Лесков Николай Семенович

Лесков, Николай Семенович (1831—1895; биографию и библиографию см. XI, 659), выступил на литературном поприще в 60-х гг., когда ему было уже 30 лет. «В жилах его течет смешанная кровь»: его дед — священник, бабушка — из купеческого сословия, отец — личный дворянин, чиновник, мать — потомственная дворянка. Т. о., с детства он попал под перекрестный огонь разных сословных групп. С ранней юности без серьезной теоретической подготовки, пробыв в гимназии всего шесть лет (с 10 до 16), он стал служить в Киеве, разъезжал по уездам в кaчecтве чиновника казенной палаты, а потом в качестве агента англичанина Шкота странствовал по коммерческим делам. Студенты, профессора, купцы, духовные, крепостные «печерские антики»  и «очарованные странники» проходят перед ним. Практическая жизнь оттесняет на задний план книжную мудрость. Лесков в значительной степени художник-самоучка. Этот не дворянин и не  разночинец, не радикал и не реакционер громадное значение придавал своему личному опыту, своему знанию России, и в то же время не имел определенной точки зрения и устойчивых взглядов. Политический момент требовал огромной выдержки, политической зрелости и прочной связи с одной из борющихся групп; у Лескова была огромная самоуверенность, но не было политической зрелости и, когда он захотел вмешаться в борьбу, он совершил целый ряд грубых политических ошибок.

Нужно помнить, что в 60-х гг. драгоценное время надежд быстро кончилось, единое настроение распалось, начался поворот и резко обозначилась рознь между кающимися и желчевиками, постепеновцами и радикалами, дворянами и разночинцами. В эти часы либерального перепуга выступил в качестве охранителя Стебницкий-Лесков. В «Северной Пчеле» он пишет бестактную передовую статью по поводу пожаров в Апраксине дворе, в которой говорит о народных подозрениях и о том, что «щадить адских злодеев не должно». Эта статья возмутила передовую интеллигенцию и была названа провокаторской. В 1862 г. в Париже Лесков заканчивает свою повесть «Овцебык», где рисует очень симпатичного человека, самоотверженного агитатора, которому «идти некуда», а в 1864 г. пишет знаменитый роман «Некуда», где, наряду с искренними, преданными пороку людьми — Лизой Бахаревой и Райнером, рисует шутов и дураков революционного движения, причем слишком выдвигает их на первый план, чернит движение, а лучших людей, Лизу и Райнера, рисует, как героев, которым идти некуда. Разумеется, этот роман вызвал возмущение и еще глубже вырыл пропасть между радикалами и обличителем новых людей. В третьей части романа грубо и карикатурно была представлена попытка Слепцова дать артельную организацию женскому труду. Это был ответ на роман «Что делать». В романе «На ножах» Лесков делает еще шаг далее. Здесь его озлоблению нет границ и его тенденциозности нет меры. Он рисует мошенников, грабителей, убийц, ставит во главе их негодяя Горданова и выдает их за новых людей. Если раньше он противопоставил шутам и дуракам идейных, преданных народу Райнеров и Бахаревых, то теперь он их совершенно заслоняет злодеями и ничтожествами.  Эти произведения были тяжким грехом Лескова против общественности и свидетельствовали о полной его растерянности и неумении разобраться в фактах, приносимых общественным потоком. Эти грубо-тенденциозные произведения, в которых не было знания и понимания новой среды и новых идеалов, носили слишком обывательский характер. Они недолго оттолкнули читателей от художника. Этот разрыв внес немало горечи в писания Лескова. Как художник большой, яркий и оригинальный, Лесков проявил себя в романах и рассказах из духовного быта. Его роман «Соборяне» (1872) был испорчен бестактными и безвкусными выпадами против новых людей, но эти выпады — последние вспышки публициста, и этого публициста оттесняет на задний план художник. Его о. Туберозов, о. Ахилла — незабываемые фигуры. К сожалению, Лесков и фигуру Туберозова испортил, заставив его написать донос. Глубокое знание среды, прекрасный язык, сила таланта захватывают читателя. Эти черты еще ярче сказывались в его «Запечатленном Ангеле» (1873), «Очарованном страннике» (1873), «Захудалом роде» (1874), «Мелочах архиерейской жизни» (1878). В изображении духовенства Лесков не подделывался к властям предержащим, и его очерки в руководящих кругах вызывали резкое озлобление. «Мелочи архиерейской жизни» были долго под запретом.

Лесков слишком доверял своему здравому смыслу, своему практическому чутью и знанию людей, и в то же время у него было слабо развито политическое и моральное чутье. В своем посмертном очерке «По поводу Крейцеровой сонаты» он рассказывает о своей беседе с одной женщиной, пришедшей к нему за советом: «в вас есть практицизм, я ваша внимательная читательница» — говорила она (т. XX, стр. 172). Писатель дает ей совет, при этом замечает: «Я сознаю, что в мои соображения входит гораздо больше практицизма, чем отвлеченной философии и возвышенной морали, но, тем не менее, я склонен думать, как думаю» « (XX, 173). Практики, деловые  люди, люди со счетами в руках, как Александр Иванович Свиридов, побеждают у Лескова. Как артист, художник, Лесков любит «очарованных странников», любит таких людей, как Овцебык, но как практик и бывалый человек, служивший у коммерческих людей, он был уверен в победе Масленниковых и Свиридовых, этих предшественников тургеневского Соломина. Овцебык о «Человеке кармана», помещике-приобретателе, говорит: «Через Александра Ивановича не перескочишь». Мужички еще резче подчеркивают эту мысль. Когда самоотверженный Овцебык удавился, потому что не нашел дороги, мужички, смотревшие на него, как на чудака, «блажного», говорят хозяйственному Свиридову: «ему гнить, а вам жить, батюшка Александр Иванович». С годами практицизм Лескова сливается с увлечением Толстым и преклонением перед кротким Богом и смирным Христом, перед праведными и евангельскими людьми, такими, как «Маланья — голова баранья», «Несмертельный голован», Иван Яковлевич («Томление духа»), «Человек на часах» и другие. В своем предисловии к «Праведникам» ученик священника-идеалиста Лесков писал: «если без трех праведных по народному верованью не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одною дрянью, которая живет и в моей и твоей душе, мой читатель»... «И пошел Я искать праведных» (т. III, 75). Жизнь праведных  у Лескова сводится к служению ближнему, к малым делам.   Очарованный странник не революционер, но и не ханжа, он поборолся против коренных  причин зла и не проповедует самоусовершенствования; он постоянно «душу свою полагает за други своя», постоянно готов погибнуть, чтобы другому было лучше. Он добр по натуре. В поисках за праведными людьми Лесков переходит к народной легенде и мифу. Свой рассказ: «Несмертельный голован» он начинает словами. «Он сам — почти миф, а история его — легенда» (т. IV, стр. 3).

Лесков — художник оригинальный, у него свой стиль, своя манера. Л. Н. Толстой очень кратко и метко охарактеризовал индивидуальность Лескова в своем письме к нему (1890 г. 9 декабря): «Мне очень понравился тон и необыкновенное мастерство языка, но... потом выступил тот особенный недостаток, от которого так легко, казалось бы, исправиться и который есть сам по себе качество, а не недостаток — exubérance образов, красок, характерных выражений, которые вас опьяняют и увлекают». Излишек таланта, чрезмерность, перенасыщенность образов, какая-то непростительная расточительность, пестрота и разбросанность ярко проявляются в каждом как крупном, так и мелком производстве  Лескова. Художник, которому недоставало внутренней цельности, создавал произведения, в которых не было центра и было множество «вводных лиц» и вводных глав. Художник «с фантазией», обладавший необыкновенным искусством выдумывать и в то же время гордый своим опытом и знанием России, перегруженный фактами, Лесков был лишен чувства меры и уменья экономить и материал и внимание читателя. Далее лучшие вещи его — «Левша», «Очарованный странник», «Запечатленный ангел», «Соборяне», «Овцебык» утомляют читателя своей художественной чересполосицей. Перед вами проходят бесконечной вереницей все эти «оригинальнейшие» люди, «необычайные», «легендарные личности» и легендарные характеры, все эти чудаки и блаженные «с фантазией», все эти злодеи и праведники, все эти «новые люди» и «антики», их жизнь полна невероятнейших приключений, их рассказы — тысяча и один анекдот, и когда они «заводят историю» своих похождений, этой истории конца нет.

Наряду с избытком образов и анекдотов, бросается в глаза избыток «характерных выражений», «выкрученных словечек», которые перегружают его произведения. Он, как Пимен из «Запечатленного ангела», говорил «с таким хитрым извитием слов, что удивляться надо было его речи» (т. III, стр. 12). В своих рассказах он заставляет героев пересыпать свою речь множеством местных, технических, редких слов, но этого мало, он образует множество новых словечек, любит производить от существительных глаголы: «очудачел», «баснит», «бирюзит», «оевропеился», «зааминил», и т. д. Как это ни странно, в этом отношении он является предшественником футуристов. Свои легенды и истории Лесков не просто рассказывает, а стилизует. Его великолепный «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» — классическое произведение, выдержанное в народно-героическом жанре и проникнутое редким юмором. Стилизованы его подчеркнуто-упрощенная сказка «Маланья — голова баранья», и «Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине», «Запечатленный ангел», рассказ из раскольничьего быта, и многие его легенды и истории. В 36 томах, изданных Марксом, — много сырого материала, много в художественном отношении слабых, не ценных произведений; некоторые из них, как «Некуда» и, в особенности, обличительный, пасквильный роман «На ножах» должны быть отброшены и забыты, как явно и грубо тенденциозные, ошибочные, как нехудожественные произведения; они, как черные кляксы, затемнили, заслонили то ценное и важное, что останется в истории литературы. Если Лескова нельзя поставить рядом с Толстым и Достоевским, Тургеневым и Щедриным, то, во всяком случае, этот писатель занимает видное место в русской литературе. Перед нами не писатель-анекдотист, не писатель реакционного лагеря, а неугомонный искатель, бунтарь, вечный странник, влюбленный в красоту души простого народа, в смиренный подвиг «евангельских людей», писатель, переживающий «томленье духа». В этом беспокойстве, в этом вечном странничестве, в этом бунте, в этом избытке силы, не нашедшей точки своей, проявился характер Лескова-человека. Он сам напоминал героиню романа «Некуда» Лизу Бахареву, «со всеми и всем расходящуюся девушку». Он, как Лиза и как «Овцебык», тоже не знал, в сущности, куда идти. Он восстал против всех знамен, против лозунгов и формул, и новых и старых людей, он оттолкнул от себя и церковников и атеистов, но у самого Лескова не было знамени с огненными словами «сим победиши». У Лескова была огромная вера в народ и неугасимая жажда жизни, построенной на любви. Он все чаще и чаще в последние годы, вслед за Толстым, противопоставлял жизни «особенной» жизнь «вместную», жизни, построенной на раздоре, жизнь, построенную на согласии; братоненавистникам он противопоставлял терпимых и дружных людей. Лесков не был непротивленцем и не звал в келью под елью. В годы безвременья и бездорожья, апатии и равнодушия, в годы национальной вражды он проповедовал активную любовь. Вместе с «Федором-христианином и Абрамом-жидовином», «разноверными детьми», он хотел бы построить из своего богатства такой дом, «где был бы приют всем бедным детям, всех вер без различия, чтобы они с детства друг с другом свыкались, а не разделялись». Если для создания такого дома братства и единения Лесков внес свой вклад, он искупил свой грех, свою вину перед русской общественностью. К этому надо добавить ценную черту Лескова, как художника. Он никогда ни к кому не подлаживался, искренне искал, искренне заблуждался. Он, как Туберозов, с полным правом мог сказать: «Я из-под неволи — не проповедник». В рассказе «Чертовы куклы» он самым резким, беспощадным образом осудил талантливого художника Фебофиса, который стал подневольным. И если Маркевичи и Крестовские — «чертовы куклы» реакции, то Лесков — бунтарь, не знавший, куда идти и слишком поверивший в свою силу.

В. Львов-Рогачевский.