Ранке Леопольд

Ранке (Ranke), Леопольд, знаменитый немецкий историк (1795-1886), сын адвоката из Тюрингии, учился в Галле и в Берлине и стал преподавателем истории в гимназии во Франкфурте на Одере. Преподавание в школе совершенно не удовлетворяло молодого историка. Он принялся за изучение источников, быстро ознакомился с литературой по истории древности, усиленно штудировал Нибура — и с тем немногим, что имелось в то время по истории средних веков, а потом надолго задержался на истории переходной эпохи конца XV и начала ХVІ века. Из этих занятий вышла книга «Gesch. d. romanischen und germanischen Völker» (1824), которая сопровождалась великолепными критическими экскурсами — «Zur Kritik neuerer Geschichtschreiber» (сначала вышла отдельно). Книга — особенно экскурсы — была для новой, а отчасти и средневековой истории тем же, чем «Римская история» Нибура (см.) была для древней. Она установила принципы исторической критики и обработки материала, ставшие с тех пор обязательными для каждого историка, особенно в том виде, в каком эти первоначальные наброски были разработаны впоследствии в берлинском семинарии Ранке, где они превратились в стройную дисциплину (см. история, XXII, 294).

Ранке послал свою книгу прусскому министру просвещения Кампцу и через три месяца получил экстраординатуру при берлинском университете. Быстрота, с какой пришло признание, объясняется не только научными достоинствами книги. Кампц, конечно, навел справки, и то, что было ему сообщено, совершенно успокоило этого яростного гонителя демократов. Время было тревожное. Реакция свирепствовала. Меттерних из Вены требовал чистки педагогического состава. И репутация Ранке оказалась такова, что ему без всякого опасения была поручена очень ответственная кафедра в столице. Конечно, Ранке не оказывал реакции никаких услуг, и за ним не числилось реакционных выступлений в литературе. Но он был вполне аполитичен и, не в пример большинству сверстников, в годы студенчества не был членом ни турнферейнов, ни Тугендбунда, не выражал сочувствия французской революции и даже не принимал участия в патриотических манифестациях (на них тогда смотрели косо).

Со вступления в берлинский университет (1825) для Ранке начинается пора самой плодотворной научной работы. В столичных библиотеках и архивах он нашел много рукописей, главным образом итальянских, которые дали ему материал для целого ряда поправок к существующим научным представлениям («Fürsten und Völker von Südeuropa im XVI u. XVII Jahr.», 1827). Но далеко не все вопросы, поставленные в этой и в предыдущей книге, могли быть решены без соприкосновения с итальянскими архивами. Прусское правительство дало ему командировку. У Ранке уже были завязаны в Вене дружеские отношения с Генцем, доставившие ему покровительство Меттерниха, и эти связи дали ему доступ к непочатым сокровищам не только ломбардских и венецианских, но и других архивов. В Италии Ранке пробыл три года (1829-1832), изучая документы. Материал, им собранный, дал ему возможность совершенно перестроить представления о политической истории Европы XVI и XVII веков.

Из его экскурсий по архивам Австрии и Италии вышли книги: «Die serbische Revolution» (1829), «Die Römischen Päpste, ihre Kirche und ihr Staat im ХVI u. ХVII Jahrhund.» (3 тт. 1834-36; 6-е изд. 1874 г. с измененным заглавием: «in den letzten vіег Jahrhunderten») и в значительной мере «Deutsche Gesch. im Zeitalter d. Reformation» (6 тт. 1839-1847). Последние две работы — лучшие из того, что написано Ранке. В них сказались все главные особенности не только исследовательской, но и конструктивной манеры Ранке. Как и все его современники, Ранке не мог остаться равнодушным к великому делу французской революции. К ее идеалам он, под влиянием Борка (см.), отнесся вполне отрицательно, но она дала ему несколько важных отправных точек зрения для исследования. Наблюдения над французской революцией и ее влиянием на Европу внушили ему очень прочно державшееся у него представление о единстве политического роста романских и германских пародов. Он проводил эту точку зрения, начиная с первой работы, и недаром главные и лучшие его исследования посвящены истории XVI и XVII веков, когда идею такого единства можно было демонстрировать с большой сравнительно убедительностью. А в труде своей старости «Weltgeschichte» (1881-1889, 9 тт.), начатом, когда ему было за восемьдесят, и не оконченном, он пытался доказать идею единства политического развития народов уже на всемирно исторической основе.

Эта точка зрения тесно, направляющим образом, связана с самой характерной особенностью Ранке, как историка. Ранке интересуется, главным образом, политической историей и теми идеологическими явлениями, которые неотделимы от политики. Социальные отношения, борьба классов, вся необъятная область экономики — стоят вне его кругозора: в лучшем случае он отделывается от этих вопросов формальными отписками в очень беглых заключительных главах больших трудов. Поэтому картина, которую дают его книги, всегда односторонняя.

Это объясняется составом тех источников, которые Ранке привлекают, прежде всего. После того, как он в первой работе принципиально отверг как первоисточник современные событиям литературные обработки истории (Гвиччардини и др.) и обрел в донесениях итальянских, особенно венецианских дипломатов драгоценный клад для реконструкции прошлого, он и в дальнейшем искал в архивах, прежде всего, дипломатическую переписку и чрезвычайно неохотно обращается к актам законодательным и иным.

Но в этой ограниченной области исследования Ранке дал конструкции великого мастерства и ввел в обращение ряд методологических моментов, ставших руководящими для всякого дальнейшего исследования. Он первый обратил внимание на то, что анализ внутренних политических процессов в стране неспособен дать исчерпывающих объяснений и что международная политика могущественным образом влияет на внутренние отношения. И установление сложных сцеплений между политикой и идеологией, особенно с динамическим ростом идеологии, проводится у Ранке чрезвычайно топко и порой с большим изяществом.

«Папство» и «Реформация в Германии» создали Ранке положение» одного из крупнейших историков в Германии. В 1837 году он получил ординатуру в Берлине, в 1841 году — звание прусского историографа. Ответом на это назначение со стороны Ранке была книга «Neun (в позднейших изданиях, с 1874 г., «Zwölf») Bücher Preuss. Gеschichte» (4 тт., 1847-48), последний том которой вышел в «безумный» год. В революционных выступлениях буржуазной интеллигенции Ранке, конечно, участия не принимал. Наоборот, рядом всеподданнейших записок он поощрял короля охранять «исторические» основы прусского государства. И нужно сказать, что советы такого глубоко консервативного человека, как Ранке, который несколько лет (1831-36) стоял во главе журнала («Historisch-politische Zeitschrift»), специально созданного для борьбы с влиянием французской революции, отнюдь не отличаются заскорузлой нетерпимостью. В них есть смелость и широта. Он определенно рекомендовал королю даровать стране конституцию, имея в виду, что это упрочит в желательном для Пруссии духе ее отношения с другими немецкими государствами. А еще удивительнее то, что он предлагал королю организовать общественные работы (урегулирование русла рек, корчевание леса под пашню и т.д.), чтобы вырвать почву у революционеров. «Прежде всего, нужно дать работу тем, у кого ее нет». Но, конечно, «не нужно давать больших политических прав тем, у кого нет ничего».

Эти политические записки для Ранке не были серьезным делом. Из-за революции он ни на один час не оставляет своих исследовательских работ. В годы, следующие за ней, он выпустил два своих самых больших по объему труда: «Französ. Gesch. vornehml. im XVI u. XVII Jahrh.» (6 тт., 1852-1861) и «Englische Gesch. vornehml. im XVII Jаhrh.» (8 тт., 1859-1868). Оба они ввели в оборот много новых сведений, особенно по истории международных отношений, но уже не имели того значения, как прежние.

В эти годы зрелости Ранке отдавал много времени и сил преподаванию. Как лектор, он не выделялся ничем, но как руководитель семинария он был еще более крупным мастером, чем как исследователь. Назвать его учеников - значит перечислить всех крупнейших историков следующего поколения. Значение его школы в достаточной мере характеризуется тем, что из нее вышли не только специалисты по новой истории, продолжатели его собственной работы, но и ряд исследователей, создавших методологию научной медиевистики: Вайц, Гизебрехт, Яффе и др. (см. история).

Семидесятые и восьмидесятые годы, годы славы, были посвящены Ранке, главным образом, истории Германии и в частности Пруссии. Уже чувствовалось некоторое утомление. Уже становилось труднее ездить за границу, а прусские архивы были еще очень щедры на новые материалы. И связь с прусской государственностью с каждым годом становилась крепче. Появились личные отношения с Вильгельмом, с Бисмарком. И Ранке чувствовал себя все больше гражданином прусского государства, долг которого — сделать для родины все, что позволяют его силы. И он с чрезвычайной быстротой печатает: «Gesch. Wallensteins» (1869), «Zur deutsch. Geschichte, 1555-1618» (1869), «Der Ursprung d. Siebenjährigen Krieges» (1871), «Die deutschen Mächte» u. der Fürstenbund» (2 тт., 1871), «Ursprung u. Beginn d. Revolutionskriege, 1791-1792» (1875), «Zur Gesch. v. Oesterreich u. Preussen» (1875), «Hardenberg» (2 тт., 1880-1881) и др. Все эти работы основаны преимущественно на изучении дипломатической переписки, но ни по свежести мысли, ни по конструкции, ни по изложению не могут идти в сравнение с трудами молодых лет.

После смерти Ранке его ученик и издатель посмертных вещей его А. Дове издал необыкновенно интересные воспоминания Ранке: «Zur eigenen Lebensgeschichte» (2 тт., 1890).

Ранке был необычайно живой человек, с чрезвычайно широкими интересами и, несмотря на спокойный ясный темперамент, был способен относиться к некоторым вещам очень страстно. Известен случай, когда он привел в большое смущение Бисмарка, посоветовавши ему присоединить Швейцарию к Пруссии, чтобы ликвидировать простейшим способом «гнездо революционеров». В работах эти его особенности совершенно не отражались. Он был объективен настолько, что кое-кто, преимущественно справа, склонен был обвинять его в равнодушии к добру и злу. Это было, конечно, неверно, но объективность возводилась у него в принцип. Добрый пруссак, добрый монархист и добрый протестант, Ранке никогда не подтасовывал фактов для прославления или для защиты своих политических и религиозных идеалов. Он сурово ополчился на своего любимого ученика Зибеля за то, что тот считал виновником революционных войн жирондистское министерство, в то время, как по всем документам было ясно, что почин принадлежит австрийскому и прусскому правительствам. И совсем не анекдот его ответ некоему профессору-богослову, который, представляясь ему на одном съезде, сказал: «У нас то общее, дорогой коллега, что мы оба христиане и историки». — «Простите, ответил Ранке, между нами та разница, что я сначала историк, а потом христианин». И это не было преувеличением.

Но, конечно, сокровенную сущность своей природы Ранке не мог и не хотел скрывать. Объективность была требованием научной добросовестности. Она была намеренная, не бессознательная. Она проводилась усилиями воли. Пруссак, монархист и протестант и, если вести анализ глубже, представитель консервативной немецкой буржуазии — таков Ранке не только в жизни, но и в своих книгах. Если брать не отдельные факты, а совокупность их, целые периоды, выбор тем, характеристики людей, все, — в чем, не впадая в противоречие с источниками и не нарушая научной добросовестности, можно, если не обнаруживать симпатии и антипатии, то по крайней мере не быть обязанным их скрывать, — выдает Ранке как человека своего времени и своего класса.

И еще в одном Ранке сказывался необыкновенно типично. Он не мог вытравить из своих сочинений духа культурного аристократизма. Его работы предъявляют к читателю большие требования. Они — если и не «для немногих», то и не для широких кругов. Достаточно сказать, что Ранке никогда не считает нужным даже в прагматическом рассказе повторять то, что, по его мнению, надежно установлено, и никогда не разъясняет таких вещей, которые ему самому кажутся ясными. И литературные приемы Ранке, которые порой придают большую прелесть изложению, отнюдь не делают его популярным. Стиль его скуп, точен, прост и вместе с тем полон изящества. В книгах его много портретов. Он любит их и умеет рисовать. Некоторые фигуры он лепит с большим художественным увлечением, стремясь постигнуть человека во всей полноте его душевных особенностей. Познание человека — в его руках один из наиболее действительных приемов воссоздания прошлого. Ибо события Ранке изучает через людей. Даже в критику источников переносит он этот прием. Для него не существует источника, помимо его автора. Он, прежде всего, изучает человека, узнает, каков он, насколько он, как таковой, заслуживает веры, и уже потом переходит к его писаниям. Ранке долго считали величайшим историком XIX века. Наше время спокойнее в своих оценках. Но и оно отводит ему одно из самых почетных мест среди творцов новой научной историографии.

См.: Guglia, «R.’s Leben u. Werke» (1893), Helmolt, «L. R.» (1921), Н. Oncken, «Aus R.’s Frühzeit» (1922). Полное собрание сочинений Ранке вышло в 54 томах в 1867-1890 годах; есть и выборка: «R.'s Меіsterwerke», в 10 томах.

А. Дживелегов.