Кавказские войны

Кавказские войны. Кавказ попадает в сферу русской политики в половине XVI в., когда московское государство, завладев Казанью и Астраханью, стало на всем протяжении хозяином крупнейшего торгового пути из Европы в Персию и Среднюю Азию — реки Волги. Путь этот имел в те дни относительно большее значение, чем в наше время, так как тогдашняя Европа не могла обойтись без некоторых азиатских товаров, главным образом, без шелка. «Торговля шелком есть, без сомнения, самая важная из всех, которые ведутся в Европе», писал в первой половине ХVII столетия известный путешественник по России, Олеарий. Московское правительство стремилось сделать из этой торговли свою монополию, не позволяя торговать с персами в Астрахани никому, кроме своих гостей. Но, пока Каспийское море с прилегающими к нему персидскими областями было не в русских руках, сильным конкурентом в этом деле являлись турки, в XVI в. сидевшие в Дербенте и вплоть до XIX державшие под сильным своим влиянием весь Дагестан — все западное побережье Каспийского моря. Двинуться из Астрахани дальше на юг и попытаться завладеть Дагестаном вынуждали, таким образом, русское правительство интересы торгового капитализма. Но рядом с этой, так сказать, официальной линией русской политики в этих краях, шла неофициальная, но весьма интенсивная колонизация северного Кавказа русскими поселенцами — казаками с Дона и Волги. Уже около 1590 г. последние настолько прочно занимали Терек, что между турецким тогда Азовом и турецким же Дербентом образовался русский клин, разрезывавший эти два турецкие владения и до того стеснявший турок, что они собирались воевать из-за этого с московским государством. В Смутное время терское казачье войско чувствовало себя настолько сильным, что выставило своего самозванца — царевича Петра; правительство Михаила Федоровича старалось склонить терцев на свою сторону подарками. В половине ХVII стол, был занят не только Терек, но и Сунжа (правый приток Терека с юга), и казаки поставили «городок» уже в самом Дагестане. Появляющееся еще ранее название «гребенских» казаков показывает, что русская колонизация не ограничивалась плоскостью, а захватывала и «гребни», т. е. предгорья Кавказского хребта. Правительство, официально, в переговорах с Турцией, отрекаясь от казацких набегов, под рукой старалось их использовать, но само не выходило из своего пассивного положения. К более активной политике перешли с первых лет XVIII в. Еще не кончив Северной войны, Петр начинает нащупывать дорогу в Персию. В 1715 г. туда отправлен был Волынский (см.), официально в качестве посланника, фактически для разведок —  что персидское правительство сообразило очень скоро и стало держать Волынского под почетным арестом. Волынский должен был «склонять шаха, чтобы повелено было армянам все свои торги шелком-сырцом обратить проездом в Российское государство». В качестве более отдаленных перспектив рисовались торговые сношения с Индией и с Бухарой. В 1719 г. Волынский был сделан астраханским губернатором, с инструкцией «при море сделать крепость и помалу строить магазейны, амбары и прочее, дабы в удобном случае затем не было остановки». В то же время он должен был положить основание русскому военному флоту на Каспии. Как только шведская война кончилась, стали искать предлога начать войну с Персией, и скоро без труда нашли: в Шемахе ограбили русских купцов. Летом 1722 года к Астрахани было стянуто более 30 000 регулярных войск и до 50 000 казаков, калмыков и татар, а с Балтийского моря было переведено 5 000 матросов. Во главе экспедиции Петр стал лично, Екатерина и весь двор также были при армии. 27 июля, в годовщину Гангудской победы, Петр первый высадился на кавказский берег. С персами воевать не пришлось: стесненное афганцами, взявшими Испагань, персидское правительство, на словах, на все соглашалось — на деле оно ничего не могло дать, ибо мелкие феодальные владетели, ханы, и горские племена его не слушались. Узкую береговую полосу с городами Дербентом и Баку удалось занять почти без выстрела, но при попытках движения в горы русские войска терпели поражения, продовольствовать войско оказывалось крайне трудно, и самому Петру с главной армией уже в конце августа пришлось думать об отступлении. В январе 1723 г. Петр был уже в Москве, оставив на месте своих завоеваний более 4 000 солдат одного регулярного войска, не считая казаков. Слабым утешением был удачный набег полковника Шипова на Решт, в Гиляни, на южном берегу Каспийского моря. Но удержаться там было еще труднее, чем на западном берегу. По договору 12 сентября 1723 г. Персия уступила России все каспийское побережье, Дербент, Баку, «также и провинции Гилянь, Мазандаран и Астрабад». Практическим последствием этого договора было вмешательство в дело Турции, принявшей дагестанских горцев официально под свое покровительство и занявшей своими войсками Грузию. Воевать с Турцией Петр не решился, и дело кончилось разделом «сфер влияния» (по договору 12 июня 1724 г.), разделом, не очень почетным для России. В Грузии после этого взяла верх турецкая партия. Если хотели удержаться против турок, надо было взять Персию в союзники, а шах не иначе соглашался на союз, как под условием уступки Россией обратно всех ее завоеваний. Переговоры долго тянулись после смерти Петра, и в 1735 г. русские очистили, наконец, не только Дербент и Баку, но и построенную Петром крепость св. Креста на реке Сулаке, т. е. отошли на те позиции, которые занимали они в допетровское время. В следующие затем 60 лет русская политика на Кавказе определяется отношениями к Турции, почему и фронт русского наступления поворачивается с юго-востока на юго-запад. Во время первой турецкой войны Екатерины II русские вновь оккупировали Грузию и осаждали Поти, но безуспешно. Во время второй, в 1790 г., Гудович взял Анапу, которая, однако же, не осталась в русских руках. Все это время Кавказ был второстепенным театром войны; на него обращали мало внимания и посылали туда мало войска. Но во время наместничества графа Павла Потемкина, двоюродного брата екатерининского фаворита, был построен Владикавказ, и начали строить дорогу через горы (теперешняя Военно-Грузинская). В самом конце столетия неожиданное военное усиление Персии под властью новой династии, Каджаров, вновь передвинуло центр тяжести; в 1796 г. началась новая персидская война, с перерывами тянувшаяся до 1828 г. На этот раз наступающей стороной явились персы: основатель новой династии, Ага Магомет хан, ворвался в Грузию и разграбил Тифлис (см. Грузия, XVII, 205). Наместником был назначен младший брат последнего фаворита Екатерины, Валерий Зубов, и в его руках были сосредоточены значительные силы; г. Дербент был взят очень легко, но при попытке русских войск двинуться в горы они были разбиты. Легче оказалось обойти горы и завоевывать Закавказье: к моменту смерти Екатерины большая часть ханств по сю сторону Аракса были в русских руках. Восшествие на престол Павла положило конец наступлению: давать Зубовым усиливаться и приобретать популярность совсем не входило в планы нового государя; сделанное Вал. Зубовым было просто-напросто кассировано, и русские войска вернулись на северную сторону Кавказского хребта. Перейти его снова заставили их грузинские дела: в 1800 г. Грузия, до тех пор постоянно колебавшаяся между Россией, Турцией и Персией, окончательно перешла па положение русского вассала, а скоро и русской провинции (см. Грузия, XVII, 206). Отряд русских войск был послан в Тифлис, что повело к возобновлению русско-персидской войны (которая формально и не прекращалась, так как мир не был заключен). На этот раз война сосредоточилась в Закавказье, и опасных для русских армий горцев не трогали. Отсюда ряд блестящих успехов (деятельность Цицианова). Кульминационным пунктом была победа над персами Котляревского при Асландузе, в 1812 г. Затягивалось дело благодаря общеполитическим комбинациям: русско-персидская война совпала с наполеоновскими войнами. До 1807 г. против России работало на Востоке французское влияние: Персия получила французских инженеров и инструкторов, в войну были втянуты и турки, внимание русских сил за Кавказом было раздвоено. Со времени же Тильзитского мира 1807 г. Россия оказалась в войне с Англией, персидскую армию стали обучать английские офицеры, из Англии персы получали оружие и денежные субсидии. Этим объясняется, почему конец войне, несмотря на русские победы, положило только прекращение наполеоновских войн. В октябре 1813 г. при посредстве Англии, вновь сделавшейся русской союзницей, был подписан Гюлистанский трактат, но и он не был окончательным. Английская редакция трактата оказалась очень коварной: персы были убеждены, что занятые русскими ханства к северу от Аракса оккупированы лишь временно, а русское правительство смотрело на них, как на свое прочное завоевание. Когда правительство шаха убедилось, что ханства назад не отдадут, а в то же время до Тегерана дошли, в крайне искаженном и нелепом виде, слухи о 14 декабря и происходящей, будто бы, в России анархии, оно решилось на новую войну. Русские, в лице командовавшего тогда в Закавказье Ермолова, к ней совершенно не были готовы; население оккупированных ханств, давно уже доведенное до отчаяния грабежами и насилиями русской администрации, приняло своих старых хозяев с распростертыми объятиями и поголовно восстало. В июле и августе 1826 г. русские войска были оттеснены в Грузию; от недавних завоеваний осталась только крепость Шуша, осажденная персами. 13 сентября они атаковали под Елисаветполем (бывшая персидская Ганжа) отряд князя Мадатова, при котором находился и новый главнокомандующий, Паскевич, и были разбиты наголову. В октябре следующего, 1827 года Паскевич взял Эривань, не дававшуюся русским в предшествующей кампании, а 13 октября русские были уже в Тавризе. В конце концов персидское правительство, вдобавок к уступленным по Гюлистанскому миру ханствам, потеряло Эриванское, а Тавриз со всем Ад(з)ербейджаном получило право выкупить ценой контрибуции в 70 млн. руб. Туркманчайским миром 9/10 февраля 1828 г. закончилась последняя война, которую пришлось вести России с официальной Персией: с этого времени персидское правительство всегда оставалось другом правительства русского. В то же время окончательно стало русским и Закавказье, по реке Аракс, опять-таки почти в том составе, в каком оно сохранилось и до сих пор. Турецкая война 1828—29 гг. прибавила сюда Ахалцыхский пашалык, дав Грузии приемлемую границу и с юго-запада, со стороны Турции. На северном Кавказе в третий раз, и уже окончательно, была взята Анапа (возвращенная туркам по Бухарестскому миру 1812 г.). Последнее обстоятельство поставило русских лицом к лицу с горскими племенами и западного Кавказа: чтобы связать русские владения на северном берегу Черного моря с Закавказьем, нужно было владеть береговой линией между Анапой и Поти, а этот берег был в руках горцев. Постройка на этой линии ряда укреплений (Михайловское, Вельяминовское, нынешний Туапсе, Головинское, Лазаревское и др.) привела к ряду столкновений с последними, давших несколько блестящих эпизодов Кавказских войн; в военных летописях особенно осталась памятна трагическая защита Михайловского укрепления в 1840 г., где в решительную минуту русский гарнизон взорвал себя на воздух. В то же время борьба за восточное побережье Черного моря была последним эпизодом Кавказских войн, который еще можно поставить в связь с основной причиной, приведшей русские войска в эти края при Петре Великом: торговой политикой. Через это побережье шел оживленный торг Одессы с Персией и Турцией: через главную тогда здесь гавань Редут-Кале (к северу от Поти) с 1833 по 35 г. было ввезено товаров на 11 млн. руб. ассигнациями, еще в 50-х годах обороты этого порта доходили до 700 тыс. руб. серебром. Вообще же говоря, интересы торгового капитализма на Кавказе и за Кавказом все менее и менее определяли направление русской политики в этих местах. Что касается Персии, Гюлистанский и Туркманчайский трактаты сделали в этой области все, что было нужно; в то же время главный вопрос, о шелке, утратил свою жгучесть: в Закавказье можно было уже иметь свой, русский, шелк; мало-помалу становился доступен шелковый рынок Дальнего Востока; наконец, с развитием хлопчатобумажного ткачества, шелк, как предмет массового потребления, отступил на второй план. Для продолжения Кавказских войн в сколько-нибудь широком масштабе, по-видимому, не было никаких оснований. На самом же деле война, давшая «погибельному Кавказу» такую определенную репутацию в народной памяти, только начиналась в первые десятилетия XIX в. При том объектом ее были, главным образом, не западные горцы, как-никак мешавшие русским стать полными хозяевами на экономически-важной полосе русской территории, а горцы восточные, дагестанские, старые противники армий Петра Великого и Екатерины II, но теперь, после завоевания русскими Закавказья, никаким торговым интересам не мешавшие. Очевидно, определяющим началом русской политики были теперь не эти интересы, а что-то другое — казацкая колонизация. С конца XVIII столетия она становится государственным делом крупного масштаба, на которое затрачиваются огромные средства и людьми и деньгами. После персидского похода Петра Великого казачьи поселения были выдвинуты вперед и усилены 1 000 новых семейств, переселенных с Дона; это был первый опыт казенной колонизации. Неудача предприятия Петра приостановила эту последнюю надолго. Но в конце XVIII в. на нее вновь навели соображения внутренней политики. Потемкин пришел к мысли использовать беспокойную силу казаков для борьбы с турками и колонизации только что отнятых у турок провинций. Когда была уничтожена в 1775 г. Запорожская Сечь, запорожские казаки, оставшиеся в русском подданстве (часть эмигрировала в Турцию), были сначала поселены на северном берегу Черного моря, между Бугом и Днепром. В 1792 г. «черноморские» казаки были переселены на реку Кубань; в течение XIX в. эти поселения получали постоянные подкрепления, вплоть до 50-х гг. От Черного до Каспийского моря северный Кавказ был теперь сжат казацким кольцом, которое подвигалось все дальше и дальше к югу. Окончательную организацию это кольцо получило в 1832 г., когда была образована Кавказская линия. Но последствия усиленной казацкой колонизации сказались гораздо раньше. Места, куда она направлялась, отнюдь не были пустыней. Даже в Прикубанских степях было многолюдное кочевое население, которое должно было потесниться для русских пришельцев, причем руководящая теперь последними русская администрация не останавливалась перед самыми сильными мерами, чтобы очистить место (истребление Суворовым ногайцев в 1780-х гг.). Предгорья Кавказского хребта были заселены еще гуще, — там еще чаще приходилось прибегать к прямому захвату. Вот что писал один местный историк о чеченцах, ближайших соседях терских казаков: «Русские нападали на них, грабили их имущество, жгли хутора, убивали и пленяли людей, так что еще долго чеченцы не решались водворяться на плоскости между Тереком и горами... Когда началась правительственная колонизация, администрация самым решительным образом приняла сторону новых поселенцев: в столкновениях с туземцами казаки всегда были правы, всякое сопротивление туземцев объявлялось бунтом, их ответ на русские набеги — хищничеством, и т. д.». «Сего народа, конечно, нет под солнцем ни гнуснее, ни коварнее, ни преступнее», писал Ермолов о тех же чеченцах. «Хищники», т. е. чеченцы, осмеливавшиеся оказывать вооруженное сопротивление русским, избивались без пощады. Но и за простое укрывательство «хищников» «деревня истребляется, жен и детей вырезывают», говорит один русский официальный документ. Иногда не ограничивались репрессиями по отношению к отдельным деревням, и наказание постигало целую округу: у чеченцев, например, отбирали или уничтожали весь корм, запасенный на зиму для скота, что фактически равнялось истреблению этого последнего. Всего этого нельзя было оправдать даже интересами «высшей культуры». В культурном отношении русские поселенцы стояли на одном уровне со своими противниками, если не ниже их. От чеченцев казаки научились виноделию и шелководству; они усвоили себе костюм, вооружение и всю военную повадку своих «диких» соседей; первые поселенцы являлись сюда, по большей частью, без женщин, и женами первых казаков были чеченки, что, между прочим, очень выгодно отразилось на физическом типе линейного казачества. Отдельные администраторы, мечтавшие об экономическом завоевании Кавказа, были исключением и не находили себе никакой поддержки. Население Кавказского хребта и его предгорий резко распадалось на две группы. Население западного Кавказа, кабардинцы, черкесы в собственном смысле и др., имело твердо выработанный феодальный строй, сильное дворянство и было крайне разъединено на целый ряд племен (шапсуги, абадзехи, натухайцы и т. д.). Черкесское дворянство всегда тянуло к России, кабардинские князьки являлись на поклон еще к Ивану Грозному, а развившееся на западном Кавказе со второй половины XVIII в. демократическое движение еще усилило это тяготение. Здесь поэтому русские не встречали упорного и систематического сопротивления; в частности кабардинцы уже к началу XIX столетия могли считаться «усмиренными навсегда». Только решительные шаги русского начальства, доходившего до проектов конфискации всех земель кабардинцев, гальванизировали их иногда, но лишь на короткое время. Впоследствии, окончательное покорение западного Кавказа взяло всего четыре года, тогда как сорок лет понадобилось русским, чтобы стать твердой ногой на Кавказе восточном. Предгорья хребта были заняты здесь чеченцами, которым и пришлось вынести на себе первый натиск русской колонизации; а высокие нагорья, перерезанные цепями главного Кавказского хребта —  Дагестан в тесном смысле этого слова, — были покрыты рассеянными аулами народцев весьма различного происхождения, носивших у русских общее название лезгин, многочисленнее всех среди них были аварцы, составлявшие около четверти всего населения Дагестана (до полумиллиона, с Чечней несколько более 1 миллиона). И чеченцы, и лезгины, хотя и имели князьков и нечто вроде дворянства, фактически представляли из себя очень характерный образчик первобытной демократии, с сильными остатками родового быта (кровная месть). Основной властью в каждом ауле была народная сходка («джамаат» в Дагестане); у чеченцев были и общеплеменные собрания, но вообще до войны с русскими централизация была развита крайне слабо. Русский напор заставил сплотиться, но так как туземное начальство, ханы и беки, и здесь, по большей части, тянуло к России, то форму для объединения пришлось искать вне рамок традиционной общественной организации. Эту форму дало мусульманство, очень сильное в собственном Дагестане, снабжавшем муллами и проповедниками весь восточный Кавказ; в Чечне оно усвоено было сначала очень поверхностно, но по мере борьбы с русскими народные массы проникались им все глубже и глубже: ислам стал боевой религией горцев. При этом, в обстановке борьбы, обще-мусульманские течения испытали весьма своеобразное преломление: тарикат, обще-мусульманская аскетическая практика, всюду носивший мирный характер, на Кавказе получил воинственный оттенок; в число обязанностей последователя тариката, мюрида, стал здесь входить газават (священная война с неверными). Это аскетически-боевое направление мусульманства давало себя чувствовать уже во второй половине ХVIII в. (проповедь Шейх-Мансура), но окончательно оформилось оно лишь в 20—30-х гг. XIX в., когда Дагестан последовательно выдвинул трех имамов: Кази-Муллу, Гамзад-бека и Шамиля, создавших теократически военную державу горцев, четверть столетия выдерживавшую борьбу против России, иногда с блестящим успехом. К проповеди мюридизма русская администрация отнеслась сначала так же легко, как и к настроению горских племен. После первого поражения мюридов один командир был совершенно уверен, что Кази-Мулла «теперь не что иное, как начальник разбойничьей шайки, скитающийся по ущельям Кавказа». Год спустя, чтобы взять столицу этого разбойничьего атамана, Гимры (в северном Дагестане), понадобилось 10 000 войска под начальством самого командующего на Кавказе, барона Розена. Гимры были взяты (17 октября 1832 г.), и Кази-Мулла убит, причем русским войскам победа стоила нескольких сот человек, выбывших из строя; но это оказалось частным успехом: мюридизм легко находил себе новых вождей, более способных и более страшных, чем убитый. Его непосредственный преемник, Гамзад-бек, низвергнув и уничтожив крупнейшую феодальную династию Дагестана, аварских ханов, вырвал с корнем главную возможную опору русского господства и главное препятствие для образования государства имама. Гамзад-бек пал жертвой своего дела: его убили мстители за смерть аварских ханов. Но его преемник, Шамиль, оказался еще более искусным организатором, чем оба его предшественника. Он ввел в Дагестане нечто вроде правильной воинской повинности и регулярные поборы на военные дели. Русские власти продолжали не понимать причин и характера движения. Они поддерживали уцелевших в Дагестане ханов и беков, тратили силы на охрану их резиденций и поддержание сообщений между этими последними и русскими крепостями. В борьбе с Шамилем главное внимание обращалось на то, чтобы открыть и разгромить его «убежище», после чего он обыкновенно очень скоро устраивал себе новое. При этом с русской стороны дело, как правило, было организовано плохо, и после победы русские войска часто оказывались в худшем положении, чем до нее. В 1837 г., взяв главное «убежище», Старое Ахульго, генерал Фези вынужден был вступить в переговоры с Шамилем и как бы признать его воюющей стороной. Шамиль обещал не воевать больше с русскими, но обещание это осталось пустым звуком, самый же факт официальных переговоров русского начальства с имамом произвел на горцев огромное впечатление не в русскую пользу: лезгины увидели, что Шамиля и русские считают чем-то вроде государя. В 1839 г. Ахульго пришлось брать снова, но Шамиль опять не попал в русские руки. Тем не менее, пока действия ограничивались Дагестаном, можно было надеяться взять горцев хотя бы измором. Дагестанское нагорье — страна очень бедная, население живет, в значительной степени, отхожими промыслами; пахотной земли чрезвычайно мало, и ею лезгины очень дорожат. Постоянные опустошения и блокада страны русскими войсками довольно скоро должны были довести население до голода и сдачи. Но когда Шамиль был уже при последней крайности, грабежи и насилия русской низшей администрации подарили ему Чечню, житницу восточного Кавказа, из которой он мог извлечь гораздо больше средств, чем из нищего Дагестана. Чеченское «восстание» 1839—40 гг. ничем не отличалось от предыдущих движений этого рода; но на этот раз рядом была организованная сила, в лице государства Шамиля: став под власть имама, чеченцы оказались таким противником, грознее которого русские еще не встречали на Кавказе. Русские завоевания были отброшены чуть не на сорок лет назад. Недавний покоритель возобновленного Ахульго, генерал Граббе, едва не погиб со всеми своими силами (ичкерийская экспедиция 1842 г.). Теперь речь шла уже не о разыскивании и разрушении «убежищ» Шамиля, а о защите русских фортов и сообщений; но и тут, в оборонительной войне, русские терпели одну неудачу за другой, и к концу 1843 г. в русских руках не осталось ни одного укрепленного пункта в Чечне и северном Дагестане. Местных средств явно оказывалось недостаточно для продолжения борьбы. Из России было двинуто на Кавказ до 40 000 свежих войск, и наместником был назначен особо доверенный человек императора Николая, один из крупнейших государственных деятелей России его времени, бывший одесский генерал-губернатор граф Воронцов (см.). Он предпринял (летом 1845 г.) грандиозную по подготовке экспедицию к новому, уже чеченскому, «убежищу» Шамиля, Дарго (где у имама был, между прочим, целый полк из беглых русских солдат). Шамиль употребил свой обычный тактический прием: он не мешал противнику углубляться все дальше и дальше в горы, дождался, когда русские войска, съев весь свой провиант и расстреляв большую часть своих зарядов, должны были повернуть обратно, и тогда оказалось, что обратный путь прегражден десятками завалов, за каждым из которых сидели сотни метких стрелков. Воронцов едва успел спастись, оставив в теснинах более трети своих солдат, орудия и весь обоз. Даргинская экспедиция была кульминационным пунктом славы и могущества Шамиля. Очень скоро, однако, чеченцы убедились, что блестящая победа не избавила их от русских: в следующем же году русские явились снова. В то же время военная диктатура Шамиля, заведенная им аскетическая дисциплина (запрещение табака, вина, пения, танцев и т. д.) утомляли чеченцев, которые никогда не были такими ревностными мусульманами, как дагестанцы; а вымогательства и насилия «наибов» (наместников) имама начинали им казаться не лучше притеснений русской администрации. Между тем, эта последняя кое-чему научилась. В судах начинали считаться с чеченскими «адатами» (обычаями), тогда как администрация Шамиля не хотела знать местных особенностей, признавая единственным правом шариат, т. е. Коран. Уже с конца сороковых годов боевое одушевление Чечни начинает падать, и все усилия имама его поднять ни к чему не приводят, а стремления обуздать злоупотребления наибов имели последствием только озлобление последних против Шамиля, доходившее иногда до явной измены и перехода к русским. Крымская кампания 1853—56 гг., отвлекшая на время внимание русских властей от горцев (береговая линия между Новороссийском и Поти, например, была совсем брошена), дала Шамилю последние успехи (набег в Грузию летом 1854 г.). Тотчас по заключении Парижского мира решено было сделать новый натиск на кавказских горцев. Двинутые новым наместником, князем Барятинским, в Чечню крупные военные силы (генерал Евдокимов) встретили, сравнительно, очень неэнергичное сопротивление. Много помогало делу новое вооружение русской пехоты — нарезное ружье, тогда как раньше горцы имели винтовки, а русские нет, и перевес ружейного огня был на стороне горцев. В августе 1859 г. Шамиль, еще весной окончательно вытесненный из Чечни, был окружен в Гунибе, в центре Дагестана, и взят в плен. С побежденными обошлись сравнительно кротко. Шамиль был отправлен на житье в Калугу. В Чечне и Дагестане введено «военно-народное» управление, с администрацией из русских офицеров, но с помощниками из туземцев. Барятинский преимущественно старался опираться на горское дворянство, где оно уцелело. Но льготы ограничились восточным Кавказом, стоившим России столько крови. С гораздо слабее сопротивлявшимися западными племенами расправа была более крутая: после покорения (1864 г.) они должны были или выселиться на север, к Кубани, или совсем эмигрировать в Турцию (большинство предпочло последнее). Их земли были розданы казакам, а также генералам и офицерам, участникам завоевания. Попытка русской колонизации на черкесских землях на этот раз имела, однако же, очень слабый успех. Долгое время оставленный западными горцами край стоял почти пустой и стал заселяться лишь к XX столетию.

Библиография. Baddeley, «The russian conquest of the Caucasus, with maps, plans а. illustrations» (London, 1908; преимущественно по русским документам); Дубровин, «История войны и владычества русских на Кавказе», 6 тт. (доведено до 1827 г.; продолжением является его же краткий очерк: «Кавказская война при императорах Николае I и Александре II», 1896). Биографии: Паскевича — кн. Щербатова, Воронцова — Щербинина, кн. Барятинского — Зиссермана. «Акты, собранные кавказской археографической экспедицией»; «Сборник сведений о кавказских горцах»; «Кавказский сборник».

М. Покровский.