Магомет

Магомет, точнее Мохаммед, родился около 570—571 г., умер 632 г., араб, основатель мировой религии магометанства. Аравия в его юности не представляла собой единства ни в политическом, ни в религиозном отношении. Внутри полуострова жили кочевники, разбойники-бедуины, очень равнодушные к вопросам веры, по исповеданию же многобожники. На юге старый культурный «сабейский» Йемен, после ожесточенной в нем борьбы VI в. между еврейско-монархическим и христианско-феодальным элементом, подчинился персам-хосроям, и в него с легкостью проникли идеи зороастрийства. Зороастрийство производило свое известное воздействие и на северо-востоке, через нижне-евфратское вассальное персам арабское царство Хирское, которое, впрочем, официально исповедовало в VI в. христианскую религию сирско-несторианского толка. Другое окраинное арабское государство, Гассанское, пограничное с Сирией (у Дамаска), состояло в вассальной зависимости от Византии и исповедовало христианскую веру — или монофизитскую, или православную. Языческая родина Магомета, северо-западная область Хиджаз вдоль Красного моря, с населением частью кочевническим, частью оседлым, с гг. Мекка, Медина (по-тогдашнему — Ятриб) и др., оставалась независима как от Византии, так и от Персии. Сюда тоже проникали монотеистические воззрения христианства, иудейства, да и зороастрийства; еврейство представлено здесь было целым рядом колоний (земледельческая Медина-Ятриб в их числе). На отдельных людей из местного населения пришлые монотеисты оказывали известное влияние, выработался даже особый упрощенный, правда, очень неединообразный и неорганизованный, монотеистический толк ханифов, т. е. «отщепенцев» (от язычества), которые называли свою веру ислам, т. е. «преданность (Богу)», а себя «муслимами» (мусульманами) и имели какие-то свои священные писания, «свитки Авраамовы». Однако преобладающей оставалась в Хиджазе вера во многие божества, со всеотцом богов «всевышним Аллахом». Город Мекка, где родился Магомет, был одним из важных языческих центров. Тут находился храм Кааба, построенный якобы Авраамом, где стояли изображения всех окрестных племенных божеств, с Богородицей и Младенцем-Иисусом в том числе, и сюда ежегодно совершалось торжественное пилигримство, хаддж, сопровождавшееся ярмаркой неподалеку от Мекки, которая имела от нее, а следовательно, и от самого язычества, большую прибыль. Владело Меккой купеческое племя корейшитов, которое вело сухопутные торговые сношения с южной Сирией и Палестиной, отправляя туда по Красноморскому побережью караваны с грузами кож, изюма и т. п. местного сырья. По управлению Мекка была купеческая республика. Первенство принадлежало богатому роду Омейядов, а род Хашима, тоже корейшитский, к которому принадлежал Магомет, был бедным и второстепенным. Магомет вырос не только в бедности, но и в сиротстве, как приемыш у своего дяди Абу-Талиба. В детстве он был наемным пастухом, пас мекканских коз и овец в горах; подросши, пристроился к караванной торговле в качестве приказчика у пожилой богатой вдовы, Хадиджи, которая отправляла, в общем мекканском караване, своих верблюдов с грузом. Молодой 24-летний приказчик и 40-летняя купчиха-хозяйка полюбили друг друга и вступили в брак (ок. 594 г.). Женитьба эта придала известный вес Магомету в корейшитском обществе, дала ему счастливую семейную обстановку, обеспечила его от заботы о хлебе насущном и позволила углубиться в размышления о более высоких предметах. По своим верованиям, Магомет был тогда язычником, как и прочие соплеменники корейшиты; но поездки в Сирию, встречи с христианами (в том числе с синайскими подвижниками) и с евреями, без посредничества которых и обойтись нельзя было торговому человеку, познакомили его с учением о Едином Боге, а к тому же среди родственников жены Хадиджи оказались «ханифы», «мусульмане». Постепенно Магомет и сам принял единобожие, стал сторонником ханифского «ислама». К числу ханифской религиозной практики относилось подвижничество в уединении. И вот около 610 г., в сорокалетнем возрасте, когда Магомет, по обычаю ханифов, уединился вместе с семьей для религиозных размышлений на пустынной, дикой горе Хыре поблизости Мекки, он среди поста и молитвы в этом своем горном уединении под Меккой испытал первое видение-наитие от Господа, повелевшее ему выступить перед язычниками проповедником-апостолом исконной веры в Единого Бога. Эту веру новопризванный апостол, по примеру ханифов, не мог иначе называть, как «верой Авраама» и «преданностью» (ислям) и не считал своей проповеди чем-либо особым от того, чему учили Авраам, Моисей и И. Христос. Чуть не двенадцать лет миссионерство Магомета терпело неудачу среди земляков в Мекке. На проповедовавшего Магомета мекканцы смотрели как на сумасшедшего (его откровения сопровождались истеричными припадками и шаманскими завываниями), и он подвергался не только насмешкам со стороны толпы, но далее притеснениям от корейшитских вождей, олигархически правивших Меккой; эти основательно соображали, что торговые интересы и благосостояние мекканской аристократии связаны с языческими пилигримскими ярмарками у Каабы. Нашлись, правда, и искренние последователи. Уверовали в Магомета, прежде всего, его семья и близкие друзья, как, например, богатый купец Абу-Бакр и сын Магометова дяди Абу-Талиба, десятилетний Алий, воспитавшийся в семье Магомета; сам Абу-Талиб не уверовал, хотя относился к  Магомету до конца жизни хорошо. Далее последовали обращения многих рабов и некоторых свободных, в ряду которых крайне важно (на 5-й год после откровения) обращение Омара. Рассудительный Абу-Бакр регулировал непостоянный дух нервного Магомета и говорил вместо него там, где требовалась дипломатическая тонкость; энергичный Омар выступал в тех случаях, где требовалась сила и энергия; многие историки склонны именно в нем видеть настоящего основателя ислама. Но общее число уверовавших мекканцев было до смешного невелико: едва человек полтораста в течение более чем десяти лет. Апостол Божий терпеливо переносил и неудачи, и издевательства, но, наконец, уже после смерти Хадиджи и Абу-Талиба (619), увидел, что в Мекке он ничего не поделает. Более чем десятилетний этот неуспех заставил его подумать о хиджре, т. е. о выселении с родины, из родной Мекки на чужбину. Переговоры с христианской Абиссинией не привели к желательному результату, и тогда представилась возможность «хиджры» в Ятриб (потом названный «Медина»), в город, который был мекканцам враждебен и по племенному происхождению и по социально-экономическим интересам, но который был уже подготовлен к единобожию местными евреями. Медина, в противоположность торговой олигархической республике Мекке, представляла собой земледельческий пальмовый оазис, в котором сожительствовало несколько земледельческих поселков, дробившихся каждый на родовые усадьбы («дар») и не связанных между собой никакой общей политической властью. В этой группе разрозненных хуторных хозяйств влияние на своих хуторных соседей мог оказывать тот или другой начальник рода своими личными качествами и силой родовой численности или богатства, а никакого городового управления не было. Часть мединских насельников были евреи, другая часть — арабы. Арабы были пришельцы, с генеалогией южно-аравийской, не северо-арабскою, как у их врагов-мекканцев; единодушие однако среди этого арабского элемента в Медине не было: южно-аравийская единокровность нисколько не мешала мединским арабам-хуторянам находиться в междоусобной вражде, и племя Аусов не переставало с оружием в руках ссориться с племенем Хазраджей. Еврейский элемент насельников мединского оазиса сторонился в свою очередь, по мере возможности, от всех арабов вообще. Племенная рознь между мединскими евреями и мединцами-арабами поддерживалась и на экономической почве. Евреи были грамотны, они были культурнее арабов и, большей частью, несравненно богаче их. В своих руках евреи держали торговлю вином, зерновым хлебом, финиками. Среди других полезных ремесел они с особой охотой занимались золотым мастерством. У них можно было достать денег под проценты. И бедняк-араб, хоть и употреблял слово «йахуди» как обидное, в то же время завидовал еврейскому богатству. Мессианистические мечтания евреев могли в арабах лишь усилить чувство затаенного гнева и горечи: идеи евреев об ожидаемом Мессии носили окраску, враждебную арабам. Впрочем, несмотря на это ощущение разрозненности еврейства от арабства, монотеизм еврейский оказывал на мединских арабов свое влияние, как оказывали также влияние, в этом отношении, идеи соседних с Мединой племен арабо-христианских. Часть арабов-мединцев даже просто приняла исповедание еврейское; у отдельных личностей вера в единого Аллаха выливалась в форму неопределенного ханифства, как это бывалой в Мекке и в других городах Аравии; а вообще все арабы-мединцы были очень подготовлены к восприятию монотеистической проповеди Магомета. С  нею они имели случай познакомиться во время мекканского богомолья, когда и  они в числе других арабов явились на священное поклонение в Мекку. Около 620 года состоялось нечто  вроде первого соглашения. Заинтересовавшись учением Пророка, упорно отвергаемого своими земляками-мекканцами, мединцы пригласили его переехать к ним, в их город. В числе сложных побуждений к этому приглашению одним из очень сильных было, по-видимому, стремление — дать в лице арабского и последнего мирового пророка Магомета противовес мессианистическим антиарабским вожделениям своих земляков-евреев. Вражда к Мекке тоже сыграла свою роль: помимо чувств обычной расовой розни, существовавшей между северо-арабами и юго-арабами, мекканцы  народ торговый, презирали арабов-мединцев, как земледельцев и как «жидов», — и мединцы отвечали враждой. Магомету ничего не оставалось, как решиться на «хиджру» в чужой город. Не то в июле, не то в сентябре 622 г. и состоялась эта «хиджра».

Прибытие Пророка и его последователей в Медину (622) сплотило местный арабский элемент. В лоне  «ислама» забыты были междоусобные распри Аусов и Хазраджей, и Пророк сделался также гражданским главой своей общины. Было ему 52 года. Сам ли Магомет оказался одарен превосходным трезвым политическим  тактом, тонкой политической дальновидностью и замечательным организаторским талантом (как готова теперь думать группа новых европейских исследователей: де-Гуе, Никольсон, М. Гартман), или же на него, нервного, вдохновенного старика-пророка, в практических делах влияли более практические люди, его друзья — тесть Абу-Бакр (отец Аиши) и Омар (это — обычное, установившееся мнение ученых), — вопрос этот еще может подлежать обсуждению и приводит к разным неодинаковым ответам. Но, в конце концов, остается перед нами  результатный факт, что мединская «ансарская» (= «помощническая») община Магомета вскоре сумела, во имя религии, прижать евреев, отобрать их богатства, изгнать их самих из Медины и, в то же время, понемногу распространить признание своего верховенства среди окружных бедуинских племен. На хищных бедуинов оказывал воздействие полученный от Господа догмат о священной войне с неверными, при которой имущество побежденных неверных должно принадлежать победителям-верным. Удачное нападение мусульман из Медины на проезжий мекканский караван у колодезной стоянки Бадр (624) не было затушевано поражением Магомета мекканцами у горы Охода (625). Через шесть лет после хиджры в Медину Магомет и от самих мекканцев уже добился права являться с мусульманами на богомолье в Мекку в святую Каабу (святую для ислама, потому что она, по преданию, построена Авраамом). А еще через два года Магомет вступил в родную Мекку победителем-завоевателем (январь 680) и выбросил идолов из Каабы. Черный камень в Каабе остался нетронутым и был признан за святыню. Да и вообще все языческие обряды хаджа Магомет сохранил, только придал им иное толкование. В числе сохраненных обрядов осталось и посещение холмов Сафы и Марвы, где в языческие времена стояло два медных идола; конечно, идолы были удалены. С жителями Магомет обошелся чрезвычайно ласково, однако все они принуждены были принять ислам. Об искренности, понятно, не могло быть тут и речи, но жаловаться на ислам мекканцам было нечего: Кааба осталась святыней, хадж был признан религиозной обязанностью мусульманина, а все остальные языческие святыни Аравии Магомет объявил подлежащими уничтожению (что и было затем исполнено), и таким образом новая религия не только не отнимала перевеса у Мекки, но, напротив, безусловно, укрепляла этот перевес за ней и давала Мекке гегемонию над всей Аравией. С этих пор мекканцы усердно помогают Пророку обращать в ислам прочие арабские племена. Таким образом состоялось объединение Аравии, — задача, которая до сих пор не удавалась никому. Бывали и до Магомета попытки сплотить арабов политически, но все кончались неуспехом, разбивались об арабский племенной партикуляризм: каждое арабское племя было слишком проникнуто индивидуализмом и слишком гордо, чтобы признать за другим племенем право гегемонии над всеми. Магомет объединил арабов, сперва лишь верующих, под знаменем религии. В новом союзе главенство, бесспорно, принадлежало Магомету, — но почему? — не на основании его национального происхождения, а на основании религии: он был апостол Божий. Такой гегемонии (поддерживаемой, конечно, и военными силами) могло довольно легко подчиниться и неверующее большинство: национальная гордость от нее не терпела. Вот почему обращение Аравии в ислам (вернее, подчинение политическому господству Магомета и мекканцев) совершалось отныне уже легко и быстро: за исключением немногих, все без сопротивления делались мусульманами.

Сам по себе, как религия, ислам был для арабов вовсе не привлекателен: молитвы и чтение Корана казались несносными, а отдача десятины доходов — вопиющей несправедливостью; до взятия Мекки, пока Магомет не был силен, бедуины иногда убивали присылаемых к ним мусульманских проповедников. Однако теперь, после покорения Мекки, страх перед Магометом, выгоды от союза с ним и надежда пограбить непокорных заставляли бедуинов принимать навязываемый им ислам. Как показывают позднейшие обстоятельства, арабы видели в исламе явление временное, от которого по смерти Пророка можно будет и отделаться; а пока что принятие ислама не требовало с их стороны больших жертв: мусульманский «Аллах Таăля» был известен еще из языческой религии, суеверия же можно было сохранить и в исламе. Корыстолюбивые побуждения неофитов сам Магомет, очевидно, понимал очень хорошо. Так, после победы над хавазинами, вскоре после взятия Мекки (это т. н. битва при Хонейне; считается последним отпором язычества), он лучшую часть богатой добычи отдал мекканцам; мединцы роптали, мекканцы также считали себя обиженными, и раздражение дошло до того, что с самого Пророка сорвали его собственный плащ. В успокоительной речи к мединцам Магомет высказал, что они ведь и так тверды в вере, а сердца мекканцев нужно привязывать к вере мирскими благами. После завоевания Мекки Пророк прожил только два года. Но еще при своей жизни Пророк мог убедиться, что подчинение Аравии исламу — чисто внешнее. Еще за год до покорения Мекки Магомет отправил было на границу Сирии войско в 3 000 человек. Сирия полна была победоносными солдатами императора Ираклия, изгнавшего отсюда персов, и высланные Магометом арабы были наголову разбиты при Муте даже не греками, а византийскими арабами же гассанцами. Теперь Магомет вздумал отомстить за Муту, — и летом 630 г. снарядил войско в 30 000 человек пехоты и 10 000 всадников в Сирию. И сам он отправился с ними. Дело кончилось неудачей; воинам Пророка тяжело было двигаться по знойной пустыне при жгучем ветре, и они потребовали отступления. Напрасно Пророк увещевал их, говоря, что огонь ада будет жечь сильнее, чем летний зной, — увещания не подействовали на хищных бедуинов: войско возвратилось домой с полудороги. Между тем несколько племен в самой Аравии отпало от ислама. Магомет, не заботясь об этом, стал снаряжать из Медины новый поход в Сирию, хоть сам был в это время тяжело болен и едва вставал с постели. Он понимал, очевидно, что внешние войны и богатая добыча лучше всего могут внушить арабам симпатию к исламу. Не пришлось ему, однако, дождаться окончания этого похода: 8 июня 632 г. Магомет умер в Медине (теперь его могила — место поклонения). Но, если уж и сам Пророк успел видеть отпадение части Аравии от ислама, то неудивительно, что при известии о смерти Пророка сразу отпала почти вся Аравия. Однако, соединенными силами верующих жителей Медины и вполне понявших свою выгоду жителей Мекки, восстановлено было политическое верховенство этих городов, и свято продолжен был завет Пророка: наместники его («халифы») скорее двинули арабов на завоевание соседних стран. И вот после первых же побед, принесших арабам обогащение и славу, мы больше уж не видим с их стороны протестов против объединительной власти ислама. Они дружно идут на завоевания, и, плохо знакомые с исламом, чуждые всякого исламского фанатизма, но шествуя все же под объединительным знаменем ислама, они с головокружительной быстротой создают огромнейший халифат (см.), охвативший собой полмира. Инородцы покоренного «халифата» много лучше сумели оценить достоинства ислама, чем земляки Магомет, покорившие их — инородцев.

Книга, в которой после смерти Магомета собраны были его откровения и которая служит библией для его последователей, называется Коран, т. е. «чтение». Форму изложения Корана имеет прозаическую, но с группами рифм. Такой формы придерживались арабские языческие кудесники-шаманы в своих исступленных вещаниях; прибаутки русских раешников дают приблизительное внешнее понятие о подобной рифмованной прозе. В Коране 114 «сур», т. е. глав, делящихся на «аяты» (буквально «знамения»), т. е. на стихи, или на пункты. Это распределение принадлежит не самому Магомету, а его секретарю Зейду ибн-Табиту, который сперва при халифе Абу-Бакре (632—634), потом около 651 г. при халифе Османе получил официальное поручение соединить все откровения Магомета в один свод. От самого Пророка не осталось ни одной собственноручной строки. Ученики же при жизни Магомета записывали те или иные его откровения (на листках пергамента, камешках, костях и т. п.), больше же запоминали их наизусть, твердо сохраняя в памяти. Весь этот материал был предоставлен халифом Османом в редакторское распоряжение Зейда, причем оказывалось, что откровения совершенно разного времени и разного содержания записаны бывали на одном и том же небольшом свитке. Не дерзая расчленять  собранные священные записи, Зейд расположил суры не по содержанию и не по хронологическому порядку произнесения их Пророком, а по чисто механическому принципу, по длине их, т. е. совсем хаотически. Только в начале свода Зейд, отклоняясь от этой системы, поставил недлинную молитву в роде христианского «Отче Наш» (вступление, «Фатиха»), а далее поместил в Коране самую долгую суру: «Корова», страниц на 40, в 285 длительных аятов. После «Коровы» каждая дальнейшая сура постепенно уменьшается своим объемом и числом аятов, и, наконец, последние суры Корана: «Пальмовые волокна», «Искреннее исповедание», «Рассвет», «Люди» содержат по 5—6 совсем коротеньких аятов, каждый около полустроки. Автобиографические намеки, разбросанные по Корану, равно как биографические показания старейших житий Магомета позволили европейской науке (преимущественно Нёльдеке) установить, что в силу механических редакторских принципов Зейда старейшие, начальные откровения гонимого Пророка, полные огня и воодушевления, оказались помещены в самый конец Корана, тогда как в начало Корана попали старческие, сухие поучения и законодательные распоряжения, делавшиеся Магометом уже в дни его политической силы. Хаотическая редакция Зейда так и осталась для мусульман навеки канонической. Однако, так как в ней не было ни гласных букв, ни знаков препинания, то явилась возможность читать ее не совсем тождественно, но с отличиями в смысле отдельных фраз. В старину семь неодинаковых чтений считались одинаково правоверными; теперь всюду принято преимущественно одно, т. н. Хафсово (ум. 805); впрочем, в северной Африке, к западу от Египта, остается еще в ходу т. н. чтение Нафиево (Нафи умер 812) в рецензии его ученика Варша. Старейшие списки Корана имеются от VII—VIII в.; местная легенда считает каждый из них за подлинную рукопись халифа Османа; один такой мнимый «Османов Коран», долго хранившийся в св. мечети Самарканда, прислан фон Кауфманом в Императорскую Публичную Библиотеку после завоевания Туркестана, и российские мусульмане ездят к своей приснопамятной рукописи на поклонение в ученое книгохранилище. Главные комментаторы Корана: исполинский Табарий (838—923), Замахшарий (1074—1143),самый известный Бейдавий (умер около 1286), самый удобный и проницательный Джеляледдин Соютый (1445—1505). Лучшее печатное издание арабского текста Корана — Флюгеля стереотипное (Лпц.); в России — казанские и бахчисарайские. Из европейских переводов до сих пор сохраняет свою научную ценность латинский Мараччи (Падуя, 1698,  с арабским текстом и обильными толкованиями), послуживший пособием для английского перевода Сэля (Лондон, 1734), который доныне продолжает охотно переиздаваться, хотя англичане имеют и новый научный перевод Э. Пальмера (Оксфорд, 1900, 2 изд., в серии «Sacred books of the East»). По-немецки известнее: Улльман (9 издание, Лпц. 1897) и Henning в дешевой рекламовской серии классиков. Французский перевод Казимирского (1840) часто переиздается, и в свою очередь сделанный с него Николаевым русский перевод (1864) выдержал в России несколько изданий. С арабского подлинника по-русски полностью Коран переведен Саблуковым (Казань, 1879, 1896; очень удобное издание Казанской Духовной Академии 1905 с параллельным арабским текстом, но цена 5 руб.), а «Старейшие суры Корана» с филологическими и историческими толкованиями перевел А. Крымский (Магомет 1905; готовится новое издание). Арабско-русский словарь к Корану — профессора В. Гиргаса (Каз. 1881). Конкордации, т. е. алфавитный указатель ко всем словам Корана, самые удобные дал Г. Флюгель (Лпц. 1898, 2 изд.). Систематическое распределение всех аятов Корана по их содержанию — La Веаиmе, «Ее Koran analysé d’après la traduction de Kazimirski» (Пар. 1878). Главные эпохальные исследователи в области биографии Магомета и Корана — Шпренгер, Мьюр и Нёльдеке, 1860 гг. Вся прочая библиография, как иностранная, так и русская, с большой подробностью указана в «Истории арабов» А. Крымского (М., 1914, в серии «Трудов по востоковедению» Лазаревского института, т. ХV) и в его же «Истории мусульманства» (1904).

А. Крымский.