Главная / Энциклопедия / Буква "Р" /

Россия. V. Экономическое развитие России в XIX и в начале XX века. 3. Эпоха промышленного капитализма. Общие предпосылки

V. Экономическое развитие России в XIX и в начале XX века. 3. Эпоха промышленного капитализма. Общие предпосылки. Официальная ликвидация крепостного права и хозяйства в 1861 г. только очень условно может считаться гранью, разделяющей две системы общественного хозяйства — феодально-поместную систему крепостного хозяйства и буржуазную систему промышленного капитализма. Из изложенного было видно, что за много лет до формальной ликвидации крепостной системы зарождались предпосылки и зачатки новых капиталистических форм и отношений; и наоборот — много лет спустя, в эпоху капиталистических отношений, сохраняются еще значительные остатки докапиталистических и полукрепостнических отношений, налагая свой отпечаток на характер и темпы этого капиталистического развития. Промышленный капитализм, как известно, предполагает, как основную свою предпосылку, развитие товарного хозяйства (см.), возникающего на почве разложения натурального хозяйства и развития общественного разделения труда. В конечном счете, это сводится к возникновению рынка, притом рынка в «национальных» масштабах (а не мелкого, местного), обеспечивающих возможность капиталистического формирования «народного» хозяйства. В свою очередь это может быть создано лишь на технической базе — усовершенствования путей сообщения, в виде железнодорожного транспорта. Далее, промышленный капитализм требует предварительного накопления капитала, который должен преобразовываться в материальный субстрат крупного капиталистического производства, в виде машин, фабричных зданий и т. п. Наконец, для развития капитализма требуется и третья основная социальная его предпосылка, в виде образования достаточных кадров свободных рабочих рук — промышленного пролетариата.   Если обратиться к рассмотрению этих предпосылок в процессе образования русского капитализма, то обнаружим здесь значительные отличия сравнительно с Западной Европой. Так, процесс первоначального накопления капитала, шедший в Западной Европе бурным темпом на почве мировой колониальной политики и внутренней, также бурно происходившей, экспроприации трудящихся масс, у нас происходил хотя и в тех же по существу формах, но в более замедленных темпах и не в мировом, а менее крупном, «провинциальном» масштабе. Колониальный грабеж, как источник первоначального накопления, конечно, не отсутствовал и у нас; такова, например, была деятельность Российско-американской торговой компании (см.) 1799 г., которая «приобрела отечеству острова и земли», а себе «упромыслила» 16 млн. руб. капитала. Сюда же относится колониальная политика царизма на востоке и на окраинах, начиная от Заволжья, башкирских степей и до Средней Азии и Дальнего Востока. Главным источником накопления капитала в эпоху первоначального накопления была у нас внешняя торговля; но и этот источник вначале не давал сколько-нибудь крупных результатов. Например, за вторую половину XVIII в. он дал всего 130 млн. руб. активного торгового баланса, т. е. всего около 3 млн. руб. в год. После ликвидации крепостного хозяйства этот источник накопления капитала значительно возрастает. В среднем по пятилетиям цифры годового ввоза и вывоза были, в млн. руб.:

Годы

Вывоз

Привоз

Баланс (+ или -)

1861-65

225,8

206,7

+19,1

1866-70

317,3

317,8

-0,5

1871-75

470,6

565,8

-95,2

1876-80

527,3

517,8

+9,5

1881-85

549,9

494,3

+55,6

1886-90

630,9

392,3

+238,6

1891-95

621,4

463,5

+157,9

1896-1900

698,2

607,3

+90,9

После значительных колебаний внешняя торговля к 1880—90-м гг. стала давать стране приток капиталов уже до 55—238 млн. руб. в год. Куда направлялись и где оседали эти капиталы, видно из того, что за эти годы, например, ввоз машин увеличился с 8,4 млн. руб. в первое пятилетие до 53,5 млн. руб. в 1876—80 гг.; другими словами, эти капиталы оседали в виде основного капитала промышленности — машин, орудий производства и пр. Торговый баланс дает только косвенное представление о движении и накоплении капитала. Другим таким показателем могло бы быть исчисление размеров торговых прибылей из внешней торговли. Хотя сколько-нибудь точных исчислений в этом направлении не имеется, но для иллюстрации все же можно привести некоторые подсчеты торговых прибылей, например от внешней хлебной торговли, определяемых для 1851—60 гг. в среднем в год до 8 млн. руб., для 1861—70 гг. в 15 млн. руб. и для 1870—1900 гг. до 50 млн. руб. в год (Лященко). Не менее крупные суммы оседали в виде капиталов от прибылей во внутренней торговле. Хотя здесь также не имеется сколько-нибудь точных данных, но все же можно привести две цифры официальных подсчетов торговых оборотов по внутренней торговле: в 1873 г. 2 400 млн. руб. и в 1898 г. 9 903 млн. руб.; это дает сумму вложенных в торговлю капиталов и их увеличение за 1873—1898 гг. приблизительно в 800 млн. и в 3 300 млн. руб. Что это торговое накопление быстро концентрировалось в виде банкового капитала и затем переливалось в формы промышленного, видно из следующих цифр: вклады банков за это время увеличились с 78 млн. руб. в 1870 г. до 230 млн. руб. в 1890 г., а обороты промышленных предприятий, обложенных раскладочным сбором, с 529 млн. руб. в 1885 г. до 879 млн. руб. в 1890 г. Не менее важную роль в процессе первоначального накопления играли у нас такие «отпрыски мануфактурного периода», по выражению Маркса, как государственные долги, налоги, протекционизм, откупа. Государственный долг, уже накануне реформы исчислявшийся в крупной сумме 807 млн. руб., достиг к 1892 г. 4,9 миллиардов руб., а к 1903 г. 6,7 млрд. руб. В дореформенной экономике откупа доставляли в год казне чистого дохода до 45—55 млн. руб., оставляя сумму едва ли меньшую в виде доходов откупщиков-предпринимателей. После реформы к источникам внутреннего накопления прибавился такой своеобразный источник, как выкупные платежи: через руки капитализировавшегося дворянства они также шли в значительной мере в различные промышленные, железнодорожные и другие акции. Вместе с начавшейся после реформы усиленной распродажей дворянством своих земель, этот источник дал последнему за 36 лет, 1861—97 гг., до 1,7 млрд. руб. Хотя значительная часть этих сумм пошла на покрытие лежавшего раньше на дворянских землях долга (до 425 млн. руб.), а не менее значительная прожита «разоряющимся» дворянством непроизводительно, все же и этот источник дал крупное оседание капиталов для последующего капиталистического развития. Состояние материалов не позволяет дать какой-либо итоговый подсчет этого процесса накопления, но все же из приведенных цифр можно сделать один основной вывод: несмотря на ряд задерживающих моментов социально-экономического порядка и на относительно медленные, сравнительно с Западной Европой, темпы накопления и не очень крупные размеры его, наша промышленно-торговая буржуазия накопила к эпохе промышленного капитализма все же достаточные внутренние капитальные ресурсы. Посмотрим, как подготовляла она другой элемент своего капиталистического производства — промышленный пролетариат. И в этом отношении в Западной Европе процесс обезземеливания мелкого самостоятельного производителя и образования промышленного пролетариата происходил (в особенности, например, в Англии) весьма рано (в Англии в XVI—XVIII вв.) и весьма бурно, так что к эпохе промышленного капитализма он был полностью закончен. В России система крепостного хозяйства и в этом отношении оказывала сильнейшее задерживающее влияние, хотя процесс обезземеления мелкого земледельческого производителя происходил и в рамках крепостной системы задолго до капиталистической эпохи. Крепостная система обусловливала оригинальные и «самобытные» общественные отношения, слагавшиеся между крестьянином-рабочим, с одной стороны, и помещиком-фабрикантом, с другой: крестьянин превращался в фабричного рабочего, становился в подчинение и эксплуатацию к фабриканту, оставаясь в то же время крепостным помещика. Помещик не только получал в заработной плате рабочего оброк с него, как с крепостного, но и мог по закону отозвать своего крестьянина с фабрики. Понятно, что такое положение было неприемлемо для развития промышленного капитализма. Вот почему реформа 19 февраля должна была быть и была не только «крестьянской» реформой, но и «рабочей» реформой, окончательно закрепившей и расчистившей путь образованию промышленного пролетариата. Непосредственно безземельный пролетариат был создан реформой в виде следующих кадров крестьянского и бывшего крепостного населения: бывших дворовых и месячников 1 461 тыс. душ; бывших крепостных беспоместных и мелкопоместных дворян, не получивших наделов, в количестве 149 тыс. душ; крепостных вотчинных фабрик 69 тыс. душ; крестьян приписных и мастеровых казенных заводов 616 тыс. душ; всего с некоторыми другими мелкими группами до 2,8—3 млн. душ. Однако, еще более важное значение имело вообще недостаточное наделение крестьян землею, создававшее по существу тот же безземельный пролетариат. Например, до 5,5% всех крестьян, т. е. около 1 млн. чел., получило наделы менее 1 десятины. Дальнейший рост населения и дифференциация крестьянства уже к 1880-90 гг. показывает для многих земледельческих губерний до 5—10% всякого рода «безземельных», «бездомовых», «бесхозяйных» крестьян, т. е. в значительной массе превратившихся в промышленный или сельскохозяйственный пролетариат. К концу XIX в. численность пролетариата, занятого в одной крупной промышленности, доходила до 3 млн., а с семейным составом до 7 млн. душ. Это была «действующая» армия, созданная капитализмом в течение 40 лет, с запасной армией, пополняемой быстрой дифференциацией сельского населения. Сверх того, в самом земледельческом хозяйстве была создана армия сельскохозяйственного батраков в 3 ½  млн. душ, не считая временных занятий по найму, временных отхожих промыслов и проч. Такую колоссальную армию пролетариата создало развитие капитализма к началу XX в. Особо важным моментом формирования промышленного капитализма является создание высокой капиталистической техники, сменяющей мануфактурную технику. В этом отношении крепостная система действовала особенно отрицательно, не только в связи с отсутствием капиталов, узостью рынка для массового производства, но и «даровым» своим трудом, делавшим излишним переход к квалифицированному машинному труду. Как было указано, первой отраслью, потребовавшей такого перехода, явилась хлопчатобумажная. Однако, хотя она стала переходить на машинное производство еще в 1840-х гг., все же и в ней, например, машинное ткачество только к 1870-м гг. вытесняет ручное. В 1866 г. в России было только 42 механических бумаготкацких фабрики, в 1879 г. 92, причем в 1866 г. на 94,6 тыс. рабочих, занятых на фабриках, было 66,2 тыс. работавших на дому; в 1879 г. это соотношение было: 162,7 тыс. на фабриках и 50,2 тыс. на дому, а в 1894—95 гг. — 242,1 тыс. на фабриках и только 20,5 тыс. на дому. В других отраслях дело обстояло еще хуже: к 1870-м гг. в шелковом производстве было 1,5% механических заведений, в шерстяном 33,3%. В рудной промышленности преобладала исключительно ручная забойка, и хотя в 1870-х гг. появляется перфоратор (механическое сверло), но он до 1900-х гг. приводился в действие все же ручной силой рабочего, и только в XX в. начинает применяться механическая и электрическая сила. Особенно отсталой была техника тяжелой металлургии в старом — и почти единственном до 1870-х гг. — районе ее, на Урале: холодное дутье и работа на деревянном угле процветали не только в этом районе, но и вообще. Еще в 1890-ые гг. до 2/3 чугуна у нас получалось на древесном угле, а из 195 доменных печей в 1885 г. на холодном дутье работало 88 и только к 1900-м гг. из общего числа 302 на холодном дутье оставалось 32 доменных печи. Другой признак капиталистической техники — смена кричного способа пудлингованием: в 1870-х гг. у нас на 425 пудлинговых печей приходилось 924 кричных горна и только к 1893 г. на 640 пудлинговых печей приходилось 404 кричных горна. К 1876 г. у нас не было ни одной мартеновской печи и всего 8 бессемеровских. Необходимо отметить, что все эти, отсутствовавшие у нас или имевшиеся в ничтожном числе, улучшенные способы производства всецело господствовали в Западной Европе. Только что начавший развиваться наш капитализм оказался одним из самых отсталых по своей технике и экономике.  Именно это обстоятельство явилось причиной появления в нашей экономической литературе 1880—90-х гг. течения, отрицавшего как наличность, так и экономическую целесообразность и жизненность, развития у нас капитализма. Идеи о «мертворожденности» и «искусственности» нашего капитализма, о противоречии его «самобытным» путям нашего экономического развития, о жизненности «народного производства», как антитезы капиталистическому развитию, о возможности поэтому воспрепятствовать дальнейшему капиталистическому развитию, идеологически унаследованные еще от старого славянофильства, особенно были восприняты т. н. «легальным народничеством» 1880-х гг. (В. В., Николай—он, Южаков и др.). В противовес этому течению выступило в печати другое направление, т. н. «легальный марксизм» (Туган-Барановский, Струве и др.), которое доказывало, наоборот, жизненность и историческую прогрессивность развития у нас капитализма, сменяющего отсталые общественные отношения и технику мелкого и кустарного зависимого производства, разрушающего связанные с ними узость внутреннего рынка, низкую производительность труда, отсталый характер земледелия и пр. В литературе ошибочность идей народничества и мелкобуржуазный их характер были особенно ярко вскрыты работой Ленина о «Развитии капитализма в России», а буржуазный по существу характер критики народничества и положительных прогнозов об историческом развитии капитализма в России у Струве (см. XLI, ч. 5, 163) и Туган-Барановского был также вскрыт Лениным в его работе «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» («Соч.», т. I). Но, кроме того,  уже само экономическое развитие с 1890-х гг., а также поворот в экономической политике с конца 1890-х гг. и его результаты стали выдвигать особенно яркие факты, свидетельствовавшие о том, что народное хозяйство окончательно стало на путь буржуазно-капиталистического развития. И вопрос шел уже не об «особенностях» путей русского развития вообще, а лишь о причинах медленности и отставания русского капитализма, а вместе с тем и о причинах отсталости общественных форм его.

Этапы и темпы развития капитализма определяются поэтому у нас не только подготовленностью и быстротой восприятия капиталистических отношений, но в то же время и наличностью значительных остатков докапиталистических, полукрепостнических отношений, налагавших на все общественное и экономическое развитие отпечаток реакционной отсталости и незавершенности. Поэтому-то вся эпоха промышленного капитализма носит у нас чрезвычайно выпуклые противоречивые черты — с одной стороны, чрезвычайно быстрого усвоения высокой капиталистической производственной техники, высших организационных форм капитализма, высокой степени концентрации производства; с другой — наличия одновременно с этим наиболее отсталых общественных отношений, низкой покупательной способности населения и узости внутреннего рынка, крайне отсталого сельского хозяйства, слабости общественного и политического значения буржуазии, при долго сохраняющемся общественном и политическом господстве поместно-феодального дворянства. Эта двойственность общественной экономики и общественно-политических отношений, начиная с первых и начальных этапов развития капитализма, сохранялась вплоть до высших его этапов. Первое десятилетие после реформы представляет собой, в сущности, выявление и закрепление основных предпосылок капитализма: разложение остатков натурального хозяйства деревни, развитие денежного хозяйства и образование внутреннего рынка на технической базе развития железных дорог; образование избыточного населения, как результат «чистки земель», произведенной реформой; первые результаты промышленного «первоначального накопления»; капитализация орудий капиталистического обращения — железных дорог, банков, кредита и пр. Этот подготовительный десятилетний период имеет наибольшие корни в предреформенной экономике, являясь ее изживанием и периодом первых шагов капиталистического промышленного грюндерства. К 1880-м гг. старые общественно-экономические отношения временно вновь побеждают еще не окончательно окрепшую капиталистическую экономику. Но уже к 1890 м гг. последняя вновь находит новые стимулы и пути своего закрепления, получая законченные формы «национального» промышленного капитализма, как системы. К концу 1890-х гг. экономическое развитие, сбросив с весов народного хозяйства отсталые формы мелкого самостоятельного «народного» производства, а вместе с ними и их «народническую» идеологию, бурным темпом приводит народное хозяйство к высоким ступеням капиталистического производства. Но по темпу развития, обгоняя на этом пути другие капиталистические страны, пройдя в одно десятилетие путь, который другие страны проходили в несколько десятилетий, русский промышленный капитализм не мог создать себе ни соответствующих общественных форм своего бытия, ни обеспечить себе свой Hinterland, в виде создания прочного внутреннего рынка для своего дальнейшего успешного развития. Поэтому вслед за быстрым и кратким подъемом ему приходится переживать продолжительный резкий кризис и депрессию. Однако, во всем предшествовавшем развитии и в самом этом кризисе были заложены элементы нового промышленно-капиталистического этапа. Русский «национальный» капитализм становится все более связанным с мировым капитализмом. Не имея достаточных сил, чтобы занять в нем совершенно самостоятельное положение, он тем не менее входит в мировую систему империалистического финансового капитализма, как крупная, хотя и не вполне самостоятельная величина. Пройдя чрезвычайно быстро все организационные, финансовые и экономические этапы финансового капитализма, втянутый в мировую борьбу с другими системами за «раздел мира» и одновременно с этим — как символ своей отсталости — ликвидируя все еще сохранявшиеся свои устарелые общественные формы, русский капитализм на этой империалистической стадии своего развития вместе с тем ликвидирует и самого себя. Т. о. всю эпоху промышленного русского капитализма мы можем разделить на следующие основные этапы: 1) первое десятилетие — 1870-ые годы, как подготовительный этап сформирования промышленного капитализма, сводившийся к капитализации главным образом орудий обращения (железных дорог, банков), к промышленному грюндерству, строивший этот промышленный капитализм на непрочной и узкой базе еще не вполне ликвидированных докапиталистических отношений и поэтому закончившийся длительной общественной и экономической реакцией 1880-х гг.; 2) период формирования «национального» капитализма — 1890-ые годы, т. е. период создания законченной системы капитализма промышленного, уже с более глубоким охватом всего народного хозяйства, но также еще с недостаточно прочной внутренней базой, и закончившийся поэтому, после сильного подъема, кризисом и длительной депрессией 1900—1904 гг.; 3) империалистическая стадия, период финансового капитализма — со средины 1900-х гг. и до крушения капиталистической общественной системы в 1917 г. Рассматривая в дальнейшем по этим этапам развитие нашего капитализма, мы одновременно должны выяснять для каждого периода, как движущие силы его развития, так и силы, его тормозящие и являющиеся причиной отсталости всего общественного и экономического развития.

Сельское хозяйство, его общественные отношения и пореформенное развитие должны быть поставлены на первое место в рассмотрении причин такого положения. Реформа 1861 г., окончательно уничтожившая формальные и экономические путы, препятствовавшие капиталистическому развитию, застала сельское хозяйство на особо низком уровне техники и экономики, с господством трехполья, зернового производства, со слабым развитием животноводства, с сохой, без удобрений, с истощенными и измельченными крестьянскими земельными участками. В то же время резкий переход к денежному хозяйству, крайнее обременение крестьянства денежными платежами и повинностями, высокие выкупные платежи за землю, недостаточность самих наделов — все это побуждало к погоне за землей, к расширению посевных площадей, к усилению аренды частновладельческих земель, хотя бы по крайне высоким ценам, к массовым переселениям и пр. О быстроте распашек земель в Европейской России свидетельствуют такие цифры: в 1860-х гг. по 45 губерниям количество пахотной земли было 82,5 млн. десятин, а к 1887 г. уже 103,8 млн. десятин, т. е. увеличилось на 26%, причем в черноземных губерниях это увеличение было до 50%. Что это было форсированное расширение, свидетельствует то обстоятельство, что оно шло за счет сокращения столь необходимых при трехполье лугов и выгонов, т. е. за счет сокращения скотоводства и исключительно в счет расширения культуры зерновых хлебов. В 1881 г. посевная площадь составляла уже 60,6% всей пашни, а зерновые хлеба составляли до 91,8% всех посевов. Для губерний с господством трехпольной системы это означало сильнейший кризис ее, так как при таких отношениях она уже не могла существовать, вследствие полного истощения пашни в связи с падением скотоводства и отсутствием требуемого удобрения. К концу 1890-х гг. во всем земледельческом центре, бывшем оплоте крепостной барщины, с наибольшим господством трехполья, с максимальной распашкой всех земель, с полным господством наиболее дешевых «серых» хлебов, начинает обнаруживаться абсолютное сокращение посевных площадей (Рязанская на 10%, Тульская 10%, Орловская и Курская 5% и т. п.), т. е. падение основного и даже единственного источника существования массы населения. То же и даже в большей степени наблюдается и в нечерноземной полосе (Московская на 19%, Нижегородская 10%), но здесь население уже в значительной степени было связано с промысловыми заработками и с развивающейся капиталистической промышленностью. И только на крайнем юге и юго-востоке продолжалась быстрая распашка и освоение земель под зерновую культуру: но эта распашка новых плодородных и дешевых земель оказывала своим зерновым производством особенно тягостную конкуренцию земледельческому центру. В количественном отношении общее производство зерновых хлебов шло все же так быстро, что обгоняло рост внутренних потребностей. К 1896—1900 гг. сбор зерновых хлебов по 50 губерниям Европейской России достигал 2,7 млрд. пудов, а всего по империи к началу XX в. собиралось до 4 млрд. пуд. В нечерноземной полосе начинают развиваться интенсивные отрасли земледелия и животноводства товарного характера. Так, в северо-западном районе производство льна возрастает с 12 млн. пудов в 1860-ые гг. до 26 млн. пуд. к концу 1890-х гг. вместе с чем увеличивается экспорт льна с 4,6 млн. пуд. до 13,3 млн. пуд. Здесь же сильно возрастает культура картофеля с винокуренными заводами. На юго-западе капитализация сельского хозяйства получила форму развития свеклосахарных заводов с увеличением за те же годы переработки сахарной свеклы с 4,1 млн. берковцев до 35 млн.  И, тем не менее, для всей экономики сельского хозяйства решающим являлось все же зерновое производство. Оно составляло до 90% всего приходного бюджета крестьянских хозяйств. Зерновые хлеба составляли до 47% ценности всего внешнего вывоза. Громадный рост вывоза зерновых хлебов и его ценности показывает следующая таблица:

Всего вывезено хлебов

Годы

Млн. пуд.

Млн. руб.

Рост вывоза

Рост ценности вывоза

1861-65

79,9

53,3

100

100

1866-70

130,1

95,1

163

169

1871-75

194,1

172,4

243

306

1876-80

287,0

281,7

359

500

1881-85

301,7

300,1

378

533

1886-90

413,7

332,1

518

590

1891-95

441,1

296,7

552

527

1896-1900

444,2

298,8

556

531

1901-1905

608,9

446,8

762

794

За 40 лет вывоз зерновых хлебов увеличился в 7 ½ раз, сделавшись основой нашего положительного торгового баланса и громадным источником привлечения в страну иностранного золота и капиталов. Это было результатом той исключительной ставки на зерновое хозяйство, к которому было вынуждено наше, в особенности крестьянское, хозяйство после реформы. Как мы видели, эта ставка сказалась сильнейшим подрывом производительных сил сельского хозяйства. Но все же, пока до 1870-х гг. конъюнктура мирового рынка благоприятствовала экспорту нашего зерна и других продуктов сельского хозяйства, последнее с большей или меньшей выгодой реализовало свою продукцию. Но со второй половины 1870-х гг. мировой сельскохозяйственный рынок и особенно зерновое хозяйство впадает в длительный кризис перепроизводства и падения цен, вызванный главным образом заокеанской конкуренцией дешевого американского хлеба. К средине 1890-х гг. мировые цены на зерновые хлеба падают почти вдвое. Цены на внутренних русских рынках и экспортные также падают до небывалого уровня: 46,7 коп. за пуд пшеницы, 35 коп. — ржи, 29 коп. — ячменя, а в некоторых губерниях цены на рожь падали в отдельные годы до 12—18 коп. Такого уровня цен не знало русское сельское хозяйство после реформы и не могло при нем доходно работать. Даже по официальным обследованиям десятина ржи в среднечерноземных губернии в 1887 г. давала до 2—8 руб. убытка, а цены в последующие годы упали еще более сильно. То же имело место почти со всеми другими хлебами. Земледельческое зерновое хозяйство не в состоянии были вести не только землевладельцы, но и крестьяне, начавшие сокращать свои запашки и аренды помещичьих земель. Ряд голодовок в 1870-х и 1880-х гг., закончившихся громадным голодом 1891 г., окончательно подорвал крестьянское хозяйство. Уже в одном обследовании неурожайных местностей 1870-х гг. официально констатировалось, что экономическое положение их представляется настолько жалким, как будто страна «разорена неприятелем». Но, конечно, не одни неурожаи и падение цен были причиной такого разорения. То же официальное исследование (Валуевская комиссия) констатирует, что крестьянство крайне переобременено всякого рода налогами и повинностями. Из 208 млн. руб. податных сборов на крестьянские земли падало 195 млн. руб., а на помещичьи всего 13 млн. руб. Во многих местностях платежи с крестьянских земель во много раз превышали доходность их (в Самарской губернии на 129%) в Харьковской губернии на 139—226% и т. п.). Конечно, было бы совершенно неправильным делать отсюда вывод, что крестьянское сельское хозяйство падало и разорялось все и целиком. После классического анализа развития нашего пореформенного сельского хозяйства Лениным в упомянутом его «Развитии капитализма в России», не подлежит сомнению глубокий двусторонний характер этого процесса развития. Брошенное в круговорот денежного хозяйства, под давлением сильнейшего финансового пресса, на почве общего развития капитализма и капиталистических отношений, крестьянское земледельческое хозяйство испытывало сильнейшую дифференциацию, разоряясь и выделяя пролетаризующиеся слои на одном полюсе и капитализирующиеся и богатеющие, сосредоточивающие в своих руках землю, скот, средства производства — на другом. По тем же подсчетам Ленина, высшая группа крестьянства, численностью до 20% дворов, имела до 30—50% всей земли, 60—70% и даже до 90% купчей земли, до 40—60% скота, и 50—70% из них применяли в хозяйстве наемный труд (см. ниже, аграрный вопрос в России к концу XIX в.).

По существу такой же процесс дифференциации происходил и в пореформенном помещичьем сельском хозяйстве. Поместное дворянство в результате реформы удержало за собой, после наделения крестьян землей, свыше 94 млн. десятин. Но вслед за тем оно начинает быстро терять свое прежнее исключительное преобладание в частном землевладении, продавая свои земли другим группам. Еще в 1877 г. дворянское землевладение определялось первой переписью в 73,1 млн. дес., по переписи 1887 г. оно исчислялось в 65,3 млн. дес., а в 1905 г. всего в 63,2 млн. десятин, т. е. потеря земли достигла 26 млн. десятин, удельный же вес дворянского землевладения во всем частном землевладении сократился с 77,8% до 52,5%, тогда как купеческое землевладение возросло с 14,2% до 20,2%, а частное крестьянское —  с 7% до 23,9%. При этом концентрация землевладения была весьма высока: свыше 70% всей земли находилось в руках 3% владельцев, и из этого числа 924 владельца обладали до 29,7% всей земли; наоборот, свыше 80% всех владельцев обладали менее 1/20 всей земли. Крупные латифундии, оставшиеся от дореформенного периода, первые стали раздробляться и переходить в руки других сословий и групп. Но так же, как по отношению к крестьянскому хозяйству, так и по отношению к дворянскому, неправильно было бы думать, что оно целиком ликвидировалось. И в нем выделялись сильные экономически группы, которые капитализировали и расширяли свое хозяйство. Так, за 30 лет после реформы дворянство, усиленно продавая в целом землю, в то же время из всего мобилизационного земельного фонда в 80,7 млн. десятин приобрело до 33 млн. десятин, т. е. до 40% всей проданной земли, причем на одну сделку при купле-продаже земли дворянами приходится в среднем: проданной земли 224,9 десятин, а купленной дворянами — 346 десятин. Другими словами, в этом процессе мобилизации происходил отбор наиболее сильных экономически групп, которые не только не теряли землю, но концентрировали ее в своих руках, организуя хозяйство на капиталистических началах. Последнее подтверждается усилением в помещичьих хозяйствах потребления машин, искусственных удобрений, переходом к интенсивным животноводческим и индустриальным направлениям и пр. Так, внутреннее производство сельскохозяйственных машин в 1862 г. имелось только на 62 заводах, в 1879 г. насчитывалось уже 340 заводов с производством в 3,98 млн. руб., а привоз из-за границы сельскохозяйственных машин с 788 тыс. руб. в 1869—72 гг. достиг 3 519 тыс. руб. в 1877—80 гг. Индустриальные направления сельского хозяйства, требовавшие значительных капиталовложений, особенно стали развиваться на юго-западе и западе: например, переработка сахарной свеклы на свеклосахарных заводах юго-запада, принадлежавших крупным магнатам-помещикам, увеличилась с 6,5 млн. берковцев в 1860 г. до 22,9 млн. берковцев в 1882—83 г. Росло также помещичье винокурение, особенно в связи с продолжавшейся покровительственной для него политикой. На юге капитализация поместного хозяйства выливалась в развитие крупных овцеводческих хозяйств, сменявшихся постепенно капиталистически поставленными пшеничными хозяйствами. В нечерноземных губерниях помещичье хозяйство стало складываться в меньшие по размерам, но интенсивные и капиталистически поставленные животноводческие, молочные и т. п. хозяйства. Наименее удовлетворительно обстояло дело в бывшем крепостном земледельческом центре, с его экстенсивным зерновым трехпольным направлением и с истощенным крестьянским хозяйством. Помещичье хозяйство здесь в наименьшей мере превращалось в капиталистическое, оставаясь по-прежнему на почве главным образом земельной эксплуатации крестьянства и возрождая здесь полукрепостные формы земельных и хозяйственных отношений (отработки, сдача исполу и пр.). С развитием аграрного кризиса 1870—80-х гг. эти последние формы стали распространяться вое больше, а самостоятельное ведение помещичьего хозяйства стало  сокращаться. В 1880—90-х гг. распространение «вненадельной» крестьянской аренды помещичьих земель определялось по 50 губерниям в 49,8 млн. десятин, т. е. более 40% надельной земли, с уплатой землевладельцам арендной платы до 315 млн. руб., или 25 руб. на двор в год (Карышев). Паразитический характер громадной части помещичьего землевладения виден из того, что по подсчетам официальной комиссии 1901 г. вели самостоятельное хозяйство в 1886—1890 гг. 40% помещиков и сдавали в испольную аренду 39%, а в 1896—1900 гг. вели самостоятельное хозяйство только 29%, а сдавали в испольную аренду уже 51%. Тем не менее, одновременно с этим шел быстрый рост как земельных продажных цен, так и задолженности поместного землевладения. Не хозяйственный прогресс, а земельная нужда крестьянства гнала цены на землю вверх: в среднем по 45 губерниям цены на землю были накануне реформы 12 руб. 69 коп. за десятину, в конце 1860-хх гг. 20 руб. 44 коп., в конце 1890-х гг. 66 руб. 92 коп., причем в отдельных районах, например в южном степном, они повысились с 11 руб. 34 коп. до 123 руб. 97 коп. Такой рост арендных и земельных цен давал почву для ипотечной задолженности, как способа капитализации рентных доходов. Со времени учреждения специального Дворянского земельного банка (см.), в период 1886—1912 гг. было заложено до 24,7 млн. десятин с ссудой до 1 146 млн. руб. Вся стоимость земли, оставшейся к 1900-м гг. в руках дворянства в размере 64 млн. десятин, определялась по современным ценам в 3,9 млрд. руб., тогда как в 1870-ые гг. имевшиеся у дворянства 73 млн. десятин стоили 2,6 млрд. руб. Т. о. дворянство, продавая землю и капитализируя свои ренты, не только не уменьшало общей стоимости своего рентного источника, но, наоборот, все более увеличивало ее. И, тем не менее, с потерей земли производственная основа все более ускользала из рук этого господствовавшего класса. С 1880-х гг. начинается длительный период «покровительства» дворянству для его экономической поддержки, как класса, одновременно с политикой «опеки» над крестьянством, для поддержания прежнего господства поместного дворянства путем мер «внеэкономического» порядка (см. ниже). Но общий ход экономического развития к этому времени выдвинул уже такие новые общественные силы и такие их интересы, что они стали получать в развитии общественной экономики все более решающее значение. Формирование национального промышленного капитализма, а вместе с ним и формирование национальной промышленной буржуазии, было основным содержанием этого процесса общественного и экономического развития. Соответственно общим законам развития капитализма этот процесс шел неравномерно, с периодами кризисов и депрессий, но вместе с тем и с быстрыми и сильными подъемами, создав в течение 50 лет на месте прежней системы крепостного хозяйства национальную систему развитого капитализма, хотя и со значительными пережитками прежних — и отсталых —  общественных отношений.

Переходный период в этом формировании промышленного капитализма занимает первые 15—20 лет после реформы (1860—1870-ые годы). Понятно, что перестройка старой докапиталистической экономики требовала значительного времени и сопровождалась кризисами и болезнями переходного времени. В течение первых 5—10 лет особенно заметна и болезненна была эта ломка старых форм, сказывавшаяся для некоторых промышленных отраслей прямым сокращением производства. В техническом отношении переход от крепостничества к «свободному» труду застал русскую промышленность на довольно низкой, мануфактурной стадии ее развития. За исключением немногих, преимущественно легких (хлопчатобумажных) отраслей, в промышленности господствовал ручной труд и технический застой. При таких условиях крупное предприятие не имело больших технических преимуществ перед мелким, тем более, что положение осложнялось рядом других моментов — недостатком квалифицированной рабочей силы, недостатком капиталов и пр. Ликвидация крепостной вотчинной фабрики приводит поэтому в первые годы после реформы не только к некоторому измельчанию производства во многих отраслях, но даже к абсолютному сокращению производства и занятой в нем рабочей силы. В то же время наблюдается другой важный процесс — усиленный переход фабрично-мануфактурных предприятий из рук поместного класса в руки торгово-промышленного. Так, в суконной промышленности число рабочих за 1859—1863 гг. сократилось с 99 тыс. чел. до 71,8 тыс., а число фабрик с 419 до 365, причем в таких важных районах этого производства, как, например, Симбирская губерния, 10 бывших вотчинных мануфактур совсем закрылось, 10 перешло в руки купцов и только 8 осталось у прежних владельцев. Очень значительно было также падение производства в бывшем центре крепостной тяжелой промышленности, на Урале: за первые два года после реформы выплавка чугуна сократилась здесь с 14,5 млн. пуд. до 10,5 млн. Общее количество выплавки с 20,5 млн. пуд. в 1860 г. сократилось в 1865 г. до 18,2 млн. пуд. Однако, несмотря на эти «болезни роста» и на медленность темпа промышленного развития, общий процесс капитализации народного хозяйства шел все же довольно интенсивно. Основными моментами, к которым сводилось развитие капитализма за рассматриваемый период, были не столько капитализация и капиталистическая организация производства, сколько организация банков, кредита, железных дорог, образование капиталистического внутреннего рынка и пр. Это была первая мобилизация капитала и внутренних его ресурсов для капиталистического завоевания народного хозяйства. По форме своей эта мобилизация выливается в чисто капиталистическое строительство акционерных обществ. Еще до реформы в России насчитывалось 78 акционерных предприятий с капиталом в 72 млн. руб., но уже в 1861—1873 гг. учреждается 357 акционерных обществ с капиталом в 1 116 млн. руб. Главная доля в этом акционерном капитале принадлежала внутреннему туземному капиталу и лишь очень небольшая — иностранному. Выше было указано, из каких внутренних источников почерпались эти капиталы, частью торгово-промышленного, частью капитализирующегося землевладельческого класса. Из указанного числа 357 акционерных обществ было: 73 банка с капиталом 226,9 млн. руб., 53 железнодорожных общества с суммой капитала в 698,5 млн. руб., 15 пароходных обществ с капиталом в 7,3 млн. руб., 14 торговых предприятий с капиталом в 6 млн. руб. и 163 собственно промышленных предприятия всех видов с капиталом в 128,9 млн. руб. Т. о. собственно промышленность поглощала всего 11,4% акционерного капитала, тогда как банки, железнодорожные и торговые предприятия — до 83%. Этой мобилизации капиталов соответствовало сильное развитие и концентрация кредита. После учреждения в 1860 г. Государственного банка вся сеть кредитных учреждений нового типа состояла к 1870-му г. уже из 41 отделения Государственного банка, 29 акционерных банков, 15 обществ взаимного кредита, 163 городских банков. К 1873 г. в одном Государственном банке имелось текущих счетов и вкладов на 1 083 млн. руб., а в акционерных банках — 1 670 млн. руб., всего до 2 753 млн. руб., тогда как накануне реформы во всей системе старых кредитных учреждений имелось вкладов всего около 1 350 млн. руб., причем собственно коммерческие капиталы в них были совершенно ничтожны. В том же 1873 г. вся сумма коммерческого кредита этих банков достигала 656 млн. руб. (в т. ч. учет векселей 431 млн. руб.) против 15 млн. руб. коммерческого кредита до реформы.

Другой отраслью капитализации обращения, которую особенно усиленно захватывал крупный акционерный капитал, явилось железнодорожное строительство (см. XX, 139/40, прил. 4/6 сл.). Последнее началось у нас еще до реформы (в 1837 г. царскосельская железная дорога, в 1846—48 гг. варшавско-венская, в 1853—62 гг. петербургско-варшавская, в 1860 г. Николаевская), но к 1861 г. в России имелось всего около 1 500 верст. Акционерный капитал, вложенный в железнодорожное строительство, составлял до реформы 178 млн. руб., а в 1877 г. уже 1 833 млн. руб. При этом основанное в 1857 г. акционерное «Главное общество российских железных дорог», преимущественно с французскими капиталами, получившее концессию на 4 000 верст железнодорожного строительства, не оправдало надежды в смысле привлечения иностранных капиталов, и большинство последних было вложено русскими капиталистами. При этом первые железные дороги не имели большого хозяйственного значения. Лишь о 1870-х гг. железнодорожное строительство вырабатывает более или менее законченный план, который с известной последовательностью и начинает проводиться правительством. Уже в «Главном обществе железных дорог» были намечены главнейшие основания предполагаемой железнодорожной сети. Она должна была состоять из магистралей «от Санкт-Петербурга до Варшавы и прусской границы, от Москвы через Курск и низовья Днепра до Феодосии и от Курска и Орла через Динабург до Либавы; таким образом, непрерывным через 26 губерний железным путем соединятся взаимно: три столицы, главные судоходные реки наши, сосредоточение хлебных наших избытков и два порта на Черном и Балтийском морях, почти весь год доступные; облегчится сим вывоз заграничный, обеспечится привоз и продовольствие внутреннее». Менее чем через 10 лет после этого общего плана железнодорожного строительства была уже открыта сеть линий, соединяющих Москву с производительными районами: дорога Москва—Курск привлекала к Москве грузы центра; Москва—Козлов—Воронеж собирала хлебные грузы с юго-востока; Москва—Нижний — со всего поволжского и камского района; Москва—Петербург соединяла основные промышленные районы с потребляющими. Вслед за сооружением этих линий начинается постройка путей, соединяющих основные производящие и земледельческие районы с портами: такова магистраль Рига—Царицын, дающая выход хлебу всего нижнего Поволжья, юго-востока и черноземного центра (окончена в 1871 г.). К концу 1875 г. центр обогатился линиями Москва—Ярославль, Сызрань—Вязьма, Козлов—Саратов, расширившими район тяготения к Москве и снабжения московскими промышленными изделиями далеко на восток. Экспортные линии развивались в строительство магистралей: Курск—Харьков—Одесса, Харьков—Ростов, Воронеж—Ростов, Харьков—Севастополь для выходов хлеба земледельческого центра и юга, линии Либава—Ромны, стягивавшей грузы центра  и юга к балтийским портам. К 1875 г. основной остов железных дорог, намеченный в плане Главного общества, можно было  считать законченным (ср. XLI, ч. 10, 492/93). В дальнейшем строительство железных дорог развивалось в Европейской России (без Азиатской части) в следующем виде:

Годы

К началу пятилетия длина железных дорог была, верст

В течение пятилетия открылось железных дорог, верст

1861-65

1488

2055

1866-70

3543

6659

1871-75

10802

7424

1876-80

17626

3529

1881-85

21155

3074

1886-90

24229

2864

1891-95

27093

6643

1896-1900

33736

7978

Т. о. в течение первых 15 лет после реформы железнодорожное строительство обнаруживает такое оживление, что общее протяжение железных дорог увеличилось в 12 раз против начала 1860-х гг. Железные дороги являлись основной материальной базой для сформирования «национального» рынка как необходимой предпосылки развития капитализма, окончательной ликвидации натурально-хозяйственной изолированности отдельных районов и вовлечения всей страны в денежное товарное хозяйство. Быстрый охват железнодорожной сетью громадных пространств производил необычайно резкие перемены в хозяйственном строе и в экономической их географии, вовлекая их в обороты широкого национального рынка. Наиболее резко это должно было, конечно, сказаться на сельском хозяйстве, и в особенности на основной его отрасли — на зерновом хозяйстве. Ограниченность хлебного сбыта, как мы видели, была еще при крепостном хозяйстве основным тормозом его развития. Особенно решающими железные дороги стали для крестьянского хозяйства, когда после реформы оно стало вовлекаться на рынок. Железные дороги в первую очередь стали быстро всасывать в рыночный оборот имеющиеся избытки и хлебное производство крестьянского хозяйства, особенно в черноземном земледельческом центре, который без железных дорог не имел выхода для своих земледельческих товаров. С первыми же железнодорожными поездами таких линий, как Рига—Орел, Либава—Ромны и др., в прежние захолустные земледельческие уезды нахлынула масса мелких торговцев, скупавших всевозможные произведения крестьянского хозяйства — хлеб, скот, пух, шерсть, сало, лен, пеньку и пр., отправлявших их целыми вагонами и партиями в порты, в Москву и другие центры, перепродавая там крупным экспортерам, промышленникам, мукомолам и пр. Крестьянское хозяйство чрезвычайно быстро, в течение одного десятилетия, целиком было вовлечено в товарно-денежный оборот, совершенно изменив свою недавнюю экономическую физиономию. Крестьянский хлеб и другие продукты стали основным материалом внутреннего торгового оборота и экспорта, усиливая в то же время покупательную способность населения на продукты капиталистической промышленности. Быстрый рост торгового капитала и его торговой деятельности за эти годы свидетельствуется необычайно быстрым ростом товарного обращения по железным дорогам: в 1870 г. всего товаров малой скорости по железным дорогам перевезено было 492 млн. пуд., из них хлебных грузов 135 млн. пуд., т. е. 27,5%, а в 1876 г. всего товаров 1 374 млн. пуд., из них хлебных грузов 577 млн. пуд., т. е. 42,1%. На отдельных дорогах хлебные грузы составляли: на Тамбово-козловской до 73,1%, на Орлово-грязской 83,6%, на Ряжско-моршанской 88,9%. Т. о. наши первые железные дороги «питались хлебом» и при том преимущественно крестьянским. Эго обстоятельство оказывало, конечно, положительное влияние на товарное крестьянское хозяйство не только увеличением общей массы денежных его доходов, но и тем, что повышались и становились более равномерными и устойчивыми цены. Так, цена четверти ржи к 1870-м гг. повысилась по сравнению с дореформенной: на петербургском рынке на 30%, в Рыбинске на 50%, в Орле на 66%, в Харькове на 85%, в Саратове на 100%; другими словами, повышение цен шло в пользу отдаленных производящих районов, раньше лишенных сбыта. Под таким воздействием рыночных цен в этих районах стала развиваться та усиленная распашка земель под зерновые культуры, которая, как было указано выше, привела к форсированному зерновому перепроизводству и к дальнейшему кризису. Но, во всяком случае, вовлечение в товарно-денежное хозяйство огромной массы крестьянских хозяйств отдаленных районов давало громадный толчок для оживления деятельности торгового капитала, для новых, капиталистических форм организации обращения, для усиления спроса на предметы широкого потребления легкой промышленности. Этот быстрый процесс образования капиталистического рынка и является главной чертой экономики новой эпохи.

Собственно промышленность в этот период отставала в своем развитии от темпов капитализации обращения. Это имело место, как в легкой промышленности, так и в тяжелой, обслуживающей новое железнодорожное и промышленное строительство. Особенно неприспособленной к быстрым темпам развития и к возросшему спросу на оборудование железнодорожного строительства оказалась тяжелая металлургия: рельсового производства в то время совсем не было, плохие паровозы строились всего на одном заводе, чугуна собственной выплавки не хватало, почему железные дороги строились вначале на привозном материале. Ввоз чугуна и железа с 198 тыс. пуд. в 1851—56 гг. возрос, например, до 29,4 млн. пуд. в 1877—81 гг. Только со второй половины 1870-х гг. начинается более заметный рост тяжелой индустрии, главным образом в связи с развитием – на иностранные капиталы – нового центра ее на юге, в Донецко-Криворожском бассейне (английское акционерное общество Юза с капиталом 3 млн. руб.). По отдельным отраслям рост промышленности за первые 15 лет после реформы виден из следующих цифр годового производства:

 

1860

1876

Бумажная пряжа, млн. руб.

28,7

44,2

Хлопчатобумажные изделия, млн. руб.

42,9

96,3

Шерстяная пряжа, млн. руб.

0,5

2,5

Шерстяные изделия, млн. руб.

34,9

52,7

Машины, млн. руб.

14,0

43,4

Нефть, млн. пуд.

0,6

10,9

Каменный уголь, млн. пуд.

7,3

111,3

Чугун, млн. пуд.

18,2

25,5

Железо, млн. пуд.

11,7

17,1

Т. о. большинство промышленных отраслей дало за 15 лет увеличение продукции в 2—8 и более раз. Это было в значительной степени результатом акционерного грюндерства и учредительской горячки, особенно по таким отраслям, как каменный уголь, нефть. Однако, при всем своем быстром темпе это увеличение, с одной стороны, не отвечало быстро развивающемуся внутреннему спросу, с другой — не имело за собой прочной базы в массовом внутреннем рынке. Основной толчок давали те же железные дороги, тогда как массовый потребитель-крестьянин по-прежнему еще в значительной степени удовлетворялся самотканными полотнами и сукнами, не мог мечтать о железе взамен своих соломенных крыш и т. п. При этом вся первая половина 1870-х гг. отличалась низкими урожаями, а 1871—72 г. и 1875—76 г. были голодные годы. На этой почве уже в 1873—77 гг. молодой русский капитализм начинает переживать годы кризиса и последующей депрессии. Железнодорожное строительство, давшее за 1871—75 гг. 7,4 тыс. верст новых железнодорожных путей, в 1881—85 гг. дало всего 3,1 тыс. верст, а акционерное строительство, вложившее в 1873 г. новых капиталов 86,9 млн. руб., в 1880 г. упало до 51,2 млн. руб., а в 1886—87 гг. до 20—24 млн. руб. в год. Это было первое предостережение развивающемуся капитализму об узости и непрочности его базы, — об узости внутреннего рынка, о слабой покупательной способности основного покупателя массовых продуктов — крестьянина. Правда, с 1877 г., отчасти под влиянием войны, отчасти в связи с хорошими урожаями 1877—79 гг., вновь начинает наблюдаться период оживления, но очень кратковременного, и с 1880-х гг., под влиянием также и западноевропейского кризиса, наша промышленность вновь вступает в полосу длительной депрессии. Конечно, рост промышленности и железнодорожного строительства продолжается, но в замедленных темпах и в сокращенных размерах. Сокращение работы предприятий, массовое закрытие фабрик, массовая безработица и, наконец, первые массовые проявления рабочего движения и забастовки — таковы были результаты этого первого периода в развитии русской капиталистической промышленности к концу 1880-х гг. Этим собственно кончается первый «подготовительный» период русского промышленного капитализма — период изживания неустройств и пут недавнего крепостного хозяйства; период первых и быстрых, но часто еще не окрепших шагов начинающегося промышленного капитализма; период грюндерских горячек железнодорожного и банкового строительства. Почва для развития капитализма была не только расчищена, но вполне подготовлена, первые шаги сделаны. Оставалось на этих первых камнях фундамента капиталистического строительства построить законченную систему национального капитализма. Выполнение этой задачи относится уже к новому периоду хозяйственного развития — к эпохе 1890-х годов.

Закрепление национального капитализма (1890-ые гг.). Промышленные кризисы 1873 г. и 1882 г., сильно подорвавшие только что начавшееся развитие крупной капиталистической промышленности; продолжительная депрессия, охватившая после этого на целое десятилетие всю хозяйственную жизнь; полный развал деревни, закончившийся катастрофой голода 1891 г. — все это ярко вскрыло непрочность и узость той экономической базы, на которой был заложен фундамент русского промышленного капитализма в 1870-ые гг. Наследница дореформенного торгового капитала, наша промышленная буржуазия этого периода охотно шла на банковое, железнодорожное грюндерство, поскольку в этой учредительской горячке создавались новые и крупные источники быстрого обогащения. Крупные учредительские дивиденды, банковские операции с денежным капиталом, биржа, оперирование с железнодорожными займами — все это давало такие крупные барыши, что не стоило затрачивать много усилий на обоснование новых промышленных предприятий, на трудное дело поднятия производительных сил страны. Инициатива заложения таких основных отраслей промышленности, как южная металлургическая, каменноугольная, нефтяная, соляная, химическая и пр., целиком принадлежала иностранному капиталу, обладавшему не только большей экономической мощностью, но и техническим вооружением. Поэтому часто построенные рядом с иностранными русские промышленные предприятия влачили жалкое существование, тогда как первые быстро развивались (например, завод Пастухова рядом с заводами Юза). Но в 1870-х гг. иностранный капитал, шедший в России, также имел в значительной степени спекулятивный характер, рассчитывая больше на быстрый оборот ценностями, чем на длительное и прочное вложение и на разработку естественных богатств. Т. о. отечественная денежно-торговая буржуазия не сумела в этот период создать себе прочной производственной базы и полностью превратиться в промышленную буржуазию. Основой экономической силы ее оставалась по-прежнему торговая эксплуатация главным образом сельского населения. Отсюда — подчиненная роль ее интересам землевладельческих классов, сохранявших в своих руках общественно-политическую гегемонию. Но такое соотношение общественных сил и подчиненность капиталистического развития экономически-реакционным интересам поместно-землевладельческих классов не могли не завести в тупик всю экономику страны. К 1890-м гг. русское народное хозяйство было уже целиком втянуто в мировую экономику. Перед ним стояли мощные экономические системы национального капитализма Англии, Франции, Германии. Русскому народному хозяйству предстояло — или, сохраняя свои отсталые самобытные формы хозяйства и общественных отношений, с слабо развитой промышленностью, с массой нищенствующего крестьянства и с немногочисленной дворянско-феодальной верхушкой, окончательно превратиться в колонию западноевропейского капитала, — или, закрепив свой «национальный» капитализм, добиться известной экономической самостоятельности и войти в систему мирового капитализма особой, хотя бы и зависимой национально-капиталистической системой. И в самосознании эпохи, и в классовой ее идеологии мы можем найти достаточно точных формулировок именно этой основной проблемы экономического развития. Только этот путь открывал достаточно широкие горизонты капиталистическому развитию. Поэтому победа остается за «индустриализацией» и капитализацией народного хозяйства. Результаты этих устремлений в течение 10—15 лет конца XIX в. и начала XX в. были в количественном отношении очень велики и по темпам своим обгоняли почти все существующие примеры капиталистического роста других стран. Вступив в среду развитого капиталистического мирового хозяйства, русский капитализм мог усваивать результаты его техники очень быстро и в наиболее совершенном виде. Но и здесь сказалась общественно-политическая слабость русской буржуазии. Даже в период своего расцвета и наивысшего подъема она не вступила в борьбу за власть с господствовавшим дворянско-помещичьим классом, по-прежнему оставляя в его ленном господстве и под его социально-экономической диктатурой основную базу народного хозяйства — деревню и крестьянство. Экономическая маломощность деревни, находившейся в кабально-земельной зависимости и под опекой земельного дворянства,  не могла способствовать расширению эксплуатации той же деревни промышленным капиталом. В течение всех 1890-х гг. и начала 1900-х гг. «право на эксплуатацию» деревни и ее подчинение остается в значительной степени в руках поместного класса, окрашивая и политику 1890-х гг. все еще ярким феодально-дворянским колоритом. Несмотря на большие успехи в этом отношении промышленного капитализма, он не мог в эти годы полностью капитализировать деревню и сделать ее прочным своим рынком. Поэтому и наиболее сильный «взлет» промышленного капитализма в 1895—99 гг. вновь закончился крахом и продолжительной депрессией, передав последующим годам задачу окончательной капитализации деревни и внедрения в нее буржуазных начал земельных и хозяйственных отношений.

Ход промышленного подъема 1890-х гг. в количественных выражениях характеризуется следующими цифрами фабрично-заводской промышленности:

Все группы

1887

1897

% прироста

Число предприятий

30888

39029

26

Ценность производства, млн. руб.

1334

2839

113

Число рабочих, тыс.

В том числе:

1318

2098

59

1. Волокнистые вещества

 

 

 

Число предприятий

2847

4449

56,3

Ценность производства, млн. руб.

463,0

946,3

104,4

Число рабочих, тыс.

399,2

642,5

60,9

2. Горная и горнозаводская

 

 

 

Число предприятий

2656

3412

28,5

Ценность производства, млн. руб.

156,0

393,7

152,4

Число рабочих, тыс.

390,9

545,3

39,2

3. Металлические изделия

 

 

 

Число предприятий

1377

2412

75,2

Ценность производства, млн. руб.

112,6

310,6

175,8

Число рабочих, тыс.

103,3

214,3

107,5

4. Химическое производство

 

 

 

Число предприятий

588

769

30,8

Ценность производства, млн. руб.

21,5

59,6

177,2

Число рабочих, тыс.

21,1

35,3

67,3

Из приведенных цифр видно, что за десятилетие число предприятий крупной фабрично-заводской промышленности возросло на 26,3%, число рабочих на 59,2% и сумма производства на 112,8%. Другими словами, происходил не только абсолютный рост промышленности, но и концентрация ее. По отдельным отраслям ежегодный прирост общей суммы производства был: по горной 11,2%, химической 10,7%, обработке дерева 9,3%, металлической 8,4%, текстильной 7—8%. В основе промышленного развития и подъема лежала т. о. тяжелая промышленность, связанная с производством средств производства. Для отдельных ведущих отраслей темпы и результаты роста особенно показательны. Так, добыча каменного угля развивалась следующим образом:

Годы

Всего, млн. пуд.

В том числе, Донбасс, млн. пуд.

В том числе Донбасс, % общей добычи

1860

18,3

6,0

32,8

1870

42,4

15,6

36,8

1880

200,6

86,3

43,0

1890

367,2

183,3

49,9

1895

555,5

298,3

53,7

1900

995,2

691,5

69,5

Каждое пятилетие 90-х гг. давало увеличение добычи почти вдвое, а за 40 лет увеличение было в 55 раз, а Донбасс — сорок лет назад еще «дикое поле» — увеличил свою добычу за 40 лет в 130 раз, повысив ее до двух третей всей добычи. Еще более быстрыми темпами развивается нефтяная промышленность с главным бакинским районом:

Годы

Вся добыча, млн. пуд.

В т. ч. Баку, млн. пуд.

% к общей добыче

1870

1,8

1,7

94,4

1880

34

25

73,5

1890

341

226

93,8

1895

386

385

99,7

1900

632

601

95,1

Увеличение за 20 лет в 20 раз с подавляющим значением главного центра Баку — таков итог развития нефтяной промышленности к 1890-м гг.

Добыча железной руды и участие в ней юга характеризуется следующими цифрами, в млн. пуд.:

Годы

Всего

В т. ч. в южном районе

% к общей добыче

1870

45,9

1,3

2,8

1880

60,2

2,7

4,5

1890

106,3

23,0

21,8

1895

168,0

59,1

35,2

1900

367,2

210,1

57,2

В ногу с таким быстрым ростом горной промышленности идет развитие тяжелой металлургии, выплавка чугуна, производство железа и стали, также с преобладанием молодой металлургической базы — юга.

Годы

Выплавка чугуна

Производство железа и стали

Всего, млн. пуд.

В т. ч. юг, млн. п.

%%

Всего, млн. пуд.

В т. ч. юг, млн. п.

%%

1870

20,7

0,3

1,4

14,5

-

-

1880

26,1

1,3

5,0

35,3

1,6

4,5

1890

55,2

13,4

24,0

48,4

8,6

17,8

1895

86,8

33,6

38,7

62,3

18,2

29,2

1900

176,8

91,6

51,8

134,4

59,2

44,0

Развитие не менее быстрое: за одно последнее пятилетие увеличение вдвое, а в целом за 30 лет в десять раз, со все более решительным вытеснением старой уральской металлургии капиталистическим югом, захватившим половину всего производства. Наконец, приведем имеющиеся несколько менее полные данные по легкой, хлопчатобумажной промышленности:

Годы

Бумагопрядильные

Бумаготкацкие

Ситценабивные

Число фабрик

Сумма производства, млн. руб.

Число фабрик

Сумма производства, млн. руб.

Число фабрик

Сумма производства, млн. руб.

1870

44

48,4

744

48,0

130

30,7

1880

69

74,2

678

99,7

774

66,6

1890

66

106,6

349

136,3

413

91,9

1897

67

134,9

465

237,5

190

105,5

Общее число веретен к 1900 г. достигло 6,6 млн. против 3,5 млн. в 1890 г., а потребление хлопка — 16 млн. пуд. против 8,3 млн., т. е. за десятилетие увеличилось вдвое.

В экономическом отношении еще более важным моментом развития капиталистической промышленности являлся быстрый рост ее концентрации. По данным, разработанным В. И. Лениным для этого периода   и пополненным Погожевым для 1902 г. (первые — без рельсового производства, вторые — для всех производств), имеем такие показатели процесса концентрации промышленности за эти годы:

Группы фабрик с числом рабочих

1879

1890

1902

% фабрик

% рабочих

% фабрик

% рабочих

% фабрик

% рабочих

100-499

79,7

44,2

79,6

42,1

73,8

30,7

500-999

13,3

23,0

12,8

20,2

15,2

19,5

1000 и более

7,0

32,8

7,6

37,7

11,0

49,8

Крупные предприятия с числом рабочих 1 000 и более человек занимали в начале XX в. уже половину всех фабричных рабочих, тогда как 20 лет назад всего лишь одну треть. За весь рассматриваемый период группа наиболее крупных предприятий дала прирост по числу рабочих 141,4%, по числу фабрик — 123%, тогда как группа более мелких предприятий дала соответствующие цифры прироста 60,7% и 53,6%. По отдельным отраслям этот процесс концентрации находит себе еще более резкое выражение. Так, в горнозаводской промышленности за указанный период в наиболее крупной группе увеличение было по числу предприятий на 112,6%, по числу рабочих на 159,4%. В хлопчатобумажной промышленности такие же цифры будут 65,8% и 88%. Какое значение имела такая степень концентрации, видно из того, что если распределить все предприятия на 3 группы и сравнить степень концентрации у нас и в Германии, то окажется, что в 1895 г. у нас имелось в группе мелких (10—15 раб.) 15,9%, в Германии — 31,5%; крупных (свыше 500 раб.) у нас — 45,2%, в Германии — 15,3% (ср. XLII, 620/21). Концентрация повышала производительность рабочего в связи с лучшим вооружением труда, повышая этим удельный вес наиболее хорошо поставленных предприятий в общей продукции. Так, в нефтяной промышленности 9,5% всех предприятий производили 69% всей выработки нефти, в каменноугольной промышленности 4% предприятий — 43% продукции. Для металлургической промышленности тот же процесс концентрации и повышения производительности характеризуется следующими цифрами:

 

1890

1900

Выплавлено чугуна на 1 завод, тыс. пуд.

253

716

Число рабочих на 1 завод

899

1325

Число лошадиных сил на 1 завод

255

1286

Число лошадиных сил на 1 рабочего

0,28

0,97

Выплавка чугуна на 1 доменную печь, тыс. пуд.

286

629

Насколько и в этом отношении юг шел впереди, в особенности сравнительно с Уралом, показывают такие сравнительные цифры: на 1 завод выплавлялось чугуна на Урале 43,6 тыс. пуд., на юге 3 192 тыс., на одну домну на первом 342 тыс. пуд., на втором — 2 035; лошадиных сил было на уральских заводах в среднем на 1 завод 241, на южных — 6 159. Это была полная победа мощного оборудованного и высокопроизводительного южного капиталистического производства над отсталым Уралом. Где же лежали стимулы и причины такого быстрого роста капиталистической промышленности, особенно тяжелой, в 1890-е годы?

Железнодорожное строительство явилось непосредственным источником оживления промышленности и ее нового подъема, особенно в тяжелой индустрии. Новое усиление железнодорожного строительства, с одной стороны, явилось непосредственно тем рынком, который стал вновь крупным потребителем тяжелой индустрии, а с другой — новая волна расширения железнодорожной сети усилила вовлечение в товарно-денежный оборот новых районов, до тех пор имевших слабые связи с общенациональным рынком. Общий застой 80-х и начала 90-х гг. дал приращение сети железных дорог за десять лет 5,8 тыс. верст, т. е. в год всего около 600 верст. Но уже второе пятилетие 1890-х гг. дает приращение сети в 15 тыс. верст, т. е. в год до 3 тыс. За одно десятилетие 90-х гг. было выстроено 37% всей железнодорожной сети, т. е. половина того, что было выстроено за предшествовавшие 50 лет. Железнодорожное строительство распространялось на Азиатскую часть России, открыв здесь громадный рынок. К 1910 г. вся сеть железных дорог с Азиатской Россией достигала 61,3 тыс. верст. Несколько изменилась и система железнодорожного строительства. Помимо частного, все больший удельный вес приобретает государственное строительство. Кроме непосредственного строительства, государство принимало финансовое участие в частном строительстве, в виде прямых государственных или «гарантированных» государством частных железнодорожных займов. К 1890-му г. общая сумма всех железнодорожных займов доходила до 1 363 млн. руб.; за последующее десятилетие (в министерство Витте) было реализовано гарантированных займов на сумму до 1 000 млн. руб. Расходы казны на постройку железных дорог и на улучшение железнодорожного хозяйства составляли до 1 350 млн. руб. (не считая 351 млн. руб. займа Восточно-Китайской железной дороги). Наконец, негарантированных займов было выпущено частными обществами до 205 млн. руб. Т. о. можно считать, что общая сумма участия казны в железнодорожном хозяйстве доходила до 3,5—3,6 млрд. руб. из общей суммы капитала, вложенного в железные дороги в размере до 4,7 млрд. руб. При сравнительно небольших размерах государственных внешних железнодорожных займов, вся эта громадная сумма государственных затрат на железнодорожное строительство должна была покрываться из общегосударственных бюджетных ресурсов, т. е. выколачиваться путем усиленного налогового пресса из тех же плательщиков — из масс крестьянского населения. Прямые и косвенные налоги, таможенные доходы, доходы винной монополии, непосредственные народные сбережения прямо или косвенно в значительной степени шли на железную дорогу. Так, капиталы сберегательных касс размещались в государственных ценных бумагах и в том числе в железнодорожных займах (на 1 января 1901 г. из общего остатка сберкасс в 752 млн. руб. 248 млн. руб., или свыше трети, были помещены в железнодорожных займах).

Но как бы то ни было, железные дороги представляли громадный рынок для сбыта продуктов тяжелой индустрии. Если произвести исчисление требуемых по техническим нормам того времени для железнодорожного строительства и хозяйства рельс, паровозов, вагонов, платформ и прочего оборудования, то в переводе на чугун окажется, что за десятилетие 1890—1900 гг. все железные дороги потребовали до 400 млн. пуд., а в некоторые годы наиболее оживленного строительства до 50—65 млн. пуд. Если принять во внимание, что вся наша тяжелая металлургия в 1890 г. выплавила чугуна всего 45 млн. пуд., в 1898 г. — 86,8 млн. пуд. и лишь к 1900 г. довела выплавку до 176,8 млн. пуд., то станет ясным, насколько значительным и решающим был для нашей металлургии спрос на металл со стороны железных дорог, в некоторые годы не только исчерпывавший все внутреннее производство, но и превышавший это последнее. Но, конечно, кроме потребления этих основных продуктов тяжелой индустрии, железные дороги в массе потребляли кирпич, лес, цемент, каменный уголь, нефть и пр., что также отражалось на оживлении этих отраслей промышленности. Основная часть тяжелой индустрии, южная металлургия, в громадной степени (до 69% всего своего производства) обслуживала только железные дороги, а некоторые крупные металлургические заводы, как Дружковский, Новороссийский и др., до 100% своего производства поставляли на железные дороги. Наоборот, такой продукт массового потребления, как кровельное железо, производился в значительно меньшем количестве — всего 8,4 млн. пуд. в 1890 г. и около 30 млн. пуд. в 1900 г. Очень ярко влияние железных дорог обнаруживается на характере развития и размерах производства других основных отраслей промышленности, нефтяной и каменноугольной. Последняя до 36% своей продукции сбывала железным дорогам и до 29% металлургическим заводам (в свою очередь работавшим, как мы видели, в громадной степени для железных дорог). Нефтяная промышленность все более становилась «мазутной», смазочной, т. е. железнодорожно-промышленной, а не «керосиновой», т. е. крестьянско-потребительской. Внутреннее потребление керосина увеличилось в 1890-е гг. всего на 44%, тогда как потребление мазута на 150%, а всех нефтяных продуктов на 190%. Из сказанного видно, что в течение 1890-х гг. наш промышленный капитализм не только обнаружил крупнейший количественный рост, но и стал приобретать характер законченной системы, с собственным, созданным им самим капиталистическим рынком. Ведущей отраслью промышленности оставалась тяжелая металлургия, связанная с строительством железных дорог и с капиталистическим оборудованием самой промышленности. На этой почве создавались новые производственные центры крупной тяжелой металлургической, топливной, каменноугольной, нефтяной, химической и др. промышленности.

Иначе обстояло дело с продуктами «легкой» индустрии, которая могла опираться только на широкий массовый рынок. Развитие промышленности вообще и связанный с этим рост промышленного пролетариата и городского населения увеличивали отчасти потребительский спрос на продукты легкой промышленности. Но все же основным массовым потребителем оставался крестьянский рынок, который обладал по-прежнему крайне низкой покупательной способностью. Поэтому легкая индустрия хотя и развивается, но значительно меньше и медленнее, чем тяжелая. Наибольшие успехи делает хлопчатобумажная промышленность, в связи с окончательным вытеснением из крестьянского обихода прежде распространенных самотканных изделий и кустарных. Но все же общая емкость рынка была очень невелика. Душевое потребление хлопка у нас исчислялось всего в 5,3 фунтов, тогда как в Англии, например, в 39 фунтов и в САСШ в 20,4 фунтов, и за десять лет оно возросло всего на 56%, а все валовое потребление, считая рост населения, увеличилось на 75%, тогда как производительная мощность капиталистической текстильной промышленности увеличилась за это время на 107%. На этой почве узости внутреннего рынка возникает экспорт хлопчатобумажных изделий за границу, преимущественно на Ближний и Дальний Восток. В 1890 г. вывоз хлопчатобумажных тканей не достигал 100 тыс. пуд., а в 1900 г. он был уже 324 тыс. пуд., из которых 44% в Персию и 30% в Китай. Так возникает т. н. «ситцевый империализм», стремление к завоеванию внешних рынков продуктами нашей капиталистической промышленности. Другой отраслью промышленности, развивающейся в условиях суженного внутреннего рынка, является сахарная. Находясь всецело в руках крупных помещиков-фабрикантов, эта промышленность в их интересах была еще в 1887 г. синдицирована правительством, с установлением контингентированного производства и повышенных внутренних цен, с высокими акцизами и с возвратом их при вывозе сахара за границу, в качестве поощрительной к экспорту меры. При таких условиях в интересах сахарозаводчиков цены на внутреннем рынке были подняты до 6 руб. 15 коп. за пуд рафинада, тогда как в Лондоне русский сахар продавался по 2 руб. 38 коп. пуд. Внутреннее же потребление в России доходило всего до 10 ½ фун. на душу, тогда как в Англии — 92 фун. Зато вывоз сахара за 1890—1900 гг. возрос с 3,3 млн. пуд. до 12,5 млн. пуд. Т. о. и наш «сахарный империализм» был основан на недопотреблении масс и на искусственном сужении внутреннего рынка.

Прилив иностранных капиталов в промышленность был второй непосредственной причиной оживления и подъема промышленности в 1890-е гг. После длительного застоя 80-х гг. начинается вновь усиленное строительство акционерных обществ, особенно на иностранные капиталы. К 1889 г. у нас имелось 504 акционерных обществ с капиталом в 911,8 млн. руб., а в 1899 г. их было уже 1 181 с капиталом 1 736,8 млн. руб., общая же сумма акционерных капиталов (основных, запасных, амортизационных и пр.) исчислялась в 2,3 млрд. руб., т. е. за десятилетие прилив капитала в промышленность увеличился более, чем в два раза. В этом акционерном строительстве все большую роль начинает приобретать иностранный акционерный капитал. За период 1893—1900 гг. у нас возникло 191 новое акционерное иностранное общество с общим капиталом в 634 млн. руб. Правда, подсчеты иностранного капитала в акционерных обществах очень разноречивы и у отдельных авторов колеблются от 765 млн. руб. (Шванебах) до 911 млн. руб. (Оль). Однако, все они сходятся на том, что размеры вложений иностранного капитала за 1890-е гг. сильно увеличились: по подсчетам последнего автора в 1870-е гг. их было 26,5 млн. руб., в 1880г. — 97,7 млн. руб., в 1890 г. — 214,7 млн. руб.,  в 1900 г. — 911 млн. руб. И если в 1890 г. иностранный капитал составлял лишь несколько более трети всех акционерных капиталов, то в 1900 г. он составлял уже почти половину. Весьма характерны были также изменения вложений иностранных капиталов по отдельным отраслям народного хозяйства. Если, как было указано выше, в 1870-е гг. подавляющая доля акционерных капиталов шла на банки, транспорт и пр. орудия капиталистического обращения, то в обществах, возникших в 1890-е гг., на промышленные предприятия было затрачено уже до 74,3%, а на транспортные и банковые предприятия всего 8,3%. Еще более рельефно характер производственных устремлений акционерного капитала, и в том числе иностранного, передает распределение его по отраслям промышленности. За десятилетие 1890—1900 гг. имеем следующие цифры:

Отрасли

Основной акционерный капитал

В т. ч. иностранный капитал

1890

1900

Прирост

1890

1900

Прирост

Млн. руб.

%%

 

Млн. руб.

Горнопромышленная

85,7

392,2

358

70,1

437,9

525

Металлическая

27,8

257,3

826

14,0

145,3

938

Химическая

15,6

93,8

501

6,4

29,3

358

Керамическая

6,7

59,0

781

0,2

26,6

13200

Текстильная

197,5

373,7

89

26,0

71,4

175

Пищевая

87,6

153,1

75

7,6

11,4

50

Все отрасли

580,1

1742,3

200

186,2

911,0

389

Приведенные цифры вскрывают ту основную черту промышленного развития и подъема 1890-х гг., которая характеризует его, как подъем в первую очередь тяжелой индустрии, основанный притом в значительной степени на иностранных капиталах. Влияние последних было неодинаково в разных отраслях промышленности: в горной вложение иностранного капитала значительно обгоняло вложение русского, благодаря чему иностранный капитал составлял в этой отрасли в 1890 г. 58%, а в 1900 г. уже 70% всех капиталов; в металлической промышленности его доля участия повысилась с 82% до 42%, а в текстильной и питательной промышленности русские капиталы составляли 90—98% всех капиталов. При этом, по национальности вложенных капиталов на первом месте стояли бельгийские — 296 млн. руб., французские — 226 млн. руб., далее германские — 219 млн. руб., английские — 136,8 млн. руб.

Из сказанного видно, насколько крупный шаг вперед сделало развитие капитализма в России в 1890-е гг. как в смысле общих количественных своих итогов, так и в отношении организационных форм и, наконец, по закреплению своих связей с международным капиталом. К этому нужно прибавить еще одну характерную черту в народно-хозяйственном развитии этих лет. Перевод его на рельсы законченной капиталистической системы потребовал особенного напряжения и согласования с новыми экономическими условиями также и всей системы государственного хозяйства, т. е. системы кредита, денежного обращения, государственных финансов, податного дела, таможенной политики и пр. Понятно, что широкое развитие государственного кредита, государственного строительства железных дорог и пр. требовало громадных общебюджетных средств, а следовательно и громадного повышения обложения, т. е. в конечном итоге ложилось на те же трудящиеся массы крестьян и рабочих. Другим источником пополнения общегосударственных расходов явилась система государственного кредита, в виде в громадной степени возросших государственных займов, внешних и внутренних. Но вступление в систему мирового хозяйства в связи с внешними займами, вложением иностранных капиталов и пр. требовало и преобразования денежной системы вместо расстроенного и обесцененного бумажноденежного обращения. А это в свою очередь требовало привлечения в казну и в кассы государственного банка громадных сумм золотого обеспечения, что могло достигаться также усилением обложения, увеличением экспорта и т. п. Необходимость поддержки зарождающейся и растущей промышленности требовала защиты ее от иностранной конкуренции, почему возникает и все более усиливается таможенная защита промышленности. Влияние всей системы государственного хозяйства и активность государственной экономической политики никогда не достигали в судьбах нашего народного хозяйства такого крупного значения, как в 1890-е гг. Экономическая политика и система государственного хозяйства в эти годы, пожалуй, впервые и наиболее выпукло приобретает формы последовательной и чисто буржуазной политики, найдя особенно законченное выражение в деятельности С. Ю. Витте (см.), наиболее крупной фигуры среди государственных деятелей царского правительства за этот буржуазный период его развития. И хотя и в этот период и правительство, и его руководители по-прежнему сохраняют остатки преобладания феодально-помещичьей политики и интересов, тем не менее именно в 1890-е гг. государственная экономическая политика впервые находит законченное буржуазно-капиталистическое выражение. Этот характер русского государственного хозяйства обращал на себя внимание многих иностранных наблюдателей. «Никогда, быть может, в истории человечества деятельность правительства в чисто промышленной области не была более широкой и всеобъемлющей — писал американский экономист Джекобсон в 1904 г. (Dep. of Commerce and Labour, Commercial Russia in 1904) о государственном хозяйстве России, — чем за последний период русской истории. Русское правительство с помощью центрального государственного банка контролирует финансовое положение страны; оно владеет и управляет 2/3 всей железнодорожной сети и 7/8 телеграфов; почти 1/3 всей земли и 2/3 лесов находится в его непосредственном заведывании. Оно владеет наиболее ценными рудниками и обрабатывает на своих заводах продукты, добытые из этих рудников. Оно продает все спиртные напитки, потребляемые свыше чем 120-миллионным населением, скупает весь спирт, необходимый для народного потребления». Для такого государственного хозяйства требовался, прежде всего, громадный и бездефицитный государственный бюджет. До министерства Вышнеградского (см.) государственный бюджет был хронически дефицитен даже по обыкновенному бюджету, не говоря уже о чрезвычайных расходах. Витте достигает в направлении бездефицитности бюджета наибольших успехов.

С 1889 г. бюджет неизменно сводится не только бездефицитно, но с «превышением доходов над расходами». Такое по видимости блестящее финансовое положение было тем удивительнее, что в это время экономическое положение страны и особенно ее сельского хозяйства было далеко не благополучно. Видимость такого бюджетного благополучия достигалась тем, что фактические дефициты систематически покрывались путем кредитных операций и займов, значительная часть расходов по «обыкновенному» бюджету относилась за счет «чрезвычайных» расходов, а для достижения «превышений» доходы вносились в предварительную смету в заведомо преуменьшенных размерах с целью получения по выполнении сметы «свободных бюджетных остатков». Всего за министерство Витте эти «превышения» дали до 1,8 млрд. руб. За то же время дефицит по чрезвычайному бюджету превысил 2,5 млрд. руб., покрытых частью за счет указанного свободного остатка, частью с помощью кредитных операций. В результате, как государственный бюджет, так и государственный долг за 1890-ые гг. делают крупнейший скачок вверх. Государственный бюджет, до 1890-х гг. не доходивший до 900 млн. руб., к 1900 г. превышает 1 ½  млрд. руб., к 1906 г. превышает 2 млрд., а к 1913 г. достигает 3,4 млрд. Государственный долг к 1876 г. исчислялся в 3,9 млрд. руб., в 1892 г. достиг 4,9 млрд., к 1903 г. 6,7 млрд., в 1913 г. равнялся 8,8 млрд. руб. Присоединяя некоторые другие займы, можно считать, что за министерство Витте государственный долг возрос примерно на З ½  млрд. руб., из которых 2 ½  млрд. получено было за счет внутреннего денежного рынка и 1 млрд. путем внешних государственных займов (см. ХVІ, 229/33).

Усиление податного бремени, и жесткая податная политика были другим, кроме займов, источником видимого финансового благополучия. Государственный бюджет со времени Витте становится все более построенным на косвенных налогах, принципиальным защитником которых Витте себя сразу объявил. Среди этих косвенных налогов доходы от продажи водки стали занимать все более значительное место. Косвенные налоги составляли до 45—50% всех доходов: например, в 1900 г. из валового бюджета в 1 704 млн. руб. косвенные налоги давали 777 млн. руб., прямые всего 228 млн. руб., а одна казенная продажа нитей давала до 300—365 млн. руб. Керосин, спички, сахар, табак — все это несло для масс населения громадную тяжесть обложения. Прямые налоги, в виде обложения землевладельческих, промышленных и вообще имущих классов, были не только ничтожны по своей массе, но и крайне неравномерны. Подоходного налога вовсе не существовало, поземельный налог (см.), в котором была заинтересована масса землевладельцев, был настолько неравномерен, что крестьянские земли были обложены в несколько раз выше помещичьих. Ставшие в 1890-х гг. уже совершенным анахронизмом, выкупные платежи с крестьянских земель все еще взимались и составляли некоторую часть бюджета. Т. о. не могло составлять никакого сомнения, что в основе финансового благополучия 1890-х гг. лежало сильнейшее переобременение налоговым обложением масс населения, особенно крестьянского, подрывавшее производительные силы хозяйства. Поэтому не мудрено, что блестящий фасад государственных финансов империи в министерстве Витте часто вызывал отрицательную оценку со стороны иностранных финансовых кругов. Но все это нужно было для быстрого развития промышленности и промышленного капитализма, для насаждения крупных фабрик, для акционирования, для прилива иностранных капиталов, для закрепления кредита, для прочности золотой валюты, служившей тем же целям. В этих же целях твердый курс берется и в двух других важнейших областях экономической политики: в таможенной политике и в реформе денежного обращения.

В таможенной политике довольно резкий поворот от фритредерства к усилению таможенного обложения относится еще к 1877 г., когда в фискальных целях и в связи с падением курса рубля было установлено взимание пошлин в золотом исчислении, что повышало существующий тариф 1868 г. на 40—50%. В то же время проводится повышение пошлин на ряд товаров тяжелой индустрии (чугун, железные изделия, каменный уголь, паровозы, железнодорожное оборудование и пр.), а также хлопок. Однако, это обложение по размерам пошлин не носило еще чисто протекционистского характера. Сугубо протекционистский характер приобретает наша таможенная политика лишь в тарифе 1891 г. (см. XLI, ч. 8, 505). Насколько значительно было это повышение пошлин, видно из следующего сравнения их по тарифам 1868 г. и 1891 г. (в коп. зол. за пуд):

 

1868

1891

Каменный уголь

Беспошлинно

2-3

Руда железная

Беспошлинно

10 ½

Чугун не в деле

5

45-52 ½

Железо

20-50

90-150

Кузнечные и котельные изделия

100

255

Рельсы

20

90

Машины сельскохозяйственные

Беспошлинно

70-140

Хлопок сырец

Беспошлинно

120-135

Хлопковая пряжа белая

325

420-540

Хлопчатобумажные изделия

28-110

35-135

Отсюда видно, что тариф 1891 г. повысил обложение многих товаров против существовавшего в два-три раза, получив частью характер почти запретительного. Нужно сказать, что и этот тариф, однако, не прекратил ввоза иностранных товаров, особенно изделий, т. к. соотношение цен было и при нем не в пользу русских товаров. Но чего он достиг, это — повышения цен на внутреннем рынке, другими словами, — гарантировал отечественной промышленности и фабрикантам высокие прибыли и дивиденды. Часто это было в явный ущерб очевидным интересам других важных отраслей народного хозяйства, как, например, с обложением сельскохозяйственных машин; в этом последнем случае не достигли цели даже возражения заинтересованных влиятельных сельскохозяйственных кругов. В целом все же, хотя и дорогой ценой, таможенный протекционизм способствовал росту промышленности, особенно ее тяжелых отраслей. Но для последних получила важное значение не столько таможенная защита, сколько одновременно с этим получившая развитие система специальных правительственных заказов, с запрещением производить закупки за границей для строительства и оборудования железных дорог и прочих правительственных сооружений. Фактически это приводило к громадным переплатам казны. Так, в 1897—98 г. цена на рельсы была утверждена при казенных заказах в 1 руб. 10 коп. — 1 р. 25 к., тогда как стоимость производства на лучших южнорусских заводах была 77—89 к., на «вольном» рынке эти рельсы продавались по 85—89 к., а заграничные рельсы обходились в 60—65 коп. На постройку Сибирской железной дороги английские заводчики соглашались поставлять рельсы по 75 коп., но заказ был отдан русским заводам по 2 руб. Такого рода «переплаты» достигали по самым скромным расчетам до 15 млн. руб. в год, причем эти субсидии распределялись между 5—15 заводами-«фаворитами», во главе которых стояли обыкновенно лица, близкие к сферам. При таких условиях не могло достигаться развитие здоровой и широкой тяжелой промышленности. Потребление чугуна оставалось крайне низким, доходя всего до 52 фунтов на душу, тогда как в Англии оно было 356 фунтов, в САСШ 336 фунтов.

Денежная реформа и введение мировой денежной золотой валюты является завершением политики капиталистического развития и международных связей его. Когда капиталы вкладываются в промышленность на много лет (как это имеет место, например, в горнорудной и тяжелой металлургической промышленности) и особенно когда эти капиталы вкладываются иностранными капиталистами, требуется твердый и устойчивый международный измеритель ценности, каким является золото. Наша расстроенная и обесцененная бумажная валюта, с серебряным ее основанием, не могла удовлетворять этим требованиям. Хотя обесцененная бумажная валюта являлась мощным средством для развития нашего экспорта, преимущественно сельскохозяйственного (и в ней, следовательно, были заинтересованы землевладельческие классы), интересы развития промышленного капитализма требовали перехода на золотую валюту. Конечно, совсем другим вопросом является, за чей счет была проведена золотая реформа. Она требовала накопления громадных количеств золота, которое могло быть получено только через активный торговый и расчетный баланс, путем сокращения ввоза, увеличения вывоза, за счет увеличения налогового обложения, путем внешних займов. Таможенный протекционизм значительно сократил ввоз иностранных товаров. В то же время форсировался экспорт сельскохозяйственных продуктов, особенно хлеба, несмотря на сельскохозяйственный кризис, сильное падение мировых цен и голодовки внутри страны. Знаменитая формула торговой политики, проводимой министром Вышнеградским, — «недоедим, да вывезем», откровенно и лапидарно указывала этот основной способ нашего золотого накопления. Превышение вывоза над ввозом к началу 1890-х гг. давало уже свыше 300 млн. руб. золотом в год. Другим источником золотого накопления являлось накопление бюджетных средств, внешние займы, развитие кредитных операций. В результате уже к 1890-му г. золотой запас Государственного банка исчислялся в 475 млн. руб. при 928 млн. руб. кредитных билетов в обращении. В 1897 г. золотой фонд достиг уже 1 095 млн. руб. при 1 067 млн. руб. кредитного обращения (см. Государственный банк). При таком соотношении могла быть проведена золотая реформа денежного обращения (см. VII, 131/39, 561/62). Здесь укажем лишь, что хотя в основе нашей прежней системы лежал серебряный рубль, в основу денежной реформы был положен золотой монометаллизм, так как этого требовали интересы промышленного капитализма. Девальвировав рубль до фактического его курса (66 коп. золотом), реформа ввела новую золотую монету 5-руб. достоинства в 1/3 прежнего 10-рублевого империала с разменностью новых кредитных билетов на золото и с определенными и весьма высокими условиями банкового обеспечения золотого размена кредитных билетов. Эмиссионное право Государственного банка было определено в 600 млн. руб. с обеспечением золотом наполовину, свыше 600 млн. руб. — с обеспечением полностью. Эти весьма жесткие, сравнительно с другими странами, эмиссионные правила обеспечения обусловливались непрочностью общего хозяйственного положения для золотой системы денежного обращения, которая обходилась народному хозяйству очень дорого. Но, тем не менее, золотой блеск этих колоссальных золотых запасов (в 1899 г. млн. руб., в 1914 г. 1 744 млн. руб.) являлся основой для проведения дальнейших крупных кредитно-финансовых мероприятий правительства, для развития крупной капиталистической промышленности, для политической экспансии русского капитализма.

Колониальная политика приобретает за эти годы также законченный капиталистический характер. К этому времени в основном заканчивается та колониальная экспансия самодержавной империи, которая превращает ее в громадную метрополию, непосредственно сливающуюся со своими восточными колониями на одной шестой части земного шара. Эта территориальная особенность колониального роста России, в виде ее территориального единства с колониями, облегчала ее колониальные захваты, создавала «естественный» характер этой колониальной по существу экспансии, устраняла на этой территории какую-либо конкуренцию других колониальных государств. Но к концу XIX в., когда эти колониальные захваты дошли до «естественных» географических границ и когда все соседние некапиталистические страны стали служить объектом колониальной конкуренции других стран, русскому капитализму пришлось вступить на путь активной колониальной политики, встречая здесь активное же сопротивление капиталистических стран Запада. По отношению к Персии, давнишнему и ближайшему плацдарму русской колониальной экспансии, права России закрепляются не только договорами с Англией о разграничении «сфер влияния» (см. XXXII, 32/33), но еще более значительными успехами проникновения на персидский рынок русской мануфактуры, сахара, железных изделий, посуды и пр. Все главные капиталистические страны имели на персидском рынке к концу XIX в. не более половины торговых оборотов одной России. И главная конкурентка России, Англия, должна была санкционировать такое положение, предоставив весь север Персии в полное ленное владение России. Несколько более упорное ее сопротивление встретило дальнейшее продвижение русского капитализма за границы русской Средней Азии, к Афганистану. Точно так же в продвижении на турецкие рынки русский капитализм встретил жестокое сопротивление со стороны Германии, но и здесь на центральных рынках русский капитал имел значительный успех, а по некоторым товарам (мука, сахар, мануфактура) даже доминирующее значение. Несколько иначе и сложнее развертывалась колониальная политика русского капитализма на Дальнем Востоке и в Китае. Здесь позиции его были слабее, а борьба за рынки более ожесточенная и с большим числом участников. Поэтому основной натиск русского капитализма на Дальний Восток относится уже к несколько более позднему периоду. Но все же и в 1890-ые гг. русский торговый капитал проложил здесь прочные пути торгового завоевания ближайших частей Монголии, Северной Манчжурии, подготовив здесь почву для заполнения этих рынков московскими фабрикатами, за счет вывоза отсюда земледельческого и другого сырья.

Сформирование рабочего класса, рост его классового революционного самосознания, развитие на этой почве революционного рабочего движения являлись последней чертой, завершающей характеристику социально-экономической структуры русского капитализма в 1890-ые гг. (Подробности об этом см. ниже, рабочий класс). Здесь, в связи с общей характеристикой развития русского капитализма, укажем лишь, что и в этом отношении русский капитализм носил, с одной стороны, черты значительной отсталости, с другой — стоял впереди многих других стран. Тесная связь с деревней русского рабочего привносила в положение рабочего вопроса и в рабочее движение черты непостоянства кадров, их неквалифицированности, культурно-политической отсталости. С другой стороны — тяжесть капиталистической эксплуатации, низкая заработная плата, высокая степень концентрации облегчали рост классового и политического самосознания, организацию пролетариата, как революционного класса, развитие форм его экономической и политической борьбы. Сформирование кадров постоянных фабрично-заводских рабочих к 1890-м гг. видно из следующих примерных цифр. По данным Дементьева за 1884—85 г., на каждую сотню рабочих приходилось из крестьян 91,5%, процент же рабочих, отцы которых работали на фабрике, был 55%. В отдельных отраслях промышленности процент постоянных рабочих по тем же данным был: по обработке металлов 88,9%, волокнистых веществ 83,5%, дерева 69,7%, животных продуктов 53,9%. В 1900 г. процент постоянных рабочих по данным фабричной инспекции был в металлообрабатывающей промышленности уже 97%, волокнистых веществ 92% и в среднем по всем отраслям 91%. По общей численности (но далеко не полным данным фабрично-заводской инспекции, относящимся к наиболее крупным предприятиям) действующая армия пролетариата достигала к началу XX в. 1 500—1 600 тыс. рабочих. Т. о. к этому времени русский капитализм имел уже значительный по численности и концентрированный, сформировавшийся класс пролетариата. Хотя значительная часть его все еще носит переходный характер сохранения хозяйственных связей с деревней, ухода летом в деревню, сохранения своего земельного надела, тем не менее, и в этом отношении уже до половины рабочих к этому времени представляло собою вполне пролетарские промышленные кадры, окончательно порвавшие связь с землей и деревней. На почве такого двойственного характера русского пролетариата вырастает и классовая идеология такого рабочего-крестьянина, видящего одинаково своего врага как в помещике и кулаке, так и в эксплуатирующем его капиталисте, пока развитие классового и политического самосознания не объединит оба эти вида стихийной борьбы в политическую и социальную борьбу против эксплуатирующих классов вообще и возглавляющего их самодержавного государства. Ленин, рассматривая этапы развития  массового рабочего движения в связи с развитием политических партий и социал-демократии, отмечает три этапа этого движения: «первый период — от узких пропагандистских кружков к широкой экономической агитации в массе; второй — к политической агитации в крупных размерах и к открытым уличным демонстрациям; третий — к настоящей гражданской войне, к восстанию». Капиталистическая подготовка к подъему 1890-х гг. была вместе с тем и прохождением первого этапа рабочим классом. Закрепление системы национального капитализма и подъем его со второй половины 1890-х гг. послужили для пролетариата почвой для второго наступательного периода — массовых стачек и демонстраций. Стачечное движение, начавшееся еще с 1880-х гг., наиболее законченные формы приобретает с средины 1890-х гг. Уже крупные массовые стачки в 1895—96 гг. на ряде крупнейших предприятий Петербурга происходили организованно, с выставлением определенных экономических и организационных требований. Несмотря на издание строгих запретительных законов против стачечного движения, стачки продолжались, охватывая такие центры промышленности, как Москва, Иваново-Вознесенск, Тверь, Ярославль, Донецкий бассейн, Урал, Польшу и пр. В Польше и на юге стачки принимают особенно организованный и боевой характер, в особенности в последние годы промышленного подъема, в 1897—1898 гг. На почве архаического фабричного устава, запрещения всяких движений и забастовок, хотя бы чисто экономического характера, низкой заработной платы, самой разнузданной эксплуатации рабочих системой расплаты товарами, продолжительного рабочего дня — эти забастовки принимают характер общего рабочего движения, направленного против всей системы капиталистической эксплуатации в целом. В то же время они вызывают бешеное сопротивление фабрикантов и заводчиков, с помощью правительства не только проводящих полицейские запреты и преследования забастовочного движения, но и жестоко подавляющих стачки с помощью военной силы. С наступлением кризиса и с ухудшением положения рабочих забастовочное движение не только не стихает, но, наоборот, усиливается, приобретая все более общеполитический характер. С этого времени развитие массового рабочего движения переходит на тот второй этап его, который характеризуется Лениным как «переход к политической агитации в крупных размерах и к открытым уличным демонстрациям». После первых политических первомайских демонстраций в Петербурге в 1898 г., февральские демонстрации в Москве в 1901 г. и в дальнейшем первомайские в том же году демонстрации во многих городах, закончившиеся применением военной силы, баррикадами и ружейным огнем, явились первыми шагами чисто политических движений, забастовок и демонстраций, закончившихся в 1903 г. всеобщей стачкой, охватившей почти все главные промышленные центры юга России (Баку, Тифлис, Одесса и др.). Помимо экономических требований, в этих массовых демонстрациях и забастовках выставляются уже на первое место чисто политические требования свержения самодержавия, а также социалистические лозунги  освобождения рабочего класса. С чисто экономической стороны промышленный кризис подорвал позиции рабочих. Экономические забастовки в этот период носят не столько наступательный, сколько оборонительный характер, с переменным успехом в смысле достижения выставленных экономических требований. Но тем большую глубину, ширину и значение приобретает политическая сторона и содержание рабочего движения. Особенно это усилилось с 1902 г., когда к рабочему движению присоединяются массовые крестьянские движения. Но только уроки исторической стачки в Ростове в 1902 г. показали, что во всякой экономической борьбе, неизбежно переходящей в политическую, во главе должен встать политический авангард наиболее классово-сознательных передовых групп. С своей стороны правительство и буржуазия выдвигают провокаторскую попытку «овладеть» рабочим движением известной «зубатовщиной». Но уже осознанное и сорганизованное рабочее движение выливается в первую всеобщую стачку на юге России в 1903 г., явившуюся прологом к революции 1905 г., а в дальнейшем — и к развитию ее в Октябрь 1917 г.

Итоги развития русского капитализма за этот период его наиболее бурного и успешного развития к началу XX в. были весьма велики. Побеждая мелкое производство, рутинную технику, отсталые общественные отношения, промышленный капитализм двинул русскую промышленность за одно десятилетие далеко вперед. По темпам своего развития за эти годы он превосходил все другие страны. Выплавка чугуна, например, за рассматриваемое десятилетие увеличилась: в Англии на 18%, в Германии на 72%, в САСШ на 50%, а в России на 190%, благодаря чему последняя заняла к 1900 г. четвертое место вместо 8-го в 1880 г.

Производство железа увеличилось за то же время: в Англии на 8%, в Германии на 78%, в САСШ на 63%, в России на 116%. Каменноугольная промышленность дает соответственно: 22%, 52%, 61% и 131%. Конечно, по абсолютным размерам производства, в особенности в расчете на душу населения, России стояла далеко не на первых местах. Но, тем не менее, капиталистический путь развития был явно и окончательно решен и закреплен. И если еще к началу этого периода находились голоса, считавшие возможным «поворотить колесо истории» в сторону, обратную капитализму, то к началу нового столетия для самых убежденных идеологов докапиталистической России становилось ясным, что возврата назад от капитализма со всеми его положительными и отрицательными сторонами быть не может. Вопрос шел скорее о незавершенности и непрочности капиталистического развития, о незаконченности и отсталости его общественных форм. Победа «буржуазного развития» без «буржуазной революции» приводила к тому, что и в общественной экономике и в общественных отношениях сохранялись если уже не вполне господствующие, то все же влиятельные старые общественные силы. Эти силы тормозили полный, окончательный и прочный расцвет не только капиталистического содержания, но и правовой общественной буржуазной формы его. Поэтому капиталистическое развитие 1890-х гг. все еще проходит в старой «самодержавной», помещичьей, полукрепостнической оболочке. В экономическом отношении это проявлялось в отрыве блестящего развития промышленного капитализма от отсталой, полукрепостной, нищей деревни, этой главной рыночной базы для развивающегося промышленного капитализма, а в социальном — в наибольшем обострении его внутренних социальных противоречий, делавших русский капитализм наиболее слабым участком капиталистического мирового фронта. Вот почему русский промышленный капитализм 1890-х гг. не сумел и не успел создать себе прочной базы для дальнейшего своего развития — внутреннего рынка в капитализирующейся деревне. Развитие экономической и политической жизни ставило его перед необходимостью окончательно сделаться господствующей общественной силой, отказавшись от старых «попутчиков» — разоряющегося дворянства, землевладельца, торгового капитала, отсталой деревни. Но к этому, т. е. к буржуазной революции, наш капитализм оказался не подготовленным. Поэтому его экономический расцвет 1890-х гг. оказался непрочным и кратковременным. А последующие годы XX в. явились для него не годами завоевания власти, выхода на широкую дорогу, создания законченной самостоятельной национальной системы капитализма, а годами ублюдочного существования его в «конституционно-самодержавном» государстве, идущем на поводу у конкурирующих между собою империалистических систем Запада.

Кризис и депрессия 1900—1909 гг. явились неизбежным результатом описанного характера капиталистического развития 1890-х гг. и общего положения капитализма. Собственная внутренняя слабость при развитии тесных связей с мировым капитализмом привели к тому, что мировой кризис, разразившийся в конце 1899 г. во всех странах западноевропейского капитализма, быстро захватил и русский капитализм, отразившись у нас несколько своеобразными чертами, большей глубиной и длительностью. Но капиталистический характер кризиса 1899 г. не мог оставлять сомнения, несмотря на некоторые попытки другого его объяснения (Зак и др.). Так же ясна была и самая неизбежность кризиса, на что Ленин указывал еще за два года до его наступления. Конец 1890-х гг. был ознаменован у нас особенно усиленным биржевым ажиотажем и промышленным грюндерством, основанным на предшествовавшем продолжительном периоде «хороших дел» и на избытке денежных капиталов в Европе. Учетный процент в это время на руководящих денежных рынках Европы, в Лондоне и Париже, стоял иногда ниже 2%. Западный капитал охотно шел в России, где предпринимательство сулило ему дивиденды в 15—30% и выше. На этой почве создалось чисто спекулятивное грюндерство, в виде вложения капиталов часто в дутые предприятия, только ради обогащения влиятельных «учредителей», которые, нередко путем взяток, покровительства, бюрократизма, добившись учреждения общества, клали себе в карман громадные посреднические суммы, оставляя предприятие с 20—30% собранного акционерного капитала. Были случаи, по свидетельству министерства финансов, что из акционерного капитала в 8 ½  млн. франков было оплачено деньгами, вложено и пошло в предприятие всего 1 ½  млн. фр., остальное пошло учредителям. В том же направлении нездорового ажиотажа действовала упомянутая выше система раздачи правительственных заказов по повышенным ценам, что также достигалось взятками, «влияниями» и пр. Банки вполне поддерживали такую систему и являлись ее проводниками.   Первые признаки тревожного положения стали проявляться в августе 1899 г., когда в связи с денежными затруднениями на заграничных рынках и повышением учетного процента, наш Государственный банк также повысил учетный процент. Стали сокращаться учет векселей и кредиты. Это немедленно отразилось на бирже, резко понижательное настроение которой к концу 1899 г. переходит в паническое, особенно после начавшихся крахов крупнейших промышленных предприятий. Одновременно с этим, в связи с затруднениями кредита и необходимостью усиленной реализации товаров, начинается стремительное падение цен. Например, цена железа на московском рынке о 2 руб. 50 коп. в средине 1899 г. упала до 2 р. к началу 1900 г., до 1 р. 45 к. к концу 1900 г., до 1 р. 25 к. к концу 1901 г. и до 1 р. 10 к. к концу 1902 г. Цена на каменный уголь антрацит падает с 12—14 коп. в начале 1900 г. до 6—7 коп. в 1902 г.; нефть падает за это же время с 17—18 коп. до 4—6 коп. Падение цен на все товары, особенно тяжелой индустрии, в два-три раза продолжалось весь 1902 г., когда промышленный кризис достиг наибольшей глубины. Обесценение акционерного капитала и падение курсов акций банковых и промышленных обществ за два года кризиса было в два-три раза против высшего курса периода подъема (например, акции Петербургского международного банка упали с 597 руб. до 323 руб., Русского для внешней торговли банка с 450 руб. до 267 руб., Брянских заводов с 511 руб. до 240 руб., Донецко-Юрьевского общества с 680 руб., до 210 руб., и т. д.). С падением номинальной стоимости акционерного капитала начинают сокращаться, в связи с кризисом сбыта, также и размеры производства. Выплавка чугуна сокращается за время кризиса со 177 млн. пуд. до 149 млн. пуд. к 1903 г.; в южной металлургической промышленности из 48 доменных печей к 1902 г. действовало лишь 23, а из 64 рудников работало 40; число каменноугольных действующих копей сократилось с 290 до 209 (ср. экономические кризисы, LI,  322/24). Сравнительно меньше затронутой кризисом оказалась легкая и в частности хлопчатобумажная промышленность.

Причиной этого было то обстоятельство, что, работая на широкий массовый рынок, она в большей мере сохранила его, независимо от крахов в тяжелой промышленности, особенно в связи с хорошими урожаями этих годов, сохранившими покупательную способность населения. Поэтому число работавших веретен в хлопчатобумажной промышленности за 1899—1903 гг. даже увеличилось с 6,0 млн. до 7,1 млн., а количество переработанного хлопка с 16 млн. пуд. до 18 млн. пуд.   Общий промышленный кризис, достигнув наибольшей глубины в 1902 г., с 1903 г. стал переходить в длительную депрессию, продолжавшуюся почти во всех областях промышленной жизни вплоть до 1909 г. Цены начали обнаруживать улучшение уже с 1903 г. Так, чугун, продававшийся в 1902 г. по 42—38 коп. за пуд, в 1903 г. доходит до 65,9 коп. пуд, а в 1904 г. до 71,6 коп.; сортовое железо повышается за то же время с 1 р. 35 к. до 1 р. 50 к., керосин с 8,2 коп. до 20,8 коп. Начинают повышаться и курсы акций промышленных предприятий. В связи с изживанием кризиса в Западной Европе и понижением учетного процента, иностранный капитал начинает вновь интересоваться русским промышленным рынком. Тогда как в 1899 г. было учреждено 325 новых акционерных обществ, в т. ч. иностранных 69, с капиталом в 363 млн. руб.; в 1903 г. это число упало до 76 акционерных обществ, в т. ч. иностранных 15, с капиталом в 68 млн. руб.; в 1907 г. было учреждено 131 новое акционерное общество, в т. ч. иностранных 12, с капиталом в 156 млн. руб. Но все же сколько-нибудь значительного оживления и подъема не наблюдалось. В значительной мере это было обусловлено сначала русско-японской войной 1904—1905 гг., а затем революцией 1905—1906 гг., заставлявшими иностранный капитал с большей опаской идти в Россию. По количественным итогам для некоторых отраслей промышленности, в особенности для тяжелой металлургии, война повлияла увеличением спроса и производства. Поэтому, например, связанное с военными действиями производство рельс, вагонов, паровозов увеличивается особенно значительно, достигнув к 1904-06 г. почти максимальных цифр периода промышленного подъема. Но в целом, конечно, влияние войны на народное хозяйство было чрезвычайно разрушительным. Особенно тяжело война отразилась на хлопчатобумажной промышленности — сокращением спроса, падением производства, закрытием фабрик и пр. В последние месяцы 1905 г. и в первую половину 1906 г., в связи с революционным движением, его подавлением, массовыми черносотенными погромами, производство совершенно замирает, спрос сокращается до минимума. Всеобщая стачка, декабрьское восстание, аграрное движение, железнодорожные забастовки, карательные экспедиции — все это приводит к полному параличу промышленной и торговой жизни. Под влиянием этого многие из новых акционерных обществ, учрежденных в 1905—1907 гг., фактически не открыли своих действий. Зато иностранный капитал в это время пошел в России другими путями и с другими целями. Именно в 1906 г. был реализован государственный внешний заем в 2 ½  млрд. фр., пошедший на ликвидацию последствий опасной для царизма войны и на подавление еще более опасной революции. В 1909 г. был заключен фактически в тех же целях новый внешний заем в 1 400 млн. фр. И только после окончательной победы царизма и выяснившейся неудачи революции вновь оживает как приток иностранных капиталов, так и общее промышленное капиталистическое предпринимательство. В то же время и русский капитал, вначале напуганный революцией 1905 г., начинает вновь верить в наступившее «успокоение» и возвращаться в банки и в промышленную деятельность. Вместе с крупным капиталом и мелкие капиталы, и сбережения начинают вновь возвращаться в сберегательные кассы, банки и пр. Так, остаток вкладов и капиталов в главных кредитных учреждениях, концентрирующих капиталы, в т. ч. в сберегательных кассах, был: на 1 января 1906 г. всего 2,8 млрд. руб., в 1907 г. 3,1 млрд., в 1908 г. 3,3 млрд. руб., в 1909 г. 3,4 млрд. руб. Т. о. накопление и концентрация капиталов наблюдались, хотя и в небольших темпах. Такими же медленными темпами начинает понемногу восстанавливаться промышленное производство, не выходя, однако, из рамок обшей промышленной депрессии и застоя. Становилось все более ясным, что причины такого положения лежат не в военных потрясениях народного хозяйства и даже не в революции, а в органических пороках и перерождении русского капитализма, особенно обострившихся к этому времени. Как было выше указано, промышленный подъем 1890-х гг. имел в своей основе тяжелую индустрию, развившуюся в преобладающей степени на почве железнодорожного строительства, казенных заказов, прилива иностранных капиталов. Другими словами, он должен был привести к значительному росту основных капиталов в народном хозяйстве, к производству средств производства, при относительном отставании производства предметов широкого потребления. Тогда как последнее могло развиваться в меру очень ограниченной емкости внутреннего рынка и низкой покупательной способности массы населения, производство тяжелой индустрии и средств капиталистического производства развивалось под защитой покровительственной таможенной системы, с обеспечением высоких внутренних цен и высоких капиталистических дивидендов.

Разрыв между покровительственной политикой крупной промышленности и внутренним потребительным рынком усиливался еще и тем, что протекционизм осуществлялся через усиление налогового и податного пресса, за счет всевозможных общебюджетных вспомоществований, подрывавших покупательную способность населения. Фактически тяжесть капиталистического развития и накопления капитала переносилась на разоряющуюся деревню, скованную по-прежнему остатками полукрепостных хозяйственных отношений. Этим значительно сужались возможные рамки капиталистического накопления и роста. Но в то же время русский промышленный капитализм к началу XX в. уже перерос свои национальные границы и все более входил в систему мирового капитализма. Его самодовлеющее национальное существование становилось тем более невозможным, что «национальная среда», в которой ему приходилось развиваться, была особенно отсталой и тесной. Дальнейшее замыкание в ней грозило полной невозможностью самостоятельного и прочного развития, поглощением всей системы русского капитализма более развитыми системами западного капитала, превращением России в колонию. Но все же, как ни велик был удельный вес иностранного капитала в русской экономической системе, национальный капитал имел уже достаточную экономическую базу и достаточные размеры внутреннего накопления. Кризис и депрессия 1900—1909 гг. совершенно ясно обнаружили экономические, финансовые и организационные пути, на которые вынуждены были вступить передовые и руководящие группы капитализма, несмотря на внутренние в нем противоречия и на заведомое бесплодие этих путей, в особенности в условиях самодержавно-дворянского государства. Этими путями были: расширение внутреннего рынка путем капитализации всей толщи народного хозяйства, в первую очередь уничтожение докапиталистических отсталых форм и общественных отношений в деревне; 2) отбор наиболее мощных капиталистических предприятий путем концентрации и новых организационных объединений промышленности; 3) укрепление своей финансовой мощи путем окончательного сращения национального капитализма с мировым финансовым капиталом. Это предвещало необходимость крупнейшей экономической и общественной реорганизации русского капитализма, в целях дальнейшего его укрепления, хотя бы это и расходилось с интересами господствующих классов самодержавно-крепостного помещичьего государства. К тому же новый путь подъема капитализма окончательно подготовил и новую общественную силу, мощный и сорганизованный рабочий класс. Русский капитализм использовал первый штурм нового класса против всей системы помещичье-капиталистического государства и общества в 1905—1906 гг. в своих интересах, чтобы обеспечить себе ближайший этап своего развития. Достигнуть полной своей победы, обеспечить себе положение общественно и экономически господствующего класса русский капитал и русская буржуазия не смогли как в силу своей финансовой экономической зависимости, так и в силу своей социальной маломощности. Первая наша революция получила поэтому преобладающий характер крестьянской, мелкобуржуазной революции, с активным революционным руководством городского промышленного пролетариата (Ленин). Это последнее обстоятельство, испугавшее промышленную буржуазию, заставило ее не только искать защиты у того же крепостническо-дворянского правительства, но и стать его активным союзником в борьбе как с крестьянским аграрным, так и с рабочим революционным движением. Промышленная буржуазия не только не использовала в своих выгодах и для борьбы с самодержавием восстания городского пролетариата, но, наоборот, предвидя возможность перерастания буржуазной революции в социальную, стала против своего классового врага в союзе с крепостничеством. Вот почему и высший этап развития русского капитализма, эпоха империализма и финансового капитала, протекает в формах явной зависимости от иностранных империалистических систем Запада и в национальных формах общественной отсталости «самодержавно-конституционного» государства. Тем не менее, не только революция 1905—06 гг., но еще до нее аграрные движения 1902—1905 гг. поставили ребром вопрос о необходимости в первую очередь ликвидации особо отсталого фронта внутренней капиталистической экономики-расчистки почвы для капиталистического развития деревни.

Капитализация деревни с новым ее «раскрепощением» стала к началу XX в. в описанных условиях одинаково необходимой, неизбежной и выгодной как для промышленной буржуазии, так и для землевладельческого класса. Последний уже после пожаров 1902 г. и тем более после революции 1905—06 г. не мог чувствовать себя спокойно в своих поместьях, не мог считать обеспеченными свои высокие ренты. Он начинает усиленно ликвидировать свои земли, для чего ему нужен был покупатель, «крепкий» состоятельный мужик, свободный от общины и от старой деревенской идеологии и экономики. Не менее он нужен был и для промышленного капитализма. По существу экономика новой капитализирующейся деревни была уже давно подготовлена капиталистическим развитием и дифференциацией деревни с 1890-х гг. Оставалось только изменить оболочку новых назревших общественных отношений. Промышленное развитие начала XX в. не могло не повлиять в производственном отношении и на сельское хозяйство. При общей своей отсталости, оно, тем не менее, обнаруживает значительный поворот в сторону интенсификации и капитализации. Экстенсивное зерновое хозяйство по-прежнему сохраняет преобладание, но все же в течение первого десятилетия XX в. усиленно начинают расти интенсивные отрасли. Так, за период 1900—1918 гг. посевные площади зерновых хлебов увеличились на 10,8%, под сахарной свеклой на 39,5%, под картофелем на 15,8%, подсолнухом на 61%, табаком на 18,5%, под хлопком на 111,6%. Все это указывало, что сельское хозяйство становилось более прочной сырьевой базой для промышленности. В то же время потребление сельскохозяйственных машин увеличилось с 27,9 млн. руб. в 1900 г. до 109,2 млн. р. в 1913 г., а искусственных удобрений было ввезено в 1900 г. 6 млн. пуд., а в 1912 г. 35 млн. пуд. при внутреннем производстве их в 1 млрд. и 2,2 млрд. пуд. Товарность сельского хозяйства стала особенно быстро расти за счет увеличения товарного производства технических культур, за счет повышения спроса на продукты интенсивного животноводства, молочного хозяйства, птицеводства и пр. Эти продукты начинают занимать более видное место и в нашем экспорте. В доходности сельского хозяйства эти продукты также завоевывают себе видное место: за период 1900—1913 гг. общий доход от сельского хозяйства дал увеличение на 88%, из них: хлеба на 84,9%, животноводство на 108,2%, овцеводство на 119,7%, свиноводство на 202,1%, технические растения на 90,1%. Все это свидетельствовало не только о развитии в деревне товарно-капиталистического хозяйства, об установлении более тесных экономических связей между деревней и промышленным капитализмом, но и о необходимости развязки отсталых общественных отношений деревни, ликвидации старых форм деревенской жизни, открытия путей для ее капиталистического развития (см. ниже, Аграрный вопрос в России к концу ХІХ в.). Земельная реформа Столыпина (см. XXI, 179/80, прил. 6/10; XXXVIII, 95 сл.) покончила с остатками старых общинных стеснений в земельных отношениях и окончательно оформила возможность развития новых буржуазно-капиталистических земельных отношений. Количественный успех «расслоения» деревни по реформе Столыпина и по закону 14 июля 1910 г. свидетельствует о том, что буржуазная экономика и идеология нового крепкого крестьянина — личного собственника, разорвавшего с передельно-общинными уравнительными порядками и охраняющего неприкосновенность своей личной, буржуазной, отрубной и хуторской собственности, вполне созрела в руководящей верхушке деревни. Ставка на сильного хозяина, уничтожение остатков общины должны были окончательно закрепить позиции капитализма в деревне и вместе с тем навсегда устранить угрозу аграрной революции. Однако, вместе с тем реформа усилила в деревне и тот социальный антагонизм, который должен был явиться неизбежным следствием такой социальной дифференциации. Разрешение русским капитализмом его старого вопроса объективно послужило к ускорению его гибели, благодаря ставшему возможным союзу революционного пролетариата с революционизирующейся деревней. Однако, временно развивающийся капитализм приобрел в деревне большой плацдарм для своего дальнейшего закрепления.

Номер тома36 (часть 4)
Номер (-а) страницы92
Просмотров: 1004
← Россия. V. Экономическое развитие России в XIX и в начале XX века. 4. Эпоха империализма и финансово-монополистического капитализма
Россия. V. Экономическое развитие России в XIX и в начале XX века. 2. Разложение крепостного хозяйства и зарождение новой экономики. →




Алфавитный рубрикатор

А Б В Г Д Е Ё
Ж З И I К Л М
Н О П Р С Т У
Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ
Ы Ь Э Ю Я