Россия. V. Экономическое развитие России в XIX и в начале XX века. 1. Крепостная экономика в конце XVIII века

V. Экономическое развитие России в XIX и в начале XX века. 1. Крепостная экономика в конце XVIII века. Писатели-экономисты начала второй половины XVIII в. и начала XIX в. все согласно подчеркивают, как общий вывод своих наблюдений, тот громадный переворот в народном хозяйстве страны и в частности в отношениях между сельским хозяйством и промышленностью, который произошел на рубеже этих двух столетий. Так, один из известных писателей средины XVIII в., Болтин (см.), говорит, описывая этот переворот: «из сословия земледельцев знатное количество перешло в сословие промышленников, фабричных, ремесленников. Прибыло много городов; заведены многие здания, к строению которых потребовалось великое число мастеровых»... Другие наблюдатели и писатели той же эпохи — Щербатов Елагин (см.) и др., — подчеркивая то же «обращение от претрудного прилежания земледелию к промышленности», приписывали этому обстоятельству сокращение земледельческой культуры, истощенно «запасных житниц», возрастание дороговизны и пр. «Сие есть коренное зло в России, — говорит Щербатов, — что во многих ее областях великое число крестьян, оставляя земледелие, ударились в другие промыслы. Прежде крестьяне прилежали к хлебопашеству, были сыты, но бедны. Теперь же крестьяне, оставляя земледелие, стали ходить на другие работы и действительно стали богатее деньгами, но земледелие пало». Наконец, ученый статистик и экономист начала XIX в., Арсеньев (см.), вспоминая недавние времена, подтверждает, что в «прежние времена в нашем отечестве была весьма мало известна городская промышленность, и потому поселяне должны были сами удовлетворять своим необходимым потребностям... Это продолжается и доселе, и оттого многие деревни приняли вид городов, будучи заселены ремесленниками-крестьянами». Подтверждая те же наблюдения, большинство писателей-аграрников начала XIX в. видели в этом характере экономического переворота «коренное зло» и причину падения земледелия.

В эти наблюдения современников, при всей их фактической правильности, следует внести две основных поправки и дополнения. Как наблюдения всякого современника, они, во-первых, страдали близорукостью и узостью в понимании объективного хода развития эпохи; во-вторых, выдавали субъективные интересы тех общественных групп, к которым принадлежали эти авторы. В действительности, конечно, дело обстояло иначе. Новая экономика объяснялась не нежеланием крестьян заниматься «претрудным земледелием» и любовью к «легкому» занятию промышленностью. Неверно было также мнение об общем падении сельского хозяйства. Сущность экономического переворота, который особенно ярко обнаружился с приближением к рубежу двух столетий, но основы которого были заложены еще в начале XVIII в., заключалась в быстром росте общественного разделения труда в результате экономического развития и общественной дифференциации предшествующей эпохи. Общественное разделение труда и общественная дифференциация обусловливали отделение промышленности от сельского хозяйства, более быстрый ее рост, как ведущей отрасли, возникновение товарного хозяйства и товарообмена, возникновение денежного хозяйства вместо прежнего натурального. Сельское хозяйство являлось той экономической средой, на разложении которой происходил этот процесс общественной и экономической дифференциации. На месте прежней, сравнительно мало дифференцированной руководящей общественной среды, с исключительным господством полуфеодального крепостника-помещика, укреплялась новая общественная и экономическая сила — торговый капитал, претендовавший на экономическое руководство этим товарно-денежным хозяйством, на экономические выгоды от него, на долю участия в экономической эксплуатации непосредственного производителя, крепостного крестьянина, создателя богатства и для помещика, и для торгового капитала. Из-за дележа создаваемого этим крестьянином (как мы теперь можем выразиться) «прибавочного продукта» и возникает борьба между прежним полным владельцем его, помещиком-дворянином, и торговым капиталом. Этой экономической борьбой окрашена вся столь неустойчивая экономическая политика первой половины XVIII в. Результаты ее в смысле победы интересов поместного дворянства составляют экономическое содержание политики Екатерины II. Львиная доля в этом дележе досталась поместному дворянству, но не был обижен и торгово-промышленный класс. Так как экономический переворот и общественное разделение труда выражали переход производственных сил общества на высшую ступень, то нельзя сказать, что и все сельское хозяйство в целом падало. Но понятно, что этот экономический рост в условиях общественной дифференциации мог идти только за счет непосредственного производителя — крестьянина: его положение в целом не только не улучшалось, но наоборот — степень его экономической эксплуатации должна была повыситься. В этом отношении одинаково преуспевали как помещик, так и торговый капитал. Первый все более усиливал гнет эксплуатации, захватывая под свою крепостную власть все новые массы населения и новые области. Второй, не довольствуясь крупной долей торговой прибыли от реализации продуктов крестьянского производства, стремился получить себе право промышленной эксплуатации крепостного труда и усилить ее. В этом заключались основные линии экономических стремлений дворянства и торгово-промышленного класса и взаимная борьба между ними с конца XVIII в. Это же составляло и внутреннее содержание того экономического переворота, который к XIX в. вылился, с одной стороны — в сильнейший рост закрепощенного населения, рост крепостного хозяйства и крепостной эксплуатации; с другой — в быстрый рост городского и промышленного населения, в экономическую дифференциацию, развитие товарно-денежного хозяйства, развитие промышленности.

По третьей ревизии 1752—1766 гг. из общего числа податного населения Великороссии и Сибири в 7,4 млн. чел. было крепостных крестьян 3,8 млн., или 53% (см. XXV, 472). В последующие годы темп роста крепостничества у силился необычайно, особенно благодаря «пожалованиям» государственных крестьян помещикам: за 35 лет царствования Екатерины II таких крестьян было «пожаловано», т.  е. превращено в крепостных, 800 тыс., а за 4 года царствования Павла — 530 тыс., как указано в предыдущей статье. Вместе с тем крепостное состояние указами Екатерины 1763—1783 гг. было распространено на население украинских губерний, а указом Павла — на остальные губернии юга. В результате, по пятой ревизии 1794—1796 гг. крепостных имелось уже 9,9 млн., по шестой в 1811 г. — 10,4 млн., по восьмой (после освобождения в остзейских губерниях 416 тыс. крестьян) — 10,9 млн. На этой цифре количество крепостного населения держится почти без изменений до конца: по 10-й ревизии 1858 г. крепостных числилось 10,7 млн. Таким образом, особенно быстрый рост крепостного населения наблюдался к началу XIX в., когда численность его за 40 лет (принимая во внимание и распространение его на новые территории) увеличилась почти в три раза (с 3,8 млн. до 10,4 млн.). Численность же крепостного населения по отношению, как к податному, так и ко всему населению за это время падает, сокращаясь с 45% по 6-ой ревизии до 37 ½ % по десятой. Уже одно это показывает, что последняя треть XVIII в. была апогеем развития крепостного хозяйства, после чего оно вступает в длительный период разложения. Однако, ни это развитие, ни разложение не шли в различных районах одинаковыми темпами, всецело определяясь другой стороной — развитием промышленности и новых товарно-денежных отношений. Если, например, сопоставить подсчеты относительной численности крепостного населения по 4-й ревизии и по 10-й (Семевского и Тройницкого), то окажется, что наибольшее падение процента крепостного населения имелось в тех именно губерниях, где наиболее быстро развивалось городское и промышленное население, — например, в Смоленской и Тульской с 80% до 69,07—68,94%, в Калужской с 83% до 61,8%), т. е. в целом — в нечерноземной полосе, где процесс отделения города от деревни шел наиболее интенсивно. В конце XVIII в. в нечерноземных губерниях от 1/5 до 1/3 взрослого мужского населения уходило на неземледельческие заработки, порывая связь с сельским хозяйством. Этим и все земледельческое крепостное хозяйство нечерноземной полосы становилось в зависимость от промышленности, т. к. значительная доля доходов помещика определялась уже не работой крепостного крестьянина на пашне, а работой его в отхожем промысле. Собственно крепостное земледельческое хозяйство передвигалось на юг, в черноземные русские губернии, ставшие оплотом этой системы. К этому нужно добавить, что на крайнем юге начавшаяся усиленная с начала XIX в. колонизация шла уже в преобладающей степени не на базе крепостного, а на базе капиталистического хозяйства, преимущественно в виде экстенсивного овцеводческого, а позднее — и зернового хозяйства.

На почве этих общих сдвигов и направлений в экономике помещичье хозяйство, усиливая и закрепляя крепостную систему, окончательно вырабатывает к концу XVIII в. те ее организационно-хозяйственные формы, которые без больших изменений сохраняются вплоть до ее падения в средине XIX в. Основной организационной единицей крестьянского хозяйства и его повинностей помещичьему являлось тягло (см.), т. е. крестьянская семья, состоящая из двух полных рабочих — мужчины и женщины. В тягло записывались мужчины от 17 до 55 лет, женщины от замужства до 50 лет; малолетние исполняли мелкие работы. Счет всех работ и повинностей шел по тяглам; по тяглам же происходило необходимое для выполнения повинностей наделение землей, орудиями обработки, скотом. В интересах помещичьего хозяйства было наблюдать за экономической производительностью тягла, почему помещик в случае надобности производил перетасовки между упадочными и крепкими тяглами, перераспределяя землю, орудия производства соответственно рабочему составу семьи. Самая организация производства сводилась к двум основным формам — барщине и оброку. Если помещик считал наиболее выгодным развивать свое собственное производство, он оставлял за собой возможно большее количество земли, ограничивая крестьянское землепользование возможным минимумом, лишь бы сохранить за крестьянским хозяйством известную дееспособность, и пользуясь его рабочей силой для ведения хозяйства на своей земле. Если, наоборот, ведение самостоятельного хозяйства представлялось помещику невыгодным, он возможно большую часть земли передавал для эксплуатации крестьянскому хозяйству, извлекая свой доход из труда крестьянина, земледельческого или промыслового, в форме всякого рода натуральных или денежных повинностей. Так возникали две основных формы организации крепостного земледельческого хозяйства, — барщина и оброк, хотя и не применявшиеся нигде в чистом виде, но в основном характерные для двух основных районов страны — нечерноземного севера и черноземного центра и юга. В районе нечерноземных промышленных губерний преобладал оброк (до 3/5 крестьян были на оброке), но со значительной долей и барщины (до 2/5). В районе черноземных губерний (Поволжье, черноземный юго-восток) преобладала барщина(до 3/4 и более), но был и оброк (1/4-1/5). В губерниях северо-западных, украинских и южных барщина резко преобладала (свыше 90% и до 100%), но в последних вообще крепостное население было незначительно (ср. XXV, 472/73).   При барщинной форме хозяйства крепостной крестьянин часть своего рабочего времени («необходимое рабочее время», скажем мы теперь) употреблял в своем хозяйстве, являвшемся для него источником его существования, другую же часть, в виде «прибавочного рабочего времени», затрачивал в помещичьем производстве. В типичной форме барщинного хозяйства (например, в центрально-черноземном районе) обработка барской пашни производилась не только крестьянским трудом, но и крестьянским скотом и инвентарем. Благодаря этому барское хозяйство по уровню техники не отличалось от крестьянского и вполне от последнего зависело, так как крестьянское хозяйство было для барского хозяйства главным образом источником рабочей силы. Помещик мог заводить свой инвентарь, скот, равно как, наоборот, использовать крепостной барщинный труд не только в земледельческом производстве, но и в организуемых промышленных предприятиях. Но все это требовало как вложения капитала, так и личного присутствия и ведения хозяйства. Капиталов у помещиков, как правило, не было, а абсентеизм более крупных и наиболее состоятельных также мешал налаживанию барщинного хозяйства. Поэтому самые крупные и самые мелкие помещики предпочитали не вести барщинного хозяйства, и последнее наибольшее распространение находило главным образом у средних и у средне-мелких помещиков. Для этой, преобладающей по численности, группы помещиков вопрос о доходности их имений, при невозможности крупных капиталовложений и поднятия производительности крепостного труда, сводился к максимальному повышению степени его эксплуатации. Поэтому тяжесть барщины и течение всего XVIII в. и особенно с конца его и вплоть до 1861 г. значительно увеличивалась. В средине XVIII и. крестьяне обычно обрабатывали одну десятину барской земли на одну своей. В 1797 г. была установлена законом норма барщины в размере 3 дней в неделю при свободном воскресном дне, но, по-видимому, помещики уже не довольствовались этой нормой и (как это указывалось еще в екатерининских комиссиях) фактически барщина иногда доходила до шести или даже семи дней с полным упадком крестьянского хозяйства (см. XXV, 501). В денежном выражении некоторыми исследователями барщина в 1760 г. оценивалась в 7—8 руб. в год на душу, а через 30 лет уже в 14—16 руб. (Семевский). Важность и выгодность барщины заключалась в том, что помещик на ней мог эксплуатировать крестьянский труд в самых разнообразных формах, начиная от летних земледельческих работ и кончая зимними работами в виде «подводной повинности» по отвозу продуктов помещичьего хозяйства на рынки, или в городскую резиденцию помещика, или, наконец, в виде постоянной барщинной работы на помещичьих «фабриках» и заводах. В такой организации барщинного труда помещик стремился избежать невыгодной для него сезонности земледельческого труда, повысить эксплуатацию, овладеть рынком.   Другой основной формой эксплуатации крепостного труда была оброчная система. В чистом виде она предполагала ликвидацию помещичьего производительного хозяйства и либо предоставление всей земли в хозяйственное пользование крестьян за установленный оброк, либо свободный отпуск их на заработки для выплаты такого же оброка. Обычно часть крепостных отправлялась на заработки, часть оставалась на земле для собственного пропитания или для выполнения некоторых добавочных работ помещику. Иногда помещик оставлял значительную часть земли себе и вел хозяйство смешанным порядком. Но экономический смысл и выгода для помещика оброчной системы заключалась не в этом земледельческом труде крестьян или оброке с него: наибольшие возможности открывались именно в эксплуатации крестьянского труда во внеземледельческих занятиях. Поэтому оброк вообще не стоял ни в какой связи с доходностью земледельческого хозяйства и, извлекаясь из всей суммы заработков крестьянина, был значительно выше. Поэтому вообще оброки росли еще более значительно, чем барщина: если в 1760-х гг. оброк с души в среднем был 1—2 руб., то в 1790-х гг. он дошел до 5 руб., в первое десятилетие XIX в. до 10—14 руб. и в 1820-х гг. до 30 руб. с души. Но вообще оброки были очень неравномерны и в отдельных случаях доходили до нескольких сот рублей и выше. Наиболее высоки они были в нечерноземных губерниях от внеземледельческих промыслов, тогда как земледельческие оброки были более умеренные. Но, как и земледельческая барщина, и оброк упирался в низкую производительность крепостного труда, в невозможность развития производительных сил и помещичьих доходов в рамках крепостной системы. С развитием товарно-денежного хозяйства этот вопрос становился решающим для помещичьего земледельческого хозяйства, а с ним вместе и для всей системы крепостного хозяйства.

Т. о. степень крепостной эксплуатации крестьянства к концу XVIII и к началу XIX в. сильно возросла. Как обладатель 10 млн. крепостных и монополист даровой рабочей силы, как обладатель земли, дающей огромную денежную ренту, крепостной помещик достиг к концу XVIII в. наибольшего влияния в экономике страны. Но полностью захватив монополию в земледельческом хозяйстве, поместное дворянство начинает усиленно стремиться к преобладанию и к защите своих экономических интересов и в других областях народного хозяйства. Здесь оно, однако, встречается с интересами другого общественного класса — нарождающейся промышленной буржуазии. Но основы крепостной хозяйственной системы захватывают и промышленность. При монопольном праве дворянства на крепостную рабочую силу, нарождающаяся с начала XVIII в. промышленная буржуазия не смогла пойти по новому пути обеспечения себя свободной рабочей силой, но обратилась к тому же источнику — крепостному труду. Правильно учтя всю важность борьбы за это право монопольного владения и распоряжения рабочей силой, дворянство оказало длительное сопротивление. После колебаний в политике по этому вопросу при преемниках Петра I, дело было решено в пользу дворянства указами 1762 г., запрещением фабрикантам покупать к заводам крестьян, как с землей, так и без земли. И хотя это запрещение вновь отменено было в 1798 г., но эта мера уже не имела решающего значения, т. к. с начала XIX в. фабриканты, наконец, начинают переходить на вольнонаемный труд. Кроме того, ряд промышленных производств был или полностью признан монополией дворянства (винокурение), или дворянским предприятиям предоставлялись особые привилегии (суконное). В результате, во многих отраслях промышленности «купеческая» фабрика была к концу XVIII в. оттеснена «дворянской»; таковыми были особенно отрасли, связанные с переработкой сельскохозяйственного сырья и технически более простые (винокурение, сахарные заводы, мельницы, суконные фабрики). Но, конечно, этими дворянскими вотчинными фабриками не исчерпывались все запросы промышленности со стороны народного и государственного хозяйства. Поэтому, хотя петровская промышленная система в значительной своей части к концу XVIII в. была расшатана, а классовый состав ее был сильно пополнен представителями дворянства, тем не менее, в целом промышленная структура сохранила свой прежний вид. В техническом отношении «фабрики» конца XVIII в. были по-прежнему  «мануфактурами», хотя и со значительным числом рабочих (до 1 000 и более), но представлявшие большею частью не единое централизованное производственное предприятие с сотнями рабочих, работающих в одном здании, а скорее систему объединенных «светелок». Особенно крупными были казенные «фабрики» — металлургические, оружейные, селитренные, суконные, стекольные, необходимые для создания флота, переустройства и снабжения армии и пр. Этот вид промышленности, как показано выше см. XXXVI, ч. 3, 751/55, однако не только не обнаруживал роста,  но, наоборот, кроме отдельных заводов, сокращался в численности. Другой вид петровской фабрики, посессионные фабрики (см. XXV, 563/64, прил. 1/2, и XXXIII, 132), сохранили свой значительный удельный вес и в XVIII в. Сначала почти исключительно купеческая, посессионная промышленность в XVIII в. в значительной степени пополняется представителями привилегированного дворянства. Тяжелая промышленность, начавшая особенно значительно выдвигаться к концу XVIII в. и  организованная в главном ее центре, на Урале, преимущественно в форме посессионной, стала особенно привлекать интересы вельможного дворянства (богатейшие Гороблагодатские заводы, отданные Шувалову и др.). Но и для посессионных заводов главнейшим вопросом оставался рабочий вопрос. Несмотря на сохранившееся право «приписки» (см. XXV, Т)63/(14, прил. 5/6), положение с рабочими здесь было очень непрочным. Так как рабочие работали по правилу «брат на брата», т. е. половина была занята заводскими работами, а половина — земледельческими, то рабочий аппарат получался очень громоздкий, малопроизводительный и непостоянный. Положение рабочих было очень тяжелое. Заработной платы в сущности не было, т. к. заводчики были обязаны платить за крестьян подати, а крестьяне должны были на них работать, почти ничего не получая на руки. Каждый заводской крестьянин затрачивал на заводскую работу не менее 120 дней в году, т. е. заводская работа приближалась к трехдневной барщине. Продолжительность рабочего дня была зато 11—13 и даже 15 часов, притом с системой тяжелых и трудно выполнимых «уроков». При таких условиях приписанные к заводам крестьяне быстро пролетаризировались, т. е. теряли связь с землей, что было в интересах заводчиков. Кроме того, тяжелое положение посессионных рабочих часто вызывало среди них волнения и восстания. Но наиболее типичным и важным для XVIII в. видом крепостной промышленности стала вотчинная фабрика. Это была помещичья мануфактура, работавшая исключительно на крепостном труде принадлежавших помещику крестьян и преимущественно на сырье, получаемом из его имений. Почти отсутствуя в петровскую эпоху, этот вид фабрики получает громадное распространение в XVIII в., так что, по словам современников, но было ни одного помещичьего имения, где бы не имелось хоть какой-либо маленькой «фабрички». Материальной базой для развития таких предприятий являлась наличность свободных и «даровых» рабочих рук, особенно не занятых зимой, и наличность сырья — льна, пеньки, шерсти, кожи, зерна и пр., — которое было более выгодно сбывать в переработанном виде. Низкие хлебные цены в 1820—30-х гг. заставили помещиков заинтересоваться фабричным производством и задуматься над превращением своих дворовых мастерских, обслуживавших прежде только собственные потребности, в настоящие мануфактуры. Современные защитники такой крепостной «индустриализации» сельского хозяйства указывали на доступность и выгодность ее. «Помещик, имеющий сто душ ревизских, говорил по этому поводу орловский помещик Погодин, может завести фабрику на первый случай не более 5—6 станов и бичевую прядильню и, как уже не безызвестно всякому, на сих обеих работах могут заниматься от 10-до 15-летнего возраста крестьянские дети обоего пола под надзором совершенного возраста людей, которые к полевой работе... не привыкли... и бывают праздны». К концу XVIII в. такие помещичьи «фабрики» становятся модным и общим увлечением всех сколько-нибудь «прогрессивных» помещиков. Большей частью фабричный труд являлся дополнением к сельскохозяйственному, т. е. либо часть была занята на фабрике, часть в сельском хозяйстве, либо зимой были заняты на фабриках, летом — в сельском хозяйстве. Работы отбывались в порядке барщины, и никакой заработной платы крестьяне не получали. Положение таких фабричных крестьян было еще тяжелее, чем земледельческих. Труд был также очень низкой производительности. Тем не менее, помещичья фабрика все же держалась благодаря обилию сырья, даровых рабочих рук, вследствие низкой техники производства вообще. Наконец, рядом с помещичьей крепостной фабрикой следует упомянуть еще об одном виде фабрики, получившей расцвет в несколько более поздний период, но начавшейся уже с конца XVIII в. Это — фабрики самих крепостных крестьян. Заинтересованные в том же повышении оброков, помещики разрешали более состоятельным крестьянам открывать промышленные заведения. Формально эти фабрики должны были открываться на имя помещика, на его же имя большей частью покупались и крепостные к фабрике. Чтобы добиться свободы распоряжаться своим имуществом, таким фабрикантам приходилось платить помещикам громадные деньги за выкуп. Так было, например, с будущими крупнейшими фабрикантами Морозовыми, с фабрикой Сеземова и мн. др.  Итоги развития промышленности к концу XVIII в. сравнительно с предшествовавшими были весьма значительны. При крайней неточности учета имеющиеся цифры очень различны. Из наиболее достоверных в известном академическом «обзоре» — цифра Германа в 2 322 фабрики к концу XVIII в. с числом рабочих на них в 119 тыс. По другим подсчетам на фабриках, находившихся в ведении мануфактур-коллегии (т. е. наиболее крупных), состояло рабочих 38 тыс. чел.: из них 14 тыс. казенных и приписных, 11 ½  тыс. вотчинных и купленных и 12 тыс. вольнонаемных. Концентрация промышленности по числу рабочих была по тому времени весьма значительна. Тот же Герман приводит примеры наиболее крупных по числу рабочих предприятий: полотняная мануфактура Хлебникова в Пронске с 1 059 рабочих, Лучинова в Туле — 1 295 раб., Гончарова в Москве — 3 479 раб., Яковлева в Ярославле 2 697 раб. Хотя возможно, что в эти цифры входило значительное число рабочих, работавших на дому, но все же это были очень крупные предприятия, притом принадлежавшие промышленной буржуазии. Дворянские вотчинные фабрики были меньше по размерам, но число их к концу XVIII в., в особенности в некоторых отраслях, значительно увеличилось: например, с 1742 г. по 1767 г. число суконных фабрик возросло с 16 до 76, полотняных с 28 до 88 (преимущественно дворянских). В виде общего итога развития фабричной промышленности к началу XIX в. приведем известные подсчеты Туган-Барановского о числе фабрик и рабочих по отраслям на 1804 г.:

Из таблицы видно, что суконная и шерстяная промышленность почти целиком, полотняная почти наполовину, писчебумажная на три четверти еще к началу XIX в. обслуживались крепостным трудом. Однако, вольнонаемный труд занимал в целом уже значительное место, в среднем по всем отраслям до 47,9%, а в некоторых значительно выше. Наоборот, в других отраслях, связанных с сельским хозяйством, как свеклосахарная, винокуренная, табачная и др., крепостной труд вотчинных крестьян занимал почти исключительное место. В целом, т. е., можно констатировать, что к началу XIX в. в итоге дворянской реакции крепостная дворянская фабрика сдала уже до половины своих позиций купеческой фабрике. Последняя в таких отраслях, как хлопчатобумажная, целиком стала на капиталистический путь и на вольнонаемный труд. Наоборот, дворянская гегемония сохранилась лишь в отраслях, связанных с сельским хозяйством, с наиболее примитивной техникой, где дворянские привилегии были все еще закреплены специальным законодательством.

Крупной фабрично-заводской промышленностью не ограничивалось развитие промышленной жизни в конце XVIII в. Если по своей структуре эта промышленность часто представляла собой лишь торговое или организационное объединение отдельных «кустарных» светелок, то не меньшее распространение имели самостоятельные мелкие ремесленные и кустарные производства. Довольно быстрое развитие городских центров вызывало здесь и развитие всевозможных городских ремесел: уже в это время в таких городах, как Санкт-Петербург, число ремесленников насчитывалось тысячами. Но гораздо большее значение приобретает другая форма   мелкой промышленности, получившая широкое распространение в виде так называемой кустарной промышленности (см.). Еще Шторх (см.) в своих известных описаниях России конца XVIII в. отметил, что русские ремесленники мало работают на заказ потребителя, а продают сами свои изделия на рынок через скупщика. На этой почве создавалась возрастающая зависимость мелкого городского и особенно сельского ремесла от торгового капитала и возникла та форма организации промышленности, которая получила, особенно в деревне, форму кустарничества. Генетически имея свое происхождение или из промышленных занятий крепостных в помещичьей дворне, или из отхожих промыслов крепостных, кустарная промышленность к XVIII в. получает важное значение, особенно в некоторых отраслях, в связи со слабым развитием крупной промышленности. Так, уже в XVIII в. существуют крупные центры кустарного полотняного производства в Иваново-Вознесенске, Шуе, металлического производства — в Павлово Нижегородской губернии и др. Но влияние крепостной системы всецело сказывалось и на кустарной промышленности, т. к. в «кустарях» работали все те же крепостные, выплачивавшие от своих заработков оброк своим помещикам, да и скупщиками, а часто и руководителями кустарных производств были те же более состоятельные крепостные. Нечего говорить уже о том, что самое существование и широкое развитие кустарной промышленности и успех ее конкуренции с крупной обусловливались тем общим задерживающим влиянием, которое оказывала на весь хозяйственный строй крепостная система.   Подводя итоги экономическому развитию конца XVIII в., необходимо отметить, что оно характеризуется апогеем развития крепостной системы, проникающей все стороны общественной жизни и народного хозяйства. Имея в основе своей исключительные монопольные права на эксплуатацию крепостного труда, находившегося в распоряжении привилегированного дворянства, эта система в период своего расцвета не могла не получить и в политическом отношении значения дворянской реакции. «Век славный Екатерины» не только задержал на тормозах крепостническо-дворянской реакции быстрые темпы буржуазно-капиталистического развития общества, но усилил и оставил в наследие будущему тяжесть крепостных пут, их разлагающее влияние и гегемонию над всеми сторонами общественной и экономической жизни. Неправильно было бы, однако, думать, что экономическая жизнь страны регрессировала в своем развитии. Количественные итоги развития не только сельского хозяйства, но и промышленности были весьма значительны. По свидетельству иностранных наблюдателей того времени, русская промышленность вовсе не представлялась тепличным и небольшим по размерам растением, а, наоборот, ставила Россию на одно из первых мест сравнительно с другими странами. Достаточно указать, что к 1800 г. производство чугуна в России достигло (на Урале) 10,3 млн. пуд., тогда как в Англии оно было всего 8 млн. пуд., причем русский чугун был первоклассного качества. Но уже этот пример лучше всего обнаруживает и причины дальнейшего регресса: Урал, центр тогдашней русской металлургии, являлся и оплотом крепостнического хозяйства; основывая свое господство «не на капитале и конкуренции, а на монополии и своем владельческом праве» (Ленин), он стал быстро уступать промышленно-капиталистическому развитию Англии. И, тем не менее, если, несмотря на губительное разлагающее влияние крепостной системы, экономическое развитие страны все же шло вперед и достигало известных успехов, то причиной этого являлось то обстоятельство, что на новых путях развития народного хозяйства создавались более жизнеспособные силы, окончательно разлагавшие и побеждавшие отживающую феодально-крепостническую экономику.