Россия. Крепостная Россия XVII и XVIII века. 5.

5. Так обстояли дела в первую половину правления Петра. После полтавского поражения Карла военное напряжение несколько ослабело, и Петр, по его собственному признанию, стал больше трудиться «во управлении гражданских дел». И нельзя было не заняться ими: поздравляя государя с Полтавской победой, Курбатов (см.), один из виднейших сотрудников Петра, хорошо знакомый с состоянием дел в тылу, настойчиво выдвигал на очередь «гражданское правление», ибо уже «превеликий всенародный вопль» по Руси слышится.

Но напрасно думать, что теперь, с 1710 г., правительство всецело отдается заботам о населении, что военные дела оставили ему очень много свободного времени. И тут почти до конца царствования Петра война продолжала занимать большое место в жизни государства. Война со Швецией продолжалась до 1721 г. Правда, теперь военные действия развертывались не на русской территории, а на Балтийском море, в Финляндии, даже в самой Швеции и в Германии (см. Северная война, XLI, ч. 5, 667/68). На территории последней не только решалась чисто военная задача выбивания противника. Неверно вместе с Ключевским думать, что вот у Петра появился «новый спорт, охота вмешиваться в дела Германии» и устраивать там браки племянницы и дочери, с отрицательными результатами для России. Нет, брачные союзы с мекленбургским и голштинским правителями имели ввиду завершить борьбу за Балтийское море путем создания — на территории родственников — морского канала, чтобы не зависеть от Дании, чтобы иметь свой выход к Немецкому морю и океану. С другой стороны, усиленные действия Карла против России в Турции и желание Петра с запада отрезать Крым от его верховной покровительницы имели результатом Прутский поход 1711 г. (см. ниже — войны России). Петр старался подготовить его дипломатически. Были заключены договоры с господарями: Валахии — Бранкованом и Молдавии — Кантемиром о помощи России войском, продовольствием и пр., за что оба должны были стать совершенно независимыми правителями. Южнее, на Балканах, действовали различные эмиссары, стараясь поднять восстание в Черногории и Сербии с расчетом на помощь России. Но военная подготовка похода была слаба. Содействия от союзников Петр не получил, и в результате русская армия с царем во главе, оказавшаяся без продовольствия, была окружена превосходными силами турок. Только успехи, русских в отдельных стычках, нелады в турецкой армии и податливость визиря на русское золото спасли Петра от полной катастрофы. Но, получив возможность отступления, он обязывался вернуть Турции Азов, уничтожить укрепления Таганрога и пр., т. е. отказаться от всяких надежд покончить с Крымом и пробиться к Черному морю. Мало того, прутская неудача и уход с устьев Дона подняли энергию и Крыма и связанных с ним ногайцев. Начались снова столкновения на юге, а в 1711 г. и еще раз в 1717 г. кубанцы прорывались на юго-востоке вплоть до пензенских мест. Т. о. в этом районе, несмотря на создание Петровской (от Медведицы до Хопра) и южнее — Царицынской (от Волги до Дона) оборонительных линий, вернулись, в сущности, к старой постоянной необходимости держать наготове военные силы и вести наблюдения за «степью», чтобы обеспечивать эксплуатацию ранее захваченного Воронежско-Тамбовского района. Но уступая на юге, Петр начинал энергично действовать в пределах Азии, причем конечными целями здесь ставились захват Амударьи, где, по слухам, находился золотой песок, и проникновение в Индию, давно манившую своими сказочными богатствами. Попыток проникнуть в Среднюю Азию было две. Одна шла от Астрахани — завершившийся полным разгромом поход Бековича-Черкасского (см.) с двумя с половиной тысячами бойцов в Хиву в 1716 г. (см. XLI, ч. 4, 275/76), другая — из Сибири, где в 1714—1716 гг. действовала разведывательная партия Бухгольца и где последовательно строились на Иртыше: Омск в 1716 г., Семипалатинск в 1718 г. и Усть-Каменогорск в 1720 г. С другой стороны, смело была задумана морская экспедиция в Индию, для которой намечалась база на Мадагаскаре, для чего был уже послан русский военный корабль. Наконец, с 1715 г. было начато настойчиво проведенное в ряд лет изучение Каспийского моря и разведка, «нельзя ли через Персию учинить купечество в Индию». А так как проникновение сухопутьем индийских товаров в Персию, а из нее и в Астрахань, было фактом общеизвестным, то захват Каспийского моря должен был стать началом продвижения к Индии и по этому пути. К тому же здесь манили и сами по себе богатые прикаспийские провинции. И едва закончив войну со Швецией, Россия сейчас же стала энергично готовить сухопутный и морской поход на Персию, занявший полтора года военных операций в 1722—28 гг. и кончившийся приобретением ряда провинций по южному и юго-восточному берегу Каспийского моря (см. XXIII, 35/36). Таким образом, в полном смысле мирными, были только полтора последних года жизни Петра. А для учета его занятости вне сферы чисто внутренней работы надобно еще не упустить из виду очень напряженной все время дипломатической работы и в разных странах Западной Европы и в Азии, вплоть до Китая, причем и здесь, как и в других областях, он сам играл очень деятельную роль.

Вот при каких условиях шли реформы во второй половине царствования Петра. Но все же в эти годы больше времени и внимания правительство могло уделять и действительно уделяло вопросам гражданского управления. К этому времени многому и сам Петр научился в итоге опытов, часто незаконченных и печальных по результатам, — в предшествующие (да и в эти также) годы, больше размышлял и читал на эти темы, — и во второе большое путешествие в Европу в 1717 г. он уже проявлял большой интерес к вопросам государственного устройства. С другой стороны, к участию в деле перестройки России были привлечены им разнообразные иностранные ученые и практики. И из русских, вынужденных обстоятельствами продумывать сложные проблемы государственной жизни, все больше выдвигалось людей, стремившихся сказать свое слово, дать свои проекты реформ государства, — от внимательно изучавшего английские порядки Ф. Салтыкова до исходившего от хорошего знания своего государства крестьянина Посошкова (см. XXXIII, 124/28). А самое главное в том, что как военные дела до 1709 г., так внутренние требования после стали неотвязно настоятельными, и без решения вопросов жизни государства или хотя бы без внимания к нуждам населения нельзя было надеяться и благополучно кончить войну. Еще в 1716 г., как бы поддерживая Курбатова, генерал-адмирал Апраксии (см.) писал Петру: «Истинно, во всех делах точно слепые бродим и не знаем, что делать; во всем пошли великие расстрои, и куда прибегнуть и что впредь делать, не знаем; денег не возят ниоткуда, все дела, почитай, останавливаются».

При наметившейся уже для нас обстановке, несмотря на всю неотступность  требований или, правильнее сказать, именно вследствие необходимости заниматься всем сразу внутри государства и продолжать войны, преобразовательная работа и теперь не могла идти систематически от одной отрасли государственной жизни к другой или от более общих проблем к частным. Перестраиваться приходилось на ходу. Поэтому и здесь удобнее систематический, а не хронологический порядок изложения.

Больше всего печать системы видится в области государственного строя. Ее больше всего разрабатывали в проектах. Организация управления была первоочередной задачей. На ней и надо, прежде всего, остановиться.

Вопрос о центральном руководящем органе стал совершенно неотложно, когда Петр решил принять личное участие в Прутском походе. В результате появился коллективный заместитель государя — сенат, который потом, при наличии царя, получил другие, главным образом административно-хозяйственные функции, а в связи с организацией коллегий окончательно определился, как центральный руководитель всего внутреннего управления и хранитель законности и правосудия (см. сенат, XXXVIII, 251/55).

В связи с учреждением сената изменилось подчинение губернаторов, которые стали подведомственны сенату. Позже в местном управлении видим попытки введения коллективности, выборного начала и разделения властей (см. губерния, XVII, 303/09). Если принять еще во внимание деление губерний на провинции, а этих последних на уезды, если причислить подчиненные прямо центру органы контроля (фискалы; см.) и специальный надзор за лесами (вальдмейстеры), то будет ясно, что на смену единому и универсальному воеводе XVII в. пришла теперь сложная и не вполне слаженная машина, для отдельных звеньев которой не хватало людей и которая очень дорого стоила и себя не оправдывала.

Увлечение коллегиальностью привело в результате долгой работы к созданию центрального аппарата управления в виде коллегий (см. XXIV, 496/502). Ограниченное число их, систематическое распределение ведомств и распространение их функций на всю империю (исключением являлась Малороссийская коллегия, ведавшая определенную территорию во всех отношениях) были, несомненно, шагами вперед по сравнению с приказным строем. Но неизбежная длительность обсуждения вопросов при большом составе (11 человек), естественное торможение инициативы и отсутствие личной ответственности совсем не соответствовали моменту, когда требовались быстрота в решениях, уменье действовать на свой страх и риск, и аккуратность в исполнении.

Новый административный аппарат, таким образом, в более или менее законченном (но все же не в окончательном) виде сложился только в 1720-х годах. В эти же годы наметилась и новая финансовая система. В 1719 г. были внесены очень большие ограничения в сильно разросшуюся до того область государственных монополий: поташ и смольчуг, рыбий клей и икра, ревень, а по временам и сало, и кожа, и пенька, и воск, и хлеб и др., — все было или бывало исключено из сферы свободного обращения по крайней мере в отношении внешней торговли. И вот в 1719 г. приказано оставить «казенными товарами» только поташ и смольчуг, а «прочие товары, которые продаваны были из казны, уволить торговлею в народ, токмо с прибавочною пошлиною». Еще позже, лишь в 1724 г., различные распоряжения в отношении таможенных сборов сведены в единый систематический тариф, устанавливавший принципиальную новость — дифференциальное обложение. Высокие в общем ставки для импортных товаров — в 20, 50 и 75% объявленной стоимости — обнаруживали определенное покровительство русскому производству и особенно крупной промышленности. В том же 1724 г. впервые из бюджета были вычеркнуты некоторые мелкие сборы с населения, дававшие ничтожные результаты для казны, «а людем турбацию» (по оценке Посошкова). Но все же и в этом бюджете осталось до 20 сборов, из которых каждый дал менее 1 000 руб. Большой новостью 1724 г. было введение подушной подати. Недостатки подворного обложения и ускользание при нем плательщиков были уяснены давно; идея «поголовщины» стала популярной в правительственных верхах еще с 1717—1718 гг. Но много времени отнял учет (перепись и проверка ее — ревизия; см. XXXVI, ч. 1, 200/01) будущих плательщиков, в состав которых теперь введены уже все разряды холопов. Учитывалось и подлежало обложению все мужское население тяглых групп, независимо от возраста и экономического состояния («ревизские души»). Так как новая подать назначалась на содержание армии, то величину ее определили делением всей потребной суммы (около 4 млн. рублей) на число душ (5 570 000). Из полученных таким образом 74 коп. сейчас же по смерти Петра было сбавлено — в виде «милости» населению — 4 коп., и «семигривенный сбор» стал основным прямым налогом на протяжении всего XVIII в. Крестьяне черносошные должны были платить сверх того 40 коп. оброку («четырехгривенный сбор»), а посадское население было обложено подушной в размере 1 р. 20 к., «сорокаалтынный оклад» (см. подушная подать, XXXII,. 438/40). Эта прибавка для городского тяглого населения была единственной, но огульной поправкой на более высокий общий экономический уровень города. Но крестьяне, по крайней мере, черносошные, получая сумму подати на все селение или даже на целую волость, по-старому превращали ее в раскладочный сбор, разверстывая его «по пожитком и промыслом» и тем внося некоторую справедливость в обложение. В государственных доходах по бюджету 1724 г. подушная подать составила свыше половины — 54%, а с ясашными сборами с сельского же населения различных национальных меньшинств — более 55% доходов. И главная доля этой суммы вносилась крестьянством. На него же падали в известных, иногда и значительных частях и многие другие государственные сборы; на нем продолжали тяготеть и разные повинности. И в составе посадского населения относительно тяжелее были обложены податями и обременены повинностями опять-таки маломощные низы. Таким образом, все реформы в системе обложения, проведенные в эпоху Петра, не изменили основного направления финансовой политики, как оно сложилось и до него. В связи с ростом государственных потребностей увеличивались размеры бюджета. Переводя его на золотые довоенные рубли*), мы получим для 1680 г. около 25 ½  млн. руб. (1 ½  тогдашних); для 1701 г. примерно 30 млн. руб. (около 3 млн. тогдашних) и для 1724 г. уже почти 85 млн. руб. (8 467 000 руб. по окладу и 8 172 000 руб. по фактическому исполнению). Т. е. за 45 лет только денежные государственные сборы выросли в 3,3 раза, а на протяжении первой четверти XVIII в. в 2,8 раза. И одновременно росли требования в виде рекрутов, разных категорий рабочих, натуральных поступлений и всяческих повинностей. Если вообще податное бремя к 1725 г. увеличилось примерно втрое против конца XVII в., то с учетом натуральных платежей и повинностей низы крестьянства и посадских обложены теперь в пользу государства гораздо тяжелее, чем в XVII в.

^*) Перевод, конечно, довольно условный; до сих пор он делается по данным о стоимости хлеба; правильнее было бы устанавливать покупательную способность денег по стоимости более разностороннего прожиточного минимума. Рубль конца XVII в. принимается обычно за 17 (приблизительно) золотых рублей, рубль петровской поры – за  9 руб.

В чью же пользу делались такие огромные жертвы со стороны главным образом наиболее обездоленных масс? Расходный бюджет уже намечает некоторые линии решения вопроса. Из 8% млн. руб. в последний год жизни Петра почти 6 млн., около 65%, уходило на разные военные нужды; несколько менее 10% брали расходы по взиманию сборов с населения и  на государственное хозяйство; администрация и суд требовали немного более 2%, и расходы по двору составляло около 4% (наиболее скромный относительный показатель за время с конца XVII в. и до середины ХІХ-го). Если прибавить еще расходы на посольские дела, то сам аппарат государства требовал около 20% бюджета и охрана государства от врагов внешних и внутренних около 65%. Но и в остальных скромных статьях расхода мы тщетно будем искать каких-нибудь ассигнований, направленных на удовлетворение потребностей массы населения, на плечи которой ложился почти всей своей тяжестью доходный бюджет.

Еще яснее основные линии политики времен Петра выяснятся из рассмотрения положения при нем разных общественных групп. В положении дворянства произошли важные изменения. С одной стороны, оно с отделением обложенных подушной податью однодворцев (см. XXV, 563/64, прил. 6/7) освобождалось от наименее обеспеченных и наиболее близких к крестьянству собратий и тем самым резче и определеннее отделялось от других групп, как привилегированный класс «шляхетства», скоро начавшего в лице своих верхов мыслить себя, как «благородное». Но с другой стороны, в ряды дворянства входили большой по численности и очень пестрой по происхождению группой иноземцы, где видим и сына скромного пастора, графа в России, Остермана (см. XXX, 692/95), и чуть ли не свинопаса из Литвы, также графа, Ягужинского (см.), и сидельца из лавочки — барона Шафирова  (см. XLIX, 132/33), и т. д. Наряду с этим и из русских низов поднимались службой в дворянство (этот путь узаконен «Табелью о рангах»; см. дворянство, XVIII, 81/82, и государственная служба, XVI, 215/16, прил. 4/5) люди самого различного положения: светлейший князь из придворных конюхов Меншиков (см. ХХVIII, 479/81); один из энергичнейших деятелей первой половины царствования Петра — военный инженер Корчмин, из той же дворцовой прислуги; бывший холоп Шереметева, а позже вице-губернатор архангельский Курбатов; секретарь Петра, вероятно из посадских, Макаров (см. XXVIII, 11), и др. из более видных фигур, и многие дворяне из солдат в массе обычного провинциального дворянства — тому доказательства. И эти новые люди из иноземцев и русских не только должны были осваиваться с новой обстановкой и новой психологией, но и быстрее заражались буржуазными настроениями или прямо приносили их с собой. Очень многие из тех, кто имел к тому средства, участвовали в промышленности и торговле, как Меншиков, Макаров, Корчмин, Шафиров, Ягужинский. Меж тем из среды старого «столбового» дворянства мы очень мало знаем фабрикантов и заводчиков: кроме невольных и кратковременных совладельцев шелковой мануфактуры Толстого и Апраксина и нескольких участников купеческих компаний, державших мануфактуры, можно назвать действительного промышленника Молоствова и не более десятка владельцев разных мелких предприятий (чтобы иметь перспективу и масштаб, напомним о многих десятках купеческих фабрик и заводов). Очень редко встречаем в эту пору дворян среди подрядчиков, и то не можем быть уверены, выступали ли они сами в известных нам случаях или — под их именем — крестьяне. Совсем не имеем сведений о более или менее широком участии старых дворян в торговле. И это несмотря на то, что законом о единонаследии (см. дворянство, XVIII, 83) Петр специально толкал лишенных «недвижимых имений» дворян к поступлению в купечество или к занятиям «каким-нибудь художеством». Причины этого лежали в «бескапитальности» большинства дворянства и в связанности их службой. О первом мы знаем и из предшествующего времени. Эпоха Петра с ее громадными требованиями, обращенными к крестьянству вообще, в том числе и помещичьему, не могла улучшить экономического положения помещиков. Мало менялось дело и оттого, что теперь все земельные владения шляхетства объявлены его «недвижимыми именьями». Это, во-первых, было только сменой юридического титула, так как к началу XVIII в. дворяне фактически распоряжались и поместьями, как вотчинами; во-вторых, закон о единонаследии сильно сузил права владельца распорядиться по своему усмотрению этим «недвижимым именьем», вновь подчеркнув главное назначение его в виде обеспечения для государства службы хотя бы одного человека из семьи. В связи с этим прекращена практика верстанья «новиков», приспевших в службу, поместьями. Продолжавшаяся раздача земель получила принципиально другой характер: земля давалась уже не для обеспечения службы всякого годного к ней дворянина, а в награду за службу, за «подвиги» и усердье лишь отдельным уже служащим. И наличие безземельности среди дворян — явление редкое и временное в XVII в. — с эпохи Петра станет растущим в дальнейшем фактом. С другой стороны, возможности эксплуатации имений сильно сужены. Недра объявлены собственностью государства, охрана корабельных лесов и дерев распространялась и на частные владения, хотя бы и дворянские, установлен сбор в ¼  их доходности, рыбные ловли, пчеловодные угодья, сенные покосы также стали объектами сборов в казну. Даже землей, находящейся в его обладании, петровский дворянин не мог воспользоваться в меру своего хозяйственного рвения. Непрерывная служба делала дворянина редким и кратковременным гостем в его деревне; наоборот, нередко вырывала из нее и семью поближе к месту службы ее главы; а возвращаясь домой по старости или болезненности, дворянин был уже плохим хозяином. Ослабление же собственной экономической базы делало помещика более зависимым от службы, заставляло искать ее и в отставке. Та же служба  имела и другое неприятное для дворян следствие. Раньше они являлись в поход в составе своих дворянских военных частей, в кругу своих соседей по именьям. При Петре, в полках на фронте и в казарме, дворяне лишались, как правило, соседей и оказывались в меньшинстве среди набранных в солдаты крестьян, холопов, посадских и детей церковников. Местные уездные организации дворянства рассыпались; не было на лицо условий, которые бы позволяли жить и ранее менее прочной всероссийской организации. А класс, лишенный однородности настроения — в связи с буржуазными тенденциями «новых людей» — и особенно утративший свою специфическую организацию, несомненно, терял многое в области влияния и власти. Только в гвардейских полках (Преображенский, Семеновский и конный Лейб-регимент, позже переименованный в Конногвардейский), куда и сами стремились верхи дворянства, как к службе на виду у государя, где легче было сделать карьеру и куда усиленно привлекал Петр старое «московское» дворянство, в общем, более развитое, чем провинциальное, так как смотрел на гвардейские полки, как на практические офицерские школы для армии, а офицеров гвардейских использовал для самых разнообразных служебных поручений (как это было в период сложения столичного дворянства в «избранной тысяче» царя Ивана), — только в гвардии получился преобладающе (но не исключительно все-таки) дворянский состав. С переходом на мирное положение, гвардия сосредоточена в столице; служащие в ней часто встречаются друг с другом. Они близки между собой и по прошлой службе отцов, часто и соседи по именьям («подмосковные»). Здесь цвет дворянства по образованности, часто слагавшейся в обстановке вольного или принудительного посещения Европы; здесь и наиболее мощный экономически слой дворянства, могущий мечтать о влиянии, как в былые годы. События эпохи и богатый служебный опыт будили мысль, сосредоточивали на вопросах государственного строительства. Вот здесь, в гвардии, в последние мирные годы правления Петра и должна была воскреснуть вновь дворянская неоформленная, но крепкая организация, только уже не всего шляхетства, а лишь более мощной экономически и более культурной верхушки его. В этой же среде раньше других слоев дворянства могло быть положительно расценено и обязательное обучение, встреченное массой провинциального дворянства как добавочная и докучливая служба, выполняемая лишь из-под палки, под страхом смотров и главным образом под тем «штрафом, что не вольно будет жениться, пока сего (элементов грамоты и цифири) выучится» (ср. дворянство, XVIII, 79/84). Наконец, учтем еще, что восстановление права крестьян искать и отвечать на суде, отмена правежа с них за долги барина,  запрет помещику вмешиваться в браки крестьян и обложение подушной податью холопов, т. е. признание за ними лица государственных подданных — все эти меры обнаруживали тенденцию законодательства несколько улучшить положение крепостных за счет сокращения фактического всевластия помещика, а поручение сбора подушных в деревне военным отрядам прямо ставило  между помещиком и его «подданными» участие государства, которое старательно, хотя и медленно, устранялось дворянами в предшествующее время. И это лишнее, с точки зрения дворян, средостение было тем опаснее для душевладельцев, что крестьяне помнили, что им «помещики не вековые владельцы..., а прямой их владелец всероссийский самодержец, а они владеют временно». Из этой «временности» Посошков и хотел вывести, что дворяне крестьян «не весьма и берегут», даже более того — «налагают бремена неудобоносимые, ибо есть такие бесчеловечные дворяне, что в рабочую пору не дают крестьянам своим единого дня, еже бы на себя что сработать», а на зажиточных «подати прибавляют». Неудивительно, что пылали по временам дворянские усадьбы, грабились дворянские именья собиравшимися в «шайки» беглыми крепостными иод руководством беглых солдат. Эпоха реформ — с ее тягостями для крестьян — обострила не к выгоде помещиков отношения в деревне.

Таким образом, в конечном итоге дворянство не выигрывало, а скорее проигрывало в результате «преобразований» Петра. Его реформы, очевидно, имели ввиду на первом месте удовлетворение не дворянских интересов.

И тем более, конечно, не крестьянских. Мы уже видели, к каким тяжелым экономическим последствиям для крестьян приводили бесконечные и разнообразные требования государства. Военные команды, производившие сбор подушных, стоили крестьянам едва ли не дороже, чем сами подати. Подорванное, лишенное малейших запасов хозяйство мелких земледельцев при первом же неурожае или другом несчастье оказывалось в безысходном кризисе. Как раз 1720-ые годы были неудачны в сельскохозяйственном отношении. И голод охватывал громадные районы возведенной в ранг империи (1721) России. И даже загрубелые дельцы Петра с содроганием констатировали, что в нужде «крестьяне не только лошадей и скот, но и семенной хлеб распродавать принуждены, а сами терпят голод, и большая часть может быть таких, что к пропитанию своему впредь никакой надежды не имеют, и великое уже число является умерших ни от чего иного, токмо от голоду (и не безужасно слышать, что одна баба от голоду дочь свою, кинув в воду, утопила); и множество бегут за рубеж польский и в башкиры, чему и заставы не помогают». И цифры подтверждают словесный итог. В Орловской провинции из 60 223 душ, положенных по подушной, осталось к 1726 г. 55 845. Но это еще очень благополучный район. В Вологодской провинции из 86 229 душ к 1727 г. убыло 23 040 (т. е. 27%), и из них 15% умерло. Это одна сторона вопроса. С другой, поднятие холопов до податного лица в законе в житейских буднях имело совсем другой смысл: помещики стали и на крестьян смотреть, как на холопов, т. е., вопреки намерениям закона, слияние крестьян с холопами состоялось на более низком, а не на более высоком уровне. Перечисленные выше меры в отношении крестьян остались в значительной мере мертвой буквой. Петр, не останавливавшийся перед многими трудностями, вынужден был признать свое бессилие, когда по вопросу о продаже крестьян писал в несвойственной ему нерешительной форме: «продажу людей пресечь, а ежели невозможно будет того вовсе пресечь, то бы хотя по нужде продавали целыми семьями, или фамилиями, а не порознь». Но не удалось добиться даже и последнего. А наряду с этим выход на свободу для крестьянина закрыт совсем: даже получив освобождение по закону (например, в награду за подтвердившийся донос на барина, утаившего «души» при переписи), крестьянин в течение года должен найти себе другого господина или поступить на службу. Обеднение крестьянства не задержало, а, пожалуй, еще усилило процесс дифференциации в деревне. Мы видим крестьян подрядчиков, промышленников. Живой тому пример И. Т. Посошков. И для этой верхушки Петр сохранил право участвовать в  подрядах, легализовал выход на посады, в торгово-промышленные центры, впрочем с сохранением платежа подушной по крестьянству. Но таких, конечно, меньшинство. Для массы крестьянства типичны: снижение хозяйственного уровня, умножение нужды и рост бесправия. И разрозненные, плохо организованные выступления его не могли изменить положения.

Характерным явлением для Руси Московской были вольные гулящие люди. Петр объявил им решительную войну, «понеже от таковых, кои шатаются без служб, государству пользы надеяться не мочно, но токмо умножается воровство» (в старинном, московском смысле — беспорядок). Поэтому таковых велено забирать в солдаты, а не похотят — «давать из приказа холопья суда на кабальных людей кабалы, а на крестьян ссудные записи, к кому они похотят» (указ 1700 г.). При производстве переписи и ревизии вновь указывалось таковым идти в солдаты, определяться в службу или писаться к кому во дворовые, чтоб «в гулящих никто не был», с угрозой, что если после таковые будут пойманы, «и иные сосланы будут в галерную работу». А с исчезновением промежуточных слоев проще и более четко обрисовывался социальный строй, резче становились классовые очертания, определеннее классовые взаимоотношения.

Положение духовенства сильно изменилось в худшую для него сторону. Всех нештатных церковников усиленно забирали в солдаты или писали даже в крепостные к помещикам. Ненавистных Петру монахов-бородачей, из среды которых выходило постоянное противодействие реформам, он не решился уничтожить, но старался регулировать приток в эту армию «тунеядцев», а служек брал в войска. Главное же, были отданы под строгий контроль государства все доходы монастырских вотчин, причем скупо устанавливался отпуск средств на их потребности и содержание иночествующих, а остальное обращалось на государственные нужды. Радикально изменилось при Петре и высшее церковное управление. Место патриарха, от которого он видел и еще более опасался встретить оппозицию, он оставил свободным, а в период организации коллегий создал и для церковного управления коллегию — Святейший синод, или в просторечье — «синодальную команду». В ней рядом с архиереями, вызываемыми для присутствия на определенные сроки, сидели представители белого духовенства, а для контроля, фактически для руководства, присутствовал светский чиновник — обер-прокурор. И теперь, лишенная своих имений и живущая «жалованьем» от государя, церковь оказалась уже в полном плену у государства (см. XIX, 183/87).

А оно при Петре получало буржуазный оттенок. Мы уже видели выделение посадов в первые годы правления Петра. В 1720-х гг. среди коллегий был создан и ведавший торгово-промышленным городским населением Главный магистрат, а в городах, подчиненных ему, магистраты. При давней уже дифференциации на посадах эти органы оказались в руках именитого купечества. Попытка дать организацию ремесленным низам в виде цехов не удалась (см. подробнее в ст. город, XV, 646/47). В интересах купечества, особенно крупного, велись войны за морские пути, задумывались экспедиции в Индию; для обслуживания его нужд создавались консульства за границей. В связи с войнами купцы наживались на подрядах и поставках. Для облегчения продвижения товаров к Петербургскому порту был построен Вышневолоцкий канал (см. XII, 116/17), соединивший Тверцу с Мстою, и для обхода опасного для плоскодонок бурного Ладожского озера начат стоивший многих жизней обходный Ладожский канал (см.; открыт для прохода судов уже в 1731 г.). В тех же целях усиления  внутреннего судоходства выстроен Ивановский канал, соединивший Оку с Доном, но заброшенный, когда России пришлось отказаться от устьев Дона; проектировался и даже строился некоторое время Волго-Донской (в районе Камышина). Задумано было и сооружение шоссе между обеими столицами, но и при больших затратах средств и людей не удалось победить петербургских болот. Указ 1714 г. освобождал купечество от обязанностей счетчиков денег «в канцеляриях и губерниях», т. е. в административных органах, с мотивировкой, что «как от выбору в счетчики, так и от многих недочетов купецким людям чинятся великие разорения». Это ряд мер, взятых далеко не полностью, в интересах торговли. Но во вторую половину царствования Петра торговый капитал, очевидно уверившись после Полтавы в прочности положения дел, энергично шел на строительство промышленности. И тут государственная власть, по примеру передовых стран Европы, оказывала ему широкое и разнообразное содействие. Фабриканты и заводчики — по примеру гостей XVII в. — освобождались от постоев, от несения караулов, от выбора в службы. Они выделились из местных миров в отношении подсудности и ведались прямо берг- или мануфактур-коллегией. Далее, им предоставлялось право льготного или совсем беспошлинного ввоза из-за границы оборудования и сырья, право приглашения иностранных мастеров (иногда это брала на себя казна). Часто давалась возможность на тот или иной срок беспошлинной продажи изделий внутри страны; иногда предоставлялась монополия производства (но обычно недолго соблюдалась). Затем нередко правительство снабжало предприятия прикрепляемой рабочей силой в виде преступного элемента, пойманных беглецов; приписывало к фабрикам и заводам крестьян; запрещало возвращать с мануфактур беглых крестьян, чьи бы они ни были. Дано было предпринимателям право покупать к фабрикам и заводам населенные именин; но это право, вызвавшее большое неудовольствие дворян, так как приравнивало к ним фабрикантов и заводчиков из купцов, очень мало использовалось предпринимателями. Обычно по этим законодательным актам и частным примерам мануфактура петровских времен характеризуется как работавшая исключительно крепостным трудом. Но мы знаем вольных рабочих даже на фабриках и заводах, имевших прикрепленных, и знаем мануфактуры, пользовавшиеся только наемным трудом, хотя вообще преобладал в промышленности невольный труд. Также преувеличенное значение придается и ссудам из казны; они давались обычно с условием возврата, на короткие сроки; большей частью не отличались крупными размерами; и, наконец, и в этом отношении знаем примеры предприятий, совсем не получавших никаких ссуд.

Переход казенных мануфактур в частные руки обычно трактуется как один из видов помощи частным лицам от казны. Но во всех случаях, когда материалы позволяют восстановить картину полностью, казна уступала предприятия или бездоходные, или прямо убыточные, кроме передачи Невьянского завода Никите Демидову (см. Демидовы), которая относится к первой, а не второй половине царствования Петра. Итак, нельзя отрицать значительной помощи государства в создании мануфактурной промышленности, но ошибочно преувеличивать ее значение. Продолжалось, хотя и в меньшем размере, и казенное строительство (например, металлургических заводов на Урале). И общие результаты создания мануфактур в России к 1725 году можно выразить цифрой около 200 крупных, средних и мелких по размерам фабрик и заводов. Результат не малый, особенно, если принять во внимание тяжелые хозяйственные условия этого времени.

Обычно, отмечая покровительство Петра крупной промышленности, говорят о том, что он загубил мелкое производство. Это непонятно с точки зрения интересов мануфактуристов, так как почти во всех отраслях крупное и мелкое производство не встречались в качестве конкурентов. Так, производство стекла, писчей бумаги, выплавка меди, изготовление поташа, приготовление канатов и пр. совсем не ставились в формах мелкой промышленности. В области ткацкого дела крупное и мелкое производства специализировались на разной продукции: полотняные мануфактуры производили парусину, равендук, голландское полотно, а домашнее ткачество давало на рынок холст и хрящ; суконные фабрики ставили солдатское сукно и каразею, мелкие производители изготовляли сермягу, и т. д. Более того. Развитием крупной промышленности даже стимулировалось расширение существующих или даже рождение новых отраслей мелкого производства, как изготовление основы для сукон, пряжи для полотняных мануфактур, бичевы для канатных заводов, или создание мелкого ткачества шелковых лент и платков мастерами и рабочими распадавшихся шелкоткацких мануфактур и т. д. Только в области выработки железа и кож крупная и мелкая промышленность выступали с однородной, хотя и не вполне тождественной продукцией. Но в области железа доменные и молотовые заводы еще в XVII в. стали вытеснять, без всякого участия власти, ручные доменки. И Петру принадлежит здесь только распоряжение о закрытии таких домниц в районе южной металлургии, в заботах об охране лесов для крупных заводов и казенного тульского оружейного предприятия. Но как раз мы положительно знаем, что насильственные меры Петра не привели к исчезновению здесь мелкой выработки железа. И вообще крупные и мелкие производители работали в этой области на разных потребителей: первые обеспечивали нужды государства и отправляли продукцию за границу, вторые удовлетворяли частный рынок. В области выработки кож Петр действительно старался привить новую технику с использованием ворвани, а не дегтю, но отнюдь не запрещал продавать дегтяных кож вообще, а только на шитье обуви, имея ввиду интересы армии; а затем новая техника внедрялась не только приказом, но и показом, обучением у новых специалистов; и, наконец, указы Петра по этой части совсем не загубили кожевенного производства старой техники и в мелких формах, а кожевенных мануфактур было слишком мало, чтобы работа мелких кожевников оказалась излишней. Также, ссылаясь на современника, критиковавшего меры Петра уже после его смерти, утверждают, будто правительство Петра своим требованием употреблять широкие полуторааршинные берда, станы с которыми не умещались в крестьянских избах, и запретом к обращению на рынке узкого холста совершенно истребило, по крайней мере на время, крестьянское производство холста. Но, во-первых, в районе, на который в этом случае ссылаются, как раз наоборот, сохранилось предание о содействии со стороны Петра домашнему ткачеству. Во-вторых, указ запрещал только вывоз узкого холста в Европу, где привыкли уже к широкому полотну, и для этого экспорта, прежде всего, рекомендовались широкие берда. И, в-третьих, не только на внутреннем рынке продолжали обращаться любой ширины холсты, но и сама казна для нужд армии закупала большие партии узкого холста, так же как миллионами аршин он продолжал идти на восточные рынки через Астрахань. Таким образом, как покровительство крупной промышленности, так и увлечение новой техникой не достигали неразумных и вредных для народного хозяйства размеров.

Мы знаем заботы правительства и о других отраслях хозяйства: водворение культуры лучших табаков на Украине, выписка из-за границы мериносовых овец, пропаганда лучших примеров уборки хлеба касались сельского хозяйства; широкие разведки недр, внимание к каменному углю, заботы о рациональном лесном хозяйстве говорят о его более широких интересах. И все это, в конечном счете, хорошо гармонировало с интересами буржуазии, ведя к созданию больших масс или лучшего качества товаров на рынке. И стремление к высвобождению личности крестьянина из-под власти помещика было не специальным нападением на дворянство, но связано с теми же интересами буржуазии.

В свете всех этих данных будет понятно, почему в дворянской среде нарастала мысль о пересмотре и изменении законодательства Петра в желательном для шляхетства направлении и почему, с другой стороны, купечество и в 1730-ые годы — по противоположности их политики, и в 1760-ые — как пример, достойный подражания, вспоминало с чувством искренней признательности меры «блаженные и вечно достойные памяти императора Петра первого».

С точки зрения интересов господствующего класса вполне понятны и разумны были заботы о просвещении. Специальные офицерские школы усиливали мощь армии, как и школы при коллегиях и сенате готовили лучше обученных, чем ранее, чиновников, по крайней мере, для верхушечного аппарата. Практические школы медиков, назначаемых, как и ранее, почти исключительно для полков, увеличивали боеспособность войска, а такие же школы горных инженеров повышали использование естественных производительных сил страны. Были созданы и элементарные общеобразовательные «цифирные» и «архиерейские» школы (см. школьное дело, L, 119/22). С другой стороны, торопясь поставить Россию в уровень с Европой, Петр подготовил и устав и состав Академии наук, открытой лишь после его смерти (см. I, 546).

Кроме школы, правительство старалось использовать и другие образовательные средства. Твердо усвоив себе, что «наш народ, яко дети, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым досадно кажется, но когда выучатся, благодарят», и считая, что в прошлом им «не все ль неволею сделано, и уж за многое благодарение слышится» (слова одного из указов Петра), Петр на практике не только применял меры очень сурового подчас понуждения, но и старался разными путями раздвинуть горизонты мысли, по крайней мере у вышележащих слоев, и сделать понятными свои предписания и требования. Особенно пропагандировал он поездки за границу и не только «в неволю» слал туда учиться дворян и «всяких чинов людей», но и добивался добровольных путешествий, устанавливая, например, чтобы обучавшимся в России «зачитать чины в полы» против прошедших выучку за границей, «понеже они (первые) ведения чюжих стран видением лишатся». И мы знаем, что не только дворяне, но и купцы ездили учиться, и по своей инициативе, например, Короткий, знакомившийся с постановкой писчебумажного производства, Воронов, проходивший рудокопное и вообще горное дело (потом в России оба стали промышленниками), и др. Использовал Петр и всякие другие средства: и газету (см. XXXI, 574), очень содержательную в его годы, и транспаранты фейерверков, до которых так охоча была толпа, и театр, который он из дворца выволок на площадь и с помощью грубых балаганных, но совершенно доступных толпе пьес сделал пропагандистом новых идей. Даже законы призваны были играть просветительно-пропагандистскую роль. В очень многих, если не во всех, предназначенных к публикации, найдем особую часть, старавшуюся доказать разумность проводимой меры. И, как педагог в начальной детской школе, Петр обосновывал нередко вещи самые элементарные, например приказ «в С.-Питербурхе всякого чина людем коров, коз и свиней и других без пастухов из дворов своих не выпускать...., понеже оная скотина, ходя по улицам и по другим местам, портит дороги и деревья». Тот же прием употреблялся для разъяснения более серьезных мыслей, например, требование указы соблюдать, «понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего в свете нигде так нет, как у нас было, а отчасти еще есть».

Выполняя сам и требуя от других выполнения обычных требований церкви (например, указ об обязательном посещении крестьянами богослужения в воскресные и праздничные дни), Петр старался, однако, сократить затемняющую разум роль церкви и заставлял синод выступать против разглашаемых новых чудес, мощей и проч. Придерживаясь по традиции официальной церкви, он не считал нужным насилием толкать в нее инакомыслящих и, например, в деле Тверитинова (см. XLI, ч. 7, 122/23) совсем не поддерживал церковных ревнителей. И если мы видим жестокие преследования старообрядцев в Керженских лесах, то это потому, что «равноапостольный» Питирим (см.) сумел разбудить в Петре по адресу этих «раскольников» политические подозрения. А, с другой стороны, например с Выговским общежитием (см. XI, 602/03), являвшимся одним из руководящих центров беспоповщины, у Петра, довольного работой выговцев на Повенецких заводах, установились мирные, чтобы не сказать дружеские, отношения, и проповедники воцарения на Руси «мысленного антихриста» обращались с ежегодными приветствиями к царю «бритоусу» и «табашнику». И при отсутствии гонений на Выге быстро смягчились на практике суровые теории, устанавливалась точка зрения приятия мира вместо бегства от него, подготовлялось (вскоре затем и принятое) моление за царя (злого еретика, с точки зрения старой теории). Параллельно и в поповщине создавалось и крепло более примирительное по адресу «никонианской церкви» течение лысеновщины-дьяконовщины. Конечно, за этими примирениями стояли более преуспевающие экономически слои старообрядства. Наоборот, идеологией беднеющих и охолопливаемых низов становились более крайние направления нетовщины, феодосианства и др. (см. старообрядчество, XLI, ч.З, 371/75,318/82).

Первый в России законодатель, давший формулировку понятия «самодержавия», как власти государя, «который никому на свете о делах своих ответа дать не должен», Петр, однако, считал себя слугой государства и задачей своей ставил «государством управлять таким образом, чтобы все наши подданные попечением нашим о всеобщем благе более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние». Предшествующий анализ уже показал нам, как на практике приходится понимать «всех подданных» и в какое благополучие приходили, например, крестьяне в результате «попечения» Петра о «всеобщем благе». Но с высоты этой теории император считал себя управомоченным не только требовать всяческого содействия своим начинаниям, не только воспитывать и перевоспитывать своих «детей»-подданных, но и, не дожидаясь результатов всегда длительного перевоспитания, переделывать по своему вкусу подданных, прежде всего, конечно, более доступных ему слоев. По словам верного духу тогдашних законов комментатора, в компетенцию самодержавного государя входят «всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях и пр. и пр. и пр.» (Феофан Прокопович), словом, вся жизнь подданных. Всего и касалась петрово законодательство — от наружности человека (бритье бород и усов) и платья (обязательный европейский костюм) до мыслей, занятий и даже развлечений (ассамблеи, обязательные празднества и пр.), и от рождения (метрики) и до смерти (запрет дубовых колод при погребениях). Естественно, что такое постоянное вмешательство государства раздражало; такая безграничная широта «забот» заставляла опасаться, будет ли «споро» такое великое государево дело. И сам Петр, при твердой уверенности в истине своих взглядов и правильности в каждый данный момент своих действий, по временам испытывал припадки пессимизма в отношении результатов от своих громадных поистине трудов на «благо отечества». В одном из таких настроений он писал Арескину, который по его указу собирал всякие «монстры» в кунсткамере: «Если б я захотел присылать к тебе монстры человеческие не по виду телес, а по уродливым нравам, у тебя бы места  для них не хватило; пускай шляются они во всенародной кунст-камере: между людьми они более приметны». И сторонний наблюдатель — Посошков — находил, что государь «на гору аще сам десят тянет, а под гору миллионы тянут, то как его дело споро будет?». Но все же «монстры» были, очевидно, в меньшинстве; дело перестройки России оказалось «споро». Мы видели, что Петр в основном выполнял веления истории, что с ним тянули в гору не девять человек, а целый организованный и мощный класс. И можно следить за тем, как понемногу замолкает ропот, как слабеет оппозиция, как множатся ряды понимающих, сочувствующих и содействующих, как даже на коротком пространстве четверти века растут духовно люди, перестраивается психология в верхах и низах. Достаточно напомнить громадную разницу в отчетах о заграничных путешествиях первых невольных «туристов» 1690-х гг. и ездивших в Европу в 1720-х, достаточно сравнить «доношения» «прибыльщиков» начала XVIII в. и проекты реформ 1710-х и 1720-х гг., достаточно сопоставить первоначальные «молвки» о царе-антихристе с позднейшими «народными» легендами, рисующими Петра в более симпатичных чертах, с песнями о смерти Петра, с позицией Выга 1720-хгодов. А дело царевича Алексея (см. II, 214/20) показало, как мало оказалось после Полтавы в верхах людей, готовых примкнуть к царевичу» активно жаждавших во что бы то ни стало возврата назад. Пассивная да еще неорганизованная оппозиция оказалась нестрашной.

В связи с делом Алексея (см. II, 214 сл.) Петр отменил старый порядок престолонаследия и распоряжение престолом отдал в руки царствующего монарха. Но сам умер, не успев назначить преемника. И вот наступил период проверки прочности всего им и при нем сделанного.