Поселения военные

Поселения военные, возникшие в России в царствование императора Александра I, имели свои отдаленные аналогии в строе тогдашних австрийских граничар, часть которых (именно — сербы) перенесла в половине XVIII века эту форму быта на южные границы России (см. XXIV, 527), и в строе поселений военных в Финляндии, присоединенной к России накануне введения у нас этих поселений. Однако ни первые, ни вторые не послужили образцом для наших поселений военных, и Аракчеев был прав, заявляя, что они — «новое, никогда, нигде на принятых основаниях небывалое (он добавлял — великое) государственное предприятие». Действительно, его создали особые условия той эпохи, как международные, общеевропейские, так и внутреннерусские. Именно, наполеоновские войны своим грандиозным размахом вызвали потребность в небывалом до тех пор количестве войск, и удовлетворить эту потребность неудачно пытались в месяцы войны 1806-07 годов организацией милиции, в то время, как и ранее и позже, интенсивно работавшая мысль не одного прожектера шла ей навстречу со своими неосуществленными планами. Поселения военные многим показались той формой организации военных сил, которая, с точки зрения финансового положения государства, является наиболее удобной: полагали, что, требуя, конечно, первоначальных затрат, поселения военные смогут себя содержать впоследствии без денежной помощи со стороны казны. Это казалось, прежде всего, императору Александру, который, в беседе с австрийским агентом Валльмоденом об армии вообще и о поселениях военных в частности, сказал, что его принцип организации армии это — «держать наготове значительную силу», что его «армия такова же во время мира, как и во время войны»; поселения военные казались В. П. Кочубею средством довести численность войск до 700 000-900 000 человек; эту сторону дела подозрительные иностранцы замечали, прежде всего: австрийский майор Клам-Мартиниц полагал в своем мемуаре, что поселения военные должны «приковать вследствие (их) будущности внимание всей не-русской Европы», а англичанин Лайэлль и один французский дипломатический агент равно опасались, что система поселений военных доведет в будущем военные силы России до небывалой цифры 6 000 000 человек. Проблема усиления военной мощи была трудно разрешима и с точки зрения взаимоотношения в александровскую эпоху правительства и дворянства. Дело в том, что тогдашняя система комплектования войск — рекрутский набор — ставила правительство в весьма тяжкую зависимость от поместного дворянства, уделявшего часть своего крепостного люда для солдатской службы. Тем большей стала бы эта зависимость при увеличении армии. Поселения военные, в конце концов, устранили бы эту зависимость, ибо создали бы из крестьян других разрядов самопополняющиеся военные контингенты. Мало того, они дали бы в руки правительства могучее орудие для направления по своей воле жизни всей России. Это видели декабрист И. Д. Якушкин, утверждавший, что «поселения военные неминуемо должны были образоваться в военную касту с оружием в руках, не имеющую ничего общего с остальным населением России», декабрист же князь С. П. Трубецкой, говоривший, что эта «в государстве особая каста,... не имея с народом ничего общего, может сделаться орудием его угнетения» («его» — конечно, прежде всего, властного и привилегированного дворянства). Итак, увеличить военные силы и эмансипировать себя от влияния дворянства — таковы крупные цели в деле введения поселений военных. Надо сказать, что эти цели всегда прикрывал густой флер сентиментальной фразеологии, и особенно тогда, когда о них говорили Александр и Аракчеев, или когда их изъясняли в разнообразнейших официальных документах. В таких случаях фигурировало (кроме нескрываемого стремления сократить военные расходы) главным образом благо крестьян и солдат: исчезнет рекрутская повинность; крестьянин и на военной службе не будет прерывать своих обычных занятий; солдат будет жить в кругу своей семьи, «иметь всегда свежую и здоровую пищу и другие удовольствия жизни»; «рачительным возделыванием земли и разведением скота» он будет создавать и умножать свою собственность; даже выступающий в поход солдат будет спокоен, ибо будет оставлять свои семьи в надежных руках остающихся сотоварищей. Вот в этом-то духе правительство заманчиво рисовало «выгоды оседлости». Начало поселениям военным было положено в 1810 году, когда в бобылецком старостве климовичского уезда Могилевской губернии был поселен батальон Елецкого пехотного полка, причем все жители староства были выселены в Новороссию. Военная буря 1812 года и ввела батальон в ряды действующей армии и разрушила беспризорно оставленный инвентарь поселений военных. Но с первыми успехами 1813 года мысль о возобновлении поселений военных выразилась в определении численности вновь подлежащего поселению батальона, а возвещавший конец наполеоновской эпопеи манифест 30 августа 1814 года содержал обещание для воинов «дать им оседлость и присоединить к ним их семейства». Действительно, дело двинулось теперь быстро вперед. Уже во время Венского конгресса были сделаны попытки ближе ознакомиться с устройством австрийских поселений при помощи австрийских офицеров, что кончилось, впрочем, неудачей вследствие запрещения князя Шварценберга давать соответствующие сведения. 1 января 1815 года было опубликовано «положение» для бобылецкого поселения. С 1816 года устраиваются поселения военные одно за другим и на началах, отличных от первого опыта 1810 года. Именно, новая поселенная единица имела сложный состав. Определяя местность для поселения какой-либо войсковой части, жителей данной местности, до тех пор некрепостных крестьян, включали в состав поселений военных, обозначая их, как разряд «коренных жителей» округа поселения военного. Вторым элементом населения в поселениях военных являлась поселяемая военная часть. Все это население, — соответственно с тем финансовым принципом, согласно которому поселения военные впоследствии должны были сами содержать себя, — разбивалось на две экономически и военно-технически различные группы поселян-хозяев, составлявших поселенные батальоны, и солдат-постояльцев, включенных в батальоны резервные и действующие. Первые должны были своим трудом осуществить хозяйственные задачи поселения: вести сельское хозяйство, прежде всего; содержать солдат-постояльцев (их приходилось двое на каждого хозяина); иметь попечение над семьями и имуществом постояльцев, когда те уходили в поход, ибо сами они в поход никогда не выступали. Но и им вменялось, как военным поселянам, «твердое знание всего касающегося до военной экзерциции». Естественно, что, образуя в поселениях военных эту группу, сюда, прежде всего, включали «коренных жителей», и если их было недостаточно, то тех из солдат, которые до поступления в солдаты уже занимались земледелием и вместе с тем были женаты. Положение солдат действующих и резервных частей определялось целями их военной подготовки, но, в качестве постояльцев, которых кормят и семьи которых опекают хозяева, они были обязаны принимать участие в хозяйственных трудах последних, и потому-то свободное от военных учений время их заставляли употреблять «для навыку к хозяйственным трудам». Все коренные жители, до 45 лет, были одеты в военную форму и зачислены в соответствующие военные части; дети же их считались кантонистами и должны были пополнять собой ряды поселенных войск: так исчезла бы надобность в рекрутском наборе. Могло показаться, что все эти теоретические схемы блестяще оправдали себя. К концу царствования Александра I сеть поселений военных покрыла Петербургскую (2 роты служащих Охтенского порохового завода), Новгородскую (12 гренадерских полков и 2 артиллерийские бригады), Могилевскую (6 пехотных полков), Слободско-Украинскую, Херсонскую и Екатеринославскую губернии (во всех трех 16 кавалерийских полков); численность населения округов поселений военных была равна 374 480 человек, среди них нижних чинов — 149 697. И в то же время, подводя к 1826 году итог всем затратам, официальная отчетность исчисляла их весьма ничтожной для такого грандиозного успеха суммой 3 317 433 рубля. Самое состояние поселений могло показаться равно замечательным. Сперанский, по крайней мере, утверждал, что читал отчет о поселениях военных с таким чувством, будто читает «путешествие в страны неизвестные». Поселения военные демонстрировали и иностранным дипломатическим агентам и даже иностранным принцам; в Европе говорили о «великом» труде «гениального Аракчеева». Действительно, для достижения экономических целей поселений военных было сделано чрезвычайно много: обнаружившийся недостаток пахотной земли повел к расчистке земли под пашню с первых же годов введения поселений военных — корчевали леса, осушали болота; покупали скот для удобрения и снабжали поселян земледельческим инвентарем; в поселениях можно было найти представителей всех родов тогдашней прикладной науки — инженеров, архитекторов, землемеров и т.д.; в поселениях военных был возведен ряд построек, и некоторые из поселений военных были целиком заново построены, иногда по планам, утвержденным самим Александром. Внешний вид поселений военных мог поразить своей необычностью: «связи», в которых жили поселяне, были огромными домами с мезонинами; за каждой «связью» находился амбар и сарай; перед ними — садики; по улице тянулся бульвар; внутренность домов состояла из новой, на один образец, мебели, не без претензий на изящество: так, на печных заслонках изображены были то венчающие себя венчиками купидончики, то пускающие мыльные пузыри малютки; чистота в домах была исключительная, ибо унтер-офицера дважды в день обязаны были ее контролировать. Равным образом военная выучка, на которую тратили до 15 часов в сутки, стояла на должном, по пониманию того времени, уровне. И, несмотря на все это, поселения военные были обречены на скорую гибель. Прежде всего, оказалось недостижимым ближайшее условие успеха поселений военных: целесообразное сочетание фронтовой службы и земледельческого труда. Это предвидел уже в 1817 году Барклай-де-Толли, утверждавший, что между ружьем и сохой существует «беспредельная разность»: «там взыскиваются позитура, ровный шаг и внимание к команде, а при сохе и у серпа требуется все тому противное». Действительно, производительность земледельческих работ должна была свестись к минимуму не только потому, что фронт считался делом главнейшим в жизни поселян, но и потому, что к работам этим стали применять нормы последнего: работы начинались по утрам по общей команде — «выезжать в поле с земледельческим орудием», за плугом ходили «тихим шагом», молотьбу производили под команду капрала «по темпам»; военная субординация, конечно, не исчезала во время работ, и они прерывались, когда надо было приветствовать начальство и т.д.; наконец, рьяные из военных не упускали случая и эти работы использовать в своих целях: в сохи вставляли ружья, били тревогу во время работ и т.п. Если производительность труда тем менее, чем более в нем принудительности, та последняя при гнете военной дисциплины вообще, а аракчеевской в особенности, достигала здесь крайностей, в России до тех пор неизвестных. К тому же в новгородских поселениях военных, при скудости почвы (здесь с декабря по июль питались покупным хлебом), торговля и промышленность играли чрезвычайно большую роль в жизни крестьян: теперь они почти совсем исчезли — так были стеснены свобода занятий и передвижение поселян. Однако неизбежный экономический кризис был лишь одной, и менее опасной, угрозой для существования поселений военных. Гораздо грознее была созданная ими социально-политическая конъюнктура: они были теснейшим образом связаны с основным фактом современного строя — крепостным правом, их введение было не чем иным, как перенесением норм крепостного быта и права на некрепостные разряды крестьянства. Это понимал Александр, утверждавший только, что труд военных поселян не будет-де отягчительнее труда крепостных крестьян; именно так истолковали введение поселений военных и сами крестьяне, хотя в их сознании они закрепощались то Аракчееву, то офицерскому корпусу вообще. Это же было одной из главных причин противодействия устройству поселений военных со стороны дворянства, ибо им ставилась рядом с не раз волновавшимися крепостными крестьянами организованная и вооруженная сила. Действительно, то, что эта попытка была сделана в начале XIX века, когда уже пережит был ряд волнений, вызванных крепостным правом, и то, что эта попытка была произведена над наиболее свободными разрядами крестьянства, должно было повести и тотчас повело к ряду волнений. Волнения в холынской волости Новгородской губернии (1818), в бугском войске (1817, 1818), в Слободской Украйне (1819; началось в Чугуеве; по приговору суда здесь 275 человек были приговорены к смертной казни, что Аракчеев заменил наказанием по 12 000 шпицрутенов, после которого из сорока «самых злых» виновников «несколько», по донесению самого Аракчеева, умерли) были только прелюдиями, и это все понимали. Аракчеев уже в 1819 году начал «от всего оного очень уставать»; в 1824 году Александр сам просматривает списки едущих в поселения военные и приказывает Аракчееву обратить на подозрительных «бдительное и обдуманное внимание», ибо он был убежден, что «петербургская работа кроется около наших поселений». Известно, что декабристы возлагали некоторые надежды на поселения военные, и молодой Ростовцев, следуя общему мнению, писал накануне декабрьских дней 1825 года Николаю Павловичу, что в готовящихся событиях поселения военные будут «решительно» против него. Однако общее волнение вспыхнуло лишь в 1831 году в новгородских поселениях военных, когда часть находившихся в поселениях военных войск ушла в Царство Польское; кроме того, холерная эпидемия послужила здесь сильным ферментом. Волнение частично достигло своей цели: новгородские поселения военные были преобразованы в округа пахотных солдат. Именно, округа было решено считать не принадлежащими полкам, поселенные батальоны уничтожены, управление передано из рук фельдфебелей в руки назначаемых из среды хозяев голов. Пахотные солдаты платили оброк, сыновья их, кроме одного, были обязаны военной службой. В 1836 году были обращены в округа пахотных солдат поселения военные Могилевской и Витебской губерний; в 1857 году как округа пахотных солдат, так и остававшиеся поселения военные были уничтожены, а население их зачислено в государственные крестьяне, — на юге, и в удельные — в Новгородской, Могилевской и Витебской губерниях. См. «Гр. Аракчеев и поселения военные» (1871, изд. «Русская Старина» со статьей генерала А. Петрова); Щепетильников, «Комплектование войск в царствование императора Александра I» (в изд. «Столетие военного министерства», т. ІV, ч. I); Фабрициус, «Очерк истории главного инженерного управления» (там же, т. VII, ч. I, оч. II); великий князь Николай Михайлович, «Император Александр I» (т. II, 1912); Семевский, «Политические и общественные идеи декабристов» (1909); Lyall, «Diе russischеn Militärcolonien» etc. (1824); Pidoll, «Einigе Worte über die russ. Militärkoloniеn» etc. (1847); Лыкошин, «Военные поселения» (в изд. «Великая реформа», под редакцией Дживелегова, Мельгунова и Пичеты, т. II; с большой библиографией); из мемуаров важнейшие — Маевского («Русская Старина», т. VIII, 1873) и Мартоса («Русский Архив», 1893, кн. 2.).

С. Валк.