Овидий Публий Назон

Овидий, Публий Назон, знаменитый римский поэт, родился в Сульмоне, в 43 году до Рождества Христова; сын римского всадника, материально обеспеченный, он мог бы пройти блестящую дорогу государственной деятельности, но, как он сам рассказывает в своей автобиографии, с детства увлекала его поэзия: что бы ни брался писать он прозой — выходили стихи; оттого и риторику, которую Овидий у лучших ораторов изучал для целей гражданственных, он тоже употребил в интересах литературы. Поездка в Афины как бы довершила его эстетизм, культивировала его прирожденное чувство изящества. Вернувшись в Рим, где всходила пышная заря Августовского века, Овидий предался утонченной жизни, роскоши и стихам. В римской атмосфере и вообще-то процветала тогда эротическая поэзия, — Овидий же специально посвятил ей свой талант и жар своего темперамента. Он воспевает —  в своих Amores — Коринну, реальную или вымышленную любовницу; он сочетает здесь, в этих любовных элегиях, истинную страстность с подражанием современной литературной моде. Следующее произведение его — «Heroides» («Героини»): любовные послания знаменитых в мифологии женщин к возлюбленным, которые далеки, которых ждет истомившееся сердце; вариации одной и той же темы, мотив разлуки, звучащий по-разному из разных уст, психология влюбленной женщины, — в этой области Овидий дал полную волю как своему умению поэтизировать общие психологические места, плоду своего риторического образования, так и непосредственной своей одаренности. Певец любви, виноватый, как он говорит, только ею, на ней сосредоточившийся, ее трагического элемента касающийся лишь слегка, вообще — легкий, певучий, на свете сочувствующий только любовникам и любовницам, всегда настроенный эротически, однако без пафоса эротизма, влюбленный не настолько, чтобы забыть для самой любви стихи о ней, Овидий беспечно жил, беззаботно дышал римской негой и даже сделал попытку возвести свою специальность — любовь на степень науки, системы («наука страсти нежной, которую воспел Назон»); и вот он пишет особое руководство к любви, как существовали в его время руководства к ораторскому искусству, — всякой Ars oratoria противопоставляет он «Ars amatoria». Некоторая дерзость, некоторая ирония была в этом со стороны Овидия, но в гораздо большей степени свою дидактическую поэму о любви, наставление для мужчин и женщин, он написал просто в силу внутреннего влечения, без лукавства, как и то, что этой поэме предшествовало и от чего дошло до нас только сто стихов, — «Medicamina faciei», то есть косметика лица, собрание рецептов, полезных женщине, собеседнице зеркала. Специфический сюжет «Ars amatoria», заботливое привнесение теории в практику («arte regendus amor»), необычная искушенность автора во всех деталях любовной науки и любовного искусства заставляют всякую, даже не слишком требовательную мораль очень страдать; своеобразное оправдание находил для себя Овидий в том, что свою поэму написал он не для замужних, не для порядочных женщин... Может быть, не менее оригинальную поправку надо видеть и в том обстоятельстве, что к своей Ars Овидий приложил еще «Remedia amoris», то есть «Средства от любви»: он помогает сердцу заболеть, но помогает и вылечиться. К счастью, в дальнейшем развитии творчества Овидий перешел к более значительной и прекрасной теме: написал свое лучшее произведение — знаменитые «Метаморфозы». В 15 книгах излагает он почти всю греческую мифологию, причем в основу рассказа кладет идею и мифический факт превращения. Первым «превращением» он считает переход материи из хаоса в космос, из первоначального беспорядка в нынешнюю организованность: от такой космогонии и до внушенного Августом мифа о превращении убитого республиканцами Юлия Цезаря в звезду, — эту длинную дорогу с чарующей поэтичностью непринужденно и грациозно проходит Овидий. Сплетаются причудливые вереницы сказок; в пленительных стихах развертывается мир приключений и превращений. Мифология здесь не величественна; не чувствуется религии, «библии»: все претворено в стихию Овидия — легкость; и меньше здесь божеского, чем человеческого, но это и придает «Метаморфозам» их особую прелесть, тот волнующий аромат, который не испарился на протяжении веков. Здесь мифы, сами по себе исполненные красоты, преломились еще через фантазию, талант и культурный ум того, кто был, по выражению Пушкина, «златой Италии роскошный гражданин», — вот и получилась совершенно исключительная сокровищница сюжетов и художественной их разработки. Закончив «Метаморфозы», но еще не издав их, Овидий, увлеченный тогда изучением римской старины, написал поэму календаря, «Месяцеслов» («Fasti»); там выясняется, откуда получилось название каждого месяца, и поэтический комментарий сопровождает чем-нибудь выдающиеся даты. В то время, когда Овидий был уже автором всех этих произведений, над ним разразилась катастрофа: в 8 или в 9 году по Рождеству Христову Август сослал его в страну гетов и сарматов, в город Томи на Дунае (теперешняя Констанца). Навсегда останется тайной, чтó именно послужило причиной изгнания. Сам Овидий об этом не говорит, — он лишь намекает на то, что глаза его нечаянно сделались свидетелями чьей-то вины; несомненно одно: Август был вооружен против Овидия за самое направление его поэзии, за культ любви и чувственности; именно в этой сфере надо искать объяснения постигшей Овидия кары. Из места ссылки, куда, под сравнительно хмурое небо, попал изнеженный поэт, в отчаянии и раскаянии, посылал он мольбы к Августу о помиловании, — но тщетно; новый император, Тиберий, тоже не простил его, и даже не осуществилась мечта Овидия — быть похороненным в Италии: он умер в 17 (или 18) году по Рождеству Христову в изгнании и там же «пепел свой оставил». Годы, которые Овидий провел среди варваров, не были для него литературно-бесплодны: там написал он 5книг «Скорбей»(«Tristia»), 4 книги «Посланий с Понта», сатирическую поэму «Ибис», дидактическую поэму о черноморcких рыбах. Он научился даже языку томитов, и они за это относились к нему с особенной почтительностью, освободили его от податей (вспомните рассказ старого цыгана у Пушкина, который неоднократно мыслью и стихами возвращался к образу Овидия). В жалобах и посланиях изгнанника — много трогательного; свое несчастье он сумел обратить в красоту и всей дальнейшей литературе завещал он образ поэта, который пел любовь и легкие страсти, держался далеко от трагедии, но сам, своею жизнью, сделался под конец ее объектом, осуществил страдальческими годами ссылки то серьезное и трудное, чего не успел написать его окрыленный стиль. На русский язык «Метаморфозы» Овидия перевел в 1887 году Фет; его же перевод «Скорбей» в 1893 году; есть еще перевод Фогеля («Избранные элегии Овидия», 1884 г.), Алексеева (1885) . Перевод «Баллад-посланий» («Heroides») и статьи об Овидии см. у Ф. Зелинского (изд. Сабашниковых, М., 1913); также в издании Корнфельда (СПб., 1913).

Ю. Айхенвальд.