в настоящее время, несмотря на падение родового начала в средних и низших общественных слоях, династии и высшее дворянство придерживаются строгой родовой и патриархальной организации. Сам государь почитается отцом своих подданных, и этим объясняются такие явления, как участие подданных во всех семейных происшествиях в царствующем доме, причем подданным сообщается о них особыми манифестами. Династический род вместе с тем становится вне других государственных органов и над ними. Семейные или фамильные законы издаются большей частью автономной династией в лице главы семьи или общего собрания родственников. Сама государственная власть при этом почитается приобретенной от первого родоначальника, как первого ее обладателя. Само собой разумеется, что обоснование государственной власти и подданства путем искусственного распространения чувств родственной любви и преданности, так же как отеческого благоволения, на широкие народные массы исходит не от народа, а от властвующих кругов и с этой точки зрения может быть признано идеологией родовой аристократии.

Однако, не один романтизм семейной связи дает идеологию власти родовой знати. Другим идеологическим элементом здесь является достоинство рыцаря или воина, стража (этот термин одинаково употребляется и в Библии, и у Платона, и у японцев), который мечом приобретает себе и власть, и благосостояние, и славу. Рядом с родовой организацией, поэтому, надо поставить военную среду как источник построения государственной власти. Военная среда, особенно того времени, когда личная храбрость, ловкость и сила были решающим моментом в битве, отличается следующими чертами: общностью потребления средств продовольствия и общим дележом добычи сообразно заслугам каждого; доступностью каждому высших военных степеней и отличий, т. к. воинская доблесть делает благородным; договорным характером отношений друг к другу так же, как к предводителям, ибо всякий владеющий мечом считается свободным и только путем свободного соглашения может налагать на себя обязанности и ограничения; идеализацией силы и права меча так же, как военной борьбы, — идеализацией, проявляющейся в том, что сила почитается признаком и показателем истинной доблести, победа — знаком превосходства, а право — тогда лишь действительным, когда за ним стоит сила.

Так выдвигается личность не как всегда себе равный естественный индивид, но как носительница различного достоинства, которое из каждой личности делает нечто оригинальное и своеобразное, имеющее право на свое место в мире и обществе. Внешним выражением такого достоинства является честь, что на некоторых языках равнозначно имени или доброму имени; эта честь признается высшим сокровищем воина, потерять ее значит потерять и самую жизнь; отсюда дуэль и как Божий суд, и как средство отмстить за поруганную честь; отсюда же и самоубийство опозоренного; добровольно принятый на себя долг и верность службы — становятся единственным источником иерархической связи. К доблести сильного очень рано присоединяется добродетель жалости и милосердия к слабым, особая миссия в деле искоренения зла и насилия, защиты беспомощных, увечных и слабых. Уже у древних евреев встречаем мы образ воина, сильного и великодушного защитника. В эллинском сознании этот образ особенно идеализирован Платоном, который имел перед собой не только критские и спартанские, но и персидские образцы. Арабская культура связала идею рыцарства с посланничеством Ислама и дала обширнейшую организацию военного братства, провозгласившего своей заповедью воздержание, отречение от поземельной собственности, доблесть, верность и честь.

Европейский феодализм создал институт рыцарства, самым поздним отражением которого на дальнем Востоке являются японские самураи. С оседанием такого военного братства на территории завоеванной страны устанавливается т. н. феодальная система, которая состоит в том, что основные отношения рыцарской верности и службы начинают охватывать все стороны жизни. Владение землей устанавливается как фонд должностного вознаграждения; принцип должности переносится на все профессии, все население распределяется на братские ассоциации с особой честью в составе общей иерархии; все отношения устанавливаются договорами, подкрепляются мечем, и все общество проникается элементом беспрерывной борьбы. Так создается государственная власть феодального периода, которая есть не что иное, как свободный авторитет высшего достоинства или высшей чести, основанный на силе, связанный договорами и кулачным правом, авторитет, который принадлежит лишь первому среди равных; все общество — иерархическая пирамида «вполне свободных», «свободных», «несвободных» и разным образом связанных людей и их корпораций и братств. И государственной власти здесь принадлежит каждой корпорации и каждой личности, и постольку, поскольку у нее хватает доблести и силы, чтобы завоевать себе свою «свободу», свои вольности и права. В феодальном обществе государственная власть распыляется и дробится. Здесь каждый себе господин. Но вместе с тем здесь государственная власть совершенно лишена абсолютного характера. И если государственная власть патриархального типа связана отеческой моралью, то здесь она ограничена договором и основанными на нем вольностями подвластных сюзерену вассалов. Так складывается государственная власть военно-романтического уклада, вполне возможная там, где страна разбита на самостоятельные хозяйственные  центры, малосвязанные друг с другом. В такой стране ограниченная и связанная власть сюзерена-завоевателя может быть первым звеном, соединяющим в нечто цельное пестрый и разрозненный комплекс общин, городов, профессиональных и родовых корпораций, свободных братств, отдельных воинов с их дружинами и т. д. С другой стороны, каждая отдельная корпорация повторяет в своей структуре военную организацию с ее младшей дружиной и вечем, старшей дружиной и советом начальников и выборным по общему правилу предводителем, являющимся лишь органом целого.

Феодализм дал весьма много элементов для последующего развития государственной власти; именно благодаря ему она получила характер власти над свободными людьми; власти, ограниченной чужими правами; власти, действующей чрез посредство самостоятельных и независимых должностей и самоуправляющихся, автономных общин и корпораций; именно феодализм узаконил право восстания и революции, право самозащиты населения против тиранов, а вместе с тем лишил государственную власть того рокового, мистического характера, которым она отличалась во многих восточных деспотиях. Самая сущность военно-феодального строя делала монархию весьма неустойчивой, и власть даже великих военных завоевателей оказывалась эфемерной, раз только «воинство» не садилось на землю и не укоренялось в качестве землевладельцев. Только вотчинный тип государственной власти дал очень крепкое и сильное положение «достоинству» и «добродетели» «лучших», которые при помощи именно такой идеологии и закрепили свое классовое господство. Вотчинная идеология в основу личного достоинства полагает поземельный, нетрудовой доход, который почитается единственно благородным. Расцвет такой идеологии приходится именно на то время, когда землевладелец, постепенно сокращая свое собственное хозяйство, переходит на оброк, доставляемый ему в изобилии зависимыми от него свободными и крепостными людьми. При условиях натурального хозяйства и ограниченного обмена поставляемые вотчиннику продукты дают ему возможность изобильной и богатой жизни без особенного напряжения крестьянских сил, и вотчинник переносит центр тяжести в свои судейские, военные или жреческие функции. Благодаря богатству и досугу, особенно после хотя бы временного пребывания в городе, такой владелец становится представителем своеобразной вотчинной культуры, воспринимает рыцарские черты, становится барином, джентльменом, аристократом. Земля, как фонд для питания такой культуры, получает особый характер, идеализируется, становится центром, к которому примыкает, которым определяется и общественная полезность, и достоинство, и политическая власть, и подданство. И подобно тому, как к земле прикрепляется честь и доблесть барина, точно так же прикрепляется к ней и труд крестьянина, который закрепощается первоначально не личности барина, но именно его земле. При дальнейшем ходе экономической эволюции отношения между крепостным и барином изменяются. Рост потребностей и денежное хозяйство сокращают помощь и поддержку, которую оказывает крестьянину барин, и, наоборот, увеличивают запросы барина к труду и личности крестьянина. Вотчинное хозяйство из оброчного становится барщинным и крепостническим; там же, где оно благодаря своим размерам остается оброчным, оно старается приобрести государственный, суверенный характер. Среди многих вотчинников выдвигается один крупный, который подавляет всех остальных и старается захватить государственную власть в то время, как остальные сосредоточивают свои силы на все возрастающей эксплуатации своей собственности и прикрепленных к ней рабочих сил. Так водворяется соглашение между всей массой вотчинных владельцев, крепостников, и главным вотчинником, или территориальным князем. Государственная  власть делится между княжеской половиной, или опричниной, и вотчинной, или земщиной. Смотря по соотношению сил побеждает то земщина, то опричнина, пока вотчинному князю не удастся сломить окончательно вотчинников и обратить их в своих подданных. Показателем силы массы вотчинников служит значение их представительства на сеймах, штатах или чинах, в которых и сосредоточивается управление земщины, пока она не превращается в совещательный орган при территориальном государе, который свою патримониальную, вотчинную власть превращает в самодержавную власть собственника над крепостными, холопами и рабами, на положение которых нисходят все остальные вотчинники. Двор государя, его конюшня, его спальня, его амбары становятся источниками государственных учреждений, его приказчики и слуги приобретают государственный характер, а крепость государю получает вид частной зависимости от его вотчинной власти. Такова государственная власть громадной вотчины, в которую превращается государство, и она не чужда особой идеологии. На первый план здесь выступает понятие хозяйства и державного хозяина, территории, как государевой собственности, холопской верности слуг и соблюдения княжеского интереса. Единственной конституцией, которая связывает такую патримониальную деспотию, является крепостничество, т. к. только ценой поддержания, сохранения и расширения крепостного права в пользу частных владельцев вотчинный государь приобретает их покорность и признание своих прав. Разумеется, государственная власть вотчинной монархии простирается лишь на тех подданных, которые не находятся в чьем-либо частном владении. Этим путем вся масса крепостного крестьянства за исключением государевых крестьян остается вне непосредственного ведения государственной власти, которую для них почти целиком заменяет власть крепостников-землевладельцев.

Тип вотчинной монархии и патримониальной государственной власти, более или менее ограниченной сословным представительством «земли», знаком не только всей западной и восточной Европе, но и значительной части азиатских государственных образований. Будучи законным преемником феодального порядка, вотчинный строй существовал везде, где существовал и феодализм, начинал с южной Европы и кончая Японией. Заслугой вотчинной государственной власти является хозяйственное, финансовое и административное объединение государства и создание крепкой центральной власти. Ее пороком должно считать внегосударственное положение крестьянства, смешение частно- и публично-хозяйственных интересов и крайне деспотический характер государственной власти, основанной на поземельной собственности. Понятие государственной территории создано вотчинной монархией так же, как равенство подданных в их общем закрепощении государю. Сводя воедино все формы государственной власти, основанной на «достоинстве», мы видим, что они допускают смешение еще в большей степени, чем формы теократические. Между ними нет такого абсолютного противоречия, как это мы видели выше. Будучи все произведением властвующих, привилегированных кругов и оправданием их господства над массами трудового народа, патриархальная, феодальная и вотчинная формы, несмотря на некоторые противоречия, все же хорошо мирились друг с другом. Нельзя не видеть, что родовой и патриархальный строй более мирится с общинным порядком, чем феодализм. Последний является специфической организацией мелкого и среднего воинства, тогда как вотчина исторически связана с крупным владением. Сочетание же этих форм дает систему государственной власти, которая, в общем, носит умеренный характер. И патриархальное понимание власти над народом в связи с договорными отношениями к воинству и корпорациям (городам) может значительно смягчить остроту и тяжесть вотчинной деспотии.

3. Государственная власть рационалистического типа основывается на идеологии, создаваемой специально городскими классами, вовлеченными в торговый оборот, с денежным обменом, с частной собственностью и хотя бы примитивным кредитом. Городская среда впервые освобождает человека от постоянного страха перед стихией и вооруженным грабителем, делает его творцом искусственной обстановки, заставляет его доверять разуму и человеческим силам. Точно также лишь в городе человек впервые начинает наблюдать массовые проявления человеческой природы, обобщать их и охватывать социальным законом. И неизбежный в торговле счет, пользование не категорией качества, а количества — меры, веса и числа — становится главнейшей логической категорией, при помощи коей человек определяет элементы окружающей среды и свое отношение к ней. Отсюда неизбежный рационализм городской идеологии, которая исходит не из понятия оригинальной личности, а шаблонной, нормальной, средней или естественной единицы или так называемого индивида. Источником познания такого индивида, его естественной воли, разума и чувств оказывается самонаблюдение и наблюдение окружающего. Результатом познания оказывается естественный закон, а средством влияния разумного индивида на среду произвольное и сознательное применение или пользование естественным законом в целях создания общественной организации, наилучше соответствующей и целям человека, и находящимся в его руках средствам. Теоретическое построение государственной власти рационалистического типа может происходить различными путями. Индивид может быть, прежде всего, абстрагирован от того материала, который порождается хищническим капиталом в виде ростовщичества, грабежа, пиратства, колониальной эксплуатации, работорговли и т. п. В таком случае индивид изображается человеком-зверем с волчьей психологией, который неистовствует среди ему подобных; человеческая душа представляется вместилищем естественных страстей, не знающих никакого удержа в своем нормальном состоянии. Так разгорается «война всех против всех», пока сильнейший не захватывает власти и не обуздывает человеческое стадо, которое охотно подчиняется могучему деспоту или даже само устанавливает его власть путем всеобщего договора, так что только под железной властью тирана люди впервые вкушают мир и безопасность и, вместо взаимного истребления, начинают, благодаря политической дисциплине, содействовать всеобщему благу. Так создается идея естественной диктатуры во имя общего блага, причем сам деспот оказывается только орудием естественного закона, ведущего людей к их собственному благополучию. Подобную диктатуру мы и в действительности встречаем везде, где ожесточенная борьба богатых и бедных, этих основных городских классов, в конце концов, останавливается на компромиссе, и из среды крупного и хищного капитала выделяется один, который принимает на себя миссию проведения социальных реформ, требуемых городской беднотой, и обуздание чрезмерных притязаний со стороны плутократов, оптиматов и т. п. богачей. Подобную диктатуру находим мы еще в городских республиках древней Эллады, где уже некоторые софисты положили в основу построения государственной власти понятие силы, созданной во имя защиты слабых против сильных. Такую роль играл род тиранов в Афинах и других городах, которые обыкновенно погибали во время реакционных движений властвующего капитала. Рим возвел понятие диктатуры в особый чрезвычайный государственный институт, а римский цезаризм по своему происхождению является постоянной диктатурой, т.е. чрезвычайной властью, направленной к защите народа от необычных опасностей, происходящих, главным образом, вследствие войн и междуусобий. В итальянских городских республиках эпохи Возрождения весьма часто сильный банкир, предводитель наемных войск или демагог становился вождем средних и мелких городских классов против эксплуатации и политического гнета со стороны капиталистов и добивался диктатуры, которая подчас была способна основать целую династию. Подобный же диктаторский характер власти, установленной народом и для народа, власти, имеющей специальной целью широкое благосостояние городского, т. н. буржуазного класса, имела и та власть, которая была создана французской революцией сначала в виде комитета общественного спасения, а затем и наполеоновского цезаризма. Всеобщее народное голосование, или плебисцит, путем которого Людовик-Наполеон III установил свою власть, так же, как принятая им формула об ответственности его перед народом, — резкие выражения диктаторского характера его государственной власти. Так обосновывается и складывается естественная диктатура разума — эта государственная власть героического периода рождения денежного капитала, сознавшего свою революционную роль в области хозяйства.

Само собой разумеется, что в эпохи мирного соперничества и гармонического сожительства городских классов так же, как в кругах среднего класса, занимающего роль посредника между крупным капиталом и городской беднотой, больший успех должна была иметь идея сложной государственной власти, являющейся равнодействующей от сложения различных государственных и социальных элементов. Для обоснования такой государственной власти строится теория, представляющая естественного человека средним существом, у которого есть и дурные, и хорошие стороны, но в душе которого господствует не злоба и ненависть, а общительность и склонность к компромиссу. Такой человек, придерживаясь золотой середины во всем, создает общежитие путем соглашения и устраивает политический механизм так, что в нем социальные силы занимают место разновесов, которые, взаимно уравновешивая друг друга, никогда не дают всей машине слишком перетянуть власть в одну сторону и этим погубить ее законный, умеренный характер. Борьба общественных сил здесь не только признается естественной, но она организовывается при помощи правовой регламентации, превращается в постоянную, мирную борьбу партий, сил и учреждений и полагается во главу угла. Государственная  власть распределяется не только между демократическим, аристократическим и монархическим элементами в виде народного представительства, палаты магнатов и короля, но и между отдельными друг друга сдерживающими властями в лице законодательства, суда и управления. Так образуется неустойчивое равновесие политических сил, которые только этим путем защищают и гражданина, и его собственность, и свободу от деспотических посягательств одной из властей. Государственная  власть в этой системе представляется равнодействующей общественных сил, а ее деятельность регулятором сталкивающихся между собой общих и частных интересов. Государственные учреждения здесь лишь органы того общественного целого, в котором преобладающую роль играет средний класс, придающий государству умеренный и гармонический характер. Именно такого типа государственную власть находим мы в городских республиках древней Эллады, в организации республиканского Рима, в целом ряде итальянских городских республик времени Возрождения и, особенно в учреждениях Венеции, бывшей до XVIII в. образцом умеренного правления. Тот же тип государственной власти был воспринят и английскими установлениями конституционной эпохи и, будучи воспринят некоторыми из французских послереволюционных конституций, обошел вместе с институтом разделения властей по теории Локка-Монтескье конституционную Европу.

Умеренно-правовое государство, будучи программой и идеалом средних городских классов, более или менее обеспеченных в своем существовании, никогда не могло удовлетворить городской мелкоты, которая постоянно находилась между голодом и рабством. А между тем бедняк был не менее индивид, чем среднеобеспеченный горожанин, его потребности были столь же естественными, как и у всех других индивидов; и если благо всех было с самого начала провозглашено рационализмом как цель государства, то и городской бедняк желал иметь свою часть этого блага. С другой стороны, количественный принцип, принятый вообще городской идеологией в виде решающего момента, говорил как раз в пользу бедняков, т. к. именно они составляли большинство, а, следовательно, и были большей частью всего «народа». Экономическая и политическая зависимость одних естественных индивидов от других, в то время как все по природе были сотворены равными и свободными, представлялась поэтому вопиющим нарушением закона природы, забвением прирожденных прав, искажением разумной сущности человека. Отсюда целый ряд требований к государственной власти: она сама должна быть лишь осуществлением воли каждого; суверенитет есть лишь общая воля всех; каждый лишь настолько повинуется, насколько сам повелевает; закон есть лишь веление суверенных граждан; исполнительная или административная власть — это лишь приказчик коллективного суверена; таким путем обеспечиваются и личные естественные права индивидов, имеющих прирожденные права на жизнь, свободу духовного развития, на необходимое пропитание и т. д. государственной власти такого тина, как известно, выразилась во время развития демократии в Афинах, где граждане не только захватили всю власть в свои руки, но и обратили ее в средство для обеспечения своего благополучия. Путем назначения особой платы за отправление государственных должностей и поголовного участия граждан в их отправлении каждому члену державного народа было обеспечено содержание на казенный счет и достаточный досуг для участия в общественной жизни. В Римской республике требования плебса были осуществлены лишь отчасти; политическая власть никогда не переходила целиком в его руки, она выразилась, главным образом, в учреждении трибуната и признании силы закона за плебисцитом или голосованием народного собрания; социальные же требования плебеев получили удовлетворение в виде государственной благотворительности, раздачи дешевого, а затем дарового хлеба, обеспечения даровых пли дешевых зрелищ, общественных бань, и т. д. В Италии в  XIV—XVI вв., несмотря на ряд восстаний народа против богачей, ему не удалось где-нибудь прочно установить свое владычество, и лишь в ХVIII в. сначала американские колониальные демократии, швейцарские кантоны, а после ряда революций и Франция установили у себя народовластие. Государственная  власть получила здесь народный общественный характер, а высшее свое завершение нашла в т. н. народном референдуме или всенародном голосовании, которое не привилось лишь во Франции. Этим заканчиваются рационалистические формы государственной власти. В их историческом развитии мы видим целый ряд модификаций основного механического начала, которое все же остается определяющим общим принципом. Это обстоятельство, вполне соответствующее общности воззрений и порождающей их обстановке городского класса, делает особенно легким переход из одной формы в другую, — переход, являющийся результатом преобладания то крупного, то среднего капитала, то городской бедноты. Точно также единство хозяйственной среды и психики городских классов делает очень легким и смешение отдельных рационалистических идеологий, а с ней и форм государственной власти.

4. Идея государственной власти трудового типа родилась в среде массового, организованного труда. Еще во время применения рабского труда среди трудящихся развилась дисциплина и способность к дружным общим выступлениям. Уже тогда среди трудящихся было заметно тесное товарищество и верность трудовому братству. Но в то время мускульный труд, применявшийся самым непроизводительным образом, был в презрении, и только труд свободного артиста и мыслителя, политика и воина почитался достойным полноправного гражданина. Только со времени христианства труд получил высшее освящение и в то же время приобрел корпоративную организацию. В средние века громадное большинство трудовых профессий получили полное признание своих прав в составе городского общества, а восстания рабов античного времени сменились экономической и политической борьбой мастеров и подмастерьев, низших и высших цехов. И древние черты  трудовой среды получили в это время дальнейшее развитие. Братство труда, хоть и разбитое на ряд более или менее привилегированных цехов, укрепило и свою техническую подготовку, и моральную силу дисциплинированной и согласной общественной группы. Со времени господства свободного наемного труда, применяемого при наличности пользования силами природы и техническим прогрессом, трудовые массы не только закалились в борьбе с капиталом, но и сознали всю громадную творческую роль труда в современном производстве. Государственная  власть трудового типа, правда, не представляет собой идеологии, которая была бы уже применена на практике. Будучи выражением и миросозерцания, и тех реальных условий, в которых находятся народные массы, трудовое воззрение на государственную власть в значительной степени представляет собой программу будущего общественного строя. Основным пунктом здесь является признание труда, как важнейшего творческого начала жизни. Труд создает все те блага, ценности и богатства, которыми определяется вся культура. Отсюда труд должен быть не только свободен, но он обосновывает общие права пользования трудящегося на все, что создано при помощи его труда. Более того, лишь один трудящийся есть истинный господин жизни, ее творец и создатель. Всякая иная власть представляется ничем иным, как лишением трудящегося плодов его труда и присвоением их при помощи хозяйственной эксплуатации, юридического института частной собственности и существующей государственной власти. Трудящимся или работникам противоположны классы нетрудящиеся, собственники орудий труда и земли, капиталисты, с падением господства которых должен наступить новый общественный строй на основах коллективной собственности, всеобщего труда и полного обеспечения трудящихся всеми благами материальной и духовной культуры. Так обосновывается идея государственной власти в трудовом государстве, которое, будучи лишено характера классового господства, многими идеологами труда даже не почитается вследствие этого государством. Организация государства будущего предполагается на широких началах народного самоуправления, причем основными функциями администрации явятся функции исключительно технико-экономические, непосредственно связанные с производством и потреблением народных трудовых масс. Движение в пользу освобождения труда и установления социалистического порядка имеет большую древность. Но лишь с организацией миллионов промышленных рабочих под знаменем социализма государство будущего получило реальное значение, как политическая идея, и вызвало к жизни социальные реформы современности. Этим путем и существующая государственная власть приняла некоторый социальный оттенок, который выражается в том, что государственная власть стала средством для активного вмешательства в хозяйственную жизнь страны, в частности — в отношения работников и хозяев, или предпринимателей. Во всяком случае, государственная власть трудового типа существует пока как идея могучего рабочего класса.

Из всего изложенного явствует, что каждая идеология государственной власти создается в чистом виде отдельной средой разделенного на классы государства. Каждая социальная группа при этом необходимо пользуется теми методами восприятия и выражения, которые обусловлены групповой психикой, причем эта последняя в свою очередь определяется реальной средой хозяйственных условий, в которой находится данная группа. Идеология каждой группы направлена к тому, чтобы именно в интересах группы организовать государственную власть, эту важнейшую составную часть всего (идеологического) аппарата, охватывающего мир отношений между властвующими и подвластными. Но каждая группа, каждый общественный класс встречает соперников на своем пути к господству и вступает с ними в борьбу. Крестьянство создает свою мистическую идеологию в борьбе с вотчинной эксплуатацией и гнетом капитала; городские состоятельные классы конкурируют в борьбе за власть с патриархальной и родовой знатью; неимущие городские классы борются против имущих и т. д. Но так как в своей борьбе против эксплуатируемых народных масс все классы имущих оказываются солидарными, то сообразно с преобладанием того или иного класса устанавливается компромисс, который и определяет окончательную конструкцию государственной власти в том или ином государстве. Понятие государственной власти, поэтому наперед должно признать — за редкими исключениями — не логической, а исторической категорией, которая при помощи смешанной или сложной идеологии организует совместное властвование тех или иных господствующих групп, заключивших между собою компромисс. Образцы таких компромиссов весьма многочисленны. В древневосточных монархиях мы находим государственную власть образованной при помощи элементов теократических, патриархальных и частью рационалистических; связывается этот конгломерат таким образом, что царь патриархального типа соединяется с духовной аристократией и часто с торговой плутократией. В античном мире мы встречаем не менее неожиданные и противоречивые сочетания: начала возраста и старейшинства переплетаются с имущественным цензом и демократическим полновластием. Любая форма государственной власти средневековья так же, как новых времен, может быть с не меньшим удобством разложена на обрывки классовых идеологий, которые,   будучи результатом политической борьбы и последовавшего компромисса, сочетаются в самых причудливых и подчас нелепых формах. Так, современная Англия образует свою государственную власть из королевского суверенитета Божией милостью, народного полновластия и феодально-вотчинной аристократии. При всех таких сочетаниях, однако, надо иметь ввиду одно. Идеология победившего, в конце концов, класса все же занимает господствующее место среди других соединенных с ней и к ней прибавленных идей. Так, в той же Англии народовластие и его рационалистическая идеология неотчуждаемых прав, народной воли и ответственности управления перед народом — все же представляет собой главную основную норму коллективного поведения, которое лишь во второстепенных вещах следует теократическому или феодальному идеалу. С такой точки зрения можно различить только смешанные конструкции, с преобладанием какого-нибудь одного элемента, который и пытается придать то или иное единство общему понятию государственной власти. Примером может послужить хотя бы современное понимание государственной власти немецких конституционных монархов. Так, в Пруссии в понятие государственной власти суверена входят: 1) представление о божественной миссии монарха, являющегося еще сверх того высшим епископом протестантских прусских церквей; 2) идея монарха, как отца подданных по патриархальному образцу; 3) представление о нем, как о державном вожде, рыцаре и военачальнике; 4) образ его, как высшего по достоинству вотчинника и наследственного обладателя всей прусской территории; 5) призвание его, как слуги народа, поставленного с целью доставления подданным общего блага; 6) конституционного главы исполнительной власти и т. д. Конечно, нет никакой возможности соединить божественное призвание и конституционные ограничения, вотчинные права и положение народного слуги; государственная наука поэтому, следуя идеологическим тенденциям, искусственно отбрасывает одни из элементов государственной власти прусского монарха и выдвигает другие; консерваторы и их идеологи признают одно существующим, а другое — нет, либералы поступают наоборот. Но тем не менее в этой государственной власти остается один элемент, на котором сходятся все партии, стоящие на точке зрения современной государственности, а именно, что монарх и его власть есть один из важнейших пунктов той организации, которая охраняет собственность, порядок и мир в классовом государстве, особенно же защищает имущих против нападения со стороны неимущих, отдающих свою жизнь и силу властвующим классам.

В своей внутренней конструкции государственной власти в настоящее время представляет следующие на практике осуществленные типы: 1. государственная власть представляется как особая духовная сила, как высшая воля, стоящая над человеком, причем веления этой воли признаются обладающими абсолютным значением. Такая сила признается по своим свойствам единой, одухотворяющей все государство, непреодолимой и неделимой; первым ее органом, в котором она проявляется, бывает то монарх, то определенная коллегия, то собрание всех граждан; ее источником почитается или Бог, или нация, или народ, или какое-нибудь другое существо, которое, однако, само непосредственно никогда не выступает, но действует исключительно при помощи данного органа. От главного, высшего, непосредственного органа государственная власть истекает подобно церковной благодати на низшие органы, которые тоже признаются получившими духовную силу государственной власти. Это придает им особое значение и выделяет людей, образующих такие органы, из разряда обыкновенных граждан. Таким служащим, чиновникам, должностным лицам приписывается особая близость к государственной власти, этой особой воле, одухотворяющей государство, а в силу этого особая способность понимать и осуществлять государственные задачи. Отсюда вытекает способность таких носителей государственной власти действовать вне строгого соблюдения одной исполнительной функции, так же, как способность получать от главного источника государственной власти функции скрытые, или секретные, которые не могут быть обнаружены лицом, непричастным к государственной власти вообще. Со стороны подданных носители государственной власти получают право на особое почтение, послушание и повиновение, причем подданные перед государственной властью теряют право законной самозащиты, а часто даже право проверки законности или незаконности распоряжения. И если даже устанавливается порядок обжалования распоряжений государственной власти, то само распоряжение, — раз оно исходит от органа государственной власти, — должно быть исполнено под угрозой суровых наказаний. Единство такой государственной власти поддерживается тем, что все учреждения и органы государства предполагаются действующими от имени единой государственной власти, они почитаются лишенными субъективных прав, но во всех них сосредоточиваются не права, а лишь функции государственной власти. Права, приобретаемые органами государственной власти, принадлежат не им, но самой государственной власти, как единственному субъекту всех государственных прав. Как очевидно, такая конструкция государственной власти совершенно несовместима с какими-нибудь существенными ее ограничениями. Ограничения государственной власти такого типа может наложить на себя лишь сама, до тех пор, пока этого пожелает. Другими словами, здесь возможно лишь самоограничение власти по типу добровольного морального акта. В противном случае, если бы это самоограничение порождало субъективные права подданных, то у подданных этим самым явилось бы право против государственной власти, и эта последняя перестала бы быть «верховной» властью, стоящей не рядом с подданным, но над ним, требующей по своему принципу абсолютного повиновения. Еще более такое представление о государственной власти оказывается несостоятельным там, где мы находим ряд учреждений, вступающих друг с другом в спор или борьбу, как это иногда бывает при конфликтах между правительством и парламентом. Здесь для спасения идеи единства государственной власти приходится предполагать, что парламент так же, как правительство, есть орган государственной власти, и таким образом одна и та же государственная власть в двух органах выступает в двух различных видах с разной волей, раздваивается и направляется сама против себя. Точно так же оказывается непримиримым с понятием единства государственной власти и такое новое явление современной политической жизни, как образование сложных или союзных государств, из которых каждое, обладая самостоятельным источником государственной власти, в то же время входит в состав общего государства с его государственной властью. Так, в союзном государстве оказывается столько государственных властей, сколько государств-членов + союзное государство само.

2. Рядом с таким типом государственной власти, особенно принятым в централизованных государствах, имеется и другой тип государственной власти. Он конструируется таким образом, что государственная власть, подданные и земля почитаются в разных комбинациях предметом сделок между различными юридическими субъектами, каковыми являются то один монарх, то монарх и подданные, то государство, как юридическое лицо, то различные корпорации вроде церкви, областей, городов, общин и т. д. Такова конструкция государственной власти феодально-вотчинного типа, которая до настоящего времени существует и применяется рядом и вопреки первой теории. Отсюда институты наследования не только частных имуществ, но и государственной власти в наследственных монархиях, где верховная власть над народом переходит помимо его решения от одного обладателя к другому на основании только династического фамильного права; при этом обладатель государственной власти оказывается часто неспособным к ее осуществлению, и тогда выступает институт опеки и попечительства под названием регентства. Так же наследуются права законодательства вместе с имуществом многими членами европейских верхних камер, палат лордов, магнатов, господ и т. п. Вместе с имуществом приобретаются и наследуются права выборов в тех государствах, где установлен имущественный ценз для участия в выборах в парламент и органы местного самоуправления. На личной связи главы государства с подданными основываются связи личной преданности и верности монарху его подданных, слуг, состоящих на государственной службе лиц и особенно солдат, офицеров и генералов. Наконец, сама государственная власть выступает в области частного права, как субъект гражданских сделок, как собственник, наниматель, арендатор, покупщик, продавец и т. д.; и здесь государственная власть становится совершенно на один уровень с другими частными лицами и даже подлежит суду тех самых судей, которые действуют от имени той же самой государственной власти. Так государство становится юридическим лицом и вступает в договоры, отчуждает свою государственную власть, территорию и подданных другим государствам, обменивает с ними свою территорию вместе с подданными, вступает с этими подданными в законные сделки. Новейшим явлением в этой области является аренда (особенно на Дальнем Востоке) чужих государственных областей вместе с жителями их или даже договоры о том, что одно государство принимает на себя по поручению другого управление некоторыми его областями или всей его территорией от имени этого другого. Так первоначально единая государственная власть становится совершенно аналогичной частной власти и разбивает государство на массу друг другу противостоящих субъектов права, превращает первоначальное единство в настоящий хаос взаимно переплетающихся правоотношений, даже сама становится предметом сделок, договоров, купли-продажи и т. п. Для спасения теории единства государственной власти в этих случаях делаются искусственные разграничения, которые состоят в том, что предполагаются особые области права, частного, международного, церковного, муниципального и т. п.. и принимается, что единая государственная власть, сохраняющая будто бы свое единство в сфере государственного права, совершенно иначе способна действовать в других областях права, при том не меняя своей основной сущности.

3. Но имеется и еще один тип государственной власти, который опять таки весьма мало согласуется с предыдущими. Это — власть, как средство для достижения общего блага людей, для удовлетворения их материальных и духовных потребностей. С этой точки зрения государственная власть есть не более и не менее как поручение граждан, соединенных в политическую корпорацию, данное уполномоченным, приказчикам и управляющим, которых корпорация выбирает и назначает для ведения своих собственных дел. Но совершенно ясно, что в таком случае о государственной власти, как таковой, не может быть и речи, власть тут принадлежит не монархам, президентам или министрам, но самим гражданам, которые и принимают все меры к тому, чтобы исполнители их велений действительно хорошо и добросовестно исполняли порученное им дело. С этой точки зрения объясняется логично народное представительство, всеобщее голосование народа, всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право, судебный и финансовый контроль, политическая и судебная ответственность властей так же, как неприкосновенность жизни, чести и трудового достояния гражданина, его прав на существование и духовное развитие, но совершенно необъясним так называемый суверенитет, осадные, военные и чрезвычайные положения в мирное время так же, как всякая безответственная власть над народом, привилегированное положение чиновников, выборный ценз и т. п. И опять таки для примирения непримиримого юристы изобретают конструкции, при которых монарх становится носителем общего блага, безответственным и властным органом народной воли, наследственные магнаты и лорды превращаются в членов народного представительства, а вооруженный народ в лице армии является обязанным клятвой верности монарху, как наследственному обладателю государственной власти.

Таковы идеологические формы государственной власти, создавшие громадную политическую и юридическую литературу, с одной стороны, в целях пропаганды одного определенного типа построения государственной власти, а с другой, в целях примирения логически непримиримых и взаимно друг друга отрицающих идей и понятий. Противоречия, заложенные в основе всего хозяйственного и социального процесса, неминуемо должны были привести к противоречиям и в самой политической организации общества, и эти противоречия неустранимы до тех пор, пока не будет устранена борьба классов.

Литература: Jellinek, «Das Recht des modernen Staates», I Bd.: «Allgemeine Staatslehre» (1905, русский перевод); В. Schmidt, В. I, «Die gemeinsamen Grundlagen des politischen Lebens» (1901); Bd. II, III — «Die verschiedenen Formen des Staatsbildung» (1903); Seydel, «Grundzüge einer allgemeinen Staatslehre» (1873); его же, «Vorträge aus dem allgemeinen Staatsrecht» (1903); Behm, «Allgemeine Staatslehre» (1899); его же, «Allgemeine Staatslehre» (Sammlung Göschen); Lingg, «Empirische Untersuchungen zur allgemeinen Staatslehre» (1890); Affolter, «Studien zum Staatsbegriffe» (Archiv für öffentl. Recht, Bd. 17, 1902); его же, «Staat und Recht» (Annalen des Deutschen Reichs, 1903); Loening, ст. «Staat» в Handwörterbuch der Staatswissenschaften (1901); Gumplovicz, «Allgemeines Staatsrecht» (1907); F. Oppenheimer, «Der Staat» (Die Gesellschaft, Sammlung sozialpsych. Monographien); Duguit. «L’état, les gouvernants et les agents» (1903); Berolzlieimer, «Philosophie des Staates samt den Grundzügen der Politik» (1906); Boscher, «Politik» (1893); Treitschke, «Politik» (1898); Schollnberger, «Politik in systematischer Darstellung» (1903). Переводы: Еллинека, «Право современного государства»; Аффольтера, «Основные черты общего государственного права»; Дюги, «Конституционное право», «Общее учение о государстве»; Гумпловича, «Общее учение о государстве»; Штир-Зомло, «Политика»; Вильсона, «Государство» (1905); Лоуэлл, «Правительство и политические партии»; Антона Метера, «Новое учение о государстве» (1905); «Народная политика» (1907); а также Рейснер, «Теория государства в учении марксизма» (в сборнике «Теория Петражицкого, марксизм и социальная идеология») и общие части учебников русского государственного права Коркунова, В. Ивановского и Кокошкина.

М. Рейснер.