Кальвинизм

Кальвинизм, среди многообразных течений, созданных реформацией XVI века, занимает совершенно особое и выдающееся место. Его распространение совпало с ростом начавшейся католической реакции, затормозившей успех реформы Лютера, и ему приходилось вести на своей почве особенно интенсивную борьбу, более осложненную, чем та, которая выпала на долю ранних реформаторов. Кальвинистская реформа была столь же национальная вначале, как и реформа Лютера: чисто французская. Но, благодаря полной утрате надежды на поддержку реформы со стороны королевской власти и вынужденному перенесению центра деятельности из Франции в Женеву, она превращалась во все более космополитическую. Женева сделалась центром пропаганды, местом, куда являлись все, примкнувшие к кальвинизму, где они получали должное воспитание и откуда переносили идеи кальвинизма, его организацию уже не в одну Францию, а и в Нидерланды, Шотландию, Англию, даже, хотя и в наиболее слабой степени, в Германию, а также в Венгрию и в Польшу. Здесь, почти повсюду, кальвинизму приходилось встретиться с той уже чисто политической борьбой, которая возникала тогда, с борьбой феодальных элементов общества, стремившихся отстоять свои позиции и вернуться к старым средневековым политическим порядкам, с народившимся абсолютизмом: испанским в лице Филиппа II, английским и шотландским в лице Иакова I и Карла I, с французским в лице дома Валуа и Екатерины Медичи. Лютеранство одержало победу в Германии, идя по пути соглашения со светской властью, различными германскими державцами. Для кальвинизма путь этого рода был совершенно закрыт, и ему пришлось почти сразу же, с половины 30-х годов XVI века, вступить в борьбу со светской властью и, поневоле, искать опоры и почвы для своего торжества в рядах оппозиционных сил феодального характера, в союзе с ними, союзе, грозившем создать трения и внутреннюю борьбу между представителями учения и представителями местных интересов.

В пылу начатой первыми реформаторами борьбы с католицизмом, в виду еще не замерших надежд на примирительный способ урегулирования отношений нового учения с католицизмом, если и были выдвигаемы на первый план решения многих вопросов догмы и учения, то ни вся система догм, ни все учение целиком, как прямой противовес католицизму, выработаны не были: этим занялись деятели первых шагов реформы гораздо позже. И то, чего не сделали они, теперь в виду начавшейся католической реакции, в виду страстного искания всеспасительной догмы, предпринял Кальвин, впервые и в самом широком виде осуществил кальвинизм, попытавшийся удовлетворить вполне назревшему требованию и исканию умов тогдашнего общества. Полный разрыв с католицизмом стал очевидным уже с конца 30-х годов и особенно с 40-х, и противопоставление выработанного систематического учения, как единственного средства спасения в будущей жизни, системе католицизма, теперь открыто признанного «идолопоклонством» и подлежащим полному упразднению, явилось настоятельно необходимым. Столь же необходимым являлось и создание противоположной католицизму организации церкви, необходимым еще, вдобавок, в виду неизбежной борьбы со светской властью, которая обманула ожидания кальвинизма и не поддержала его.

Естественно, что все указанные условия не могли не отразиться на кальвинизме.

Учение, догматика — главное, к выработке чего стремился кальвинизм — не было ни чем-нибудь новым, ни оригинальным. Вся догматика его коренилась в прошлом, была заимствована и у старого католицизма (учение Августина), несмотря на решительное его отрицание, и у первых деятелей реформы: Лютера, Цвингли и др. То, что внес сюда кальвинизм, заключалось в систематизации всех этих учений и, главное, в беспощадном логическом доведении прежних учений до крайних их последствий и в соответственных попытках создать применительную к догматике и условиям момента организацию единоспасающей церкви. Для кальвинизма единственный авторитет — Священное писание, особенно Ветхий Завет, игравший среди кальвинистов важнейшую роль, служивший главным источником их учения, в особенности в сфере политики. Отсюда отрицательное отношение к церковным преданиям, к учениям отцов церкви, и еще больше, сообразно с господствующими привычками мысли, к разуму и принципу сомнения. Сомнение — дело сатаны. «Лучше невежество верующего, чем дерзость мудрствующего», провозглашено было Кальвином и сделалось одним из важнейших пунктов его учения. Признанием Священного писания единственным источником и авторитетом кальвинизм ставил себя в полную противоположность к католицизму и сектам и провозглашал себя единым средством спасения душ. Спастись можно лишь в лоне кальвинистской церкви, ибо она одна дает истинные основы вероучения. Собственными силами человек спастись не может — вот, где корень всей догмы. Не внешние дела, а лишь вера спасает, учили ранние реформаторы. Кальвинизм идет далее. Все зависит от Бога. Свободной воли нет, и если бы она была, то решение больше зависело бы от человеческой воли, а это, по учению кальвинизма, являлось бы отрицанием и противоречием всемогуществу Бога. Бог, гласит учение кальвинизма, — и здесь заимствование у Августина сказывается особенно ясно, — предопределил в своем всемогуществе судьбы мира и людей. Это не акт предвидения, это реальность. Раз существует первородный грех, люди предопределены Богом: одни к вечному блаженству, другие, для прославления справедливости Божией, — к вечной гибели. Это — избранники (electi), с одной стороны, и отверженные и осужденные (damnati) — с другой; и эти последние уже «осуждены», и «осуждены» раньше, чем они совершили те или иные греховные или добрые дела. Спасения для них нет; и раз данный человек записан в книгу живота, надежды быть вычеркнутым из нее у него нет и быть не может, что бы он ни делал. Он — сосуд дьявола и восполняет своими делами предначертания божества и подлежит вечному мучению. Но эти предначертания — дело одного Бога: человеку не дано знать, к чему предопределил его неисповедимый Промысел. Поэтому-то у него не должно быть места для сомнений. Из этого мрачного и ригористического учения, из этой догматики логически вытекала и обязанность истинно-верующего твердо веровать в правоту учения кальвинизма, не щадя жизни защищать и распространять его, бороться со всем тем, что противоречит учению или стремится подавить его. Отсюда и обязанность подчиняться всем правилам истинной морали, вытекающей из оснований учения, согласование всех поступков с этими правилами; отсюда и учение о роли церкви, этого единственного орудия спасения.

Церковь, по учению кальвинистов, не есть нечто невидимое, простое собрание «избранных», познающих Бога. Она — и видимое тело, являющееся собранием всех верующих, объединенных посредством суммы учреждений, установленных самим Богом вследствие «грубости и лености нашего духа, нуждающегося во внешней опоре». Только она служит средством сохранения чистоты учения и открывает путь спасения, вечную жизнь верующим. Лишь тот войдет в вечную жизнь, кто зачат во чреве церкви и вскормлен и воспитан ею. Поэтому тот, кто отступает от церкви, от ее учения, уже тем самым осуждает себя на вечную погибель, ибо, толковали кальвинисты в полном согласии и единомыслии с ненавистным им католицизмом, «вне церкви нет оставления и прощения грехов, нет спасения». Неуклонное, безусловное исповедование догматов, установленных церковью, — первейшая обязанность. Нет поэтому большего преступления, чем ересь, и ее обязательно искоренять, а тех, кто создает ее, — казнить, ибо «еретики убивают души, — и их наказывают за это телесно». И в Женеве казнили или пытались казнить инакомыслящих.

Но создание прочной организации церкви было еще недостаточно, по мнению кальвинистов, для полного объединения ее. Необходимо, чтобы существовало и неуклонное исполнение нравственных обязанностей, то есть правил дисциплины, этой «сущности церкви, ее нерва», без чего никакая церковь существовать не может. Церковь не только имеет право, она обязана употреблять все меры строгости по отношению к своим сочленам, постоянно надзирать за ними и в их частной домашней, как и в общественной жизни и деятельности, и в случае сопротивления и ослушания отрезывать их от общения с остальными членами, подвергать изгнанию, ибо иначе церковь сделается убежищем злых и дурных, и «бесчестие падет на имя Господне». Этим церковь кальвинистов превращалась в церковь воинствующую, и, как единственно истинная, она должна господствовать везде и повсюду, быть единственной в мире, не допускать существования какой-либо другой. Принцип нетерпимости возводится тут в догмат, доводится до крайних его последствий, обнимая и охватывая всю жизнь, все ее малейшие проявления. Должно отвергаться все, что в жизни есть мелкого, не имеющего прямого отношения к делу спасения, что говорит чувству, удовлетворяет эстетическим потребностям, сообщает жизни комфорт и блеск. То было как бы изгнанием из жизни всего мирского, всего украшающего жизнь, придающего ей веселый колорит. Земля — юдоль плача и искуса, на ней не место веселью... Отсюда регламентация всех, самых мелочных проявлений жизни, в виде выработки железной воли, приучения верных смотреть с презрением на страдания в целях подготовки деятелей «дела» (cause) церкви. То было попыткой несколько иным путем, чем тот, которым параллельно занялись деятели католической реакции в лице Лойолы и его учеников, столь же ярых догматиков, как и кальвинисты, создать бесспорные орудия для всемирного господства «истины».

В соответственном духе кальвинизм разрешал и вопрос, тесно связанный с организацией церкви, вопрос о том, кто должен был поддерживать ее единство, в чьих руках должны были сосредоточиваться власть и право карать и миловать. Пытаясь воссоздать церковь в ее первобытном виде, в полном соответствии со Священным писанием и вне традиций позднейшего времени, кальвинизм, подобно католицизму, проводил принцип строгого разделения духовной и светской власти, но так же, как и католицизм, в сущности, сводил это разделение лишь к чисто внешним формам, а на деле стремился создать нечто в роде теократии. Недаром называли основателя кальвинизма «женевским папой». На деле вся власть передавалась кальвинистами в руки духовенства, авторитет которого пытались поставить на недосягаемую высоту. По учению кальвинистов, пасторы — орудия, связывающие церковь в одно целое. Пасторы — представители божества, а в них и через них «говорит сам Бог». Поэтому знак священства должен служить признаком гораздо большего уважения, чем знаки королевской власти. Кто не уважает пастора, кто презирает его, тот — во власти дьявола. Самый способ избрания пасторов, как он был выработан Кальвином и принят повсюду, куда проник кальвинизм, ясно обнаруживает то значение и ту роль, какую пасторы должны были играть и сыграли в кальвинистской церкви. Чисто демократическое на первый взгляд начало было положено в основу избрания, якобы в духе первобытной церкви. Пастора избирает у кальвинистов народ par acclamation, но представление данного лица к выбору — в руках других пасторов, контролирующих выборы. Всякий иной способ выбора был приравнен к своеволию. Основатель кальвинизма учил, что народ — легкомыслен и невоздержан, и «страшная анархия, неурядица возникает там, где каждому предоставлена полная свобода». Необходима узда, и она олицетворяется в лице пасторов. Духовное сословие держало, таким образом, в своих руках назначение пасторов и всегда могло противодействовать народным стремлениям, направленным в ущерб его власти. То, как Кальвин ставил преграды к назначению Кастельона проповедником, несмотря на желание женевцев, дает не единственную характеристику политики пасторов в кальвинистской церкви. Народу давали лишь формальное право, но зато на него налагали целую сумму многоразличных обязанностей по отношению к пасторам. Каждому верующему вменялось в священную обязанность оказывать полнейшее почтение и повиновение пастору, беспрекословно подчиняться всем его приказам. Двери дома верующего должны быть всегда и во всякое время открыты для пастора, и вся жизнь, и все поступки — его контролю. Правда, право налагать наказания не было предоставлено каждому пастору лично, но он был членом узкой организации, созданной так, что за церковью признавалась полнота власти. Создана была целая специфическая организация. Каждая местная церковь имела свою консисторию, состоявшую под председательством пастора, из пастора и старейшин (anciens), избираемых народом. В руках этой консистории и сосредоточивалась вся власть, карающая и милующая. Ответственность за принятые решения существовала, но лишь опять перед духовными же властями, ибо следующей, стоявшей выше консистории, властью духовной является либо провинциальный синод, составившийся из делегатов от консисторий, либо еще более высокая инстанция — национальный синод или (как в Шотландии) конгрегации, или общее собрание. То был верховный церковный совет, состоявший из делегатов от местных церквей, пасторов и старейшин, обсуждавший и решавший дела, касавшиеся всей церкви, утверждавший все решения консистории и издававший дополнительные, вызываемые обстоятельствами, новые меры дисциплины. При такой организации церковь получала громадную власть и могла вполне располагать судьбой человека. Она подвергала за нарушение ее постановлений и ее дисциплины всей лестнице наказаний, начиная от временного отлучения и до проклятия и извержения из своего лона с последствиями, соответствовавшими тому духу нетерпимости, который лежит в основе церкви. Она в своих консисториях и синодах определяла качество проступка. Исполнение приговора, кара принадлежала государству. Это разделение властей нисколько не умаляло влияния и значения пасторов. Те отношения, в какие кальвинизм стремился поставить церковь и государство, должны были предоставить первой всю силу и все могущество, а из второй — сделать простое орудие, которым должна располагать духовная власть и которое она могла откинуть и изменить в случае нужды. И у кальвинистов, как и у иезуитов, принцип ad majorem Dei gloriam, в силу идентичности основного исходного пункта и тех и других, стоял на первом плане. Кальвинисты не отрицали государства, более того: они отрицательно относились и резко нападали на тех, кто отвергал государство, гражданскую власть. «Государство, — учит Кальвин, — столь же необходимо для человека, как пища и питье, солнце и воздух», ибо «оно установлено самим Богом», и потому «правительственные лица — представители Бога на земле». И то же и во всей кальвинистской литературе. Отсюда обязанность для членов «истинной» церкви повиноваться властям предержащим. Но этот, по-видимому, громадный авторитет, придаваемый государственной светской власти, ограничивался одним условием: если государство, в свою очередь, повинуется предписаниям церкви. Только тогда, по учению кальвинизма, его должно считать истинным представителем божества и оказывать ему полное повиновение. Государство, таким образом, является не более, как подспорьем церкви, имеет смысл и значение, как охрана и блюститель церкви. То преобладание церкви, какое Кальвин изгонял из мира, как зло, когда дело шло о католицизме и папстве, выдвигалось всецело вновь, в иных формах, но еще с большей силой, с большей определенностью. Кальвинизм стремился к созданию теократии и ставил, как исключение из повиновения предержащим властям, обязанность повиноваться, прежде всего, Богу. А волю и веления Божества изъясняла одна лишь церковь, в силу того характера, какой придали ей кальвинисты. Отсюда, как возможный вывод, и та теория тираноубийства, на которую только намекал Кальвин, говоря об «избрании Богом одного из числа слуг своих, как исполнителя мщения над тираном», и которую последователи кальвинизма во Франции и в Шотландии превратили в настоящее политическое учение, доведенное до конца иезуитами. Здесь кальвинизм вступал уже на чисто политическую почву. Но то политическое учение, какое создали Кальвин и его последователи, далеко не было ни столь ясным, ни столь же логическим и столь определенным, каким являлось учение о церкви. Как и все современные ему религиозные течения, и кальвинизм стремился приладиться к данным условиям. Если Кальвин и признавал превосходство аристократии над монархией и демократией, то не без колебаний: вначале он стоял за монархию. Верные последователи его учения о церкви сначала стояли на стороне монархии, как в первые годы реформы во Франции, где учение о тираноубийстве применялось лишь к влиятельным лицам (Гизы), а не к представителю монархии; затем, после Варфоломеевской ночи, они превратились в адептов аристократии (почти одновременно во Франции и в Шотландии) и развили уже теорию тираноубийства в полном почти ее виде; еще позже изменения в положении борющихся сил принудили их то искать поддержки в народной массе, являться демократами, как почти исключительно в Шотландии, то, будучи оставленными французскими феодалами в XVII веке, вновь рассчитывать на власть и милость короля и даже открыто отвергнуть прежнюю теорию о тираноубийстве. Более того: на одном из своих национальных синодов они должны были признать вредной и пагубной теорию тираноубийства иезуитов и их произведения, проводившие эту теорию. Как чисто религиозное, догматическое учение, кальвинизм выдвигал на первый план интересы своего учения и той церкви, которая проводила и хранила его в чистоте; этим и определялось его политическое поведение. Оттого только в одной стране, в Шотландии, он явился, — благодаря тому полному преобладанию, какое он получил в этой стране, полному и абсолютному господству, — носителем более ярких демократических тенденций, которые ему пришлось проводить всякими средствами в борьбе и с местной аристократией, с которой он разошелся уже при Ноксе, и особенно при Мельвилле, и со светской властью в лице Иакова I и Карла I, затем и двух английских королей реставрации. Но в других странах, где он временно укрепился, было, в особенности во Франции, кальвинизм вынужден был по условиям отношений, с которыми ему пришлось иметь дело, в гораздо большей степени содействовать укреплению старых феодальных отношений, господству знати и аристократии, и оказался неспособным дать сколько-нибудь сильный толчок демократическим идеям и демократии. Правда, и во Франции пасторы пытались вести демократическую по существу борьбу со знатью и крупной буржуазией гугенотских городов из-за вопроса о господстве церкви. Но ни разу церкви не удалось здесь достигнуть того положения, какое она получила в Женеве, превратившейся в космополитический центр кальвинизма, буквально в кальвинистский папский Рим, мало чем, кроме внешности, отличающийся от католического. Не добился кальвинизм во Франции и того безграничного влияния на умы, того авторитета, нарушение которого наполняло ужасом умы верующих, заставляя их покорно и беспрекословно исполнять все приказы пасторов, подчиняться сыску и шпионству, неустанному надзору консисторий и т.п., которого кальвинизм сумел добиться в Шотландии.

Наряду с политическими условиями, помешавшими, во Франции, в особенности, но и в других странах, кальвинизму достигнуть полного и неограниченного господства над умами, значительную и все более и более сильную роль сыграло и то новое, зарождавшееся уже в XVI веке, но усилившееся к XVII и особенно к XVIII веку, скептическое умственное движение, выставившее на своем знамени принцип сомнения, отрицаемый и кальвинизмом и другими деятелями реформы, как и католицизмом, как навождение врага рода человеческого. Развитие и усиление этого течения не только содействовало ослаблению той страстности, какая вносилась в борьбу между кальвинизмом и враждебными и ненавистными ему учениями, ослаблению религиозной ревности и страстного искания цельного учения, но влияло наиболее сильным образом на изменение в привычках мысли, все сильнее и сильнее подтачивавших основы учения кальвинизма о церкви и его дисциплину. Во Франции оно уже к половине XVII века свело кальвинистскую паству к исключительно демократическим элементам, мелкому промышленному классу, оторвало от него значительную часть знати и интеллигенции и дало светской власти могучее оружие для подавления и жесточайшего преследования кальвинистов, отнятия у них тех гарантий, какие давал им Нантский эдикт (см. гугеноты). Даже в Шотландии с XVIII века, куда проникло новое течение мысли, положению кальвинистской церкви, ее преобладающей роли в жизни страны был нанесен сильный удар. На всех пунктах, со всех позиций кальвинизму приходилось отступать и терять все более и более то влияние, какое он имел некогда на умы. Попытка на новых основаниях пересоздать, в соответствии с тенденциями и привычками мысли, старый католический строй оказалась неудачной потому, что она всецело воспроизводила его старые, отжившие уже основы. Только отрицательно, путем требования для себя той свободы совести, в какой он отказывал всем другим, содействовал кальвинизм, хотя почти постоянно борясь с этим, развитию принципа свободы совести. Политические же теории его отчасти способствовали укреплению принципов демократизма и политической свободы. К ХVІII и XIX векам кальвинизм перестал уже играть сколько-нибудь видную роль в политической и даже религиозной жизни тех стран, в которых он сохранил своих последователей, и, нужно добавить, до некоторой степени и там стал подчиняться новым течениям мысли, едва не вызвавшим во Франции, например, в 1872 году, раскола среди кальвинистской церкви между все еще верными последователями исповедования веры Кальвина и противниками его, проповедовавшими, в лице Кокереля и его последователей, почти полный деизм.

И. Кальвин (1509-1564). С портрета, писанного неизвестным художником.  С разрешения Фотографического Общества в Берлине.  

О значении кальвинизма, как идеологии нарождающегося капитализма и фактора развития «предпринимательского духа», см. XXIII, 387/88.

Литература: «Institutio religionis christianae», Кальвина, издания 1535 года (первое) и последних годов (в 1541 — издание на французском языке). Лучшим из сочинений для характеристики учения Кальвина является книга Kampschulte, «J. Calvin, seine Kirche und sein Staat in Genf». Кроме того, Henry, «Leben Calvin’s» и др.; Виппер, «Церковь и государство в Женеве». Для истории политических учений кальвинизма XVI века. Лучицкий, «Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции» (1871).

И. Лучицкий.