Гражданин

Гражданин (cives, citoyen, cittadino, citizen, Staatsbürger); так обозначается лицо, пользующееся всеми политическими правами, установленными публичным правом свободного государства. При определении понятия гражданина, однако, не столь важна юридическая сторона его, как известные социальные, политические и психологические предпосылки, дающие самое содержание указанному понятию. Отметим, прежде всего, социальные предпосылки. Они коренятся в признании между определенной массой лиц общего хозяйственного сотрудничества на началах некоторой свободы и равенства. На этом основании из числа граждан  необходимо исключаются те классы и слои населения, которые обязаны подневольным трудом или прикреплены к известной профессии. На таком положении находятся рабы и холопы, поскольку они являются пассивным элементом хозяйственной жизни и юридически почитаются не лицами, а вещами или принадлежностью вещи (крепостные, прикрепленные к земле). Не могут считаться гражданами и такие группы населения, которые наследственно прикреплены к определенной профессии, как например, члены различных каст в Египте, Индии и т. п. На таком же положении находились и те неполноправные жители древних Афин, Спарты и Рима, которые принадлежали к покоренным народностям, обладали некоторыми правами в области имущественного оборота, занимались промышленностью и торговлей, но были лишены права приобретать землю и нуждались для действительности своих сделок в содействии особого патрона или простата из среды полноправных граждан. Состояние личной несвободы было всегда обстоятельством, исключающим права гражданства, и в России до освобождения крестьян целые миллионы крепостного населения даже не приводились к присяге на верность государству, т. к. хозяйственная власть господина делала невозможной какую-либо непосредственную связь между ними и публичной властью. Состояние личной свободы и частноправового равенства является, таким образом, предпосылкой понятия гражданин. В античном и средневековом городе особенно ярко сказалась эта связь между правами граждан  и социальным равенством: борьба за политическое равноправие здесь почти всегда сплетается с борьбой за хозяйственные и социальные интересы, во главе которых стоит приобретение всех частных прав в области экономического оборота. Отсюда и тесная связь между понятием граждан  и «гражданским» или частным правом (cives — jus civile), ибо полнота частных прав в области имущественной и семейственной с древних времен почитается непременным свойством граждан. Однако, наличность «гражданских» (частных, цивильных) прав еще не дает прав гражданину. Для этого необходимо осуществление еще ряда предпосылок уже политического, а не социального характера. И в самом деле. Подданные абсолютного государя могут пользоваться весьма обширными частными правами, но в то же время могут быть совершенно лишены публичных прав, свойственных гражданам. Особенно это должно отметить относительно патриархальных, вотчинных и теократических деспотий, где подданный по отношению к царю становится на положение не то раба, не то крепостного. Неудивительно, что в старой России до XIX в. держалась формула присяги на подданство следующего вида: «хощу и должен... верным и послушным рабом и подданным быти» или «верным, добрым и послушным рабом и вечно-подданным со своею фамилиею быть». Такая рабская формула в более ранние времена была еще более уничижительна для подданных. При московских царях даже высшие классы именовались «холопами», а когда малороссы пробовали назвать себя «вольными подданными», то это вызвало взрыв негодования со стороны московского правительства. Такой же характер несвободного положения имел и термин «sujet» — подданный во французском политическом сознании. Французская революция торжественно отвергает слово подданный, ибо, как говорили Жозеф Шенье и Беюкамеи Констан, «пять миллионов французов умерли для того, чтобы не быть подданными». Название «подданный» впоследствии отвергается и заменяется словом гражданин по двум основаниям: 1. слово подданный носит феодальный характер и обозначает состояние личной несвободы (рабства или крепостничества); 2. этот термин противоречит началам разделения властей и народного суверенитета, т. к. в свободном государстве прекращается всякое личное подданство, кроме подданства закону. Отрицательное отношение к термину подданный нашло живейший отклик и в Германии, где также были убеждены, что это слово «пахнет крепостным правом». Однако, здесь ввиду сильной монархической власти термин гражданин не получил распространения, и в конституциях принято обозначение по национальностям: баденец, баварец, пруссак и т. д. Впоследствии немецкая юриспруденция приняла терминологию «член государства» (Staatsangehörige). В других европейских государствах был принят термин — гражданин. Так, в Италии слово «sudditi» — подданные — при ревизии Codice Albertino заменено — cittadino, а в Швеции вместо старого слова Undersate теперь говорится Statsborger или Svensk Man — швед. В высшей степени характерно, что современное русское государственное право совершенно не знает термина гражданин. И хотя в государственных актах упоминается с одной стороны «гражданская свобода», а с другой «русское общество», однако, «население» везде именуется «подданными», а не граждами. Нельзя, однако, связывать отсутствие прав граждан  исключительно с абсолютным строем. Свободные государства, республики и конституционные монархии, могут в своем составе совмещать наличность не только гражданина, но и подданных. Такими лишенными политических прав подданными свободных государств были в древности метэки и периэки (побежденные туземцы в Греции), на таком же положении находились в римской республике покоренные латиняне, в средние века — завоеванные германцами славяне, а в городах — неполноправные цехи, и даже в наше время в Англии гражданские метрополии резко отличаются по своему положению от различных колониальных подданных британской империи, которые (например, в Индии) управляются при помощи абсолютной власти. Подобное положение вещей мы находим и в современных демократиях; во Франции в отличие от граждан республики туземцы ее колоний (например, алжирские арабы) не пользуются политическими правами, а в Северной Америке остатки краснокожих индейцев состоят лишь подданными государства, но не гражданами его. На таком различении выясняется уже важность третьего рода предпосылок морально-психологического характера, т. к. если не все подданные даже свободного государства считаются его гражданами, то это происходит лишь оттого, что, как предполагается, не все население страны обладает достаточными духовными и физическими данными для того, чтобы надлежащим образом осуществить права и обязанности граждан. Самым общим препятствием к пользованию правами граждан  по общему правилу в свободных государствах почитается политическая недееспособность, которая связывается с самыми различными признаками (несовершеннолетие, пользование общественным призрением и т. д.), но особенно охотно с полом, возрастом, имущественным и образовательным цензом. Для нас важны здесь предпосылки, которые обусловливают самое установление понятия политической дееспособности в свободном государстве. Таковой является, прежде всего, наличность в членах государства интереса к государственным делам и способность установить связь между личным и общим благом. Этим устанавливается предпосылка внутренней, психической связи между гражданами и государством, причем гражданин считает дело родины своим, себе близким, его живо касающимся; такая связь между интересами личности и государства тем интенсивнее и шире, чем обширнее круг лиц, пользующихся правами граждан, и чем важнее и значительнее блага, которые гарантирует  государство граждан. На этой почве вырастает особый гражданский патриотизм, достигающий порой очень высокого напряжения, который основан на сознании, что родина предоставляет гражданину наиболее высокие блага свободы и общественной справедливости, какие только в данный момент можно пожелать. Так возникает порой даже особая гордость гражданина по отношению к другим народам, не пользующимся благами свободы, и вследствие этого менее сильным и славным. Так, с гордостью называл себя римлянин: «civis Romanus sum» — римским гражданином, а сейчас с такой же гордостью именует себя гражданином англичанин, северный американец или француз. К такому чувству и сознанию естественно неспособно население, которое находится во власти нищеты духовной и материальной, а долговременным рабством приучено к полной пассивности и отчуждению от общественного интереса. В такой среде, напротив, развивается до крайности безразличное отношение к государственным делам или политический индифферентизм, представляющий лучшую почву для всякой деспотии. Другой духовной предпосылкой понятия гражданина является известная интеллигентность лица и способность рационально мыслить. Это предполагает известную умственную свободу от навязанных извне идей и предрассудков, способных поработить сознание лица. Принудительное подчинение члена государства одной какой-нибудь догме или символу веры, требующее абсолютного послушания тому или иному авторитету, уничтожает совершенно внутреннюю свободу граждан  и тем самым делает его рабом. Отсюда понятно стремление революционных проповедников конца XVIII в. устранить владычество церковной догмы над умами современников, дабы создать из них достойных своего имени граждан. С другой стороны, чем ниже уровень умственного развития населения, тем более подвержено оно деспотизму различных партийных вожаков и демагогов, а вместе с тем   скорее оно теряет свои качественные свойства гражданина. Третьим духовным предположением понятия гражданина является, наконец, известная самостоятельность и самодеятельность, способность не только устанавливать планы, средства и цели общественной жизни, но и планомерно проводить их на практике путем активной и последовательной работы. Понятие гражданина и самодеятельности, самоуправления, моральной независимости и вместе ответственности — неразделимы. С понятием гражданина здесь совпадает понятие целостной и морально-организованной личности, поскольку последняя входит как деятельный фактор в область политической жизни. Так рождается понятие особой «цивической» или «гражданской» доблести, состоящей в том, что гражданин, связав себя морально с государством, не только подчиняет свою деятельность нуждам и пользам целого, но и приносит себя в жертву общему интересу. Добродетель гражданина следует отличать от т. н. политической или полицейской благонадежности: первая принимается и осуществляется в жизни свободно, вторая — по чужому приказу или желанию; содержание первой преимущественно положительное, — она требует активного вмешательства гражданина,— второй — отрицательное, т. к. благонадежность состоит главным образом в воздержании от вредных данному режиму поступков; наконец, контроль за осуществлением первой принадлежит самому гражданину, вторая же проверяется органами административного и полицейского надзора, в частности политической или государственной полиции. Сводя теперь воедино необходимые предпосылки понятия гражданина, мы видим, что они коренятся: 1. в хозяйственной свободе и частноправовом равенстве; 2. в политической свободе; 3. в моральной связи с государством и моральной свободе. Там, где эти предпосылки не осуществлены, не может быть и речи о гражданине. В настоящее время эти требования еще повышаются  в том смысле, что современная частноправовая свобода почитается недостаточной потому, что она при существующих условиях товарно-капиталистического производства необходимо приводит к тяжелой экономической зависимости одной части населения (труда) от другой (капитала) и этим путем приводит как бы к новой крепостнической зависимости рабочих масс от собственников земли и капитала. Ввиду этого нарушается необходимая предпосылка самого понятия гражданина: рабочие перестают считать государство своим, ослабляется их привязанность к политической организации. Самое понятие гражданин теряет свое значение, и на первый план выступает начало не государственного, а трудового союза, рабочего товарищества, а с ним и понятие «товарища» (Camarade, Kamrad etc.).

Jellinek, «System der subjectiven öffentlichen Rechte», Tübingen 1905; В. М. Гессен, «Подданство, его установление и прекращение», Т. 1, СПБ. 1909; Рейснер, «Государство», ч. 3.

М. Рейснер.