Местничество

Местничество, обычно - правовой институт, сложившийся в  XV ст. и регулировавший служебные отношения удельной аристократии при дворе великого князя и государя московского. Сущность местничества заключалась в особом порядке распределения должностей между членами титулованной и родовитой служилой знати — бояр и князей — соответственно степени родовитости отдельных фамилий (по «родословцу») и прецедентам их служебной карьеры (по «разряду»). Образование этого своеобразного феодального института восходит к той исторической эпохе, когда удельная Русь, в лице вольнослужилого боярства и утративших свою политическую самостоятельность удельных князей и князьков, стала постепенно собираться вокруг «большого» двора московского князя. Наплыв в Москву цвета служилых сил удельной Руси ставил перед военной аристократией того времени вопрос о порядке ее размещения на служебной лестнице Московского княжества. Мало-помалу в ее рядах сложилась известная традиция обычного распорядка, превратившаяся, в конце концов, в наследственное право определенных фамилий на известное «место» в иерархии служилых чинов. Естественно, что высота служебного положения отдельных лиц и родов определялась при таких условиях высотой их положения в социальной иерархии удельного общества. Таким образом, в процессе непрерывного прилива, служилых элементов ко двору московского князя в составе московского служилого класса образовалось несколько пластов «государевых служилых людей», расположившихся один над другим в зависимости от их социального «удельного» веса. Выше всех стали, конечно, наиболее влиятельные и ценные «слуги», титулованная аристократия московского «двора», т. е. бывшие владетельные удельные князья, отдавшиеся под «высокую руку» их «старейшего брата», князя московского; за ними разместились старинные фамилии туземного московского породистого боярства, далее шли боярские роды пришлые, служившие при прежних удельных дворах, захудавшие княжеские линии и т. д. Раз заняв определенное положение, каждый род стремился уже затем сохранить это последнее, ревниво следя за тем, чтобы отношение его рода к другим оставалось неизменной, постоянной величиной. Чем «честнее» был род, тем выше и почетнее был и его служебный ранг, тем строже его члены блюли свое достоинство, не допуская ни под каким предлогом, чтобы через службу могла пострадать их родовая честь, «отечество». Означенная цель и достигалась местничеством, или своеобразным должностным счетоводством, своего рода двойной служилой бухгалтерией.

Счет «мест» велся, с одной стороны, генеалогически, по родословцу, с другой — по московским разрядам, т. е. росписям должностных назначений. В первом случае «отечеством» определялось унаследованное от предков служебное отношение известного лица, как к его родичам, так и к членам других родов. Если поэтому кто-либо получал должностное назначение, нарушавшее не в пользу назначенного лица установленное ранее соотношение по службе, понижавшее его степень и создававшее выигрышный прецедент для конкурирующего рода, то такое обстоятельство считалось «потерькой» для всего рода обиженного, сдвигая его на низшую ступень. То же самое происходило и в том случае, когда известное лицо принимало неправильное назначение, «заезжая» таким путем кого-либо по службе и нарушая раз установленную служебную пропорцию. Обиженный при таких условиях, считая состоявшееся назначение «не вместным», «не в версту» своему родословному достоинству, не только отказывался сам принять порочащее его род назначение, но и вчинял иск о «бесчестии» против всякого лица, принявшего несоответствующую должность¹⁾.

¹⁾ В случае доказанной неправоты обидчика, последний выдавался жалобщику «головой», т. е. должен был явиться к нему с повинной.

Целью местнических споров, таким образом, являлось стремление заинтересованных сторон сохранить установившееся наследственным путем строгое соответствие генеалогических и иерархических (служебных) степеней в замкнутом кругу служилой удельной аристократии. Поэтому родословные счеты старших и младших родичей, междуродовые и пр. предполагали вторичную процедуру счета по «разряду» так как необходимо было соблюдать в точности не только поколенную дистанцию, но и постоянное соотношение должностных инстанций, установленное «послужным», «разрядным», списком предков местничавшихся потомков. Самые «места», таким образом, имели относительное значение, и служебный «разряд» был лишь орудием в борьбе за чистоту родовой чести, за «отечество». В этом смысле весь институт местничества носил, при аристократической своей природе, оборонительный характер. Он поддерживал замкнутость удельной служилой и правительственной знати, питая в ней дух рыцарской чести и в то же время соблюдая чистоту ее «кореви». Эта служилая аристократия, — согласно основному принципу местнического права: «родословным с  неродословными счету нет» — образовывала из себя сплоченный и неразрывный круг наследственных соправителей московского князя, обступивших его тесным кольцом заносчивых княжеских и царских «слуг», «любопренных» бояр и князей. Являясь при таких условиях важной феодальной привилегией удельных слуг, местничество связывало по рукам и ногам московского государя в его прерогативе верховного управления. Круг должностных лиц, военачальников, придворных и пр. слуг заранее был предопределен и, так сказать, навязан московскому государю, который в должностных назначениях вынужден был считаться с «породой» своих слуг, а не с их заслугами, так как в местничестве принцип «породы» побивал принцип «выслуги», лишь постепенно пробивавший себе пути в Московском государстве. Московские бояре очень ясно формулировали основную сущность столь дорогого им права по поводу одной из местнических тяжб (между князем Волконским и боярином Головиным): «по государеву указу, — говорили они, — неродословным людям с родословными суда и счету не бывало..., а за службу жалует государь поместьем и деньгами, а не отечеством». «Феодальный барон, — замечает по этому поводу В. О. Ключевский, — едва ли сумел бы аристократичнее формулировать одно из основных воззрений политической аристократии» («Боярская Дума», 217). Понятно, что представители удельной знати до последней возможности боролись за эту свою политическую привилегию, но только отказываясь принимать царские назначения, нарушающие их права родовой чести, но и не принимая «места» за царской трапезой, если порядок мест не соответствовал достоинству лица. В таком случае боярин готов был претерпеть какую угодно «опалу» государеву, даже сложить свою гордую голову на лобном месте, но не соглашался ни за что поступиться правами своего рода. Иногда этот протест принимал трагикомические формы: обиженный «местом» за царским столом, например, сползал на пол, не соглашаясь сидеть там, где ему указано: его силой усаживали вновь, а он, сопротивляясь, лез опять под стол. Такое упорство в отстаивании своих политических прав объяснялось именно тем, что местничество являлось одной из политических  гарантий, на которой зиждилась правительственная привилегия служилой знати, привилегия, являвшаяся в то же время мощным орудием против произвола царской власти. Однако правительственная олигархия удельной аристократии, притязательность которой далеко уже не соответствовала в XVI ст. ее материальному положению и социальному авторитету (ее экономическое и политическое разорение шло быстрым темпом), вынудила, в свою очередь, московских «самодержцев» приступить к постепенной ликвидации столь стеснительного для них права феодальной аристократии. Местничество  не только становилось с течением времени все в более острое противоречие с властью московских государей, как неограниченных «самовласцев», но и вносило серьезные затруднения в сферу государственного управления, являясь помехой его планомерной организации и упорядочения. Особенно это «любопренное и гордынное о благородстве мятежное шатание» давало себя чувствовать в военном управлении, при назначении воевод, командного состава московской армии. Поэтому, желая обеспечить себе свободный выбор при назначении военачальников и не желая прямо нарушать родословные привилегии, московские цари стали прибегать к дипломатической мере, объявлять при походах службу в войсках «без мест», т. е. царским указом объявлять в таких случаях, что при местнических счетах данные назначения не будут считаться за «случаи» и на них впредь ссылаться будет нельзя. Таким образом, никому никакой «порухи» в чести подобным назначением не может быть нанесено. Однако, хотя таким обходом никакой «потерьки» ничьей чести и не причинялось, но фактически самая сущность института местничества убивалась в корне. Родовая честь становилась пустым звуком, из нее было вынуто ее правовое содержание, и она потеряла всякую политическую ценность. Раз только была разорвана связь родовой чести с «разрядом», местничество переставало быть политической привилегией, а вместе с тем эго означало, что начало «выслуги» решительно торжествовало теперь над «породой». Объявление службы «без мест», действительно, лишало удельную аристократию того руководящего места в политическом строе Московского государства, которое ей было прежде обеспечено по праву местничества. Вопрос о законодательной отмене местничества, как общей мере, с тех пор стал вопросом времени. Отмена местничества, особенно после смутного времени, когда старая титулованная и родословная аристократия окончательно обанкротилась, а на ее место деятельно выдвигалась служилая масса мелкопоместного, «худородного» дворянства, потомков Бориска Боркова, Ивашки Пересветова, Васютки Грязнова и мн. др., — не представляла уже более серьезных затруднений.

При царе Федоре Алексеевиче, в 1681 г., на особом совещании выборных от служилого сословия, созванных «для устроения и управления ратного дела», вопрос об уничтожении местничества был окончательно решен, а в 1682 г. состоялось и торжественное «соборное» его упразднение, причем книги, в которых велись записи местнических дел, были всенародно сожжены, с анафемой, и впредь всем служилым людям приказано было «быть без мест». При таких условиях сошел с исторической сцены институт местничества, на смену которому пришла «табель о рангах» Петра I (см. XVI, 216/17, приложение, 5). Впрочем, официальное уничтожение местничества сильно запоздало сравнительно с указной практикой московского правительства, как и победа «табели о рангах», по существу, совершилась в этом смысле также задолго до ее законодательной санкции в 1722 г. «Московский царь, аки Бог, и малого великим чинит» — этот политический афоризм, провозгласивший торжество принципа «выслуги» и явившийся как бы категорическим отрицанием старого аристократического (удельного) принципа: «за службу жалует государь поместьем, а не отечеством», — сложился уже на московской почве.

Литература: А. Валуев, предисловие к «Разрядным книгам» (Симбирский сборник, 1844 г.); А. Маркевич, «О местничестве» (1879 г.); «Местнические дела 1562—1605 г.», собр. Н. Лихачевым (Сборн. Археол. Инст., т. VI, 1894 г.); В. Ключевский, «Боярская Дума древней Руси».

Б. Сыромятников.