Маццини Джузеппе

Маццини (Mazzini), Джузеппе, величайший из деятелей итальянского рисоржименто и один из замечательнейших людей XIX в., родился 22 июня 1805 г. в Генуе в семье врача. В пятнадцать лет случайная встреча на набережной Генуи с удалявшейся в изгнание группой карбонариев — участников пьемонтской революции 1821 г. произвела на него такое потрясающее впечатление, что он тут же дал аннибалову клятву посвятить свои силы делу освобождения родной страны. Сейчас же по окончании в  1827 г. университета, где изучал юридические науки, он вступил в ряды карбонариев и стал принимать активное участие в их революционной работе. В ней, впрочем, он скоро разочаровался и, упрятанный по доносу провокатора в савонскую крепость, в невольном досуге задумал новую революционную организацию, существенно отличную по задачам и методам действия от карбонарской. В 1831 г. в Марсели, где он жил в качестве политического изгнанника, он основал «Молодую Италию», «братство итальянцев, верующих в закон прогресса и долга и... посвятивших свои мысли и свою объединенную в ассоциации деятельность великой цели восстановления Италии в виде единой, независимой и суверенной нации свободных и равных». С этого момента и до последнего его вздоха у Маццини нет более личной жизни. На протяжении сорокалетнего периода, начинающегося заключением в савонской крепости и заканчивающегося заключением в гаэтской, жизнь его в такой мере неразрывно сливается с историей итальянского освобождения и объединения, что нельзя рассказать его биографии, не повторив этой истории во всех ее существенных деталях. Для Маццини, за исключением краткого времени римской республики 1849 года, то был сплошь период истинно мученической, полной нужды и лишений жизни политического изгнанника, над головой которого висело два смертных приговора — 1834 и 1857 гг., причем первым из них он объявлялся вне закона, предоставленным, как «бандит первого класса», «общественной мести», которого плотным кольцом окружали беспрерывно расставлявшие ему сети шпионы и предатели, которого систематически травила и преследовала полиция пьемонтская, бурбонская, папская, австрийская, французская и частью английская, — по крайней мере, перлюстрировавшая его переписку, — против которого, наконец, вели беспощадную борьбу «умеренные», не стеснявшиеся выбором средств, забрасывавшие его инсинуациями, ложью и клеветой. В то же время это было для Маццини сорок лет неустанной и пламенной пропаганды его идей в ряде основанных им периодических изданий, в массе написанных им воззваний, манифестов, летучих листков, расходившихся по всей Италии и частью в Европе, в невероятном количестве писем, адресованных им разным лицам, в том числе государственным людям и коронованным особам (Карлу Альберту и Пию IX), с каковыми (Виктором Эммануилом, Бисмарком, Николаем I) он охотно вступал в  переговоры и соглашения, когда то могло служить его целям, отнюдь не отказываясь наряду с этим от неутомимой беспрерывной организации заговоров, восстаний и революций. Словом, то было сорок лет открытой и конспиративной пропагандистской, агитационной и организационной революционной деятельности, совершенно феноменальной по интенсивности, размаху и объему, по поводу которой у Меттерниха в его мемуарах вырывается следующее характерное признание: «Мне пришлось бороться с величайшим из солдат, мне удалось привести к соглашению императоров и королей, царя, султана, монархии и республики, я двадцать раз запутывал и распутывал нити придворных интриг, но никогда и никто в мире не доставлял мне больших хлопот, чем итальянский разбойник, — худой, бледный, весь в лохмотьях, но красноречивый, как буря, пламенный, как апостол, хитрый, как вор, развязный, как комедиант, неутомимый, как влюбленный, — имя которому было Джузеппе Маццини». В своем месте (см. XXII, 412/419) указана роль, которую этой деятельности суждено было сыграть в деле освобождения и объединения Италии, что же касается личности Маццини, то лучший ключ к пониманию ее дают, мне кажется, два заявления в его переписке. Пытаясь в одном из писем к матери объяснить мотивы своих действий в связи со своими внутренними переживаниями, он пишет: «Это — некоторая непреодолимая, мне самому необъяснимая потребность, управляющая всеми моими действиями и имеющая природу религиозного стимула, которому, когда я его чувствую, мне кажется преступлением не повиноваться». И в другом письме читаем: «Что представляет собою эта жизнь, если она не посвящена какой-нибудь идее? Я сию минуту покончил бы с собою, если бы у меня ее не было». Тут — в этом непреодолимом, мистическом внутреннем импульсе к действию и в этой невозможности жить, не служа идее — тут все, что нужно, чтобы сделать человека апостолом и подвижником, живым, как Маццини, воплощением лозунга, начертанного им на знамени движения и гласящего: «Мысль и действие»... Мысль же, идея, вернее, учение, Маццини имело своим исходным пунктом положение, что Великая французская революция, провозглашением прав человека завершив его освобождение, закончила собой эру индивидуальную, на смену которой наступила эра социальная. Новая эра требует соответственно новой религии, ибо таковая представляет собой не что иное, как «разоблаченную гением (Христа, Сократа, Лютера) коллективную мысль эпохи», новой этики, новой политики, нового искусства. Все должно быть перестроено заново, должна быть основана новая цивилизация. И на место выполнившего свою историческую задачу христианства, — религии индивидуальной, воплощающей Бога в человеке, презирающей землю и зиждущейся на догмате греха и искупления, — Маццини строит религию земную и социальную, воплощающую Бога в человечестве («ассоциации всех прошлых, нынешних и грядущих поколений») и зиждущуюся на догмате прогресса, безграничного развития и совершенствования, неизменному и всесильному закону которого подчинено человечество. Жизнь, ставшая в  отошедшую эпоху индивидуальной, чрезмерно понизилась поэтому в своей ценности. Должно возвратить человеку сознание собственного могущества, для чего необходимо, говорит Маццини, «поднять значение жизни индивидуума, приведя ее в контакт с жизнью мировою, возбудив в каждом из нас то, что я назвал бы чувством коллективного, указав каждому его назначение в традиции вида, оживив братское общение между всеми живущими». Основанием новой этики является поэтому положение: «жизнь есть миссия», развитое Маццини в замечательное учение о долге, «об обязанностях человека» — прежде всего по отношению к человечеству, которое выше и святее всего, затем по отношению к отечеству, как к отдельному отряду человечества, по отношению к семье, как к его колыбели, наконец, по отношению к самому себе, именно как к органической части человечества, им питающейся и его питающей. Огромная работа прогресса, выполняемая человечеством, может быть успешной только при условии разделения труда. Такое разделение и выполняется отдельными нациями, каждой из которых принадлежит особая миссия в общей работе. Но выполнить свою миссию нация может, только будучи свободной и независимой. Однако, свобода и независимость не являются целью сами по себе, а имеют ценность только в качестве средства для организации нации, а через нее и человечества, на началах социальной справедливости. Поэтому никакая революция не должна быть исключительно политической, поэтому всякая революция, которая «не приводит социальный прогресс в соответствие с политическим», есть «нарушение Божьего плана», есть «ложь и зло»; поэтому революции должны быть совершаемы не иначе, как «для народа и при посредстве народа», ибо «народ — то начало, на которое должно опираться все политическое здание», ибо он — «великое единство, объемлющее все, соединение всех прав, всех сил, всех воль — живой закон мира»... Народничество Маццини делает естественным признание им республики единственной «логической формой демократии», но только республики «социальной», в которой «привилегии отвергаются законом», в которой «нет класса, нет индивидуума, которому не доставало бы необходимого», и т. д. Подобно политике, и искусство должно быть социальным. Маццини претит идея искусства для искусства: для него оно прежде всего — могучее средство для подготовки и расчистки пути, ведущего к грядущему социальному строю. В строю же этом, как он рисуется Маццини, не будет пролетариата, наемного труда, эксплуатирующего его капитала: капитал и труд будут соединены в одних руках, земля будет национализирована, производство будет находиться в руках свободных коопераций, коллективный капитал которых будет неделим и неотчуждаем; та частная собственность, которой останется место в этих пределах, не сможет иметь другого источника, кроме трудового.

Место, которое в этой системе занимает освобождение и объединение Италии, само собой определяется учением Маццини о национальностях. Свобода, единство и независимость необходимы Италии для того, чтобы она могла выполнить лежащую на ней миссию: дать миру новый импульс к движению в царство грядущего. На место Рима цезарей и пап должен стать Рим народный, Рим человечества — центр новой религии, новой этики, новой цивилизации. Борьба за итальянское единство и независимость есть поэтому борьба за интересы человечества, и нет той жертвы, пред которой позволительно было бы остановиться, когда нужно защищать эти интересы. Понятно, почему деятельность Маццини выходит далеко за национальные пределы, почему наряду с итальянскими национальными организациями — Молодой Италией, Национальной ассоциацией, Обществом друзей Италии, Маццини создает Молодую Европу, Молодую Швейцарию, Всемирный республиканский союз и др. Понятно также, почему, будучи человеком удивительной нравственной чистоты, он не задумывается вручить свой кинжал Галленге, когда тот просит оружия для покушения на Карла Альберта, которого Маццини считал предателем, изменившим делу Италии, следовательно, и человечества.

Маццини не суждено было видеть осуществленными свои идеалы даже в отношении одной только Италии. Правда, в то самое время, как он сидел в гаэтской крепости, запертый туда правительством Виктора Эммануила, последний взятием Рима закончил объединение Италии. Но единая савойская монархия не была той Италией, за которую боролся Маццини. Амнистированный, он не находит возможным оставаться в Италии и снова уходит в изгнание, чтобы снова начать борьбу сначала. Но судьба судила иначе: в 1872 г. он конспиративно приезжает в Пизу и здесь 10 марта умирает... под чужим именем Giorgio Brown... Итальянский парламент вотировал постановку ему памятника на Авентинском холме по проекту скульптора-республиканца Этторе Феррари, творца памятника Джордано Бруно. По постановлению же парламента предпринято в 1905 г. национальное издание его произведений, ныне доведенное до 14-го тома (всего будет около сорока). Его специально для рабочих написанная книга об «Обязанностях человека» введена в качестве книги для чтения в итальянские школы.

Гр. Шрейдер.