Панславизм

Панславизм, теория всеславянского единения в той или другой области, культурной или политической, допускающая, как частичное достижение дели, объединение отдельных славянских народов, но стремящаяся, как к своему конечному идеалу, к политическому соединению всех славян. При этом предполагается или «слияние славянских ручьев» в каком-нибудь море (особенно русском), или образование какого-нибудь славянского союза, федерации. В зависимости от эпохи и народа, которые выставляли идеал панславизма, он принимал определенные своеобразные оттенки, бывал более или менее всеобъемлющим, носил различные названия. Но узкоправославное славянофильство и польский мессианизм, «славянская литературная взаимность» и всякие иные формы славянского объединения базируются на убеждении в единстве славянского племени, т. е. так или иначе, сводятся к панславизму. Оставаясь долго в области теоретических построений, в последнее время панславизм принял определенный политический характер, который выразился в создании «славянской унии» в Венском рейхсрате (1908), «Балканского союза» (в который вошли однако и не славяне греки) и, наконец, в русских настроениях во время войны 1914 г.

А. Н. Пыпин в 1878 году признавал панславизм, по его происхождению, естественным следствием национального возрождения славянских племен с конца XVIII столетия. Но своими корнями панславизм восходит к более далекому времени, и не только литературный, но и политический панславизм. Взаимный интерес славянских народов друг к другу обнаруживается в самом начале славянской письменности (у Нестора, чешских историков и т. д.), развитие московского царства возбудило живые надежды среди славян Балканского полуострова и немецких государств. Но первым сознательным панславистом должен быть признан Юрий Крыжанич (см.), который стремился писать на языке, понятном всем славянам, и полагал, что «русское племя и имя есть всем остальным вершина и корень. И потому, когда хотим обнять общим именем и разуметь все наши шесть поколений и все шесть язычных отмен, то не подобает звать их новейшим славянским, а скорее предавним и коренным русским именем». Быть может, и в русском обществе Крыжанич создал известный интерес к славянству, который перешел к Петру Великому. Но после Петра только императрица Елизавета несколько поддерживает эти славянские интересы; при ней святой синод посылает к православным сербам Австрии русских учителей.

Только в самом конце XVIII в. пробуждается панславизм, принимая опять политический характер. Падение Речи Посполитой наполнило души польских патриотов опасением за национальное существование польского народа. Еще в 1794 г. Сташиц в философской поэме «Человеческий род» рисовал картину федерации славянских народов («народ славян»), которая объединит Европу, «уже освобожденную русскими». Вступление на престол императора Александра I, на которые поляки возлагали много надежд, еще укрепляет грезы панславистов, и они, видя в соединении русского и польского народов предзнаменование общеславянского объединения, проникались славянофильством. Поэт Воронин в стихотворении «Assarmot» (патриарх сарматских народов) и поэме «Lech» воспевает грядущее объединение всего славянского племени. Политический характер польского панславизма обнаружился и в масонских течениях начала XIX века; так, основанная в Киеве в 1818 г. ложа «Соединенных славян» преследовала вполне определенно идеал «славянского единства». Протоколы «Варшавского Общества любителей наук» обнаруживают не только научные интересы общества к славянству, но и его стремления в духе панславизма. По инициативе Ганки, Общество в 1812 г. ставит вопрос о выработке общего для поляков и чехов правописания, а Сташиц мечтает, что и русские ученые, по образцу чешских, примут латинский алфавит. И самое восстановление Польши в виде автономного царства (королевства) Польского было встречено официально, наместником царства в его обращении к населению, как единение славян с Россией во главе. В связи с теми же представлениями стоял и живой научный интерес к прошлому славянских народов и к изучению их современности. Во Львове среди студентов университетов возникло в 1824 г. «Общество Любителей Славянства», ставившее своей задачей не только изучение его, но и «поддержание ближайших отношений дружбы и приязни» между славянскими народами. Восстание 1830 г., конечно, разрушило панславянскую фикцию о польско-русском единении, но панславизм в Польше не прекратил своего существования; он принял только иной — или мессианический, или антирусский — характер и привел к созданию теории, что русские собственно не славяне (теория Духинского), а потому осуществление панславянского идеала может быть полно и без участия в нем русских. В 1839 году Боньковский издает в Париже журнал «Revue Slave, ouvrage non périodique». В 1837— 1838 гг. в Париже выходит журнал «Роlak», который верил, что «миссией Польши является объединение и утверждение всех славянских племен» с помощью укрепления в них славянского самосознания. Горячей носительницей панславянского идеала явилась польская эмиграция во Франции в годы 1832—1848. Самую гибель Польши она объясняла неосуществлением «славянской демократической идеи». В 1848 г. «Польское демократическое общество» в Париже обратилось к «братьям славянам» с воззванием, в котором призывало их к борьбе за свободу с Россией и Австрией во имя образования «союза славянских народов». Выразителем мистического панславизма явился в своих лекциях в Collège de France Мицкевич, проповедовавший идеал польского мессианизма. Одновременно с польским панславизмом возник и развивался, тоже как выражение пробужденного национального сознания, чешский. Носителями его явились первые чешские слависты и ученые, выставившие, в противоположность полякам, понятие только литературного панславизма. Так, Юнгман в своем чешском переводе «Потерянного Рая» (1811) употребил немало русских и польских слов, стремясь очистить слишком онемеченный чешский язык от германизмов и подготовить путь для введения «общего литературного языка для славянской речи». Таким же мечтам о будущем славянском единении предавался и Шафарик в «Истории славянского языка и литературы по всем наречиям» (1826). Шафарик был уже представителем того научного панславизма, который особенно характерен именно для чешской науки и выражается в стремлении охватить в своем исследовании все славянские народы, дать обзор общеславянских древностей, истории и т. д. Шафарик высказал пожелание о введении общей азбуки для всех славянских языков, каковой должна быть кириллица. Несколько позже с горячей проповедью славянской культурной взаимности выступил (1837) Ян Коллар (см.), уже бывший в эту пору автором восторженного прославления всех славян в поэме «Дочь славы». Взаимность между славянами должна была заключаться, по мнению Коллара, в создании взаимной славянской литературной связи и в обязательстве для всякого образованного славянина знать четыре важнейших славянских языка. Для осуществления славянской взаимности Коллар рекомендовал такие меры, как учреждение слав, книжных магазинов в важнейших городах, кафедр славяноведения и т. п. Так же понимал панславизм словацкий писатель Кузмани (1806—1866), мечтавший об общеславянском литературном языке и рекомендовавший в качестве такового русский. Хорватский иллиризм представляет собой также выражение литературного панславизма, стремившегося пока объединить южное славянство, почерпавшего свою силу в общеславянской поддержке и особенно в России и русских славянофильских кругах. Главный деятель иллиризма, Л. Гай, ездил в Москву.

В России интересы к славянству возрождаются в начале XIX века в связи с иностранной политикой императора Александра I и борьбой сербов за освобождение от турок. У В. Н. Каразина этот интерес сразу принимает характер панславянских политических мечтаний о «царстве славян», у Броневского, офицера русской Адриатической эскадры, он выражался в плане славянской федерации, необходимой для спасения славян от руководимого Наполеоном союза народов против России. В литературных и научных кружках канцлера Румянцева и адмирала Шишкова панславизм ограничивается стремлениями к изучению и культурному взаимодействию славянских народов и приводит к изучению славян, поездкам ученых в славянские земли, выписке в Россию инославянских ученых и учреждению кафедр славяноведения в русских университетах. Расцвет русского политического могущества в 30— 40-х годах XIX в. заставил русских националистов считать славянский вопрос разрешенным в смысле полного слияния славянства с Россией (М. П. Погодин и др.). Но иначе рисовался панславянский политический идеал в обществах, чуждых официальным и официозным восхищениям русским политическим могуществом. «Кирилло-Мефодиевское общество» (см.), представлявшее дальнейшее развитие идеалов масонской ложи «Соединенных Славян», культивировало (1846—47), по сообщению Костомарова, «идею славянского соединения в одну федеративную монархию, т. е. чтобы все славянские народы были соединены с Российской Империей на таком основании, на каком теперь Царство Польское». Более узкий политический идеал панславизма выставило в 1848 г. австрийское славянство, собравшееся на съезд в Праге. Доказывая права славянских народов на признание их национально-политических требований, этот съезд формулировал общеславянский идеал политического устройства Австрии и таким образом выработал специальный австрийский панславизм, получивший наименование австрославизма. Последовавшее после 1848 года развитие славянских пародов в пределах Австрии, а также поражение России в Крымской кампании привели к признанию неосуществимости панславизма, как «панруссизма». Напротив, снова выступают с притязаниями на верховную роль в славянском мире польские панслависты. Демократическая польская «Централизация» издает в 1853 г. прокламацию к русскому народу революционного содержания, напоминая о братстве всех славян. Эта прокламация вызвала горячий ответ Герцена в брошюре «Поляки прощают нас». При осуществлении панславянского политического идеала поляки настаивают на воссоединении Польши с Белоруссией и Украиной (Висьнёвский в 1844 г.). В 1860—61 гг. за границей выходил польский журнал «Правда», требовавший, чтобы поляки выполнили свою историческую миссию и стали во главе славянства. Восстание 1863 г. и события, его сопровождавшие, не прекратили развития польских панславянских идеалов, которые нашли выражение в ряде журналов (например, 1869—1870 в Женеве: «Польская федеративно-социальная республика среди  Славянских Соединенных Штатов» и др.). С другой же стороны, русское славянофильство, приняв враждебный полякам характер, организовало в 1867 г. в Москве славянский съезд, который прошел под знаменем панруссизма. В том же году вышло в свет, на русском языке, написанное еще в начале 1850-х годов, сочинение словака Л. Штура «Славянство и мир будущего» (перевод В. И. Даманского). Единственное спасение славянства Штур видел в союзе с Россией, и от России же на съезде 1867 г. в Москве славяне ожидали поддержки в борьбе за свое национальное существование. В общем гимне русскому могуществу довольно робко прозвучали голоса немногих смелых людей, напоминавших о противоречии русско-польской вражды панславянскому идеалу.

Идеология русских панславистов во вторую половину XIX  века была разработана целым рядом ученых и публицистов, которые уже были чужды взглядам на славянство и теоретическим построениям первых славянофилов. Это были люди, хорошо знавшие славянскую действительность и ставившие более или менее определенные политические идеалы. Теоретиком новейшего панславизма явился Н. Я. Данилевский,  автор сочинения: «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» (1 изд. 1871, 4-е 1889). Видя в славянстве один из культурно-исторических типов, Данилевский резко возражал против обрусения славянских народов и считал необходимой и возможной их федерацию, в которой Россия осуществит свое историческое назначение, а меньшие славянские народы найдут благоприятные условия для своего развития (см. XVII, 653/66). Взгляды Данилевского не стояли одиноко, хотя большинство русских панславистов этого времени склонялось к русской гегемонии в славянстве. В. И. Ламанский, прекрасный знаток последнего, полагал, что славянским народам необходимо литературное объединение, и что органом его должен быть русский язык. Таковы были взгляды Ламанского в 1864—5 г.; в позднейший период своей жизни он менее определенно отстаивал необходимость русского языка в качестве общеславянского, но все же полагал, что «славянство, особенно в лице русского народа, представляет собой как бы громадный крепкий кряж или ствол, а все прочие инородческие племена нашего мира являются как бы его ветвями. Численно, пространственно и духовно преобладает в мире греко-славянском одно племя — славянское, а в нем и через него — один народ и язык русский» («Три мира азийско-европейского материка». 1892). Если эти воззрения Данилевского и близкие к ним взгляды Ламанского оставались в области скорее историко-культурных, чем политических построений, то польско-русский конфликт и война за освобождение болгар заставили выяснить положение панславизма в сфере чисто политических отношений. Профессор Градовский («Россия и славяне», газета «Голос» 1876), полемизируя с термином «панславизм», становится, собственно, на сторону последнего, когда утверждает, что «роль России в Европе определяется тем, что она держава славянская, что каждое новое право, добытое славянами, радовало нас, что каждая их неудача причиняла нам горе... Отстаивая славян, мы отстаиваем самих себя, наше влияние, наше призвание, смысл наш»... Этот  панславизм был очень далек от мысли об образовании одного славянского государства или славянской федерации. Сторонники сильного русского государства опасались его не менее, чем западноевропейские противники панславизма. К. Н. Леонтьев (см.) прямо утверждал, что «образование одного сплошного и всеславянского государства было бы началом падения царства русского» («панславизм и греки». «Русский Вестник» 1873). В 1884 г. Леонтьев присоединил к этому выражению своих взглядов убеждение, что Россия должна заменить славяно-восточной цивилизацией отходящую цивилизацию романо-германской Европы, и признал себя последователем Данилевского. На пути к осуществлению панславянского идеала наши славянофилы встречали враждебную России и католическую Польшу, которые никак не укладывалась в рамки панславистских требований, и любопытны их старания как-нибудь обойти это препятствие (особенно у И. Аксакова, В. Ламанского, князя Черкасского, Самарина). Так, И. Аксаков просто отождествлял славянство и православие («Славянство, возросшее до значения православно-восточного мира». Собр. соч., II. 801 и еще определеннее в разных местах его книги «Славянский вопрос» 1860 —1886). С другой стороны, и поляки вовсе не были склонны к панславизму со включением в него русских, и во время войны за освобождение болгар они держались с молчаливой враждебностью по отношению к России. Но в связи с этой войной получает новую окраску и старый панславизм декабристов и их позднейших последователей: именно, Драгоманов выдвигает вновь федералистическую программу, уделяя в ней видное место, как самостоятельной части, Украине. Под влиянием Драгоманова в русских либеральных кругах 80-х годов федерализм пользовался большими симпатиями, и отражение этих настроений сохранилось доныне в виде высказываемых русской печатью от времени до времени понятий о федерации славянских народов. Так, эта последняя значилась в программе газеты «Слово», выходившей в Петрограде от 1906 до 1909 г. Сколько-нибудь ясного представления о том, как может быть осуществлена эта программа, по-видимому, не имелось.

Если русская либеральная мысль представляла себе программу панславизма в виде какой-то неясной федерации, то консервативная стояла на почве безусловного преобладания русского народа и русского языка в общеславянском объединении. Выразителем этой точки зрения явился А. С. Будилович (см.), особенно в сочинении «Общеславянский язык в ряду других общих языков древней и новой Европы» (1892, 2 тома). Доказывая необходимость принять русский язык в качестве общеславянского, Будилович утверждал, что «русский язык не недруг прочих славянских, не соперник их в борьбе за жизнь, а, наоборот, могущественный и надежный союзник». Основанием для создания такого положения русскому языку служат как культурные, так и политические условия, так что панславизм и в этой области славянской культурной взаимности принимает ярко выраженный политический отпечаток. Однако, реальная жизнь оказалась мало благоприятной для обеих панславянских политических программ, выработанных XIX веком, т. е. для славянской федерации и для славянского единения под русской верховной властью. Если программа федерации приобрела совершенно туманные очертания, то и теории славянского культурно-исторического типа и русского общеславянского языка потеряли всякий авторитет. Академик А. И. Соболевский правильно отметил в начале нового века, что «вопрос об общеславянском языке находится пока в зародыше, и на скорое его решение нет надежд».

Однако, несколько лет спустя события выдвинули снова на первый план вопрос об общеславянском единении. Борьба славянских народов с немцами в Австрии, Македонский вопрос, русско-польские враждебные отношения, ослаблявшие и поляков и русских, — все это требовало своей ликвидации, и важнейшим средством для этого являлась политическая солидарность всех славянских народов под условием их полной культурной равноправности. Панславизм принимал в «неославизме», созданном в 1908 году на Славянском съезде в Праге, политический характер. Но и теперь он оставался далек от точно формулированной политической программы. На съездах в Праге (1908), Петрограде (1909) и Софии (1910) шла речь о примирении славянских споров, особенно об улажении русско-польских, сербо-хорватских и сербо-болгарских отношений, а также об общеславянских культурных и экономических организациях. Но без политической программы славянское единение уже не могло оставаться, а так как первые руководители его всячески старались избегать таковой, ограничиваясь общими положениями о том, что все славяне культурно равноправны, что славянин не должен обижать славянина и т. д., то часть славянских политических деятелей (поляки, большинство русских) совсем отстранились от «неославизма», другая же часть направила его в сторону старого славянофильского стремления предоставить русскому языку и русской государственности гегемонию в славянском мире. В таком духе и были составлены резолюции Софийского съезда. Политический характер новейшего славянского движения выразился и в плане общеславянского банка, и в возрождении сербско-хорватских объединительных стремлений, и в подготовленном тем же направлением союзе между сербами, болгарами и черногорцами. Вся эта работа оказалась однако очень непрочной и рассыпалась при первом испытании: отделение Холмщины от Царства Польского обособило поляков, раздел Македонии вызвал борьбу между сербами и болгарами, вопрос украинский стал поперек всех прекраснодушных заявлений «неославизма» и т. д. Общеславянские съезды журналистов, сокольских организаций, пчеловодов и т. д. получали свой смысл только при какой-нибудь определенной программе панславизма. Но таковой не было, и съезжавшиеся ограничивались ознакомлением, выражением взаимных платонических симпатий и т. д. Война России с Австрией в 1914 г. написала на своем знамени освобождение всех славянских народов. Это первое крупное реальное выражение политического панславизма. См. Первольф, «Славяне. Их взаимные отношения и связи», т. I—III; А. Н. Пыпин, «Панславизм в прошлом и настоящем» («Вестник Европы» 1878, кн. 9—12); его же, «Литературный панславизм» («Вестник Европы» 1879, кн. 6, 8, 9); Kołodziejczyk ряд статей в журнале Swiat Slowianski о польском славянофильстве.

А. Погодин.