Италия (IV. Эпоха тирании)

IV. Эпоха тирании. Исход борьбы между Барбароссой и двумя руководящими политическими силами Италии, папой и Ломбардской лигой, был таков, что ни император, ни папа не могли считать его окончательным. Барбаросса понимал, что, пока он не заручится крепким союзом на юге, императорская власть будет бессильна против национальных политических сил Италии. Этим соображением был вызван брак сына Фридриха, будущего Генриха VI, с наследницей норманнского королевства, Констанцией. В ответ на этот угрожающий ход папство принялось усиливать то орудие, при помощи которого оно оказалось победителем при Леньяно. Иннокентий III, один из величайших политиков средневековья, зная, что только города представляют в Италии реальную силу, всячески старался укрепить экономическую мощь итальянских городов. Он одобрял исход четвертого крестового похода, сделавшего из Венеции великую державу, как в свою очередь итальянские города были довольны разорением своих провансальских конкурентов в Альбигойской войне, поднятой Иннокентием. Но главное, чем гениальный папа решил парализовать появление империи у себя в тылу, — это созданием дальнейших городских лиг наподобие Ломбардской. Он организовал их три в герцогстве Сполетеком, в Марках и в Тоскане. Все три были насквозь пропитаны гвельфизмом, потому что торговые связи с папской курией у городов средней полосы Италии всегда стояли на первом плане. Наследство «великой графини», которое при Генрихе V ушло из папских рук и подверглось гибеллинизации, вследствие раздробления между мелкими баронами, снова вернулось под эгиду св. Петра, после того, как города произвели своего рода контрреволюцию в гвельфском духе. Одна только Пиза, связанная широкими интересами морской торговли и тесными сношениями с югом, крепко держалась гибеллинизма.

Но когда Фридрих II возложил на себя корону (1220), объединяя под одним скипетром Германию и королевство обеих Сицилий, в первое время все предосторожности Иннокентия оказались недостаточны. Вспыхнула вновь борьба, и гибеллины торжествовали по всей линии. Несмотря на то, что и в Ломбардии возродилась гвельфская лига городов, Фридрих подчинил себе и значительную часть Ломбардии, и Марки, и Романью. Но ненадолго. Германия покинула внука Барбароссы. Силы, объединенные Фридрихом под гибеллинским знаменем в Италии, двигались своими собственными, не императорскими интересами и потеряли свой пыл, когда эти, их собственные интересы, были осуществлены. Гвельфы, с другой стороны, имея за спиной неисчерпаемые ресурсы папства, все снова и снова собирались с силами. Фридрих умер с разбитой душой, с горьким сознанием полной неудачи. После его смерти Манфреду удалось поправить дела гибеллинов, но папы призвали анжуйцев, и власть Гогенштауфенов в Италии была уничтожена (см. XIII, 511/514). Анжуйская династия недолго владела всем королевством обеих Сицилий. В 1282 г. Сицилия восстала (Сицилийская вечерня) и передалась Арагонскому дому. В северной и средней Италии вся эта кровавая политическая сумятица имела только один результат — усиление гвельфско-гибеллинской распри, что, в свою очередь, было прелюдией к установлению тирании в огромном большинстве городов.

Гвельфы, в общем, имели почти все время перевес над гибеллинами. Эццелино ди Романо, которому Фридрих II отдал Верону, Виченцу и Падую, был свержен. Пиза после поражения при Мелории (см. XIII, 201) выбита из ряда крупных итальянских государств, Флоренция окончательно изгнала своих гибеллинов и стала понемногу захватывать руководящее положение в Тоскане. Тщетно гибеллины возлагали надежды на пылкого, рыцарственного Генриха VII, в котором видели достойного преемника Фридриха II и которого Данте страстно призывал в Италии из своего изгнания. Генрих пришел, но его приход ничего не изменил. Единственно, что получил император в Италии — это могилу в прекраснейшем кладбище мира, пизанском Сатро Santo. Но распри в городах и между городами только по привычке приурочивались к соперничеству между папством и империей. Ни крушение Гогенштауфенов, ни переселение пап в Авиньон, ни смерть Генриха VII не уменьшили остроты и ожесточенности этих распрей, в которых партии и города сводили свои местные счеты, отстаивали реальные, местные и личные, интересы. Это особенно заметно внутри городов. Там были то горожане гвельфами, а гибеллинами дворяне (это чаще всего), то горожане гвельфами, гибеллинами — жители подчиненной городу округи, то полноправные горожане гибеллинами, а гвельфами — не получившие гражданских прав пролетарии. Сегодня одна партия изгоняла другую, завтра изгнанники возвращались с помощью, одолевали и отправляли в изгнание вчерашних победителей. В конце концов, все утомлялись от распрей, и в городе, в котором оставалось не более половины прежнего количества активных горожан, водворялось успокоение. Все давно ждали этого успокоения, и если предприимчивый человек обещал его обеспечить надолго, ему охотно подчинялись все. Были и другие условия, облегчавшие тиранам их дерзания. Те, у кого еще не было полных гражданских прав, рассчитывали их получить: те, у кого уже их не было, надеялись их вернуть: тирания была вестником равенства. Наконец, тирану открывало дорогу и то, что городу нужен был военный вождь для борьбы с соседями, оборонительной или наступательной.

Первым тираном был Аццо д’Эсте, призванный Феррарой в самом начале XIII в. За ним следовала водворенная Фридрихом II тирания Эццелино ди Романо. Но это — два очень ранних случая. Они были необычны и не были вызваны общими причинами. Гораздо типичнее процесс в Милане, где фамилия Торриани, вожди народной партии, боровшейся против дворян, уже в 40-х годах XIII в. стали подкрадываться к власти. В 1240 г. вождем народной креденцы был выбран Пагано делла Торре, а в 1247 г. — его племянник, Мартино делла Торре. В 1265 г. Наполеоне делла Торре был провозглашен «вечным народным синьором» (signore perpetuo del роpolo). В 1287 г. власть в Милане была отнята у Торриани вождями дворянской партии, Висконти. В Вероне, после свержения Эццелино, Мастино делла Скала был избран сначала подестою (1260), а два года спустя провозглашен вечным капитаном народа (capitano perpetuo del popolo). Мастино был гибеллин, но был за горожан. С ним началось господство Скалиджери в Вероне. Таково было начало.

Откуда вербовались тираны? В первое время, в течение XIII и XIV вв., можно, по-видимому, установить три пути, хотя и перекрещивающиеся для некоторых городов, но в принципе отличные один от другого. Первый заключался в том, что представитель какой-нибудь выдающейся дворянской семьи, давно живущей в городе и владеющей имениями в округе, призывался к власти горожанами. Таково происхождение тирании д’Эсте в Ферраре, Малатеста в Римини, Полента в Равенне, Манфреди в Фаэнце, Орделаффи в Форли, Кьявелли в Фабриано, Варани в  Камерино. Второй был по происхождению столь же легальный: императорская инвеститура. Фридрих II дал Урбино   да Монтефельтро, его преемники пожаловали Милан — Висконти, а Верону — Скалиджери. Третий путь — наиболее обычный: призвание тирана на правах signore или capitano del popolo, только «вечного». Этим способом создалась тирания Гонзага в Мантуе, Каррара в Падуе, Росси и Корреджи в Парме, Скотти в Пьяченце, да Камино в Беллуно, Фельтре и Тревизо. Иногда императорская привилегия закрепляла создавшиеся местные отношения, сопровождая их пожалованием титула. Так было с Висконти.

Тиран обыкновенно не получал наследственных прав сразу. Аццо д'Эсте был избран наследственным синьором Феррары лишь в виде исключения. Считалось, что новый глава государства выбирается либо на срок, либо пожизненно (последнее было более обычно). Тем не менее, появление новой власти в городах производило в городе коренную перемену. Все прежние носители городских должностей теперь были подчинены ему. Прежде источником власти был народ, который делегировал свою власть выборным лицам. Теперь стал тиран. Была республика. Стала монархия. Правда, тиранам пришлось приложить много усилий, чтобы упрочиться на своих местах и заставить горожан примириться с превращением их временной власти в наследственную. То, что не удалось дожам Венеции (см. IX, 479), без труда провели тираны. Наследственность была введена, в некотором роде, явочным порядком. Тираны при жизни принимали соправителями или заставляли провозглашать своими преемниками своих сыновей, племянников, братьев и т. д. А когда тиран чувствовал под собой крепкую почву, он просто распоряжался своим владением, как вотчиной: дробил ее, завещал незаконным детям, минуя законных. Однако, нельзя сказать, что власть тирана была совершенно лишена юридических оснований. Иногда уже тот акт, который провозглашал его синьором или капитаном города, передавал ему и правительственные функции, обыкновенно подробно их перечисляя. Иногда это перечисление составляло содержание позднейшего специального закона. В функции тирана входили: полная судебная власть, гражданская и уголовная, полномочие править и управлять городом, согласно своей воле (Stat. Piacent.: potestatem omnem comunis et imperium transferentes), издавать новые законы, пересматривать, дополнять, толковать и отменять старые, располагать городским имуществом, налагать подати, вести войны и заключать мир. Словом, это был полный каталог прав абсолютного монарха. Более могущественным и это еще казалось недостаточно. Иногда тиран заставлял горожан приносить себе присягу в верности, а должностных лиц — в том, что они будут подчиняться и всех заставлять подчиняться его власти. Все те права и полномочия, которые давались городом тирану в таком акте, находили у него очень широкое применение. И еще вдобавок он всегда переходил границы, ему поставленные. Он вторгался в права частных лиц, пускал в ход насилия всякого рода; рассказами об этих насилиях полна современная хроника.

Внешним образом конституция города при этом оставалась неизменной. Продолжал существовать подеста, продолжали существовать анцианы, городские советы. Но и в учреждениях уже царил новый дух. Начать с того, что некоторые городские должности, особенно подестат, тиран присваивал себе. Когда это почему-нибудь было неудобно, тиран добивался права назначения подесты и анцианов, как было в Падуе, Милане и других городах, подвластных Висконти, или же сокращал количество анцианов и членов советов, чтобы проще ими управлять, легче пополнять их людьми преданными и — это тоже не было редкостью — дороже продавать должности. С вечем тоже поступали так, чтобы оно не сделалось учреждением, опасным для тирании, хотя обыкновенно народный элемент настроен был по отношению к тирану скорее дружественно, чем враждебно. Но бывали случаи, когда вече во время обсуждения того или иного важного вопроса окружалось вооруженными людьми или когда па вечевой сход пригоняли народ  из округи, который было еще легче  заставить голосовать так, как приятно тирану. Та же опека распростерлась над цехами; им было закрещено собираться и обсуждать свои дела без разрешения тирана. Когда железная власть достаточно крепко сковала все городские элементы, тиран стал чувствовать себя настоящим государем. В городе появились власти, действующие исключительно в силу от него полученных полномочий, совершенно независимые от старых органов городского управления, своего рода министры. У него начал образовываться двор, тот самый двор итальянского тирана, которому культура Возрождения должна была сообщить такой ослепительный блеск.

Италия покрылась пестрой сетью маленьких монархий, и вся ее история в ХIV и XV вв. носит на себе печать этого мелкодержавного дробления. Пять более крупных государств: Милан, Венеция, Флоренция, Рим и королевство обеих Сицилий, а между ними и кругом них десятки столь же законченных в политическом отношении государств, но очень малых размеров, — таков был внешний политический облик Италии. Взаимоотношения частей этого конгломерата целиком наполняло историю этих двух веков. Императоры не вмешивались в итальянские дела. Людовик Баварский, Карл IV, Сигизмунд, Фридрих IIІ приходили, правда, в Италии, но были бессильны что-либо предпринять, чтобы восстановить свое влияние. Они подтверждали права того или иного тирана, жаловали титулы маркиза и герцога более сильным, получали за это много золота и уходили восвояси. Салические императоры и Гогенштауфены тоже пользовались орудием привилегий, но, раздавая их городам, они имели ввиду интересы Германии. Их эпигоны преследовали только узко-фискальные цели.

К началу XIV века тиранов появилось в Италии великое множество, почти столько, сколько в начале XIII в. было свободных городов. Италия решительно обнаруживала устремление в сторону монархии. Только одна Венеция, могучая, гордая, богатая, не поддалась этой новой болезни и не пожелала сменить свое старое республиканское знамя с крылатым львом св. Марка на новенький герб какого-нибудь удачливого кондотьера.

В XIV веке произошло резкое изменение не столько в характере тирании, сколько в общем распределении городов между тиранами. Беспрерывные войны приводили к тому, что крупные тираны, постоянно увеличивая свои территории, стали систематически поглощать мелких. Висконти миланские, Малатеста риминийские, Гонзага мантуанские и проч., округляя свои территории, лишили владений множество мелких тиранов. Зато на округлившихся таким образом территориях стало организовываться государство более совершенного типа, та монархия, которая скоро в глазах заальпийских творцов абсолютизма, Людовика XI, Генриха VIIІ, сделается почти недосягаемым идеалом. Конечно, при таких неустойчивых условиях существования, города часто меняли своих тиранов. Одной из причин этой частой смены владетелей было появление в Италии новой и очень заметной силы, начальников наемных армий, кондотьеров (condottieri, от condotta, договор на поставку наемного отряда).

С появлением тирании прежняя система городских ополчений умерла. Горожане — купцы и ремесленники, — которые в ХIIІ веке с таким воодушевлением бились под знаменами родного города, вокруг его carroccio, священной колесницы, служившей символом его независимости, теперь потеряли всякий интерес сражаться за господина. Они уплачивали ему огромные подати для того, чтобы ничто не мешало им отдаваться мирному труду. Дело тирана было находить способ защищать их. Такова была почва, на которой необходимость вырастила систему наемных отрядов. Сначала начальниками их были безвестные люди, иностранцы чаще, чем итальянцы, а главным контингентом солдат — иностранные мародеры, бродившие по Италии. Из более ранних самыми знаменитыми были Фра-Мореале, казненный Колой ди Риенци в Риме, и немец Вернер; одно время пользовался большой славой англичанин Джон Гакуд, которого итальянцы перекрестили в Джованни Акуто и которому Флоренция поставила памятник в своем соборе (ум. в 1393 г.). Первым настоящим итальянским кондотьером, начальником чисто итальянского по составу отряда, был Альберико да Барбиано. В его школе сформировались два знаменитых кондотьера: Браччьо ди Монтоне и Муцио Аттендоло Сфорца. Оба они были учителями целой плеяды даровитых итальянских кондотьеров, которые выработали особую военную тактику, сделали из войны искусство, тонкое и деликатное. Главной задачей кондотьера было выиграть сражение так, чтобы потерять как можно меньше солдат: солдаты стоили ему дорого. Центр тяжести военных операций переходит к маневрам и эволюциям. Это, в свою очередь, вызывает необходимость заменить тяжеловооруженную конницу легкой и подвижной. Во главе такого отряда кондотьер отправляется в поход, встречает противника, такого же кондотьера, как и он, начинаются разъезды и разведки, бесконечное маневрирование, наконец, дело доходит до лихой стычки, поднимающей много пыли и производящей большой шум. Это называется генеральным сражением, хотя убитых — всего какой-нибудь десяток, да и те по собственной неловкости свалились с лошадей и были растоптаны в свалке. Кто-нибудь, однако, все-таки победил, и кондотьер, следовательно, честно заработал свое жалованье. Потому что теперь война — не только искусство; она — торговая операция. Кондотьер служит тем, кто лучше платит, и завтра может покинуть на произвол судьбы того, кто не в состоянии платить. С ними поэтому очень осторожны. Им не доверяют. От них требуется много выдержки, самообладания, дипломатической изворотливости, чтобы не попасться в ловушку. Венеция казнила Карманьолу (1432); Якопо Пиччинино был задушен в Неаполе по приказу короля Ферранте (1465); Роберто Малатеста таинственно и внезапно умер в Риме (1482) после победы, одержанной им для Сикста ІV. Позднее, Цезарь Борджиа завлечет в ловушку в Синнгалии и прикажет удушить сразу четверых кондотьеров: Паоло Орсини, Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо и Гравину. Но у них не было недостатка и в почестях. Падуя почтила Гаттамелату памятником работы Донателло, Венеция воздвигла Коллеони статую работы Вероккио. Кондотьеры захватили и целый ряд городов в качестве  тиранов.

Папа Григорий XI уже в ХIV в. дал Джону Гакуду Котиньолу и Баньякавалло. Но гораздо чаще они обходились без пожалований. Угучьоне делла Фаджуола, тиран Лукки, был кондотьером; его преемник, Каструччьо Кастракане, которого обессмертил Маккиавелли, тоже. Браччьо Монтоне владел одно время Перуджией. Франческо Сфорца основал династию в Милане. Из казненных Цезарем Борджиа двое были тиранами: Виттеллоццо и Оливеротто. С другой стороны, более мелкие тираны старых династий часто становятся кондотьерами, чтобы обеспечить свои владения против посягательств более сильных. Несколько кондотьеров вышло из Малатеста, из Гонзага, Монтефельтре, делла Ровере.

Но и кондотьеры не были последней категорией людей, из которых выходили тираны. Когда в ХV в. вместе с Сикстом ІV водворился в Риме откровенный непотизм, папы стали без стеснения сажать своих сыновей и племянников в вакантные, а иногда и не в вакантные города. Риарио появились в Форли, Цезарь Борджиа мечом завоевал Романию, делла Ровере в Урбино наследовали Монтефельтре, позднее Фарнезе воцарились в Парме. Некоторые из этих династий оказались прочными.

Наконец, был еще один тип тиранов: выдающиеся горожане недворянского происхождения. Таковы были: Бентивольо в Болонье, Гамбокорти в Пизе, Петруччи в Сиене, Бальоне в Перудже и, самые знаменитые, Медичи во Флоренции. Тираны из горожан появляются позднее, в XV в., когда наступают времена более спокойные, когда можно, благодаря существованию кондотьеров, не заботиться о том, чтобы человек, которому вручается власть над городом, непременно обладал военной опытностью. И деспотизм тиранов из буржуазии обыкновенно мягче, чем деспотизм военных тиранов. Да и вообще деспотизм становится мягче в XV веке. Полуторавековое порабощение городов привело к полному примирению классов: всех уравнял деспотизм, смирил дворян, дал возможность купцам и ремесленникам заниматься своим делом. Тип нового тирана — тоже иной, чем был раньше. Теперь он уже настоящий государь, более спокойно пользующийся своим положением, не вынужденный сидеть в цитадели, свирепо и нелюдимо, под охраной верных солдат. Он не производит более наездов на горожан и не умыкает их жен и дочерей; он понемногу оставляет систему террора. У него сложился двор, и Возрождение уже рассыпает перед ним все сокровища своей культуры. Он воспитывался под руководством гуманистов, получил великолепное образование. Он воин и дипломат, меценат и ученый. Но в нем еще сидит дикий нрав его предков, тех, кто укреплял свое положение в городе ежедневными стычками, казнями горожан, убийствами родных, ожесточенной обороной против сильных неприятелей из соседних тиранов. Едва ли не самый типичный среди великолепной коллекции типичных людей, стоявших в XV веке во главе городов — Сиджисмондо Малатеста, тиран Римини. Он превосходный полководец. Как кондотьер, он один из самых счастливых. Пятнадцати лет он одержал свою первую победу. Он воюет и в Италии и вне ее. Венеция посылает его в Грецию, и там он покрывает свое имя славой. Солдаты его боготворят и готовы идти за ним в огонь и воду. Но успехи даются ему не только искусством и уменьем воодушевлять войска, но и вероломством, клятвопреступлением, изменами. В нем живут все пороки, у него бешеный характер. В юности он совращал своих товарищей. В зрелые годы бесчестил мальчиков и девочек, и если они бежали от его нечистых ласк, он предавал их мучительной смерти. Собственные дочери и зять сделались жертвой его разнузданности. Монахини и еврейки, как сокрушенно повествует богобоязненный современник, одинаково подвергались у него осквернению. Ему доставляло особенное удовольствие делать своими любовницами женщин, детей которых он крестил; мужей их он убивал. Он был женат три раза. От первой невесты он отказался до свадьбы, но удержал у себя ее приданое; следующую жену заколол кинжалом, третью отравил. Отравлял он вообще много и сам любил пытать осужденных. Духовных лиц ненавидел, не верил в бессмертие души и считал, что душа умирает вместе с телом. И этот звериной души человек всю почти жизнь любил самой нежной, самой трогательной любовью одну женщину, свою Изотту, на которой и женился, развязавшись с третьей женой. В честь ее он выстроил жемчужину Ренессанса, знаменитый Tempio Malatestiano в Римини, проект которого создал Леон Баттиста Альберти и который скорее похож на языческий храм, хотя и посвящен св. Франциску. Там погребена Изотта, и уже совершенно языческая надпись над ее мавзолеем гласит: Divae Isottae Sacrum. В честь ее он пишет звучные, нежные сонеты, выдающие большой поэтический талант. Он любил окружать себя поэтами и художниками и много сделал для гуманистов. Когда Малатеста воевал с турками в Пелопоннесе, он велел вырыть из земли прах Гемиста Плетона, знаменитого философа, там погребенного, и похоронил его около своего храма в Римини, рядом с несколькими поэтами и учеными. Нетерпеливый и стремительный во всем, он часами просиживал над рукописями классиков. Органически неспособный выносить противоречие в чем-либо, он позволял последнему гуманисту оспаривать свои ученые мнения и без конца вел с учеными споры о литературе. Потому что литература — его страсть, так же, как его страсть Изотта.

Эти противоречия, это соединение тончайшей культурности и способности к чистым увлечениям с самыми грубыми страстями, с самыми низменными пороками — типично для человека Кватроченто, вообще, для тирана, в особенности. В Сиджисмондо Малатеста тени слишком темны и свет слишком ярок. В других жизнь наложила краски не так резко. Но в груди каждого из них живут две души, у всех десница не знает, что творит шуйца. Это — результат всего общественного и культурного развития. Как должно было сложиться будущее страны, которая вся поделена между четырьмя десятками таких людей, как Сиджисмондо Малатеста? Династический эгоизм в них не меньше, чем в крупных тиранах, и положение дел требует, чтобы была найдена такая равнодействующая всех династических эгоизмов, больших и малых, которая дала бы Италии спокойствие. Вторая половина XV века прошла в поисках этой равнодействующей. Теперь задача до некоторой степени упрощалась, потому что поглощение мелких тираний крупными государствами, особенно на севере, продолжалось беспрестанно. Венеция после прекращения династий Скалиджери в Вероне и Каррара в Падуе присоединила оба города к себе вместе с Виченцой и Тревизо, а Франческо Фоскари продвинул границы венецианской terra firma до Бергамо и Брешии. Генуя после поражения при Кьоджии скоро подчинилась Милану, а Пиза — Флоренции; Рим, куда папы вернулись уже в 1378 г., начиная с Николая V, постепенно расширяет свои владения в Романье и Марках, которые были в 1364 г. завоеваны кардиналом Альборнозом, но утрачены потом. Савоя, Феррара, Мантуя, Урбино, Римини, Перуджиа, Болонья, Сиена, Лукка и несколько более мелких сохраняют независимость, но держатся под крылом пяти крупных государств, кто к кому ближе.

В 1453 г. папа Николай V обратился к Милану, Венеции, Флоренции и Неаполю с призывом забыть вражду и объединиться для борьбы против турок. Из призыва ничего не вышло, но в политическое сознание еще раз после Данте, после Петрарки, после Риенци была пущена мысль об объединении. В середине XV века она была неосуществима. Самое большее, чего было возможно достичь — это некоторого равновесия. Оно и держалось до 1492 г., держалось с трудом, потому что династии были неустойчивы, и каждое из пяти государств все время старалось о расширении границ на счет соседа. Убийство Галеаццо Мариа Сфорцы (1476) подкосило устойчивость государственной власти в Милане. Папа Сикст IV вдохновлял заговор против Лоренцо и Джулиано Медичи (1476), который едва не расшатал государственную власть во Флоренции. В конце концов, из этого напряженного до последней степени равновесия вывел Италию Лодовико Сфорца, il Moro, вывел по старому способу: призывом французов. Что дело должно этим кончиться, видели многие проницательные люди. Савонарола предсказывал приход иноземцев во многих своих проповедях. Призвание французов открыло новую эру в истории Италии. Карл VIII французский, опираясь на права Анжуйского дома, вторгся в Италию (1494) и захватил Неаполь, но был изгнан коалицией папы, Милана и императора. Преемник Карла, Людовик XII, снова пошел на Италию, завладел миланским герцогством, которое было утверждено за ним на ленных началах императором Максимилианом. Но он сделал колоссальную ошибку, обратившись за помощью к Фердинанду Католику для покорения Неаполя, а несколько времени спустя, к  императору Максимилиану для завоевания Венеции. Этим была решена судьба французского владычества в Италии В 1508 г. папа Юлий II, который удержал за церковью завоевания Цезаря Борджиа в средней Италии, столкнулся с Венецией и организовал против нее Камбрейскую Лигу (папа, император Максимилиан, Людовик и Фердинанд Арагонский); однако, ловкость дипломатов республики расстроила союз, и французы вновь были выгнаны силами Священной Лиги, созданной тем же папой Юлием. Политику Карла VIII и Людовика XII продолжал Франциск I, сначала успешно (Мариньяно, 1515), но, встретившись в лице императора Карла V с могущественным неприятелем, принужден был уступить (Павия, 1525). Карлу пришлось еще воевать с направленной против него коалицией (она тоже называется Святой Лигой) папы, Венеции и Милана, которую он также сокрушил (1527 взятие Рима, 1529 Барселонский мир, 1530 Болонское свидание). В конце концов, Испания захватила Неаполь, Сицилию и Милан, — факт, против которого тщетно боролся Генрих II французский, признавший его, наконец, Като-Камбрезийским мирным трактатом (1559). Италия стала почти целиком испанской провинцией. Избегли господства Габсбургов лишь Папская область, Флоренция (которая превратилась в герцогство), Венеция, Генуя, освободившаяся от миланского и сменившего его французского ига, и некоторые мелкие государства. Но по настоящему независимыми от Испании были только Венеция и Церковная область, причем Венеция, уже очень ослабленная и оставленная лицом к лицу с таким могучим врагом, как Турция. Папство одно выиграло от всех перемен первой половины XVI века. Правда, покорение Флоренции было не столько победой папства, сколько династическим торжеством Климента VII (Медичи). Но положение, завоеванное в центральной Италии, где Феррара и Урбино были признаны папскими ленами, а вся Романья подчинена непосредственно, создавало папству несокрушимо-крепкую политическую позицию. Что касается менее крупных самостоятельных государств: Флоренции, Генуи, Сиены, Лукки, то они должны были признать себя вассалами Испании.

Сиена, которая попробовала добиться самостоятельности и прогнала испанский гарнизон, была в 1555 г. покорена испанцами и передана Карлом верному Козимо Медичи, который по этому случаю был переименован папой из герцога Флоренции в великого герцога Тосканы.

Чем объясняется такое удивительно быстрое покорение страны, которая только что доказала колоссальным переворотом, произведенным ею в области умственной культуры и политического искусства, как много в ней жизненных сил? Что было причиной, что только Флоренция, осажденная в 1530 г. испанцами для утоления непотических чувств папы Климента VII, нашла в себе достаточно республиканской твердости и мужества, чтобы пасть со славой? Главной причиной было, конечно, экономическое истощение. Оно было вызвано одинаково фактами и внутреннего и внешнего характера. Внутри оно обусловливалось изменениями в экономической политике городов, явившимися или усилившимися вместе с тиранией: увеличением податного гнета и ожесточенным протекционизмом, который вредил одинаково своим и чужим. Итальянская промышленность выросла в условиях полной экономической свободы и теперь увядала, потому что каждое итальянское государство (этого не было до конца XV века) стало воздвигать таможенные барьеры для произведений промышленности другого. Внутренняя итальянская торговля поэтому начала падать. Благосостояние производительных классов стало уменьшаться, и как всегда на почве экономического упадка появилась обычная болезнь: чрезмерная роскошь, которая довершала разорение и с которой тщетно пытались бороться правительства Венеции, Флоренции и других городов. На ослабленную изнутри тяжелыми налогами и таможенными стеснениями страну с удвоенной тяжестью пали неблагоприятные внешние обстоятельства. Уже завоевание Константинополя турками, которое заложило для Венеции и других итальянских государств пути на Левант, было большим подрывом.

Открытие Америки и морского пути в Индию довершило торговый разгром страны. То же было в области промышленности. Англия с конца XV в. стала успешно конкурировать в области суконного производства, юг Франции — в области шелкового, юг Германии — в области хлопчатобумажного (бумазея). Нюрнберг стал похищать у Милана секреты в выделке оружия. Даже кредитные операции начали постепенно переходить в руки немцев. Наступал, словом, уклон, с которого стране суждено было сойти разве только в конце XIX века.

Ослабление материальных сил было не единственной причиной. Была и другая, техническая, но тоже очень важная: несовершенство итальянской военной организации сравнительно с северными странами. Предводимые кондотьерами, отряды отвыкли от настоящей войны, забыли о том, что, сражаясь, солдаты не только маневрируют, но и убивают противников, не только сшибаются в буйных, но безопасных кавалерийских схватках, но и выдерживают артиллерийский огонь. Когда пришла весть, что войска Карла VIII взяли Сарцано и произвели там резню, Италия была возмущена; она находила, что такой способ ведения войны — верх некультурности. Но некультурные французы, немцы и испанцы делали свое дело. Наемные итальянские войска не выдерживали столкновений с ними. После битвы при Аньяделло, наголову разгромившей Венецию в 1510 г., республику спасла только ее бесподобная дипломатия. Последний великий итальянский кондотьер, который, быть может, мог еще своим талантом уравновесить преимущество иноземной военной техники, Джованни Медичи, начальник Черного отряда (delle Bande nere), был убит в 1526 г. в стычке с ландскнехтами Фрундсберга, двигавшегося на Рим. Маккиавелли понимал трагедию своей родины. В трактате «Arte della guerrа» со своей обычной острой проницательностью, с сокрушающей убедительностью, которая не убеждала только его ослепленных современников, он доказывал, что наемные войска приведут Италию к гибели, что необходимо, чтобы спасти страну, перейти на систему постоянной народной армии.

Но система национальной армии была неосуществима, пока Италии была разделена между пятью крупными и десятком мелких самостоятельных держав. Вывод отсюда напрашивался сам собой. Объединение Италии выдвигалось уже с конца XV века, как самая настоятельная национальная задача. Тот же Маккиавелли проповедовал объединение со всей страстью, на какую была способна его душа. Мысли Маккиавелли нашли отклик в душе Цезаря Борджиа, и, быть может, этот гениальный политик, если бы не умер так скоро его отец и если бы сам он не лежал умирающим в этот момент, сумел бы положить основы объединению Италии. После него эта задача не была по плечу никому. Папа Юлий II, этот кондотьер на престоле св. Петра, бросивший на Венецию целую коалицию из могущественных европейских держав, только после Аньяделло понял, какую он сделал ошибку, пустив еще раз в Италию чужеземцев. Он тоже стал задумываться над теми способами, при помощи которых возможно было осуществить объединение. Но он был уже очень стар и скоро умер. Лев Х и Климент VII думали гораздо больше о судьбе Флоренции, вотчины своей семьи, Медичи, чем об Италии. А, кроме того, после Павии уже трудно было вытеснить из страны испанцев. Потом Аретино приходит в голову, что объединение возможно под скипетром Карла V, но Маккиавелли, несомненно, сказал бы, если бы знал об этой идее знаменитого памфлетиста, что это — предательство.

Был момент, когда Италия почувствовала могучий подъем национального возбуждения: во времена Барбароссы и триумфа при Леньяно. Он был упущен. В Италии могла сложиться нация, но она не сложилась. Наоборот, после Леньяно и начался настоящий процесс национального распыления. Ответственность за это падает частью на экономический процесс, который непрерывно, вплоть до XVI в., обострял местные интересы, частью на папство. Папство никогда не могло вполне примирить свои реальные, итальянские политические интересы с космополитическими церковными задачами. Последние чаще брали верх, чем первые, и страна в эти моменты лишалась того центрального ядра, вокруг которого она могла собираться. Другие государства не были способны на эту роль. А когда в конце XV в. Италии пришлось стать лицом к лицу с соседями, которые шли ее завоевывать, — перед государствами, где закончился процесс национального объединения, которые имели и национальную власть и национальную армию: Францией и Испанией, оказалась страна, где не только не было нации, но не была даже возможна крепкая федерация составляющих ее государств. Исход этого столкновения не мог быть сомнительным. Судьбу Италии должны были решить другие, а она, как красавица в легенде, должна была ждать, кто из соперников окажется победителем, чтобы покорно отдаться под его власть.

Италия истощила свои силы на то, чтобы дать миру новую культуру. Европа поработила ее, обессиленную этим титаническим трехвековым напряжением. Но, расставаясь со своей независимостью, Италия сообщила ей свои культурные завоевания, потому что у самой у нее не осталось сил даже на то, чтобы разрабатывать дальше те идеи и те образы, которые она пустила в мировой строй.