Монашество в России

Монашество в России. Митрополит Илларион и мних Иаков отмечают существование монашества на Руси еще при Владимире Святой. При Ярославе, как говорит начальная летопись под 1037 г., «черноризьцы почаша множитися и монастыреве починаху быти». Сам Ярослав построил в Киеве два монастыря: Георгиевский — мужской и Ирининский — женский. При Ярославе же появляется в Киеве и основатель Печерского монастыря св. Антоний. Таким образом, достоверная история монашества на Руси начинается с 1-ой половины XI в. В условиях древнерусской жизни было мало элементов, которые могли бы питать аскетическую идею, лежащую в основе монашеского подвига. Еще меньше было в них материала для того, чтобы монашество могло стать у нас «армией Христа», воинствующей силой, способной подчинить себе духовную жизнь народа и хотя бы временно взять на себя руководящую роль в его культурном развитии. В противоположность Западу и византийскому Востоку русское монашество не имело под собой никаких корней ни в истории русской религиозной мысли, ни в строе социальных отношений. Оно возникло по готовому, принесенному извне образцу, не выросло из русской жизни, а прилепилось к ней, и потому, как только религиозные связи с Византией стали ослабевать, оно оказалось не в силах справиться со своей задачей и гораздо больше само подчинилось влиянию окружающих условий, чем повлияло на их изменение. Мало того, в тот момент, когда монашество проникло к нам, его религиозная идеология оказалась изжитой и в самой Византии: аскетический подвиг перестал быть содержанием монашеской жизни, и монашество из «воинства Христова» стало уже превращаться в крупную социальную и еще более политическую силу. Для того, чтобы монашество на Руси могло занять подобное же положение, не было решительно никаких данных; но оно оказалось чересчур бедным и духовно для того, чтобы оживить и утвердить на новом месте скомпрометированную на родине идею аскезы. Правда, был и у нас момент, когда монашество сделало попытку выступить с известными претензиями на крупную политическую роль, но эта попытка кончилась полной неудачей, не найдя себе опоры ни в реальных силах, которыми располагало монашество, ни в народном самосознании. Теократическая идея была, в сущности, так же чужда рядовому русскому монаху, как и аскетическое настроение, тщетно прививавшееся и прививаемое ему учителями церкви.

Почти все монастыри домонгольского периода — едва ли не за исключением одного Печерского — были построены или по инициативе и на средства князей, или просто богатыми людьми, почему-либо пожелавшими оставить мир. На севере монастыри появляются несколько позже, чем на юге, в связи с общим ходом распространения христианства. Так, в Новгороде первый, монастырь возник в 1117 г., во Владимире на Клязьме — в 1152 г., в. Ростове — в 1212 г. Но все монастыри этого периода строились или в городах, или вблизи от них — факт характерный, свидетельствующий о глубоком различии источников, питавших монашество у нас и на византийском  Востоке, где монашество начало с пустынножительства. Всего к концу периода на Руси насчитывалось до 68 монастырей (включая 12 женских), из которых не менее 30 было   построено князьями. Первоначальная организация монастырской жизни была создана Феодосием Печерским, введшим у себя устав Студийского монастыря. «От того же монастыря (Печерского), — говорит летописец, — переяша вси монастыреве устав». Но строгие требования этого устава и, особенно, главное его требование — «общежитие», связанное с отрицанием всякой частной собственности, — очень скоро оказались не по плечу русскому монашеству. По смерти Феодосия в самом Печерском монастыре появляется частная собственность монахов, и «келлиотский», или «особно-жительный», устав вскоре становится господствующим на Руси. Одновременно образуется подразделение монашеского чина в зависимости от степени разрыва с миром, но без какой-либо разницы в  даваемых обетах, — на монашество манатейное и схимное, или на «малых» и «великих схимников», на «малый образ» и «великий образ». Помимо этих двух собственно монашеских чинов, появляется и третий — монахов «рясофорных», непостриженных монахов или мирян, готовящихся к пострижению, которым дано разрешение носить монашескую рясу. Первоначально монахи не священствовали, богослужение совершалось в монастырях мирскими священниками; позднее, однако, в монашестве возникает сан иеродиаконов и иеромонахов, и создается так называемое «черное духовенство» в отличие от мирского «белого». Для внутреннего распорядка в монастыре, помимо игумена, Феодосием Печерским установлены должности, по греческому образцу, — экклесиарха, эконома, келаря и парономоря, или пономаря. В половине XII в. у нас появляются и архимандриты — монастырские благочинные (αρχος — начальник, μανδρα — овчарня). Игумены избирались монахами из своей среды и по общему решению ими же и смещались. Как и духовенство белое, монастыри были подчинены, согласно правилу IV вселенского собора, власти епископов. За исключением священнического сана, организация женских монастырей была во всем сходна с организацией мужских.

Уйдя в монастырь тут же, в городе, монах не скоро порывал, если только вообще порывал, свои связи с «миром». С другой стороны, набожное чувство мирян, провожавших его за монастырскую ограду, в свою очередь, искало путей, чтобы сохранить общение с «молитвенниками» о грехах мира. Так устанавливалось взаимное тяготение друг к другу монашества и мирского общества, преодолевавшее строгости монастырского устава и подтачивавшее в корне идею отречения от мира. Жалобы защитников этой идеи на повреждение нравов монашества и на вторжение мира с его слабостями за монастырские стены раздаются с первых же дней существования монашества на Руси. Рассказывая о том, как Феодосий Печерский обходил киевские монастыри, «хотя быти мних», уже Нестор с укоризной отмечает, что монахи «видевша отрока простость и ризами же худами облечена, не рачиша того прияти». Даниил Заточник бичует другие слабости монашества. Устройство «святых трапез» для монахов было одним из проявлений того благочестия, с которым набожные миряне относились к монашествующей братии; но, приходя в монастырь, они приносили с собой, конечно, и свои мирские привычки. Вот почему митрополит Иоанн в письме к черноризцу Иакову так негодует на этих мирян, «иже в монастырех часто пиры творят, созывающе мужи вкупе и жены и в тех пирех друг друга преспевают, кто лучший сотворит пир». Разлагающие влияния со всех сторон вторгались в монастырскую жизнь. Их вносили князья, насильственно постригавшие своих политических соперников, а затем и неугодных жен, превращая, таким образом, монастыри в тюрьмы; их приносили с собой богомольцы, ими встречали в миру всякого черноризца наивные люди, верившие в чужую молитву охотнее, чем в свою. Как глубоко проникало это разложение и как рано сказались его последствия, можно видеть, например, из характерных указаний духовной грамоты преподобного Антония Римлянина (начало XII в.), который говорит по поводу выборов игумена: «А который брат наш да начнет хотети игуменства места сего (т. е. в основанном им монастыре) или мздою или насильем, да будет проклят; или от князя начнет по насилью деяти кому или по мзде, да будет проклят; или епископ по мзде начнет кого ставити или ин станет творить на месте сем, да будет проклят»...

В области просвещения и материальной культуры роль древнерусского монашества была вряд ли много значительнее его влияния в областях религиозной и общественной морали. Миссионерство никогда и после не было ясно сознанной задачей русского монашества. Колонизаторская же деятельность его, весьма заметная в северной России в XIV— XVI веках, в киевской Русине могла иметь места уже потому, что вне городов или их ближайших окрестностей мы совсем не видим в это время монастырей. Серьезнее было участие монашества в древнерусской литературе. Правда, оно и в этой области не играло у нас той роли, которую выполнили монастыри па Западе. Тем не менее, почти все, что было создано пером в домонгольский период, было сделано монахами.

В эпоху уделов и монгольского ига количество монастырей, по крайней мере, на северо-востоке, стало быстро возрастать. Заметно усиливается и их влияние в религиозной и политической жизни Руси. За шумом княжеских усобиц на юге голос монастырских идеологов политического порядка был едва слышен. Но и там он твердил о послушании старейшему, о «невосхищении чюжих», о «невступлении не в свои пределы» и «нежелании болши волости». Тогда же впервые этот голос обратился к княжеской власти с указанием и на то, что она «поставлена от Бога на казнь злым, а добрым на милованье». Теперь на севере, когда московские князья вступили на путь собирания русской земли, эти идеи получили дальнейшее развитие и были охотно приняты князьями в арсенал тех средств, которыми они старались добиться намеченной цели. Прямое наследование власти, ее божественное происхождение, позднее преемство миссии византийских императоров — все это были положения, которые усердно разрабатывались в кельях северно-русских монастырей. В начале XVI в. в посланиях старца псковского Елеазарова монастыря Филофея к великому князю Василию Ивановичу, дьяку Мисюрю Мунехину и царю Ивану Васильевичу формулируется мысль о московском царе, как о «браздодержателе святых божиих престол», и о Москве, как о третьем Риме, «яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть». Услуги монастырей не оставались невознагражденными. Щедро одаряемое деньгами и землей, монашество начинает развивать интенсивную деятельность в экономической жизни страны. Оно сосредоточивает в своих руках крупную недвижимость, и она все увеличивается.

Так называемыми «тарханными» и «несудимыми» жалованными грамотами за монастырями утверждаются два рода привилегий: финансовые и судебные. Они получают право взимать некоторые пошлины (например, таможенную), селить на своих землях пришлых людей и проч. С другой стороны, несудимые грамоты освобождали весьма многие монастыри от подсудности местным властям, подчиняя их непосредственно князю, предоставляли им право суда над людьми, жившими на их земле, запрещали княжеским чиновникам въезжать в монастырские села и требовать себе постоя и подвод и т. д. Подобные жалованные грамоты получались монастырями от различных мест и лиц. Их раздавали татарские ханы, великие московские и удельные князья и их княгини, митрополиты, патриарх и архиепископы. Поэтому права и привилегии отдельных монастырей отличались значительной пестротою. Но, больше или меньше, они все же ставили монастыри вне общего государственного управления. Флетчер (XVI в.) и Коллинс (XVII в.)  говорят с изумлением о размерах недвижимости, принадлежавшей русской церкви и, конечно, главным образом, монастырям. Котошихин, вообще довольно точный в своих показаниях, насчитывает во владении патриарха более 7 000, за архиереями до 28 000, за монастырями до 83 000, а всего 118 000 крестьянских дворов. Наряду с вотчинами в руках монастырей накопляются и крупные наличные капиталы, часть которых вкладывается ими в разного рода промышленные и торговые предприятия, а часть обращается на банковые операции. «Монахи, — говорит Флетчер, — самые оборотливые купцы во всем государстве и торгуют всякого рода товарами». Чрезмерное усиление могущества церкви не могло, однако, нравиться властолюбивым московским государям. Они хорошо видели, что за известной границей их интересы и стремления переставали совпадать и что в дальнейшем столкновение духовной и светской власти могло стать неизбежным. Развивая свои теории о правах московских государей, иосифляне (последователи Иосифа Волонкого; см. XXII, 671) в то же время требовали, чтобы правительство поставило свой меч в распоряжение воинствующего православия для борьбы с еретиками, и весьма недвусмысленно заявляли, что обязанность повиновения властям стоит в зависимости от того, творят ли оне «Божие повеление», а если не творят и «вне воли Господни повелевают нам, да не послушаем их». Максим Грек подошел еще ближе к католической догме о супрематии духовной власти, когда писал, что «святительство и царя мажет и венчает и утверждает, а не царство — святителех... Убо больши есть священство царства земского, кроме бо всякого прекословия меньша от большего благословляется». Московское правительство в лице Ивана III сделало попытку решить вопрос наиболее действительным и радикальным путем. Еще при завоевании Новгорода Иван отнял часть монастырских и архиепископских земель и роздал их в поместье детям боярским. На соборе 1503 г. он предложил обратить в собственность государства все вообще населенные монастырские вотчины. Попытка не удалась. Несмотря на энергичную поддержку, оказан, этой идее со стороны главы заволжских старцев Нила Сорского (см.), собор отверг предложение и категорически заявил: «Не смеем отдать церковного стяжания, ибо оно есть Божие и неприкосновенно». Тем не менее, среди самого монашества, в связи с реформаторскими стремлениями, исходившими из Кириллова Белозерского монастыря, нашлись голоса, которые примкнули к проповеди Нила Сорского о монашеском нестяжании, и острый вопрос, поднятый на соборе 1503 г., становится надолго предметом горячей полемики в русской духовной литературе. Принципиальное разногласие во взглядах наиболее выдающихся представителей монашества на монастырские имения было, во всяком  случае, на руку московским государям. Секуляризация монастырских вотчин, таким образом, только отсрочивалась, но над могуществом церкви, над экономическим преобладанием монастырей нависала угроза, обрекавшая на бесплодность все теократические рассуждения иосифлян. Впрочем, рядовое монашество, чуждое высокому полету мыслей своих вождей, относилось совершенно безучастно к вопросу о супрематии духовной власти и своим поведением могло лишь скомпрометировать стремления подобного рода. Оно по-прежнему плохо слушалось предписаний уставов и заботилось, главным образом, о приумножении «церковного стяжания». Собор 1503 г., а затем Стоглавый 1551 г. осуждают так называемые «средостенные» монастыри и запрещают совместную жизнь монахов с монахинями. Тем не менее, такие монастыри встречаются и позднее. В своих вопросах Стоглавому собору Грозный указывает, между прочим, на то, что «архимандриты и игумены некоторые службы божия и трапезы и братства не знают, покой только себе в кельях с гостями имеют, да племянников своих вмещают в монастырь...» Там же Грозный просит собор решить, подобает ли монахам отдавать деньги в рост. Обвинения настоятелей в том, что они «пустошат» свои монастыри, монахов вообще — в распутстве, пьянстве, бродяжничестве и насилиях раздаются со всех сторон, и в официальных документах и в частных свидетельствах. В этом отношении характерно постановление, вынесенное собором при Федоре Ивановиче. Чтобы поднять нравственность монашествующих, собор указал: «из монастырей монахов не выпускать. А которые чернецы в монастырях не живут и бесчинствуют по Москве и в городах, ходить по кабакам, по корчмам и мирским домам, упиваются допьяна и валяются по улицам, на таких безчинников Троицко-Сергиева монастыря власти должны возобновить бывший Пятницкий монастырь, огородить его высоким стоячим тыном... в этот монастырь безчинников сослать». При Федоре же игумен Толконцовского монастыря Каллист «пропировался и пропил всю монастырскую казну», а все грамоты жалованные и документы отдал Печерскому монастырю. В тотемском уезде строитель Тафтонской пустыни старец Ферапонт, участвовал далее в разбоях и укрывал у себя «разбойную рухлядь». Наряду с этим источники говорят о насильственном захвате монахами земель и людей «в подданство», о составлении подложных документов на захваченные земли, о присвоении рыбных ловель (см., например, указ 1678 г. в Полном Собрании Законов, т. 2, 731), о «бесчеловечном взимании процентов на проценты» и т. п. Правительство тщетно старалось упорядочить как-нибудь монастырскую жизнь. Хорошо сознавая, в чем крылась главная причина нравственного разложения монашества, оно не имело достаточно мужества, чтобы пойти на открытый конфликт с иерархами церкви, и ограничивалось полумерами, нередко противоречивыми и, во всяком случае, мало действительными. Стоглавый собор запретил  монастырям покупать и принимать в дар «по душе» вотчины без разрешения государя. В случае нарушения этих правил вотчины отбирались на государя без всякого вознаграждения. Земли, отнятые монастырями у детей боярских и крестьян за долги, должны были быть возвращены их владельцам. Собор 1581 г. запретил архиереям и монастырям каким бы то ни было образом увеличивать свои вотчины. Стоглавый собор постановил уничтожить несудимые грамоты, выданные монастырям, а Судебник 1550 г. запретил выдачу и тарханных грамот. Однако, эти постановления в действительности не всегда соблюдались, и сам Иван Грозный по-прежнему раздавал монастырям и вотчины, и жалованные грамоты. Подобную же двойственность находим в отношении правительства к монастырям и при Федоре Ивановиче. При царе Михаиле ограничительных мер не предпринималось почти вовсе, и только при Алексее Михайловиче правительство впервые делает попытку осуществить более широкую и последовательную реформу. В 1667 г. несудимые грамоты были уничтожены окончательно; в 1672 г. также окончательно были уничтожены и тарханы. Уложение царя Алексея (1649 г.) существенно изменило все управление монастырскими вотчинами. Оно запретило патриарху, митрополитам, архиепископам, епископам и монастырям покупать, брать в заклад и принимать в дар для вечных поминов какие бы то ни было вотчины. Постригающиеся в монахи вотчинники должны были передавать свои выслуженные и родовые вотчины родным, а отнюдь не монастырям. Вместе с тем, монастыри были подчинены Монастырскому приказу, в круг деятельности которого должен был войти, между прочим, «суд во всяких истцовых исках на митрополитов, архиепископов, епископов, их приказных и дворовых людей, детей боярских и крестьян их, на монастыри, архимандритов, игуменов... и пр.». Исключение было сделано только для патриарха, который и сам не был подчинен приказу и сохранил юрисдикцию над всяких чинов людьми, жившими в патриарших домовых вотчинах. Легко себе представить, какое впечатление произвела эта реформа на высших представителей церковной иерархии. Патриарх Никон обрушился на «проклятую книгу» со всей присущей ему энергией, поносил составителей ее, особенно дьяков, этих «ведомых врагов Божиих и дневных разбойников», и неотступно просил царя, «чтобы ее искоренить». Собор 1667 г., на котором присутствовали, между прочим, и восточные патриархи, в свою очередь горячо восстал против «мирских судилищ», и правительство, в конце концов, вынуждено было отступить. Монастырскому приказу велено было, чтобы «архиереев, архимандритов, игуменов, священников, дьяконов, монахов, монахинь и церковный причт и их людей мирским людям ни в чем не судить». В 1677 г. Монастырский приказ был упразднен вовсе, и цели его переданы в Приказ Большого Дворца. Рядом отдельных указов царь Алексей Михайлович старался положить конец неправым действиям и насилиям монастырей, а также поднять их нравственную жизнь, но и в этом отношении ему не удалось добиться сколько-нибудь существенных результатов. В 1681 г. и, потом, снова в 1688 г. правительство сделало попытку воспретить монастырское винокурение, которое во многих местах носило промышленный характер. Но вслед затем, по ходатайству целого ряда монастырей, были допущены исключения, и винокурение было разрешено для собственных надобностей монахов, однако, в таких размерах, которые не оставляют сомнения в том, что продажа вина на сторону могла продолжаться едва ли не в прежних размерах.

Несмотря на испытанные неудачи, правительство не замедлило предпринять ряд новых мер с целью ограничить рост монастырского землевладения и подчинить население церковных вотчин общим государственным установлениям. С особенной настойчивостью взялся за это дело Петр Великий (см. XIX, 183/84).При преемниках Петра вопрос о церковных вотчинах и положении монастырей продолжал привлекать к себе внимание правительства. При Анне было подтверждено запрещение монастырям приобретать каким бы то ни было способом земельную собственность, и возобновлена попытка сократить число монашествующих. Постригать вновь было разрешено только вдовых священников и отставных солдат. Монахи были переписаны, и оказавшихся постриженными вопреки предыдущим указам велено было расстричь и отдать в солдаты. Императрица Елизавета в 1760 г. отменила изданные ранее указы, касавшиеся пострижения в монахи, и разрешила свободное вступление в монашество лицам всех сословий. Этим указом вопрос о существовании самого монашества был урегулирован прочно, но вопрос о монастырских вотчинах был разрешен окончательно только при Екатерине II секуляризацией их (см. XIX, 191 и XXV, 563/64, приложение, 2/4).

Осуждение за «святотатственное» посягательство на монастырские вотчины, высказанное Екатериной II своему супругу в манифесте 28 июля 1762 г., было только политическим маневром. Осенью того же года Екатерина назначила комиссию из духовных и светских лиц для разрешения вопроса об устройстве церковных имений, и  в 1764 г. так долго подготовлявшаяся реформа была, наконец, осуществлена. Указом 26 февраля 1704 г. церковные имения (синодальные, архиерейских домов, монастырей и церквей) в Великороссии и Сибири были отобраны в казну, а монашество, на их содержание, были назначены от казны ежегодные денежные пособия. Лишенные своих вотчин, монастыри не были, однако, лишены права владеть недвижимостью вообще. Екатерина оставила им огороды, сады, рыбные ловли и пастбища; Павел распорядился отмежевать еще по 30 десятин на каждый монастырь; затем, в 1838 г. монастырям даны были лесные дачи по 50—150 десятин каждому. Таким образом, земельная собственность монастырей снова начинает быстро возрастать. За 25 лет, предшествовавшие освобождению крестьян, монастырям было роздано более 16 000 десятин леса и 9 000 десятин пахотной земли, в среднем на каждый монастырь почти по 140 десятин. Одной Троице-Сергиевой лавре в 1858 г. было отмежевано 1 249 десятин леса. К 1874 г., по подсчету профессора Ростиславова, только 200 монастырей — из общего числа вместе с общинами и архиерейскими домами в 540 — владели всего 250 000 десятин, включая в это число и водные пространства, что составляло в среднем на монастырь 1 232 десятины. Денежное пособие было увеличено в 1865 г., когда монастырям было назначено дополнительное ассигнование за лишение даровой прислуги, вследствие освобождения монастырских служителей, в размере 168 200 руб. ежегодно. Для заштатных монастырей при Павле было установлено «милостынное подаяние» по 85 руб. 71 коп. на каждый монастырь ежегодно.

Выдача государственным казначейством денежных пособий монастырям производится и в настоящее время по смете Св. Синода, причем размер этих пособий колеблется весьма незначительно. В 1900 г. было отпущено на содержание штатных монастырей — 421 496 руб., в 1910 г. — 397 263 руб. На содержание архиерейских домов ассигнуются особые средства. В 1900 г. на этот предмет, а также на содержание кафедральных соборов и викарных епископов, было ассигновано 914 062 руб. Штаты, установленные в   1764 г. Екатериной II, с течением времени подверглись лишь небольшим изменениям. В число мужских штатных монастырей в настоящее время входят: 4 лавры (Киево-Печерская, Александро-Невская, Троице-Сергиева и Почаевская) и 7 ставропигиальных монастырей (в Москве — Новоспасский,  Донской, Симонов и Заиконоспасский, затем Воскресенский новоиерусалимский, Соловецкий и ростовский Спасо-Яковлевский). Прочие штатные монастыри делятся на три класса, в которых при Екатерине полагалось монашеских мест 33 — в первоклассных монастырях, 17 — во второклассных и 12 — в третьеклассных. В женских монастырях 1-го класса штатных мест было назначено от 52 до 101, в монастырях 2-го и 3-го классов — по 17. При учреждении штатов Екатериной было упразднено около 500 монастырей и оставлено всего: в І классе 16 мужских и 4 женских, во II — 41 мужской и 18 женских, в III — 100 мужских и 45 женских и заштатных — 161 мужской; всего — 318 мужских и 67 женских.

Благодаря присоединению новых областей и обращению униатских монастырей в православные и раскольничьих скитов — в единоверческие монастыри, общее число монастырей в XIX в. возросло весьма значительно. В 1900 г. всего мужских монастырей числилось: 503, из которых архиерейских домов было 69, штатных монастырей — 250 и заштатных — 184. В следующее десятилетие количество заштатных монастырей заметно падает, количество же штатных продолжает расти.

Мужских монастырей было:

Сокращается за последние годы все более не только количество заштатных мужских монастырей, не получающих казенной субсидии, но и количество населяющих их монахов. Отчеты обер-прокурора упоминают, между прочим, нередкие случаи превращения обезлюдевших мужских монастырей в женские, после чего население их начинает быстро возрастать. Количество женских монастырей и особенно женских общин, население которых состоит из одних послушниц или «белиц», не принявших еще пострижения, растет вообще чрезвычайно быстро.

Женских монастырей и общин было:

Число монашествующих в мужских монастырях было:

Число монашествующих в женских монастырях и общинах было:

Сопоставление приведенных данных покажется особенно любопытным, если припомнить, что все богатейшие монастыри и в том числе все четыре лавры — мужские, и что белицы не только не получают жалованья, но в огромном большинстве случаев не имеют и тех побочных доходов, которые выпадают на долю послушников в богатых мужских монастырях.

Доходы существующих в настоящее время монастырей не поддаются, к сожалению, никакому учету. Во всяком случае, они весьма разнообразны и, несомненно, очень велики. Просветительная и благотворительная деятельность монастырей изображается в отчетах обер-прокурора недостаточно отчетливо, в общих фразах и в весьма неясных цифрах. По отчетам обер-прокурора монастыри жертвовали на церковно-школьное дело: в 1908 г. — 336 763 руб., в 1909 г. — 381 703 руб. и в 1910 г. «почти столько же». В 1900 г. при монастырях содержалось «на казенном и монастырском иждивении» 144 больницы на 1 753 места и 89 богаделен на 1 237 мест, в 1910 г. —202 больниц на 2 130 мест и 104 богаделен на 1 258 мест; следовательно, однако, заметить, что в отчетах за 1905—10 гг. эти столбцы в таблицах озаглавлены «на казенном иждивении», без упоминания об иждивении монастырском.

Из событий последних лет интересно отметить специальный съезд представителей русского монашества, состоявшийся в Троице-Сергиевой лавре в 1909 г., по инициативе вологодского преосвященного Никона в целях обсуждения вопроса о поднятии духовной жизни в монастырях. В программу съезда, выработанную по поручению Синода преосвященным Никоном, были поставлены следующие главные вопросы: о желательности преобразования всех штатных монастырей в общежительные, о включении в чин пострижения обета совершенного воздержания от всяких спиртных напитков, «дабы монахи уже по самому своему званию были трезвенниками», о развитии «старчества», как средства оживления подвижнического духа, о запрещении переходов монахов и послушников из одного монастыря в другой и в связи с этим о запрещении настоятелям выдавать порочным монахам билеты для приискания места в других обителях и т. п. Нетрудно видеть из перечня этих вопросов, что исконные недуги монашества остаются и в настоящее время незалеченными, и если обер-прокурор в своем отчете за 1910 г. отмечает, что «твердыня монашеского благочестия» «значительно поколебалась» за последние годы, то он, очевидно, впадает в простую историческую ошибку. По закрытии съезда 1909 г. его труды были рассмотрены Синодом, который воздержался, однако, от каких-либо радикальных решений и ограничился признанием полезности некоторых из рекомендованных св. Никоном мер. Библиографию см. при статье духовенство.

Я. Галяшкин.