Россия. Крепостная Россия XVII и XVIII века. 4.

4. Не сразу и при Петре получают себе выражение в обдуманных формах осознанные потребности руководящих сил государства. Но условиям, в которых складывалась личная биография Петра, в нем вырастал не государственный деятель, в котором нуждалась Россия, а прежде всего недурной разносторонний ремесленник (к 1697 г. он знал 17 ремесел) и военный практик в разных отраслях. Но он сам позже сознавался, что даже в военном деле он, как малоспособный ученик, проходил «тривременную школу» (трижды по 7 лет), учась — в войне — у шведов. Государственной «школы» проходить ему не пришлось совсем, да еще такое длительное «обучение» в школе военной мешало ему заняться вплотную и «самообразованием» в области государственной науки. Знания ухватывались, походя, в минуты, свободные от напряженных усилий в области внешней политики и военных дел, и тут же, часто, особенно в первое время, наскоро обращались в практику, нередко без обдумывания. По требованиям обстоятельств приходилось перестраиваться на ходу, бросая недоконченным одно, ломая поспешно сделанное другое. И многое в его деятельности, преимущественно в первые годы его правления, определялось традицией, хотя бы и недавней, исходило от проектов и опытов его предшественников (личную характеристику его см. ХХХII, 115/30).

Первым крупным фактом, в котором активно выступает Петр, были Азовские походы (см. XXXVI,ч. 4, войны России) Новостью в выполнении военной задачи было участие с большим напряжением созданного флота. Но сама по себе задача являлась продолжением планов прошлого, частью борьбы с Турцией. Если не удались удары по Крыму прямо с фронта, элементарно простым был вывод попробовать бить с фланга. Взятие Азова с участием флота должно было обнажить фланг. Однако, тяжело доставшийся и пышно отпразднованный в Москве успех не привел к желанным целям. «Гнилое море» защищало Крым с востока, а выход к Черному морю остался в руках турок, и крепости Керчь и Еникале стерегли здесь узкий пролив. Вследствие этого же запертый бассейн Азовского моря ничего не давал и русской торговле. Наличие русской крепости в устьях Дона только обеспечивало лучше, чем ранее, дальнейшее продвижение русских захватчиков в черноземных степях. Но как раз в бассейне Дона дворянству противостояло еще не вполне подчиненное Москве донское казачество. Так взятие Азова оказалось военной победой и стало угрозой Турции, но не приносило решения экономических проблем.

Простым выводом из опыта строения азовского флота, когда русские выступали слепыми учениками иностранцев, было осознание необходимости иметь собственных мастеров и собственных офицеров. Личная заинтересованность Петра в морском судостроении придала темпы и развернула размеры движения «в учебу к иностранцам». Но предшественником Петра в посылке русских для ученья за границу был еще Борис Годунов. Да и при Петре эта посылка 1697 г. была не первой: обычно забывается, что еще в 1692 г. уехал учиться медицине в Падую первый русский доктор заграничного образования — Постников, а в 1696 г. за ним последовал Волков. Изумившим всю Европу событием была собственная поездка к чужестранцам московского государя, недавно еще скрывавшегося во дворце и за толпой придворных полубога, и притом поездка под скромным именем «Преображенского полка урядника Петра Михайлова». Но и за границей Петр отдавал почти все свое время любимым занятиям: изучал артиллерийское дело, работал на верфях, занимался теоретическими основами кораблестроения и общей механикой, осматривал арсеналы, знакомился с разными промышленными предприятиями и меньше всего интересовался политической жизнью государств, вопросами народного хозяйства, финансовыми и пр. «Великое посольство», ехавшее в Европу с наивной целью заставить ее воевать с Турцией под лозунгом борьбы христиан с магометанством, а в сущности — для Москвы, только показывало плохую осведомленность московских дипломатов в политической обстановке Европы и кончилось, конечно, ничем. Уже на обратном пути Петр получил приглашение примкнуть к Польше и Дании в борьбе против Швеции за Балтийское море. Но и стремление к этому морю имело в Москве уже полуторастолетний возраст и стоило государству двух тяжелых и безрезультатных войн. И таким образом, привезя в Москву задачу добыть гавани для русской торговли в районе Балтики, Петр шел вполне в фарватере традиции.

По возвращении в Москву (1698) Петр занялся розыском по поводу разразившегося в его отсутствие возмущения стрельцов (см. XLI, ч. 5, 19), разбитых в бою новыми военными формированиями. Петр принимал личное участие в допросах и пытках, видя в этом выступлении «семя Ивана Михайловича» (Милославского) и стараясь установить участие в нем Софьи. Одновременно идет лихорадочная подготовка к вступлению России в войну с Швецией, и, как только было получено известие о заключении мира с Турцией, началась «Северная война» (см. XLI, ч. 5, 661/68). Особенно тяжелой для страны и особенно напряженной для Петра была первая ее половина, закончившаяся Полтавской победой (27 июля 1709 г.; см. ниже). Уничтожение русской армии под Нарвой (11 ноября 1700 г.), ряд тяжелых поражений в других местах в другие годы, непрерывное бегство рекрут и солдат, необходимость постоянно готовить кадры в действующую армию на громадном по тогдашнему фронте, такая же неотступная нужда все время давать ей вооружение, снаряжение, продовольствие, средства передвижения и пр., — все это занимало целиком время Петра и его помощников. А наряду с этим — большие осложнения внутри страны, серьезные движения, вызванные исключительными требованиями военного времени. Чтобы конкретно их представлять, надо брать не отвлеченные цифры, а живые примеры. С Рыбной слободы (около Переславля Залесского), в которой насчитывалось всего 203 чел. (вероятно мужского пола), в один 1702 г. взято на разного рода службы 15 человек, то есть более 7% мужского населения. С вотчин Макариева Унженского монастыря, имевшею в начале XVIII в. 500 дворов, к 1704 г. в одни только лопатники, т. е. для земляных работ по постройке Петербурга (заложенного в мае 1703 г.), по работам в Азове и др. местах взято 67 чел. С посада Соликамска, в котором писец 1678 г. подсчитал всех тяглых посадских и вместе бобыльских, нищих и вдовьих 465 дворов, за 5 лет, с 1703 по 1707 гг., взято в рекруты и на работы не менее 200 чел. работников. Требования, конечно, чрезвычайно большие, тем более, что не только рекруты обычно погибали от ранений или эпидемий, но и взятые на работу, живя в ужасных условиях, обычно все «на той службе» умирали или, возвращаясь совершенно обессиленными трудом, условиями жизни и болезнями, помирали «в домах своих». Кроме людей, население должно было давать денежные средства. В добавок к старым сборам появились разные «новоокладные». В 1701 г. указано «для свейской службы» (т. е. войны со шведами) на 1701-ый год и впредь «имать сверх всяких поборов всего Московского государства с торговых всяких чинов людей» с торгов, промыслов и со всяких заводов «десятую деньгу», а с «уездных людей», т. е. крестьян, бобылей и задворных и деловых людей всех категорий, кроме помещичьих, «по 8 алтын 2 деньги с двора» (т. е. по ¼ рубля), а  «с помещиковых и вотчинниковых» но 6 алт. 4 д.; «да на седельную и узденую покупку со всех крестьянских и с бобыльских и с задворных людей взять в один 1701-ый год по полтретьи (2 ½) деньги с двора». Но исчезал сбор уздечный — появлялся «на дело седел, перевязей» и пр. Требовались деньги на отправку рекрут и работных людей и т. д. По подсчетам в одной крупной вотчине Нижегородского уезда крестьяне в годы, близкие к Полтавской битве, всего должны были вносить в государеву казну «окладных и по указам с двора 4 рубля 6 алт. 4 деньги», или, переводя это на язык реальных отношений, больше половины лошади с двора в год. Тягло не «удобоносимое». Но и им не исчерпывалось все. Надо прибавить еще: оплату «бородовых знаков», когда крестьянин появлялся в город; дену «орленой (гербовой) бумаги», если надо было письменно заключать какую-либо сделку; сбор с дубовых колод-гробов, в которых привыкла хоронить своих мертвецов допетровская Русь, и т. д. и т. д. На что другое, а на сборы с населения «прибыльщики» этих лет были очень изобретательны. Сверх денежных сборов требовались натуральные — то хлебом и крупами, то телегами и упряжью, то лошадьми для драгунских полков, и т. д., с необходимостью еще доставки всего этого иногда за сотни верст, куда-нибудь в Азов, Петербург и т. д. Особенно разрушительно на крестьянское и вообще народное хозяйство действовало после взятия рекрут и работников изъятие рабочего скота — лошадей. Цены на них поднялись по сравнению с ценами  1670-х—1680-х гг. вдвое. В иных местах положение становилось критическим. Например, в Смоленском крае, близком и к северо-западному и к юго-западному фронтам, в 1712 г., когда требовались тысячи лошадей для кавалерии, даже не отличавшиеся мягкостью и уступчивостью петровские офицеры закупили только «400 лошадей с самою нуждою, а больше того числа сыскать в Смоленской губернии невозможно». Для полноты картины не нужно забыть еще администрацию, у которой в трудных условиях момента, когда всякий воевода за нерасторопность, за невыполнение требований мог попасть в тюрьму, под батоги и на плаху, особенно разыгрывался аппетит. Лебедянский воевода Домогацкий «мочию своею укрывал беглых солдат за многие дачи», а горожан «разорил в конец и иных из домов разогнал»; собирая казенных работников, он еще с них брал в свою пользу по 8 денег с человека, а с конных по 13 алтын с подводы, да еще масло, сухари, крупы. Даже когда не жалевший населения Петр приказал прекратить сбор недоимок, Домогацкий продолжал их требовать и «брал по полтине с двора» себе. Неудивительно, что «многие деревни Лебедянского уезду от немилосердых правежей бежали». А сколько таких Домогацких было по разным углам Руси! И вот в близкой к фронту Петербургской губернии, в которую тогда входили и Тверь, и Ярославль и др. города, по переписи 1678 г. считалось 178 160 дворов, а в 1711 г. оказалось ровно вдвое менее: 89 080; в далекой от боев Архангельской губернии число дворов убыло за тот же срок более, чем на треть (с 99 тыс. до 60).  Определенная прибыль дворов была установлена только на востоке, главным образом в Приуралье и в Сибири. Пусть в убыли мы имеем частично искусственное объединение дворов, пусть часть беглецов бродила поблизости своих мест, чтобы вернуться при всяком удобном случае домой. Но, во-первых, и за этими поправками остается громадный процент запустения, а во-вторых, ведь и слияние дворов, и скитание поблизости вызваны нестерпимыми тягостями жизни. Неудивительно поэтому, что если уже первые необычные действия Петра по возвращении из Европы и жестокая расправа со стрельцами вызвали ропот недовольства и молву о том, что он «государь подменной», или даже, что под его именем царствует антихрист, то позже прямо начинаются возмущения против власти.

Летом 1705 г. вспыхнуло восстание в далекой от фронтов, но опасной по соседству с малонадежными калмыками и ногайцами Астрахани. Сюда стекались недовольные из всех слоев населения и с разных концов Руси. Видную роль играли здесь бежавшие из Москвы стрельцы; атаманом выступал посадский из Ярославля Носов. Неудивительно, что здесь сконцентрировано недовольство всем, что давило на карман и совесть московского человека, разрушало традицию в быте и старину во взглядах. «Заводчики и приставьцы все с пыток в бунте винятца,— сообщали потом Петру, — что бунт учинился за бороды, за веру, за платье, и что у женска полу обрезывали платье не по подобию, и за новые сборы» (очевидно и средствами и людьми). Были слухи, что призыв к восстанию шел из Москвы; впрочем, в получении «возмутительных» писем из столицы привлеченные к делу не винились. Сочувствие астраханцам выражали и жители пограничных мест по Тереку. Неспокойно было и на Дону. Петр боялся повторения разинского размаха движения и, направляя, с одной стороны, на Астрахань Шереметева с несколькими полками, с другой, предписывал Стрешневу в Москве спрятать деньги, имевшиеся в приказах, очистить, в случае крайности, оружейные склады и т. д. Только в марте 1706 г. восставшие покорились, и началась затянувшаяся до 1708 г. жестокая расправа с ними. Но в это время уже поднялись башкиры. Их движение было особенно опасно по другой причине. Нападениям их подверглись уральские железные заводы — одна из баз снабжения металлом, орудиями и оружием армии и частью флота. В связи с этим в 1708—1709 гг. Каменский и Уктусский заводы совсем приостанавливали работы. А вместе с тем объявившийся среди башкир султан вошел в связь с народами северного Кавказа, добивался поддержки в Крыму и Турции. Неспокойно было и среди казанских и астраханских татар. Весной 1707 г. было известие, что «говорят-де в Турской земле, что будут дожидатца лета», чтобы помочь «вывести» из Московского государства «из 80 000 дворов мужсково и женска полу, которые живут по Казанской черте казанских татар». На Казань летом 1708 г. направили свои усилия и башкиры. В том же году в открытой форме развернулось восстание под руководством Булавина (см.) на Дону, где с самого начала века шло брожение с разных мест собравшейся «голытьбы». Количество ее быстро росло. По правительственному указанию 1707 г. «из русских порубежных и из иных розных наших городов, как с посадов, так из уездов, посацкие люди и мужики разных помещиков и вотчинников, не хотя платить обыкновенных денежных податей и оставя прежние свои промыслы, бегут в разные донские городки, а паче из тех городов, из которых работные люди бывают по очереди на Воронеже и выных местах». На Дону еще жило право невыдачи беглых, к тому же старые домовитые казаки использовали новую рабочую силу, держа беглецов «в домех своих». Уже в 1705 г. голытьба с тем же Булавиным во главе напала на изюмцев и разорила их «соловаренные заводы» на Бахмуте, а когда правительство направило в 1707 г. на Дон дьяка Горчакова «для сыску... беглецов», переписи «пограбленного» имущества изюмцев и осмотра (очевидно, в целях размежевания) «спорных земель и угодей на Бахмуте», казаки не допустили его работать, а потом перешли и в открытое восстание. Причем есть все основания думать, что Булавин был в контакте с башкирами, находился в сношениях и с Крымом, и с Турцией. Ближайшие к Дону места помещичьей эксплуатации сразу же примыкали к Булавину, горели уже дворянские усадьбы. Таким образом, новое восстание в годы, когда Карл XII (см.) уже был в пределах Руси и рассчитывал на присоединение Украины, охватило в глубоком тылу громадный район и могло легко сомкнуться с «мятежным» гетманом Мазепой (см. XLII, 179/80, и Мазепа). Едва ли без связи с этими окраинными движениями шло интенсивное брожение, выливавшееся в партизанские выступления беглых солдат и «разбойников» в центре — в ярославских, костромских, тверских местах, чем создавалась угроза разобщения столицы с новозавоеванной Прибалтикой, отрыва действовавших здесь войск от их базы. Петру удалось против башкирцев направить калмыков. «Усмирять» Дон было поручено кн. В. В. Долгорукому (см.), брат которого был убит казаками, и потому расправа с восставшими была чрезвычайно жестока. Мятежные станицы на севере Донской области буквально стирались с лица земли, пленных вешали и сажали на колья. К зиме 1708 г. донская «голытьба», или, иначе говоря, восставшие помещичьи крестьяне и др. беглецы от государственных тягот были усмирены, после того как многие из «бунтовщиков» были уничтожены. В 1709 г. затихла и обескровленная Башкирия. Но еще и в 1711 г. регулярные войска продолжали ловить ускользавшие от них группы «разбойников» в центре.

При таком напряжении на внешнем и внутреннем фронтах естественно, что панические настроения находили по временам и на самого Петра, в общем показавшего в тяжелых испытаниях сильный дух, большую находчивость и неутомимую энергию. Не только в 1705 г. Москва переживала тревожные дни. В 1707 г., в апреле, кн. Прозоровскому был дан наказ, «ежели сей случай будет» (т. е. если наступит опасность), «с лутчею святынею,... казенными богатствы и нужными посольскими писмами выехать по Ярославской дороге до Белоозера и дале». Корчмину предписано заняться в спешном порядке укреплением Кремля и Китай-города, подготовить все «к осаде» вплоть до «мостов подъемных». В московский гарнизон, который надо было довести до 80 000 бойцов, включались и 1 000 человек из посадских, и 3 000 из «людей боярских», и т. д. Словом, при повороте Карла к Московии и внутренних осложнениях опасались прямой опасности для Москвы.

Где же в такой обстановке можно ожидать планомерной работы по переводу государства на новые рельсы? Когда тут было составлять какие-нибудь планы преобразований? И если в это исключительно тяжелое десятилетие можно говорить о «реформах», то только в смысле отмирания в суровой обстановке чрезмерных требований обветшалых частей старого и нарождения нового под непрерывным напором военных нужд. И шли оба процесса судорожно, хаотически. Громадное количество всяческого сорта распоряжений Петра за эти годы полно противоречиями, отменами недавно отданных приказов, спешкой, необдуманностью. И за хаосом стихийных мер, в целях самосохранения, едва-едва вырисовываются контуры нового здания «переделанной России» («des veränderten Russlands»).

В непрерывных боях постепенно исчезали старые формирования и слагалась новая армия (ср. III, 507). Военная служба фактически стала постоянной и для дворян, и для попавших в полки даточных. После первого же разгрома необученной армии под Нарвой (1700) предварительная военная подготовка становится правилом для всех вновь набираемых на службу. С 1705 г. призыв в армию падает не только на военно-служилое дворянство, которое по-прежнему служит поголовно, но и на все тяглое население (по расчету один человек с 20 дворов). После третьего такого набора новый порядок становится правилом, и Петр на запрос, брать ли рекрут, уже с раздражением писал: «о сем и отписываться вам было не надобно, а брать их по прежнему указу, как определены бессмертные, и когда спросят в дополнку в армию, чтобы всегда на упалые места были готовы». И новые формирования, насчитывавшие к Азовскому походу всего 14 000 человек, ко времени Полтавской баталии, несмотря на постоянную громадную убыль, возросли почти в 10 раз. Рядом с этим идет сооружение флота — в начале для Азовского моря у Воронежа и для Белого моря у Архангельска, потом и для Балтийского в Олонце и на Свири, а позже и на петербургских верфях. Для пополнения офицерских кадров нельзя было рассчитывать на приезды иностранцев; не могли удовлетворять и командировки для обучения за границу. И в Сухаревой башне в Москве (см. XXIX, 359) была организована школа для «математических и навигацких, т. е. мореходных хитростно искусств учения». Программа ее оказалась достаточно широкой; по официальному признанию, «оная школа не только потребна единому мореходству и инженерству, но и артиллерии и гражданству к пользе».

Военные нужды требовали финансирования. В поисках денег, которые Петр называл «артериею войны», правительство шло проторенными путями старины, еще увеличивая и умножая поборы с населения. В целях получения дохода казне, перечеканивали серебряную монету старую в новую, вдвое более легкую по количеству серебра, и тем вызвали еще добавочный рост цен. Не только нет никаких улучшений в финансовой системе, но и достигнутое ранее упрощение новыми мерами сведено к нулю. Не слышно и речи о новой, более удобной окладной единице, а когда перепись дворов, предпринятая в надежде обнаружить прирост за 30 лет и обложить его, дала на громадной части территории убыль, то, пренебрегая элементарными требованиями разумных оснований налоговой системы, Петр указал сбирать с нового  «числа» там, где оказалась прибыль дворов, и по старым книгам, где установлено сокращение числа дворов, чтобы казна ни в коем случае не оказалась в убытке. Мы уже отчасти видели, к каким отрицательным народнохозяйственным результатам приводила такая система, если можно называть системой ряд случайно и на разных основаниях построенных мероприятий, имевших единую цель — как бы государевой казне было прибыльнее. Надо всем висела война.

Ее требования вызвали реализацию старого плана о разрядах, созданных теперь (1708) в форме губерний (хотя термин «губернатор» встречается и раньше). На губернаторов возложены были обязанности обеспечивать армию пополнениями (набор рекрутов), припасами, заботиться о крепостях, о размещении полков и пр., блюсти за поступлением всех сборов с населения и отправлением повинностей и затем уже выполнять определенные полицейские функции в подвластных им территориях (см. губерния, XVII, 301/03).

Интересы казны, желание в большей полноте, минуя липкие руки воевод, получить денежные сборы привели (в 1699 г.) к созданию (или восстановлению) по городам «земских изб», в которых заседали выборные (от посадских и уездных людей) бурмистры, с передачей им не только сбора «всяких денежных доходов» с посадов и уездов, но и ведания посадов во всех отношениях, с полным высвобождением посадских людей из подчинения воеводам. В центре, в Москве, для руководства земскими избами создана Бурмистерская палата, скоро переименованная в Ратушу (см. Бурмистерская палата, VII, 207/08, и город, XV, 655).

Необходимость выяснить положение с бюджетом побудила создать (1701) на смену неповоротливому Счетному приказу (см. XXXIII, 461) новый контрольный орган — Ближнюю канцелярию (см.), которая по ежемесячным приходо-расходным ведомостям приказов составляла годовые балансы. Сами приказы получали конкурентов в виде новых учреждений с разными наименованиями и то с длительным, то с кратковременным существованием. Иногда росли они постепенно из канцелярии какого-нибудь доверенного лица, которому поручалась та или другая функция; иногда организовывались сразу для тех или иных новых отраслей управления, как Адмиралтейский приказ. То в них преобразовывались старые приказы, как  Военный возник из соединения Иноземского и Рейтарского; то действовали параллельно со старыми, появляясь где-нибудь ближе к царю — в Петербурге, а то прямо на фронте. И в результате приказы были «растасканы»: часть старых органов центрального управления умирала, часть постепенно сведена к управлению только центральной, Московской губернией, и на место разрушенной старой машины не создано никакой согласованной стройной системы. Отмирала и Дума боярская, в которой почти не бывает государь и большая часть членов которой по служебным поручениям обычно находится вне Москвы. Ограничивается ее состав восемью-десятью лицами и по роли их в управлении называется «консилией министров»; вводятся в нее доверенные люди, совсем не имеющие думного чина; сужаются или совсем ликвидируются ее контрольные функции, а большинство законодательных актов идет совершенно вне ее, причем они принимают нередко странную для чинной Московской Руси форму писем, а то и записочек царя разным лицам (ср. VI, 402, 403).

Все это, конечно, меньше всего похоже на «преобразования», на работу сознательно и планомерно действующего государственного человека. Война и ее нужды диктовали свои неотступные требования, которые далеко не сразу и не всегда хорошо понимались и которые осуществлялись в меру возможностей и разумения. Во всем этом, кроме переконструирования армии и создания флота, очень мало чувствуется и влияние Европы. Наоборот, больше довлеет русская традиция, хотя бы и недавнего времени. И только терминология (канцелярии, губернии, бурмистры, ратуши и пр.) усиленно навязывает мысль о знакомстве руководящей группы с европейскими порядками.

Немного принципиально нового найдем мы и в области экономического «творчества» этих лет, именно в создании новых крупных предприятий. Хотя в устройстве их и руководстве производством видную роль играли приглашенные на русскую службу иноземцы, но ведь они же работали и в тех же ролях в этом деле и ранее. Отрасли производства прямо подсказаны войной. Ее громадные потребности частью совершенно невозможно было (например, в отношении литья пушек), частью очень трудно было удовлетворить мелким производством. Заказы и закупки за границей и дорого обходились (в обстановке военных требований цены росли), и не могли гарантировать регулярность снабжения государства всем необходимым. И вот в стране за казенный счет быстро строятся один за другим металлургические заводы. Одной из крупных баз в этом отношении становится Средний Урал, где вслед за первенцем его — Невьянским заводом, начатым постройкой в 1697 г. и давшим первую продукцию в 1700 г. (в начале 1702 г. он передан в эксплуатацию И. Демидову; см.), в течение 1700—1704 гг. появились еще три доменных и молотовых завода и один медеплавильный. Воронежско-Азовский край получил металлургическую опору в виде доменного Липского (позднее он именовался Липецким) и молотового Козминского заводов вдобавок к существовавшему здесь (с 1696 г.) частному заводу Борина и Аристова. Для обеспечения балтийского флота и северо-западных крепостей и армий построены новые казенные заводы у Онежского озера и два завода у Белоозера и Устюжны Железнопольской. Всего в пределах до 1707 г., когда строительство приостановилось, создано 12—13 казенных металлургических предприятий, крупных по тогдашним масштабам. В районах старых тульских и калужских заводов в те же годы появилось три новых крупных частных завода. Кое-где знаем еще более мелкие металлургические предприятия. Большинство их, и, во всяком случае, все крупные, и старые и новые, казенные и частные, загружены заказами на войну. Для строительства флота во всех районах верфей возникают лесопильные мельницы, большей частью казенные. Для него же строятся канатные заводы, и в Москве с начала века работает первая в России парусинная фабрика. Тот же усиленный спрос войны вызвал к жизни более крупные, чем раньше, казенные селитряный и серный заводы, шпажную фабрику, частные пороховые заводы иноземцев и пр. Стремление одеть солдата в мундир русского сукна продиктовало организацию казенной суконной фабрики (в 1705 г.).

Но наряду с этой «военной» промышленностью появились, правда очень немногие, мануфактуры, не обслуживавшие прямо или обслуживавшие лишь частично военные нужды: бумажная мельница, гражданская типография (для печатания книг новым шрифтом) и стеклянный, и зеркальный заводы. Все они устроены также на государственные средства. Вообще русский частный капитал в эти тяжелые и тревожные годы очень слабо шел в промышленность.

Не очень сильно занимался он и внешнеторговыми операциями. И хотя по словам поздравлявшего Петра, по случаю взятия Ниеншанца (см. XXX, 265), А. Виниуса, «обрадовашася купцы иностранные, паче ж Российскиа, видя к ближайшему путю промыслам своим такиа отверзенные врата, ими же многократно в лето могут приезжать и отходити и вся нужные потребы доставати», однако это заявление звучит очень риторически и слишком упреждало события. Сильная на море Швеция старалась не допустить «отверзения» этих «врат»; положение новопостроенной столицы Санктпитербурха бывало иногда очень опасным, шведы один раз дошли до самой Охты, и только после Полтавской победы (1709) могла «ногою твердой стать при море» Балтийском России. А пока торговля по старинке шла главным образом через Архангельск, где активную роль играли голландцы и англичане.

И единственно, где «европеизация» сказывалась решительнее, это в области внешности, но касалась она, можно сказать, только верхов. Введение счета лет по-европейски, т. е. от «Рождества Христова», а не от «сотворения мира», и начала года — с января (но с оставлением в России юлианского календаря, когда в Европе был принят грегорианский), борьба с длиннополыми и длиннорукавыми старорусскими ферязями и шубами бояр, введение для них и всех служащих и придворных обязательного ношения европейского платья, требование под угрозой штрафов брить бороды, введение париков и пр. — одна серия таких мероприятий. Гражданский шрифт, издание для всех газеты, печатание ряда новых серьезных и учебных книг и пр. — другая группа забот о том, чтобы сравняться с Европой. Но как раз перевоспитание населения, хотя бы даже верхов его, несмотря на некоторую подготовку этого в предшествующее столетие, могло идти только медленным шагом, совсем не соответствуя порывистой манере царя-преобразователя. И переодетые в немецкие кафтаны и башмаки, бритые и в «перуках» «птенцы гнезда Петрова», тем более другие, из-под палки становившиеся иностранцами по обличью бояре и «царедворцы» (как в эту пору называют дворянство столичных чинов) в правах и воззрениях, в правительственной деятельности и домашних поступках оставались детьми своих отцов, не переживая чудесной ломки, как это казалось кое-кому из современников и особенно потомков, а лишь медленно перерождаясь в «новую породу людей».