Печерин Владимир Сергеевич

Печерин, Владимир Сергеевич, один из своеобразнейших русских искателей правды и подвига (1307—1885). Провел тяжелое детство под гнетом сурового отца-офицера. В университете, на филологическом факультете, в Петрограде, с увлечением отдался греческой литературе и обратил на себя внимание, как подающий надежды поэт. По окончании курса был оставлен при кафедре классической филологии и командирован на два года за границу. По возвращении был назначен доцентом в московский университет. Но пребывание за границей открыло ему новые идеалы, новые стремления. Он не мог мириться с крепостной, рабски  безмолвной Россией. Вспоминая далекую юность, он говорит в стихотворении «Ирония судьбы» (18б8): «Средь праздного покою я не мог евнухом жить: мне хотелось под грозою новый след себе пробить...». И он внезапно, тайком, не пробыв и года в московской профессуре, летом 1836 г. покидает университет, покидает Россию, без средств, безо всяких видов для себя бросается опять за границу. Здесь четыре года скитается по Швейцарии и Франции, мечется в поисках идеала, одно время примыкает к сенсимонизму, а в 1840 г. внезапно поступает в воинствующий, близкий к иезуитскому, пропагандистский орден редемптористов. 20 лет ведет он страстную проповедь веры и беззаветного служения церкви по глухим деревушкам Ирландии, затем покидает орден и последние 23 года жизни отдает утешению больных в качестве капеллана при одной дублинской больнице. 60-ые годы пробудили в нем интерес к родине. Он шлет привет, простирает «с пламенным участием» «руку братства к молодому поколению, к русскому юношеству и хотел бы обнять их во имя будущего, во имя свободы совести и Земского Собора» (письмо к эмигранту Долгорукову 1863). Но сочувствие было поверхностное и пассивное; оно лишь будило новые вопросы, усиливало горечь загубленной жизни. «Я сделал практический курс истории философии», — пишет он в 1865 г. другу молодости, Никитенко, — «и могу сказать, что я все испытал и ничему не покорился». Не покорился он и католичеству, вряд ли покорился внутренне и религии вообще. Вряд ли и с самого начала одна вера, одно восторженное аскетическое влечение привело его в монастырь. Скорее действовали какие-то туманные социальные мечты об использовании силы и власти католичества. Во всяком случае, итоги он подводил безбоязненно: «Мертво все — лишь слышится хохот Мефистофеля вдали..», так заканчивал он свою «Иронию судьбы». См. Герцен, «Былое и Думы» (Соч., изд. Павленкова, 3) и книгу М. Гершензона, «Жизнь В. С. Печерина» (1910).