Россия. VI. Аграрный вопрос в России к концу XIX в., часть III

III.

Крестьянское хозяйство составляет центральный пункт современного аграрного вопроса в России. Мы показали выше, каковы условия крестьянского землевладения, и теперь должны обратиться к организации крестьянского хозяйства — не в техническом, а в политико-экономическом смысле слова.

На первом месте мы встречаем здесь вопрос о крестьянской общине. Ему посвящена чрезвычайно обширная литература, и народническое направление нашей общественной мысли связывает основные пункты своего миросозерцания с национальными особенностями этого «уравнительного» учреждения. Надо, прежде всего, заметить по этому поводу, что в литературе о русской поземельной общине постоянно переплетаются и сплошь да рядом смешиваются две различные стороны вопроса: агрикультурная и бытовая, с одной стороны, и политико-экономическая, с другой. В большинстве сочинений по общине (В. Орлов, Трирогов, Кейсслер, В. В.) первой стороне вопроса уделяется так много места и внимания, что вторую сторону совершенно оставляют в тени. Между тем подобный прием глубоко неправилен. Своеобразность  русских поземельных отношений по сравнению с отношениями любой иной страны не подлежит сомнению, но не найдется двух чисто капиталистических, общепризнанных капиталистических стран, которые не различались бы между собой столь же значительно аграрным бытом, историей земельных отношений, формами землевладения и землепользования и т. д. То, что придало вопросу о русской поземельной общине его значение и его остроту, то, что разделило, начиная со второй половины XIX века, два основные направления нашей общественной мысли — народническое и марксистское, — это вовсе не агрикультурная и не бытовая сторона вопроса. Возможно, что ей должны были уделять много внимания местные исследователи как для того, чтобы всесторонне учесть именно местные особенности земледельческого быта, так и для того, чтобы отразить невежественные, часто наглые, покушения бюрократии на мелочную, проникнутую полицейским духом, регламентацию.  Но для экономиста во всяком случае совершенно непозволительно заслонять изучением разновидностей переделов, техники их и т. п. вопрос о том, какие типы хозяйств складываются внутри общины, как развиваются эти типы, как складываются отношения между нанимающими рабочих и нанимающимися на черную работу, между зажиточными и беднотой, между улучшающими хозяйство и вводящими усовершенствования в технике и разоряющимися, забрасывающими хозяйство, бегущими из деревни. Несомненно, что сознание этой истины и побудило наших земских статистиков — давших неоценимый материал для изучения народного хозяйства России — перейти в 80-х годах  прошлого века от казенной группировки крестьян по общинам, по наделу, по числу ревизских или наличных душ мужского пола  к единственно-научной группировке по хозяйственной состоятельности дворов. Напомним, что в те времена, когда интерес к экономическому изучению России был особенно велик, даже такой «партийный» в этом вопросе писатель, как г. В. В., от всей души приветствовал «новый тип земско-статистического издания» (заглавие статьи г. В. В. в «Северном Вестнике» за 1885 г., № 11) и заявлял: «необходимо цифровые данные приурочивать не к такому агломерату разнообразнейших экономических групп крестьянства, как село или община, а к самим этим группам».

Основная черта нашей общины, придавшая ей особое значение в глазах народников, есть уравнительность землепользования. Мы оставим совершенно в стороне вопрос о том, как достигает община этой уравнительности, а обратимся прямо к экономическим фактам, к результатам этой уравнительности. Распределение всей надельной земли в Европейской России, как показали выше на точных данных, далеко не уравнительное. Между разрядами крестьян, между крестьянами разных деревень, даже между крестьянами разных помещиков («бывших») в одной деревне распределение тоже не имеет ничего общего с уравнительным. Только внутри мелких общин аппарат переделов создает уравнительность этих небольших замкнутых союзов. Посмотрим же на данные земской статистики относительно распределения надельной земли между дворами. При этом, разумеется, мы должны взять группировку дворов не по величине семьи, не по числу работников, а непременно по хозяйственной состоятельности отдельных дворов (посев, число штук рабочего скота, количество коров и т. п.), ибо вся сущность капиталистической эволюции мелкого земледелия состоит в создании и усилении имущественного неравенства внутри патриархальных союзов, далее в превращении простого неравенства в капиталистические отношения. Мы затушевали бы, следовательно, все особенности новой хозяйственной эволюции, если бы не задались целью изучить специально различия в хозяйственной состоятельности внутри крестьянства.

 Возьмем сначала один типичный уезд (подворные исследования земской статистики с детальными комбинационными таблицами приурочены к отдельным уездам) и затем приведем основания, которые заставляют распространить интересующие нас выводы на крестьянство всей России. Материал заимствуем из «Развития капитализма», глава II.

В Красноуфимском уезде, Пермской губернии, в которой имеется исключительно общинное крестьянское землевладение, надельная земля распределяется следующим образом:

Мы видим, что с повышением хозяйственной состоятельности дворов, безусловно, правильно повышается размер семьи. «Ясно, что многосемейность является одним из факторов крестьянского благосостояния. Это бесспорно. Вопрос только в том, к каким общественно-экономическим отношениям приводит это благосостояние в данной обстановке всего народного хозяйства. Что касается до надельной земли, то мы видим неравномерность ее распределения, хотя и не слишком значительную. Чем состоятельнее крестьянский двор, тем больше надельной земли приходится на 1 душу населения. В низшей группе меньше 3 десятин надельной земли на 1 душу обоего пола; в дальнейших группах около 3 десятин — три дес. — около 4-х — четыре — и, наконец, в последней высшей группе свыше 5 десятин надельной земли на 1 душу обоего пола. Следовательно, многосемейность и наибольшая обеспеченность надельной землей служат основой зажиточности небольшого меньшинства крестьян. Ибо две высшие группы охватывают всего одну десятую долю общего числа дворов. Вот процентные соотношения между числом дворов, количеством населения и распределением надельной земли:

Из этих цифр видно ясно, что пропорциональность распределения надельной земли есть налицо, что результат общинной уравнительности учитывается нами. Процентные доли населения по группам и надельной земли по группам довольно близки одна к другой. Но и тут уже начинает сказываться влияние хозяйственной состоятельности отдельных дворов: у низших групп доля земли меньше доли населения, у высших групп — больше. И это явление не единичное, не одного только уезда касающееся, а общее для всей России. В вышеуказанной работе мною сведены однородные данные по 21 уезду 7 губерний самых различных местностей России. Эти данные, охватывающие полмиллиона крестьянских дворов, показывают везде одинаковые отношения. У 20% зажиточных дворов 26,1%—30,3% населения и 29,0%—36,7% надельной земли. У 50% беднейших дворов 36,6%—44,7% населения и 33,0%—37,7% надельной земли. Пропорциональность распределения надельной земли есть везде, и в то же время везде сказывается то, что община подается в сторону крестьянской буржуазии; отступления от пропорциональности идут повсюду в пользу высших групп крестьянства.

Таким образом, было бы глубокой ошибкой думать, что, изучая группировку крестьянства по хозяйственной состоятельности, мы игнорируем «уравнительное» влияние общины. Как раз напротив, мы именно учитываем посредством точных данных действительное хозяйственное значение этой уравнительности. Мы именно показываем, насколько простирается эта уравнительность, к чему приводит, в конце концов, вся система переделов. Пусть эта система дает наилучшее распределение земель разного качества и разных угодий, но неоспорим факт, что перевес зажиточных групп крестьянства над беднейшими сказывается и в распределении надельной земли. Распределение других, не надельных, земель, как мы сейчас увидим, неизмеримо более неравномерно.

Известно значение аренды в крестьянском хозяйстве. Нужда в земле вызывает необыкновенно разнообразные формы кабальных отношений на этой почве. Сплошь да рядом, как мы уже говорили выше, аренда земли крестьянами является по сути дела отработочной системой помещичьего хозяйства, — является крепостническим способом приобретения рабочих рук для барина. Таким образом, крепостническое значение нашей крестьянской аренды не подлежит сомнению. Но, раз мы имеем перед собой капиталистическую эволюцию данной страны, мы должны специально исследовать, как проявляются и проявляются ли буржуазные отношения в крестьянской аренде. Для этого опять-таки необходимы данные о различных хозяйственных группах крестьянства, а не о целых общинах и деревнях. Например, в «Итогах земской статистики» г. Карышев должен был признать, что натуральные аренды (т. е. аренды не за деньги, а исполу или за отработки) по общему правилу везде дороже денежных, и притом значительно дороже, иногда вдвое; далее, что натуральные аренды развиты всего сильнее в беднейших группах крестьянства. Сколько-нибудь состоятельные крестьяне стараются снимать землю за деньги. «Наниматель пользуется малейшей возможностью вносить арендную сумму деньгами и тем удешевить стоимость пользования чужой землей» (Карышев в цит. соч., стр. 265).

Значит, крепостнические черты нашей аренды всей тяжестью ложатся на беднейших крестьян. Зажиточные стараются высвободиться из средневекового ярма, и это удается им лишь в той мере, в какой они располагают достаточными денежными суммами. Есть деньги — можешь снять землю за наличные по обыкновенным рыночным ценам. Нет денег — идешь в кабалу, платишь втридорога, за землю в виде ли испольщины или в виде отработков. Мы видели выше, во сколько раз отработочные цены; за труд ниже вольнонаемных цен. А если условия аренды различны для крестьян разной состоятельности, то ясно, что мы не можем ограничиться (как это постоянно делает Карышев) группировкой крестьян по наделу, ибо такая группировка искусственно сливает дворы разной состоятельности, смешивает сельский пролетариат с крестьянской буржуазией.

Возьмем для иллюстрации данные по Камышинскому уезду, Саратовской губернии, почти сплошь общинной (из 2 455 общин этой губернии 2 436 имеют землю в общинном владении). Вот каковы здесь отношения между разными группами дворов по аренде земли:

Распределение надельной земли уже знакомо нам: состоятельные дворы лучше обеспечены ею по расчету на единицу населения, чем бедные. Распределение аренды оказывается в десятки раз более неравномерное. В высшей группе втрое больше надельной земли, чем в низшей (16,1 против 5,4). Арендованной же земли в высшей группе в пятьдесят раз больше, чем в низшей (16,6 против 0,3). Аренда, следовательно, не выравнивает различия между крестьянами по хозяйственной состоятельности, а в десятки раз усиливает, обостряет их. Обратный вывод, который неоднократно встречается у экономистов-народников (В. В., Ник. — он, Маресс, Карышев, Вихляев и др.), основан на следующей ошибке. Берут обыкновенно группировку крестьян по наделу и показывают, что малонадельные больше арендуют, чем многонадельные. На этом и останавливаются [не указывая], что арендуют землю преимущественно зажиточные дворы малонадельных общин, и что поэтому кажущаяся уравнительность общин только прикрывает величайшую неравномерность распределения внутри общин. Карышев, например, сам признает, что «большими арендами пользуются а) менее обеспеченные землей разряды, но b) более обеспеченные в них группы» (стр. 139 указ. соч.), но, тем не менее, не исследует систематически распределения аренды по группам.

Чтобы яснее была эта ошибка экономистов-народников, приведем один пример — г. Маресса (в книге «Влияние урожаев и хлебных цен», т. I, стр. 34). Он выводит из данных по Мелитопольскому уезду «приблизительно равномерное подушное распределение аренды». В чем дело? В том, что если распределить дворы по числу работников мужского пола, то окажется, что дворы без работников арендуют «в среднем» по 1,6 десятин на арендующий двор, дворы с 1 работником по 4,4 десятин; с двумя — по 8,3 десятин, с тремя —по 14,0 десятин. В том-то и соль, что эти «средние» объединяют дворы совершенно различной хозяйственной состоятельности, что среди, например, дворов с работником есть дворы, арендующие по 4 десятин и сеющие 5—10 десятин при 2—3 головах рабочего скота, и дворы, арендующие по 38 десятин, сеющие более 50 десятин при 4 и более головах рабочего скота. Таким образом, выведенная г. Марессом уравнительность фиктивна. На деле в Мелитопольском уезде 20% богатейших дворов, несмотря на наибольшую обеспеченность их и надельной и купчей землей, концентрируют 66,З%, т. е. две трети всей арендованной земли, оставляя всего 5,6 % ее на долю половины беднейших дворов.

Далее. Если мы видим, с одной стороны, аренду одной десятины или даже части ее в дворах безлошадных и однолошадных, а с другой стороны, аренду 7—16 десятин у дворов четырех- и более лошадных, то ясно, что здесь количество переходит в качество. Первая аренда есть аренда из нужды, аренда кабальная. «Арендатор», стоящий в подобных условиях, не может не превращаться в орудие эксплуатации посредством отработков, зимней наемки, ссуды денег и т. п. Наоборот, двор, имеющий 12—16 десятин надельной земли и арендующий сверх того по 7—16 десятин, явно арендует не от нужды, а от богатства, не для «продовольствия», а для обогащения, для того, чтобы «заработать деньгу». Мы видим здесь воочию превращение аренды в капиталистическое фермерство, зарождение предпринимательства в земледелии. Подобные дворы, как увидим ниже, не обходятся без найма земледельческих рабочих.

Спрашивается теперь, насколько общее явление — эта явно предпринимательская аренда? Мы приведем ниже указание на то, что в различных районах торгового земледелия рост предпринимательского хозяйства проявлется различно. Теперь же приведем еще несколько примеров и сделаем общие выводы об аренде.

В Днепровском уезде Таврической губернии дворы, сеющие 25 и более десятин, составляют 18,2% общего числа. Они имеют надельной земли по 16—17 десятин на двор и арендуют по 17—44 десятины. В Новоузенском уезде, Самарской губернии дворы, имеющие 5 и более голов рабочего скота, составляют 24,7% общего числа. Они сеют по 25—53—149 десятин на двор, арендуя вненадельной земли по 14—54—842 десятин на двор (первая цифра относится к группе с 5—10 головами рабочего скота, 17,1% дворов; вторая — 10—20 гол., 5,8% дворов; третья — 20 и более голов, 1,8% дворов). Надельной земли они арендуют в других обществах по 12—29—67 десятин, и в своем обществе по 9—21—74 десятин. В Красноуфимском уезде, Пермской губернии обрабатывают 20 десятин и более 10,1% всего числа дворов. Они имеют по 28—44 десятин надельной земли на двор и арендуют по 14—40 десятин пашни и 118—261 десятин покоса. В двух уездах Орловской губернии (Елецкий и Трубчевский) дворы с 4 и более лошадьми составляют 7,2% общего числа. Имея по 15,2 десятин надельной земли, они посредством купчей земли и аренды доводят свое землепользование до 28,4 десятин. В Задонском уезде Воронежской губернии соответственные цифры: 3,2% дворов по 17,1 десятин надельной земли и по 33,2 десятин всего землепользования. В трех уездах Нижегородской губернии (Княгининский, Макарьевский и Васильский) 9,5 дворов с 3 и более лошадьми. У них по 13—16 десятин надельной земли на двор, а всего землепользования по 21—34 десятин.

Отсюда видно, что предпринимательская аренда в крестьянстве не единичное и не случайное явление, а общее и повсеместное. Везде и повсюду выделяются из общины зажиточные дворы, которые всегда составляют незначительное меньшинство и всегда организуют капиталистическое земледелие при помощи предпринимательской аренды. Поэтому общими фразами о продовольственной и капиталистической аренде нельзя ничего выяснить в вопросах нашего крестьянского хозяйства: необходимо изучать конкретные данные о развитии крепостнических черт в аренде и об образовании в ней же капиталистических отношений.

Мы привели выше данные о том, какую долю населения и надельной земли концентрируют 20% наиболее зажиточных дворов. Мы можем добавить теперь, что они сосредоточивают от 50,8% до 83,7% всей арендуемой крестьянством земли, оставляя на долю 50% дворов низших групп от 5% до 16% всей арендуемой земли. Вывод отсюда ясен: если нас спросят, какая аренда преобладает в России, продовольственная или предпринимательская, аренда из нужды или аренда зажиточных крестьян, аренда крепостническая (отработочная, кабальная) или буржуазная, то ответ может быть лишь один. По числу арендующих дворов, несомненно, большинство арендаторов арендует из нужды. Для громадного большинства крестьян аренда есть кабала. По количеству арендуемой земли, несомненно, не менее половины ее находится в руках зажиточного крестьянства, сельской буржуазии, организующей капиталистическое земледелие.

Данные о ценах на арендуемую землю обыкновенно приводятся только «в среднем» для всех арендаторов и за всю землю. До какой степени прикрашивают эти средние безмерную нужду и угнетение крестьян, видно из данных земской статистики по Днепровскому уезду Таврической губернии, где даны в виде счастливого исключения цены аренды у разных групп крестьянства:

Таким образом, «средняя» цена аренды — 4 руб. 23 коп. за десятину — прямо искажает действительность, погашая те противоречия, которые составляют самую суть дела. Беднота вынуждена арендовать за разорительную цену более чем втрое выше средней. Богачи выгодно покупают землю «оптом» и, конечно, передают ее при случае нуждающемуся соседу с барышом в 275%. Есть аренда и аренда. Есть крепостническая кабала, есть ирландская аренда, и есть торговля землей, капиталистическое фермерство.

Такое явление, как сдача крестьянами надельной земли, еще более наглядно показывает капиталистические отношения внутри общины, разорение бедноты и обогащение меньшинства на счет этой разоряющейся массы. Аренда и сдача земли, это — явления такого рода, которые не стоят ни в какой связи с общиной и ее уравнительностью. Какое значение в действительной жизни будет иметь эта уравнительность распределения надельной земли, если беднота вынуждена сдавать богатеям уравнительно данную ей землю? И какое более наглядное опровержение «общиннических» взглядов можно себе представить, чем этот факт обхода жизнью официальной, ревизской, казенной уравнительности наделов? Бессилие какой угодно уравнительности перед развивающимся капитализмом доказывается воочию фактом сдачи надельной земли беднотой и концентрации аренды богачами.

Как широко распространено это явление сдачи надельных земель? По тем, устаревшим уже теперь, земско-статистическим исследованиям 80-х годов прошлого века, которыми мы вынуждены пока ограничиваться, число сдающих землю дворов и процент сдаваемой надельной земли кажутся небольшими. Например, в Днепровском уезде, Таврической губернии сдают надельную землю 25,7% домохозяев; процент сдаваемой надельной земли — 14,9%. В Новоузенском уезде, Самарской губернии сдают землю 12% дворов. В Камышинском уезде, Саратовской губернии процент сдаваемой земли = 16%. В Красноуфимском уезде, Пермской губернии сдают надельную пашню 8 ½  тысяч хозяев из 23 ½ т. е. более трети. Сдается 50 ½  тыс. десятин надельной земли из 410 тыс., т. е. около 12%. В Задонском уезде, Воронежской губернии сдается 6 ½  тыс. десятин надельной земли из 136 ½  тыс., т. е. менее 5%. В трех уездах Нижегородской губернии 19 тыс. десятин из 433 тыс., т. е. тоже менее 5%. Но все эти цифры только кажутся незначительными, ибо подобные процентные отношения включают молчаливое предположение, будто сдают землю более или менее равномерно хозяева всех групп. А такое предположение прямо противоположно действительности. Гораздо важнее, чем абсолютные цифры аренды и сдачи, чем средние проценты сдаваемой земли или сдающих землю хозяев, тот факт, что сдает землю главным образом беднота, а арендуют наибольшее количество земли зажиточные. На этот счет данные земско-статистических исследований не оставляют и тени сомнения. На 20% наиболее зажиточных дворов приходится от 0,3% до 12,5% всей сдаваемой земли. Наоборот, на 50% дворов низших групп падает из итога сдаваемой земли от 63,3% до  98,0%. И арендуют эти сдаваемые беднотой земли, конечно, те же зажиточные крестьяне. Тут опять-таки ясно, что в разных группах крестьянства сдача земли имеет различное значение: беднота сдает из нужды, не имея возможности обрабатывать землю, не имея семян, скота, инвентаря, нуждаясь до зареза в деньгах. Богатые  сдают мало, либо обменивая один кусок земли на другой в интересах хозяйства, либо прямо торгуют землей.

Вот конкретные данные по Днепровскому уезду, Таврической губернии:

Разве не ясно из этих данных, что забрасывание земли и пролетаризация в громадных размерах соединяется здесь с торговлей землей ничтожной кучки богатеев? Разве не характерно, что процент сдаваемой надельной земли повышается как раз у тех крупных посевщиков, которые имеют по 17 десятин надельной земли на двор, по 30,0 десятин купчей и по 44,0 десятин арендованной земли? В общем и целом вся бедная группа в Днепровском уезде, т. е. 40% дворов, имея 56 тыс. десятин надельной земли, арендует 8 тыс., сдает 21 ½  тыс. десятин. А зажиточная группа, имея 18,4% дворов, при 62 тыс. десятин надельной земли, сдает 3 тыс. десятин надельной земли и арендует 82 тыс. десятин. В трех уездах Таврической губернии эта зажиточная группа арендует 150 тыс. десятин надельной земли, т. е. три пятых всей сдаваемой надельной земли! В Новоузенском уезде, Самарской губернии, 47% безлошадных дворов и 13% однолошадных сдают надельную землю, а владельцы 10 и более голов рабочего скота, т. е. всего 7,6% общего числа дворов, арендуют надельной земли по 20—80—60—70 десятин.

Относительно купчей земли нам придется сказать почти то же, что и относительно аренды. Разница здесь та, что в аренде есть крепостнические черты, что аренда бывает в известных условиях отработочной и кабальной, т. е. бывает способом привязывания к помещичьему хозяйству рабочих рук из числа соседних обнищавших крестьян. Покупка же земли в частную собственность надельными крестьянами представляет из себя чисто буржуазное явление. На западе иногда привязывают батраков и поденщиков к земле посредством продажи им мелких участков земли. У нас в России аналогичная операция давно уже произведена казенным образом в виде великой реформы 1861 года, и теперь покупка земли крестьянами выражает исключительно выделение из общины представителей сельской буржуазии. О том, как развивалась после 1861 года покупка земли крестьянами, мы сказали выше, разбирая данные о землевладении. Здесь же надо указать на громадную концентрацию купчей земли в руках меньшинства. У 20% зажиточных дворов сосредоточено от 59,7% до 99% купчей земли; у 50% беднейших дворов — от 0,4% до 15,4% всего количества купленной крестьянами земли. Мы смело можем утверждать поэтому, что из 7 ½  млн. десятин земли, которую приобрели крестьяне в личную собственность с 1867 по 1905 год (см. выше), от 2/3 до 3/4 находится в руках ничтожного меньшинства зажиточных дворов. То же самое относится, конечно, к покупке земель крестьянскими обществами и товариществами. В 1877 году крестьянские общества владели купчей землей в размере 765 тыс. десятин, а в 1905 г. уже 3,7,млн. десятин, а крестьянские товарищества в 1905 году имели 7,6 млн. десятин земли в частной собственности. Ошибочно было бы думать, что земля, покупаемая обществами, распределяется иначе, чем при индивидуальной покупке или аренде. Факты говорят обратное. Например, по трем материковым уездам Таврической губернии были собраны данные о распределении земли, арендуемой у казны обществами крестьян, причем оказалось, что 76% арендованной земли находится в руках зажиточной группы (около 20% дворов), а 40% беднейших дворов имеют лишь 4% всей арендованной земли. Крестьяне делят арендуемые или покупаемые земля не иначе, как «по деньгам».