Монтескье Шарль Луи

Монтескье (Montesquieu), Шарль Луи, барон де-ла Брэд де Секонда, граф де-Монтескье, знаменитый политический мыслитель Франции (1689-1755). Он составил себе европейское имя, как всесторонний государствовед, как проповедник человеколюбивых начал предреволюционного просвещения, как один из родоначальников научной социологии и как образцовый стилист родного языка. Монтескье — самый типичный представитель той умеренной оппозиции версальскому режиму, которая составляла скромный политико-философский удел современного ему французского дворянства. По происхождению и воспитанию Монтескье принадлежал к передовой группе землевладельческой военной аристократии, сохранявшей многие черты феодальной суровости и спартанского закала. Предки его еще в XVI веке перешли в кальвинизм — любимое вероисповедание тогдашних выразителей рыцарской непримиримости. В своей, несколько наивной и фантастической, родословной Монтескье производил себя убежденно от германских просвещенных завоевателей. Барская среда гасконского дворянства, взрастившая Монтескье, не была чужда некоторой сентиментальной близости к народу. В крестные отцы к новорожденному Шарлю Луи был приглашен один из нищих с приходской церковной паперти. Рано осиротев, Монтескье воспитывался до 22 лет в ораторианском монастыре, но вынес из духовной школы скорее привычку к умственному эпикурейству, чем аскетические наклонности. Еще юношей написал он «еретическое» рассуждение о том, что античные мудрецы не заслуживают вечного адского огня. Языческие вольнодумцы с отроческих лет были излюбленным чтением будущего публициста. Прямо со школьной скамьи Монтескье, по семейной традиции, занял место советника в бордоском парламенте, а несколько лет спустя унаследовал от одного из дядей, вместе с графским титулом и крупными поместьями, президентское кресло. Никогда не обременяя себя служебными заботами, Монтескье вел общительный образ жизни в великосветских салонах, не забывая, однако, попутно расширять свой научно-дилетантский кругозор. Он занимался понемногу анатомией, ботаникой и физикой, отдавая не меньшую дань истории и юриспруденции. Остроумный собеседник и меткий диалектик, Монтескье всегда умел брать нужный материал налету и создавать наукообразную ткань из пестрых случайных нитей. Светские привычки не могли не отразиться и на языке, и на логической архитектуре всех его сочинений. В глазах своих поклонников Монтескье представлялся неподражаемым мастером того, что Ницше потом называл «веселым искусством серьезности». Эта особенность литературного облика Монтескье всего более содействовала его непрочному, но блестящему успеху, как влиятельного популяризатора. По характерному признанию самого Монтескье, «общество женщин портит нравы, но развивает вкус». Следуя господствовавшей моде, Монтескье много путешествовал и в течение трех лет объездил всю среднюю Европу. Россия, Турция и Персия остались ему знакомыми только понаслышке и объединились в его представлении навсегда, как полумертвый Восток, не поддающийся благородной культуре. «Надо содрать кожу с московита, чтобы заставить его почувствовать», повторял впоследствии Монтескье. Первое политическое сочинение Монтескье — «Lettres persanes» (первое анонимное издание, Амстердам, 1721 г., русский перевод, СПб. 1892 г.), несмотря на легкую пикантную форму, имеет немалое общественно-психологическое значение. Это — ядовитая сатира на французские придворные круги тогдашней Франции. Осторожный автор влагает в уста заезжего персиянина хлесткую критику парижских нравов и европейских привычек. Монтескье смотрит там в корень всех чужеядных общественных плевел и довольно определенно осуждает самый принцип отечественного абсолютизма, порождающий легкомысленное подобострастие и малодушное раболепство. Один из аллегорических персиян произносит, между прочим, и такие прямолинейные речи: «Монархия есть совершенно насильственное состояние, всегда извращающееся в деспотизм... Святилище чести, славы и доблести приходится, очевидно, искать в республиках и в странах, где дозволено произносить имя отечества». Сусальный блеск династии Капетингов, по-видимому, никогда не прельщал Монтескье. Республиканский строй был его неизменной излюбленной мечтой. Античный Рим с его стойкой демократической доблестью служил у него привычной назидательной антитезой. Идеализация республиканских нравов предопределила краеугольные тенденции его следующего сочинения: «Considération sur les causes de la grandeur des Romains et leur décadence». Монтескье задается вопросом, почему в наше время невозможны такие титанические государственные предприятия, как в древнем мире. Самая постановка вопроса говорит о том, что у французского писателя предрешен нелестный для современности ответ. Боевая способность новых народов весьма значительно уступает боевой способности народов древних. Теперь отношение солдат к остальному населению — 1:200, в древности — 1:8. Типография и почта с лихорадочной быстротой раскрывают всем положение дел. Военно-дипломатическая тайна становится секретом Полишинеля. Международные сношения так велики и так оживленны, что каждый государь имеет представителей своих при всех дворах и может располагать изменниками во всех министерских кабинетах. В своей свободной художественной композиции Монтескье очень прикрашивает здоровую несложность античной жизни. Древность в его глазах была господством богатырских характеров, господством политической свободы. Путем крайне натянутой параллели с греко-римской государственностью Монтескье критикует европейскую политическую культуру. Он находит, что теперь, в отличие от классической старины, очень редко вспыхивает былой героический дух. Как прежде, так и в наши дни не счастье слепое правит миром. Римляне торжествовали мирные и боевые победы, когда следовали в государственной тактике определенному, закономерному порядку. Их стала преследовать неудача, когда они имели неосторожность изменить последнему. Монтескье считает азбучной аксиомой существование нравственных и физических причин, предопределяющих все события в народной жизни. Главное течение (l’allurе principale) государственной истории влечет за собой все частные случаи (accidents). Отысканию этих общих причин посвящено важнейшее сочинение Монтескье — «L’esprit des lois» (І-е изд., Женева 1748, русский перевод Коренева). Основным методологическим промахом Монтескье является чрезмерно широкое и зыбкое определение понятия «закон». Под этим словом он смешивает самые разнообразные понятия. «Loi» для Монтескье, прежде всего, постоянные отношения в природе и человеческом общежитии. Незаметно для себя он переходит к понятию 

закона, как неизменного центрального фактора, как основного жизненного нерва в организованном общежитии. В конце концов, Монтескье приходит к тесному понятию закона, как формально-юридической нормы. Все эти разнообразные «законы», по истолкованию Монтескье, видоизменяются сообразно с жизненными условиями — географическими свойствами страны и племенными особенностями населения. Когда изданный государственной властью закон не соответствует данной общественной организации, он обречен оставаться мертвой буквой, и философ-обществовед сочтет его печальным курьезом. Монтескье затрудняется разграничить влияние законов естественных от влияния законов юридических. Исходя из оптимистической веры в какую-то предустановленную гармонию естественных и политических законов, Монтескье хочет начертать законы нормального государственного искусства. Одиннадцатая книга объемистого Духа законов — философский центр всего сочинения, тот логический Рим, к которому ведут все дороги его научных исканий: она заключает в себе учение Монтескье de lege ferenda, рецепт таинственной панацеи от всех общественных зол. В последующие предреволюционные годы первые десять глав трактата встречали немного терпеливых читателей. В пору кипучего общественного подъема, когда задорная рационалистическая мысль готова была пустить все вековое прошлое насмарку, страницы спокойного исторического резонерства проглядывались беглым, скучающим взором. Зато пресловутая одиннадцатая глава читалась и перечитывалась с алчным интересом. В ней видели наравне с «Общественным договором» Ж.-Ж. Руссо новое евангелие политической свободы. По убеждению Монтескье, только определенные нравственные и общественные черты можно вызвать в определенной среде; народоправство годится лишь для малых государств, единодержавие — для больших. Демократия покоится только на имущественном равенстве и отсутствии изнеживающих соблазнов. Ей не только не подобает увлекаться «презренной» торговлей, но и заводить у себя денежные знаки. Свобода кажется невыносимой для народов, веками отравленных затхлой атмосферой политической неволи. Так, горный воздух нередко вреден тем, кто долго жил в болотистой стране. Несмотря на множество парадоксальных выводов и рискованных обобщений, Монтескье своим Духом законов положил прочное начало историческому методу. В противовес безудержным мечтаниям современного ему крайнего рационализма, Монтескье выдвигает момент трезвого и зоркого наблюдения, требование выслеживать реальное происхождение факта и относительную его оценку. Нельзя отказать Монтескье в глубоком понимании непреходящих элементов политической свободы. Отчетливо разграничивая народовластие и «свободу народа», он настойчиво подчеркивал то положение, что демократия сама по себе не обеспечивает свободы, если для власти нет планомерных сдержек. Истинная политическая свобода, по его убеждению, имеет место только там, где установлено разделение властей, и где «одна власть может остановить другую» (le pouvoir arrête le pouvoir). Монтескье предлагает разветвление государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную. Эту тройную схему он считает неуклонно осуществленной в английской конституции и любовно изображает последнюю, не как историческую, а как типическую организацию. Схема, начертанная Монтескье, уже в средине ХVIIІ века не выдерживала очной ставки с фактическими государственными установлениями Англии: лондонский парламент не опирался в такой мере на демократическую стихию, в какой это хотелось показать Монтескье, министры всего чаще назначались монархом из лидеров влиятельной партии. Не существовало, в самом деле, и повсеместного обособления суда от администрации. Тем не менее, этой полусознательной идеализацией Монтескье поощрил и англичан к дальнейшему либеральному строительству отечественного политического уклада. Юная американская республика восприняла его доктрину разделения властей, как непререкаемый катехизис закономерного управления. В своем отечестве Монтескье воздействовал идейно на революцию теми сторонами своего учения, которые звучали в унисон с господствовавшим демократическим настроением. Дух законов выдержал в течение двух лет 22 издания и удостоился попасть в число запрещенных римско-католической церковью книг, тем более, что и в других своих сочинениях Монтескье довольно смело восставал против ревнивой духовно-полицейской опеки. Полная веротерпимость была для него незыблемым правилом. Монтескье опережал свой век и прямодушным осуждением традиционных основ уголовной политики. Он доказывал бессилие суровых наказаний, негодовал по поводу пыток и горячо ратовал за правовую неприкосновенность личности. В начале XIX века изящные сочинения Монтескье уже утратили печать оригинальной свежести и заманчивой, запретной новизны. Нашлись для него высокомерные придирчивые критики, но никакая победоносная полемика не может свести к нулю методологическую ценность сочинений Монтескье и заставить нас забыть их воодушевлявшую общественную роль.

Лучшее полное собрание сочинений Монтескье принадлежит Laboulaye (1875/79). О Монтескье см. Vian, Sorel (есть русский перевод); Коркунов, «Указ и закон» (1894); М. Ковалевский, «От прямого народоправства к представительному» (1906); Р. Виппер, «Общественные учения и исторические теории ХVІII и XIX в.»; А. Вульфиус, «Очерки по истории идеи веротерпимости и религиозной свободы в XVIII в. Вольтер, Монтескье и Руссо» (СПб., 1911); Герье, «Понятия о власти и народе в наказах 1789 г.»; Чичерин, «История политических учений»; лекции по истории философии права П. Новгородцева, князя В. Трубецкого, Г. Шершеневича и В. Сперанского.

Валентин Сперанский.