Россия. VII. История рабочего класса в России 8. Рабочий класс в годы предвоенного подъема и процесс его большевизации.

Россия. VII. История рабочего класса в России 8. Рабочий класс в годы предвоенного подъема и процесс его большевизации. Годы упадка движения прошли сравнительно скоро. Прорыв обнаружился, прежде всего, на фронте экономической конъюнктуры, которая показала признаки оживления в 1910 году и затем перешла в промышленный подъем. Промышленное оживление немедленно привело к подъему рабочего движения, и это доказывает, что в годы реакции рабочий класс не растерял своих сил, но только отступил, чтобы при первой возможности перейти в наступление. Но обстоятельства сложились так, что перспектива роста одной экономической борьбы исключалась всеми условиями времени. Подъем рабочего движения не мог быть изолированным, оторванным от прошлого, он являлся одним из звеньев в цепи борьбы рабочего класса, и характер его должен был определиться, прежде всего, тем, что революция не была закончена и задачи ее не были разрешены. Рабочему классу предстояло выступить гегемоном в революции и в подготовке ее, и положение в партии, от которого это во многом зависело, к этому времени резко изменилось. На новом повороте истории буржуазная тенденция в рабочем движении, усилившись, окончательно определилась в виде ликвидаторства, упразднявшего партию как авангард рабочего класса. Урок прошлых поражений, урок «исторической диалектики» говорил о том, что в новых условиях, при концентрации сил буржуазной контрреволюции, при ликвидаторских элементах в партии, укрепляющих эту контрреволюцию, рабочий класс в особенности сможет выступить гегемоном и победить, если силы его авангарда, партии, будут также консолидированы, очищены от примесей справа и «слева», если руководство его будет избавлено от шатаний. Если круг влияния оппортунистических партий сужался, можно без всякого преувеличения сказать, с каждым месяцем, то активность большевиков приводила ко все бóльшему завоеванию ими масс, к большевизации рабочего класса, претворению программных и тактических положений большевизма в практику повседневной борьбы рабочих. Быстрые темпы большевизации рабочего класса означали новый этап развития его как класса, на основе теории и революционной практики ленинизма, как марксизма эпохи империализма и борьбы рабочего класса за власть. Именно процессом большевизации обусловлен был характер рабочего движения этого периода, которого промышленный подъем сам по себе ни в какой мере определить не мог. Рабочие массы имели теперь руководство в экономической и политической борьбе, руководство своего авангарда — достаточно пока напомнить о завоевании большевиками всех крупных профсоюзов и больничных касс. В этом отношении предвоенное время так же отличается от 1905 года, как 1905 год отличается от середины 90-х годов.

Общее представление о силе и размахе движения дают уже общие данные о числе бастовавших (над чертой — абсолютное число, под чертой — %%).

Если в 1911 году по сравнению с 1910 годом число бастовавших увеличилось на 125%, то в каждом из последующих годов по отношению к предыдущему году это увеличение составляло: 59%, 22%, 50%, а в 1914 году по сравнению с 1911 годом число бастовавших увеличилось в 12 раз (при этом нужно принять во внимание, что данные 1914 г. относятся только к первой половине года, так как в военные месяцы этого года стачек почти не было). Общее число бастовавших в 1911-1914 годах превышает 3 миллиона, почти на миллион уступая числу бастовавших в 1905-1906 годах. Уже это одно говорит об исключительно высоком подъеме движения, приближавшегося по массе, в нем участвовавшей, к годам первой революции. Напоминает оно последние и в некоторых других отношениях. Сплетение экономической и политической борьбы выступает здесь, пожалуй, еще более ярко. Движение начинается как экономическое, но уже в 1912 году принимает преобладающе политический характер; прирост участников экономических стачек в 1913 году (85%) значительно опережает прирост участников политических стачек (2%), чтобы в 1914 году дать понижение числа первых при значительном скачке вперед (90%) вторых: политическая борьба 1912 года будит широкие слои рабочего класса, которые в 1913 году почти удваивают число участников экономических стачек и затем в 1914 году значительной своей массой вливаются в чисто политическое движение. По относительному числу участников политических стачек 1913 год уравнивается с 1905-1906 годами, а 1912 и 1914 годы превышают последние. Если принять во внимание, что в эти годы в стране была революционная ситуация, но революции не было, то относительное напряжение политической борьбы (по охвату ею массы) нужно будет признать бóльшим, чем в 1905-1906 годах, что, в свою очередь, говорит о росте рабочего класса и его активности.

Несколько по иному выступают теперь в движении отдельные группы рабочих, как это видно из следующих данных по группам текстильных рабочих, типографских рабочих и металлистов (над чертой % бастующих к числу рабочих в группе, под чертой — % ко всему числу бастовавших):

Только металлисты поднимаются в своей активности до уровня 1905-1907 годов (максимальный % к числу рабочих в группе в 1905 г. — 297, минимальный в 1907 г. — 74), типографские рабочие только в 1904 году превышают показатели 1906 года (60%) и 1907 года (56%), далеко не достигая показателя 1905 года (185%), текстильные рабочие еще более отстают и ни разу не доходят даже до показателя 1907 года (56%). С другой стороны, эти три группы, вместе взятые, дают в 1912-1914 годах почти неизменный % всех участников стачек (85,1%, 84,5%, 83,8%), оставляя на долю всех прочих групп 14,9-16,2%. В 1905-1907 годах дело обстояло несколько иначе: на долю прочих групп приходилось в 1905 году — 21,6%, в 1906 году — 19,8%, в 1907 году — 26,9% всего числа бастовавших. Сопоставляя все эти показатели, мы должны придти к заключению, что в движении 1912-1914 годов металлисты занимали еще более ведущее положение, чем в 1905-1907 годах, что и в остальных двух группах, в особенности среди текстильщиков, выступал выросший с 1905 года актив, а широкая масса в движение еще только втягивалась.

Еще больший свет на участие в движении отдельных групп рабочих могут пролить данные об относительном (по отношению ко всему числу бастовавших в группе) участии их в политических и экономических стачках (над чертой — % участников экономических, под чертой — % участников политических стачек), хотя, разумеется, точно их разграничить весьма трудно, так как экономические стачки неизменно перерастают в политические.

У текстильных рабочих преобладание экономических и политических стачек правильно по годам чередуется, у типографов и металлистов, за исключением 1911 года, преобладают политические, причем в этом отношении печатники идут даже впереди металлистов. Сопоставление этой таблицы и предшествующей позволяет установить, что и при выделении в каждой из групп своего актива остается неизменным отношение между передовым отрядом и широкой массой: первый в своем активе почти целиком отдается политической борьбе, увлекая за собой актив широкой массы, который в большей мере, чем передовики, сочетает экономическую борьбу с политической. Если к этому добавить, что передовой отряд, в свою очередь, вступает в движение под руководством партии, то приведенные данные, в особенности для данного периода, когда влияние партии по сравнению с 1905 годом сильно возросло, можно принять как наглядное выражение закономерности развития рабочего движения через воздействие партии на передовой отряд и последнего — на широкую массу.

Само собой разумеется, что экономическая борьба в эти годы промышленного подъема носит наступательный характер. Если в 1910 году среди участников экономических стачек участники стачек наступательных составляли 38,3%, то в 1911 году они составляли уже 52,6%, в 1912 — 59,9%, в 1913 — 77,9%, и в 1914 году — 70,9%. В этом отношении стачечное движение по характеру своему приближается к движению 1905-1907 годов. Этого нельзя, однако, сказать о результатах стачек, как это видно из следующей таблицы (по % % бастовавших рабочих):

В пользу рабочих заканчивалось весьма незначительное число стачек, и до 1914 года решительно преобладает исход в пользу предпринимателей. Это находит свое объяснение, во-первых, в том, что натиск рабочих не достиг такой силы, как в 1905 году, и, во-вторых, в том, что теперь рабочим приходилось иметь дело с боевыми, оформленными и неоформленными, предпринимательскими организациями, чего в 1905 году еще не было, во всяком случае — в такой степени. Только в 1914 году, когда движение приобрело максимальную силу, сразу резко падают случаи исхода в пользу предпринимателей и повышаются случаи исхода в пользу рабочих и компромисса. В общем, данные этих лет подтверждают, что успех рабочих на фронте экономической борьбы находился в прямой зависимости от силы натиска рабочих и активности их на фронтах борьбы политической. Естественно, что это должно было обострять борьбу, делать ее особенно упорной: в 1911 году средняя продолжительность экономических стачек 8,1 дня, в 1912 — 10,6, в 1913 — 9,7, в 1914 году — 14,3 дня.

Как отмечено, движение этого периода вначале (1911) носило экономический характер и затем в 1912 году сразу поднялось на большую высоту, перерастая в политическое. Толчок такому перерастанию дали известные ленские события (4 апреля 1912 г.), когда во время мирной экономической стачки на золотых приисках Ленского золотопромышленного общества учинена была кровавая расправа с рабочими, среди которых, по официальным данным, было 170 убитых и умерших от ран и 372 раненых. Конечно, толчком это событие могло послужить только потому, что рабочая масса уже раньше приходила в движение, покончив с пассивностью времени реакции. Весть о ленском расстреле послужила той искрой, от которой разгорелось настоящее пламя: стачки протеста, связанные с Леной, охватили, по подсчетам официальным и московского Общества фабрикантов, 200-230 тысяч рабочих, но в действительности — по крайней мере, вдвое больше. Непосредственным продолжением этих стачек явилась первомайская стачка 1912 года, в которой приняло участие 300 тысяч рабочих. Широкое агитационное значение ленских стачек приводит к волне экономических стачек, которые охватывают с июля до конца 1912 года 150 тысяч рабочих и в 1913 году до 324 тысяч. Рабочие требуют повышения заработной платы (на 10-30%), понижения рабочего дня (чаще всего до 9 часов), окончания работы по субботам в 2 часа дня; частыми становятся требования освобождения арестованных, обратного приема уволенных, увольнения директоров, инженеров, мастеров. Тесное сплетение экономической борьбы с политической, при высокой активности последней, повышает, как отмечено, упорство стачек, отдельные случаи которых далеко выходят за пределы обычного: в Петербурге в 1913 году завод Новый Лесснер бастовал 102 дня, завод международного общества спальных вагонов 82 дня, завод Озолинга 60 дней, Айваз 52 дня.

В 1914 году типография Яблонского бастовала три месяца. В общем же в 1913 году, по сравнению с 1912 годом, стачки продолжительностью до 10 дней увеличились на 16,8%, а большей продолжительности — на 29,5%. Увеличилось и число повторных в течение года стачек в одном и том же предприятии. В 1912 году повторные стачки составили 16% общего их числа, в том числе бастовавших от 3-х и более раз 39%, в 1913 году первых было 16% и вторых 54%, в 1914 году первых 18%, вторых 60%. Из отдельных, более крупных стачек 1913 года следует отметить: стачку 25 тысяч бакинских нефтяных рабочих (июнь), требовавших 8-мичасового рабочего дня, 42-хчасового недельного отдыха, отмены сверхурочных работ, легализации празднования 1 мая и т. д.; стачку 5 тысяч нефтяных рабочих в Грозном (август), продолжавшуюся 22 дня с требованием 8-мичасового рабочего дня, месячного отдыха, отмены сверхурочных работ и т. д.; стачку рабочих (около 3 тысяч) марганцевых промыслов в Чиатурах, — причем все эти стачки проходили под руководством партийных организаций. В 1914 году следует особенно выделить всеобщую забастовку бакинских нефтяных рабочих (свыше 34 тысяч), начавшуюся в конце мая и прерванную войной, и широкое движение текстильных рабочих Владимирской и Костромской губерний, охватившее свыше 80 тысяч и продолжавшееся с мая по июнь. Как и в годы первой революции, движение этого периода отмечено вовлечением в него все новых слоев рабочего класса. Во многих городах бастуют ремесленные и строительные рабочие, трамвайные, движение захватывает горняков Донбасса и рабочих заводского Урала, долгие годы молчавших. На заводах, подчиненных горной инспекции, бастовало в 1912 году свыше 10 тысяч, в 1913 — 19 тысяч, в 1914 — 40 тысяч, на рудниках в 1912 году 18 тысяч, в 1913 — 12¹/₂ тысяч, в 1914 — 8 тысяч (данные 1914 г. относятся только к первой половине его, так что, не разразись война, итоги полного года были бы значительно выше); в частности, уральские заводы, давшие в 1912 году 3 тысячи бастовавших, подняли это число в первую половину 1914 года почти до 12 тысяч.

Характерной особенностью движения этого периода является, однако, не экономическая борьба, какой бы высоты она сама по себе ни достигла. В одном из докладов от имени ЦК, обращенном к международной социал-демократии, Ленин писал (в 1914 г.): «Наша партия ведет революционные стачки, которые растут в России, как нигде в мире», и пояснял, что под революционными стачками разумеет «стачки, соединяющие экономическую и политическую борьбу и революционную агитацию», то есть стачки, выходящие за узкопрофессиональные пределы и выводящие рабочий класс на пути революционной борьбы с третьеиюньской монархией. Ленин при этом подчеркивал значение, которое имеют такие стачки, вовлекая в борьбу крестьянство, и отсюда их «общенародный характер», а «самое важное и исторически-своеобразное в наших стачках» видел в том, что, развивая революционную стачечную борьбу, рабочий класс выступает как гегемон общенародного движения. И действительно, ни в чем так ярко не выступает своеобразие стачек этого времени, как в революционных стачках. Выражались последние, если иметь в виду политические стачки, в стачке-протесте против гнета самодержавного порядка во всем разнообразии его проявлений. Стачки такого рода не составляли редкого явления и в 1905-1907 годах, и это понятно, так как политическая борьба всегда конкретна и направляет свои удары по определенной цели. Своеобразие политических стачек теперь заключалось в том, что они, так сказать, заполнили собой всю арену политической борьбы, что, не будучи еще, как в 1905 году, средством пролетарской борьбы в ходе революции, они были таким средством, воспитывающим и подготавливающим народные массы к революции, и выполняли они свое предназначение тем более верно, чем теснее сплетались с экономической борьбой, вовлекающей в движение все новые массы, и с революционной агитацией, вносящей в это движение сознание и организованность и поднимающей стачку на высоту революционной. Достаточно перечислить поводы политических выступлений, чтобы увидеть их характер и значение. В 1912 году этими поводами были: ленские события, присуждение к смертной казни севастопольских матросов (октябрь, всего по России бастовало до 250 тысяч), отмена выборов в Государственную думу по рабочей курии в Петербурге (апрель, свыше 50 тысяч), исполнение смертного приговора над севастопольскими матросами и открытие Государственной думы (ноябрь, до 30 тысяч), назначение представителей рабочих в Совет по делам страхования и преследование профсоюзов (декабрь, до 50 тысяч). В 1913 году: годовщина 9 января (бастовало по России до 150 тысяч), ленская годовщина (до 150 тысяч), 1-е мая (по России свыше 400 тысяч), суд над матросами Балтийского флота (июнь, по России свыше 60 тысяч), преследование рабочей печати (июнь, в Петербурге свыше 25 тысяч), дело Бейлиса (сентябрь, по России свыше 50 тысяч), суд над рабочими Обуховского завода за отказ работать во время стачки (ноябрь, в Петербурге свыше 80 тысяч) и ряд менее значительных (19 февраля, годовщина 17 октября, закрытие рабочих газет, оштрафование деп. Бадаева за столкновение с полицией). В 1914 году: 9 января (в Петербурге 140 тысяч, по России до 300 тысяч), далее, после ряда незначительных в феврале и в начале марта (19 февраля, годовщина суда над матросами, преследование рабочей печати и профсоюзов) — запрос в Государственной думе о ленских событиях (март, в Петербурге свыше 50 тысяч), отравление работниц на «Треугольнике» (март, в Петербурге до 150 тысяч), годовщина ленских событий (демонстрации в Петербурге), удаление из заседания Государственной думы депутатов социал-демократов и трудовиков (апрель, до 70 тысяч), 1 мая (в Петербурге до 250 тысяч), приговор по делу обуховских рабочих (май, до 100 тысяч), суд над защитниками Бейлиса (июнь, Петербург до 25 тысяч), поддержка стачки бакинских рабочих (июнь), перерастающая (в июле) в борьбу, о которой скажем особо. Как видим, мотивы политических стачек самые разнообразные, но в разнообразии своем сконцентрированные на борьбе со старым порядком, — протестуя и борясь, рабочие, точно ударом в набат, зовут на борьбу других, еще в борьбу не вступивших. Этот «подъем идет стихийно, идет потому, что десятки миллионов полупролетарского и крестьянского населения передают, если можно так выразиться, своему авангарду настроение сосредоточенного возмущения, которое бьет ключом, льется через край» (Ленин). Но стихийно возникая, движение стихийным не оставалось. Если стачкам не всегда обязательно предшествовал партийный призыв, то до рабочих всегда, теперь и через рабочую печать, доходила тактическая линия партии. Вопрос об отношении к революционной стачке с первого же года подъема движения стал предметом острой борьбы в партийных кругах и в рабочей печати, так как в этом вопросе, как и в других, точки зрения большевиков и меньшевиков радикально разошлись. Меньшевики, высказываясь и раньше против соединения политических и экономических стачек, теперь в особенности выступали против массовых стачек, считая их «стачечным азартом» и призывая рабочих примкнуть к «коалиционной кампании». Точку зрения большевиков, как она формулирована была Лениным, мы только что изложили, — добавим, что ценя в революционной стачке лучшее средство втягивания в движение массы, Ленин ставил (1913) задачей «стихийно растущую революционную стачку поддержать, усилить, развить, укрепить сознательно (подчеркнуто Лениным) для подготовки восстания крестьян и войска», «чтобы глухое озлобление и сдержанный ропот деревни вместе с возмущением казармы нашли себе в революционной стачке рабочих центр притяжения». Эту тактическую линию и проводили большевики, которые, в борьбе с ликвидаторством и троцкизмом, одни и завоевали руководство движением. Руководство это осуществлялось, помимо заводских партийных ячеек, через рабочую печать, профсоюзы, больничные кассы, — через сочетание нелегальной работы с использованием «легальных возможностей». Процесс большевизации рабочего класса и выражался в том, что рабочие следовали этой тактике и, широко практикуя революционную стачку, проходили в ней школу борьбы и организации, выделяли все более многочисленный и крепкий авангард, который, порывая с «соглашательством» и готовый к борьбе за «не урезанные лозунги», поднимал и массу на решительную борьбу против самодержавия и капитала. Конкретным выражением именно этого процесса был в особенности переход накануне Мировой войны стачечной борьбы в открыто революционную. Всеобщая стачка в Баку в начале июля 1914 года вызывает поддержку в Петербурге (денежные сборы, митинги), а когда при разгоне митинга на Путиловском заводе полиция убивает рабочего (3 июля), то на следующий день начались стачки протеста, которые 10 июля, по официальным данным, охватили до 125 тысяч рабочих; к стачке примкнули вагоновожатые и кондуктора трех трамвайных парков, многие пекарни. На этот раз дело стачкой-протестом не ограничилось. Рабочие вышли на улицу с демонстрациями, во многих частях города происходили столкновения с войсками, сооружались баррикады, столица напоминала дни революции. Борьба продолжалась и после того, как объединенные предприниматели применили локаут и выбросили на улицу свыше 75 тысяч рабочих; движение начало перебрасываться в другие города (Москва, Харьков, Киев, Одесса, Ростов, Рига, Варшава и др.). Революционная стачка явно стала перерастать в вооруженное восстание, но война сразу прервала движение.

Объединенный капитал в борьбе с рабочим движением. Уже с первых дней подъема движения капитал ответил контрнаступлением на рабочих. Не рискнув применить репрессии к участникам «ленских» забастовок, петербургское общество заводчиков на первомайские стачки 1912-го года ответило оштрафованием рабочих. Однако, это решение не было проведено единодушно (применили штраф 19 и не применили 76 предприятий), в результате чего признано было необходимым пересмотреть конвенцию 15 марта 1905 года как в смысле усиления ее боевого характера, так и в смысле фактического выполнения ее заводчиками. Новая конвенция заключена была 28 июня 1912 года. Воспроизводя многое из старой конвенции, новая отвергала всякое выборное представительство от рабочих (даже старост) и всякие сношения с профсоюзами, допуская переговоры только со «своими» рабочими, санкционировала и делала обязательной систему черных списков и, главное, — вводила «гарантии по исполнению конвенций»: каждый член общества вносил векселя на определенную сумму, из которой удерживалась неустойка в случае невыполнения конвенции. Чтобы укрепить фронт капитала, общество добилось если не формального, то фактического присоединения к конвенции казенных заводов, представители которых с августа 1913 года стали совместно с заводчиками решать вопросы, связанные с выступлениями рабочих; добились предприниматели и того, что правительство признало возможным освободить их от уплаты неустоек в случае невыполнения заказов по причине стачек. Всем этим подготовлялись условия для дружного применения наиболее сильного средства борьбы с рабочими — локаутов. Практикуя и раньше частичные расчеты, объединенные заводчики переходят к организованным локаутам. Впервые в таком виде локаут был применен в ответ на стачки в связи с отравлением работниц «Треугольника» (март 1914 г.), когда группа механических заводов, объединявшая 35 тысяч рабочих, поддержанная казенными Обуховским и Балтийским заводами, постановила закрыть заводы на три дня, с расчетом рабочих. Затем последовал локаут в апреле в ответ на стачки в связи с удалением из заседания Государственной думы социал-демократов и трудовиков, — на этот раз рассчитано было около 25 тысяч рабочих, а заводы закрывались на срок не менее двух дней. Скоро, однако, закрытие заводов на столь короткое время признано было недостаточным, и в мае 1914 года общество заводчиков постановляет: «за один день забастовки закрыть завод на две недели и в случае повторения забастовки — на один месяц, каковой срок является высшей мерой во всех случаях». На таких новых основаниях локаут был применен в июле 1914 года. Фактически сроки локаута были назначены разные для металлических (2 недели) и для текстильных (неделя) предприятий. На этот раз локаут охватил 76 тысяч рабочих на 75 предприятиях. В своем отчете за 1914 год общество заводчиков скромно писало, что «действительное воздействие на утратившую всякое чувство меры рабочую среду, видимо, произвели меры военного порядка, к которым решило прибегнуть правительство в середине июля». Однако, стачка продолжалась и после локаута, и после вмешательства войск — конец им положила, как сказано, война. В таком же направлении развивалась деятельность капитала и в других промышленных районах, хотя наиболее агрессивна она была в Петербурге, пролетариат которого неизменно выступал в авангарде движения.

Профессиональное движение. Общий подъем рабочего движения должен был отразиться на подъеме и профессионального движения, как процесс большевизации рабочего класса должен был сказаться также в большевизации его через профсоюзы. Если в начале 1912 года руководство большинством профсоюзов находилось в руках меньшевиков, то уже в 1913 году оно перешло к большевикам; особенное значение имели перевыборы (август 1913 г.) правления в крупнейшем и наиболее влиятельном из петербургских союзов — союзе металлистов, — когда список меньшевиков из 3 000 голосов собрал всего 150. К средине 1914 года из 20 петербургских союзов только 3 (конторщиков, фармацевтов, чертежников) были всецело в руках меньшевиков, да в союзе печатников они разделяли руководство с большевиками, во всех остальных (металлистов, текстильщиков, деревообделочников, приказчиков и др.) руководство принадлежало большевикам. В Москве из 13 союзов не было ни одного меньшевистского. В этой большевизации союзов, определявшей их тактику и роль в движении рабочего класса, — то главнейшее, что принес профсоюзному движению период подъема, так как рост самих союзов, хотя и обнаруживал сдвиги, протекал в тисках полицейщины очень медленно. По некоторым подсчетам (сколько-нибудь точных данных для этого, как и для других периодов, нет), к началу 1912 года по всей России насчитывалось 63 союза с общим числом членов до 15 тысяч, к концу 1912 года насчитывалось уже 88 союзов с числом членов не менее 20 тысяч, к 1913 году — 118 союзов с числом членов не менее 45-50 тысяч. За два года число союзов увеличилось почти в 2 раза, что указывает на большую тягу масс к объединению, но среднее число членов на один союз, если судить по данным союзов, о составе которых имеются сведения, остается скромным (450 человек). Впрочем, в центрах профдвижения и для некоторых групп рабочих рост союзов происходил быстрее. Так, в Петербурге союз металлистов насчитывал в июле 1913 года 3 353 члена, к январю 1914 года 10 273, к марту 1914 года 12 тысяч; союз печатников поднял число членов с 2 168 летом 1913 года до 5 тысяч в начале 1914 года; в союзе кожевников в 1913 году было 600 членов, в 1914 — 1 027, в союзе портных летом 1913 года 1 576, в начале 1914 года — 2 642. В Москве союз металлистов за 3 месяца объединил до 2 000 членов, союз печатников поднял это число с 1 000 летом 1913 года до 3 500 в июле 1914 года. По Петербургу к 1 января 1914 года в 18 союзах считалось 24 560 членов, в среднем на 1 союз больше 1 300 членов; в отдельных союзах было членов: металлистов — 9 033, печатников — 5 100, приказчиков — 1 962, булочников — 1 505, деревообделочников — 1 200, кожевников — 1 027, конторщиков — 700, архитектурно-строительных рабочих — 520, трактирных служащих — 512, экипажников — 500, золотосеребренников — 481, фармацевтов — 200, чертежников — 150, футлярщиков — 57. Однако, как и в прошлые годы, платящих взносы было многим меньше: у металлистов — 53%, у печатников — 45%, у архитектурных строителей — 21%; в общем, платящих взносы насчитывалось всего до 14 тысяч; в отдельных более крупных союзах замечается постепенный рост платящих: так, у печатников в 1910 году в среднем платило взносы 775 членов, в 1913 году — 1 121; у металлистов в 1910 году — 2 433, в 1913 году — 3 143. Если в общем даже принять, что в 1914 году число членов союзов доходило до 150 тысяч, то и в таком случае оно не достигало еще уровня 1907 года (240 тысяч), хотя и обнаруживало тенденцию сильного роста, который задерживался систематическим закрытием (только за 7 месяцев 1912 г. преследования коснулись 50 союзов). Что касается отдельных профессий, то лучше других были организованы торговые служащие, насчитывавшие в конце 1912 года 22 союза, в 1914 году 60 — с десятками тысяч членов; летом 1913 года состоялся съезд торговых служащих, на котором было представлено 34 союза (кроме того, насчитывалось 123 общества взаимопомощи). Печатники насчитывали в конце 1913 года 16 союзов (в 9-ти из них было объединено свыше 6 000 членов), металлисты — 11 союзов (в 7-ми из них было свыше 8 000 членов), булочники — 10 (в 6-ти из них свыше 3 000 членов), портные — 10 (в 5-ти из них 3¹/₂ тысяч членов), сапожники и кожевники — 10 (в 8-ми из них около 2¹/₂ тысяч членов), деревообделочники — 7 (в 5-ти из них около 2 тысяч членов). Рабочие прочих профессий (в том числе текстильщики) были организованы многим слабее. Скромен был и бюджет союзов. По данным конца 1913 года о 25-ти союзах (с охватом 24 тысяч членов), доход их составлял 77 тысяч рублей в год, то есть в среднем по 3 000 рублей на союз и по 3 рубля на одного члена; из числа этих союзов только в одном месячный доход составлял 1 500 и более рублей, в 2-х — от 500 до 1 тысячи, в 5-ти от 200 до 500, в 8-ми от 100 до 200, в 3-х от 50 до 100, в 3-х от 25 до 50 и в одном даже 25 рублей. Общий расход всех 25 союзов равнялся 59 500 рублям, что дает на одного члена около 2 рублей 50 копеек в год. Тем более достойно внимания, что из столь скудных средств союзы расходовали на помощь бастующим, безработным и арестованным 40% (на культурно-просветительную работу шло 10%, на расходы по управлению 50%). Значительность последнего рода расходов было подлинной данью полицейским условиям существования, требовавшим ряда часто непосильных для союза расходов (устройство собраний, переплата на квартире и т. п.). Большевизация союзов активизировала их работу и сделала ее боевой. Стачечный фонд петербургского союза металлистов, например, увеличился с 1912 года (2 746 рублей) до 1913 года (8 399 рублей) в 3 раза, а помощь бастующим, составлявшая в 1912 году 30,5% всех расходов, возросла в 1913 году до 48,3%, при сокращении расходов по управлению с 38,3% до 29,2%. Усилилось руководство экономической борьбой, в особенности в тех производствах, в которых не было сильных предпринимательских организаций; такие союзы, как портных, булочников, сапожников, золотосеребренников и т. п., почти систематически руководили стачками, вели переговоры с предпринимателями, а союзы бумажников, портных, сапожников и печатников заключили в нескольких городах ряд коллективных договоров. Напротив, там, где имелись сильные предпринимательские организации, союзам, как это было в петербургском союзе металлистов, удавалось вступать в переговоры только с мелкими предприятиями, в союз заводчиков не входившими. Межсоюзные местные объединения в этот период не укрепляются, попытки всероссийского объединения насчитываются редкими единицами: петербургский союз металлистов проектирует в 1913 году созыв конференции, московский союз сапожников задумал даже созвать всероссийский съезд, да торговым служащим удалось в том же году созвать съезд, разогнанный полицией. Для правильной оценки всех этих скромных начинаний, как и всей деятельности союзов, не следует упускать из виду систематических полицейских преследований, которые не давали возможности союзам укрепиться, прерывали арестами и высылками преемственность движения и т. д. Петербургский союз металлистов, например, закрытый в марте 1912 года, возродился по старому неиспользованному уставу в апреле того же года, в августе был снова закрыт, затем после ряда отказов в регистрации возродился в марте 1913 года, в сентябре того же года департаментом полиции был поднят вопрос о его закрытии, и закрыт был в марте 1914 года. И это, не считая частых арестов членов правления, разрушавших работу в те недолгие месяцы, когда союз не подвергался закрытию. О состоянии профсоюзного движения, поэтому, правильнее судить по тенденции развития его, проявлявшей вопреки всяческим полицейским преградам признаки несомненного роста и укрепления союзов: увеличилось число платящих взносы, не остывала энергия в возобновлении закрытого союза, вновь открытые быстро восстанавливали число членов, союзы приступали к изданию своих органов печати, укреплялось рабочее ядро работников союза, в процессе большевизации союза крепла связь с партией, которая, черпая силу в этой связи, в свою очередь расширяла боевую деятельность союзов и тем содействовала их росту. Репрессии не давали развиться этому росту, а наступившая война привела к закрытию союзов, но все же в эти годы больше, чем в годы революции, и, конечно, еще больше, чем в годы реакции, закладывались прочные основы союзного строительства, формировались кадры рабочих-руководителей союзами, быстро изживались всякого рода тред-юнионистские иллюзии, а все это предопределило развитие союзов при следующем подъеме движения в 1917 году.

Рабочее законодательство. Ко времени, о котором идет речь, к числу законодательных органов прибавились Государственная дума и реформированный Государственный совет. Но это на судьбе рабочего законодательства, конечно, нисколько не отразилось. Единственный крупный закон, изданный после 1905-1906 годов, закон о страховании рабочих (июнь 1912 г.), путешествовал по министерствам с 1905 года и был принят, в конце концов, и Думой и Советом под влиянием роста рабочего движения. Закон этот во многом уступал более ранним правительственным проектам страхования, также очень далеким от совершенства. Он распространялся только на крупные и средние предприятия (в общем, по признакам подчинения их надзору фабричной и горной инспекции), за исключением казенных предприятий и железных дорог, и предусматривал страхование только на случай болезни и от несчастных случаев. Страхование от несчастных случаев осуществлялось через страховые товарищества, членами которых могли состоять владельцы предприятий, и в основном повторяло положения закона 2-го июля 1903 года, перекладывая вместе с тем выдачу части пособий пострадавшим на средства больничных касс. Страхование на случай болезни осуществлялось через больничные кассы, участниками которых являлись рабочие, но распоряжение которыми во многом оставалось в руках предпринимателя: ему предоставлялось составление проекта устава кассы; в общем собрании, наряду с выборными уполномоченными от рабочих, могли по назначению предпринимателя принимать участие его представители (им принадлежало ²/₃ голосов, принадлежащих уполномоченным от рабочих), ему же или лицу, им назначенному, принадлежало председательствование в общем собрании; членами правления, помимо выбранных общим собранием, могли также быть лица, назначенные предпринимателем (в этом случае выборных должно быть на одного больше, чем назначенных), председателем правления также мог быть тот же владелец предприятия. Всеми этими постановлениями самоуправление кассы ставилось в полную зависимость от воли предпринимателя, который в случае желания мог его свести до минимума. Средства кассы составлялись из взносов рабочих (от 1 до 3% заработка) и приплат предпринимателей в размере ²/₃ взносов рабочих, то есть в основном составлялись из взносов рабочих. Пособия кассой должны были выдаваться: 1) в случае болезни или несчастного случая, влекущего за собой утрату трудоспособности (от ¹/₄ до ¹/₂ заработка независимо от семейного положения или от ²/₃ заработка в зависимости от семейного положения; в случае болезни — с 4-го дня заболевания, но не долее 26 недель или 30 недель в течение года при повторных заболеваниях, при несчастных случаях — до дня выздоровления и не долее 30-ти недель), 2) по случаю родов (от ¹/₂ полного заработка в продолжение 2-х недель до родов и 4-х недель после родов), причем воспрещались работы рожениц ранее истечения 4-х недель со дня родов, и 3) на погребение (от 20-тикратного до 30-тикратного дневного заработка). Врачебная помощь застрахованным должна была предоставляться за счет владельца предприятия и могла быть принята на себя больничной кассой по особому соглашению с первым; помощь эта должна была оказываться до выздоровления, но не долее 4-х месяцев со дня заболевания. Больничные кассы могли учреждаться каждая при одном предприятии или общая для нескольких, но и этот выбор ставился в зависимость от предпринимателя, которому предоставлялось составление устава. Для заведывания делами страхования были образованы местные присутствия по делам страхования и Совет по делам страхования в составе представителей разных ведомств и промышленников, а также правлений касс (в Совете — правлений петербургских касс). Таково в существенных чертах содержание закона. Не трудно заметить, что он и в минимальной степени не удовлетворял требованиям рабочих. Пойти дальше в ограничении прав рабочих в пользу предпринимателя, в переложении расходов по страхованию на самих же рабочих, в урезывании пособий — значило бы вообще отказаться от страхования.

Сверх этого закона, все прочее, что проектировалось в Государственной думе и министерских канцеляриях, оставалось в области проектов. Государственная дума хоронила в комиссии по рабочему вопросу проекты по рабочему законодательству не только социал-демократов (о свободе стачек, внесенный в декабре 1911 г.), но и к.-д. Характерно, что и правительство, и думская оппозиция в лице к.-д. проявили в этом отношении заботу о ремесленных рабочих и торговых служащих (см. воскресный отдых, XI, 317/18), пытаясь получить поддержку среди этих более отсталых рабочих слоев. Но и такого рода проектам не суждено было стать законами. Проект о нормальном отдыхе ремесленных рабочих был замаринован Думой, такая же участь постигла проект о найме торговых служащих, а прошедший через Думу проект о нормальном отдыхе торговых служащих был похоронен Государственным советом. Из более мелких проектов прошел через все стадии лишь правительственный проект о вознаграждении за несчастные случаи рабочих в предприятиях, подведомственных министерству финансов, впервые распространивший вознаграждение на торговых служащих (сидельцев казенных винных лавок). Тщательно старалась обойти Дума «рабочий вопрос» и в тех случаях, когда он вставал перед ней в виде запросов или вопросов, обращенных к правительству, в связи со всякого рода незаконными действиями властей: из 20-ти, например, таких запросов, внесенных социал-демократической фракцией в 3-ю Думу, три было отклонено, 10 погребено в комиссиях, а по принятым объяснения министров признаны были в большинстве случаев удовлетворительными. Что касается в частности инициативы правительства, то в эти годы она была направлена к усилению мер борьбы с рабочим движением. С этой целью было образовано в октябре 1913 года, по почину министра внутренних дел Маклакова, особое междуведомственное совещание, занявшееся, прежде всего, пересмотром законов о стачках; признав, что уголовной каре не подлежат участники мирных экономических и политических стачек, совещание устанавливало наказание для всех участников стачек, сопровождающихся насилием, угрозами или повреждением имущества, а также за «возбуждение к политической стачке», причем последнее приравнивалось к государственным преступлениям со всеми вытекающими отсюда последствиями: повышением мер наказания (заключение в исправительный дом), передачей дознания жандармам с правом предварительного ареста и т. п. Одновременно совещание проектировало изменение законов о найме в тех же целях борьбы с рабочим движением, предоставив предпринимателям право расторжения договора о найме в случае забастовок и освобождая их от выдачи заработной платы не только участникам стачки, но и тем рабочим, которые не могли работать в виду забастовки части рабочих, а также при закрытии предприятия «вследствие угроз или насилия над лицами заводского управления», то есть в случаях локаута. Наконец, совещанием проектировалась организация «примирительного суда» в составе представителей предпринимателей и рабочих с назначенным председателем, приравненным «по должности» к товарищу председателя окружного суда. В результате работ совещания, соответствующий законопроект был внесен в Совет министров в июле 1914 года, накануне войны, в связи с которой не получил дальнейшего движения. Все эти проекты отражали напряженность классовой борьбы, когда и правительство, и объединенный капитал вооружались для контрнаступления на рабочих.

Страховое движение рабочих. Опубликование законов о страховании послужило основанием широкого движения рабочих, направленного к укреплению касс, как классовых организаций рабочих. Положительная сторона законов состояла в том, что они давали возможность рабочим организоваться в больничных кассах и сделать последние опорным пунктом дальнейшего развертывания борьбы. Как ни пытался закон ограничить сферу своего распространения, но, в конце концов, он охватил широкие массы рабочих. Всего к концу 1914 года подлежало к открытию 3 195 касс с 2 316 259 участников. Характерно, что протест некоторых групп рабочих, подкрепленный стачкой, против взносов рабочих в кассы, правительство истолковало как бойкот закона и потому рекомендовало предпринимателям объявлять рабочим, что последние в случае не открытия касс будут лишены пособий. Но когда выяснился характер страхового движения, правительство перестало спешить с открытием касс, и министерским циркуляром (1913) пыталось даже истолковать закон в том смысле, что срок учреждения касс определяется «добровольным их открытием владельцем предприятия», в результате чего к 1 января 1914 года открыты были всего 22% касс с 27% рабочих, подлежащих страхованию, и даже к 1 января 1915 года — 60% касс с 73% рабочих, то есть после 2¹/₂ лет со времени издания закона действием последнего не было охвачено еще свыше ¹/₄ подлежащих страхованию. Страховое движение скоро приняло широкие размеры, вливаясь в общее русло рабочего движения. И здесь, как и во всем прочем, обнаружились разногласия между меньшевиками и большевиками. Меньшевики расценивали больничные кассы как еще одну «легальную возможность», которая может заменить нелегальные формы движения, и потому, хотя и стремились к расширению рамок закона, но только с той же целью укрепления касс, как таковых. Большевики к больничным кассам подходили с точки зрения сочетания использования новой «легальной возможности» с нелегальными формами борьбы, соединяя и в данном случае экономическую борьбу с политической и стремясь застраховать кассы от специфической тред-юнионистской страховой политики. Борьба между большевиками и меньшевиками обострялась еще и потому, что при систематическом закрытии всех рабочих организаций больничные кассы оставались единственной организацией, которая должна была существовать по закону и которая при этом в особенности могла быть использована для классового сплочения пролетариата. Страховое движение сопровождалось требованием немедленного открытия касс, права рабочих составлять уставы их, устранения предпринимателей от руководства ими, организации не отдельных при предприятиях касс, а общих и общегородских, передачи врачебной помощи кассам, и т. д. Руководство движением скоро перешло к большевикам и этим укрепило общий фронт борьбы рабочих. Особенное значение имели выборы представителей рабочих в Страховой совет, как во всероссийское страховое учреждение, давшие победу большевикам (март 1914 г.): из 57 уполномоченных от петербургских больничных касс, участвовавших в выборах, 47 принадлежали большевикам; такой же успех имели большевики и на выборах в петербургское присутствие по страховым делам (из 44 уполномоченных — 37 большевиков). Страховое движение в свою очередь содействовало большевизации рабочего класса в степени, во всяком случае, не меньшей, чем профсоюзы, так как, рассеянные по предприятиям и связанные с массой, больничные кассы становились проводниками большевистской тактики в широких слоях рабочих.

В итоге процесс развития рабочего класса и его движения протекал теперь на новой основе, отличной от предшествовавших периодов. Массовая революционная стачка, вовлекая в движение все новые массы, подводила их, в условиях созревавшей революционной ситуации в стране, к открытым революционным выступлениям; окрепла партия, нарождались, вопреки «стихии» репрессий, рабочие организации, которые «абсолютно необходимы рабочему классу, ибо без них невозможно укрепить классовые позиции пролетариата в разнообразных сферах борьбы» (Сталин). Как ни тяжелы были условия существования этих организаций, как ни слабы они еще были по своему составу, но они уже бесспорно укрепляли позиции рабочего класса. После «бури и натиска» первой революции и после упадка времени реакции, теперь в обстановке чрезвычайного подъема рабочего движения и большевизации рабочего класса впервые создаются условия, когда партия получает возможность стать в гораздо большей степени, чем раньше, «основным руководящим началом внутри рабочего класса и среди организаций этого класса» (Сталин). Конечно, и партия, и рабочие организации еще далеко не в состоянии были охватить непосредственным руководством широкие массы. Но расширились пути такого руководства, которое передавалось, помимо партийных организаций, через большевистскую фракцию Государственной думы, через рабочую печать, профсоюзы, больничные кассы, через всякого рода рабочие и заводские комиссии, депутатов и т. д. И если война отбросила движение назад, то, возобновившись, оно снова пошло по прерванному пути на основе, достигнутой в годы предвоенного подъема движения.

Положение рабочих. Хотя экономические стачки в годы подъема заканчивались большей частью не в пользу рабочих, заработная плата повышалась все же быстрее, чем раньше. Если с 1901 по 1905 годы в предприятиях, подчиненных надзору фабричной инспекции, она увеличилась всего на 2%, то с 1906 по 1913 годы повышение дало 14,3%, а в частности с 1910 по 1913 годы — 9%. Повышение это коснулось не всех рабочих и не в равной степени. Если обратимся к отдельным группам производств, то окажется, что номинальная заработная плата в период с 1910 по 1913 годы поднималась из года в год в 5-ти группах из 13-ти, в 6-ти понизилась и в 2-х осталась почти без изменения. Приняв заработную плату 1910 года за 100, получим для 1913 года: по группе обработки металлов 106, минеральных веществ 116,5, пищевых веществ 126,8, льна и пеньки 113,6, животных продуктов 103, хлопка 98,6, шелка 95,4, производства типографского и бумагомассного 94, химического производства 95, обработки шерсти 87,8, текстильных смешанных производств 73,3, механической обработки дерева 99,6, добычи нефти 98,8. Нетрудно заметить, что повышение платы коснулось тех производств, в которых подъем промышленности сказался сильнее, и, напротив, понижение произошло в тех, в которых промышленная конъюнктура была менее благоприятна, откуда следует сделать вывод, что плата повышалась как за счет благоприятной конъюнктуры, так и в связи со стачечным движением. Рост цен на продукты потребления рабочих (с 1910 по 1913 г. на 14-15%) привел к тому, что только в 2-х группах (обработки пищевых и минеральных веществ) заработная плата повысилась и реально, в остальных она падала либо, как в текстильном, то едва поднималась, то снова падала, не поспевая за ростом цен. В общем, только для четверти всех рабочих условия складывались так, что возраставшая дороговизна не ухудшала их положения, для прочих годы подъема принесли фактическое снижение их заработка. Что касается предприятий, подчиненных горному надзору, то за отсутствием сколько-нибудь надежных общих данных приходится ограничиться несколькими примерами. На керченском металлургическом заводе, если исключить вальцетокарный цех, в котором средняя дневная плата составляла 2 рубля 50 копеек, во всех прочих цехах она в среднем составляла в начале 1914 года 1 рубль 30 копеек-1 рубль 40 копеек, понижаясь для слесарей до 1 рубля и для чернорабочих до 80 копеек, что явно отставало от возросших цен на продукты. На Юрьевском заводе (Донбасс) средний заработок в 1905-1906 годах равнялся 1 рублю 32 копейкам, в начале 1914 года — 1 рублю 48 копейкам, то есть увеличился на 12%, но в первом случае при бесплатной квартире, воде и угле, во втором — при платных, — стало быть фактически, даже независимо от роста дороговизны, плата понизилась. В Александровском угольном районе (Донбасс) в то же время забойщик получал 1 рубль, бурильщик — 1 рубль 20 копеек, отгребщик нижних штреков — 60 копеек и т. д. И здесь заработная плата оставалась на достаточно низком уровне. Даже московское общество фабрикантов должно было признать, что «в общем, рабочие московского округа вряд ли сумели добиться прибавками чего-либо большего, чем поддержание прежнего уровня жизни». Признать это приходилось и департаменту полиции, который в числе мер к ослаблению стачечного движения рекомендовал (в 1913 г.) повышение заработка, который находится «в полном несоответствии с дороговизной столичной жизни».

Не лучше дело обстояло и с сокращением рабочего дня. По данным 1913 года, средняя продолжительность рабочего времени сократилась, по сравнению с 1905 годом, с 10 часов до 9,7 часов, в частности для мужчин с 10,8 до 9,8 часов, для женщин и подростков с 9,9 до 9,5 часов. Но наряду с этим оставались некоторые группы производств с рабочим днем свыше 10 часов (деревообделочники 10,1 часов, обработка минеральных веществ 10,2 часов, обработка животных 10,7 часов). Однако, это сокращенное «урочное» рабочее время, как это бывало всегда и раньше, удлинялось широким применением сверхурочных работ, которые сплошь да рядом носили принудительный характер. Фабричная инспекция московского округа отмечала, что «нигде этого рода работы (принудительные сверхурочные) не применяются столь широко, как здесь». То же отмечалось для других районов, а об одном из уральских заводов департамент полиции писал: «часто бывает, поэтому, так, что рабочий, проработав целый день, оставляется на ночную работу, а на следующий день отбывает свою обычную смену. Это ведет к крайнему переутомлению, совершенно нестерпимому, и никому до этого злоупотребления нет дела». Но и «добровольные» сверхурочные работы на деле были работами по принуждению. Характерно, что все это происходило при явном попустительстве со стороны фабричной инспекции. Один из отчетов московской фабричной инспекции отмечал, что «в значительной части случаев добровольное согласие рабочих добывается мерами давления», но, тем не менее, инспекция «поставлена в необходимость почти всегда давать свое разрешение, как бы ни была слабо мотивирована необходимость сверхурочных работ». Оказывается — и это проливает свет еще на одну сторону условий труда, — что, «при вошедшем во всеобщий обиход найме рабочих на краткие сроки (двухнедельные)», «ничто не мешает предпринимателю весьма быстро, изменив правила внутреннего распорядка, удлинить нормальную продолжительность работ до крайнего, допускаемого законом, предела». Таким образом, рабочий день и тем и другим способом — и кратким сроком найма и принудительными сверхурочными работами — удлинялся с разрешения фабричной инспекции. Что касается кратких сроков найма (иногда даже на 3 дня), то, введенные по почину московских фабрикантов, они получили широкое распространение и были санкционированы министерством.

Такое положение — и в отношении заработной платы и рабочего времени — создавалось и в результате того обстоятельства, что рабочему классу теперь приходилось иметь дело с капиталом, объединенным в боевые организации и мерами контрнаступления отбивавшим наступление рабочих. И в тактике капитала экономика, конечно, тесно сплеталась с политикой; все рычаги, находившиеся в его распоряжении, он направлял к тому, чтобы дезорганизовать рабочее движение, бить по рабочему классу и полицейской репрессией, и рублем. Наиболее ярко это сказалось, пожалуй, теперь на системе штрафов. Если в 1910 году взыскано было штрафов с каждого рабочего 39,6 копеек, то в 1913 году сумма эта повысилась до 46,8 копеек, в 1910 году каждые 100 рабочих были оштрафованы 238 раз, в 1911 — 247 раз, в 1912 — 265 раз, в 1913 — 246 раз; средний размер штрафа составлял в 1910 году 16,6 копеек, в 1912 — 17,9 копеек, в 1913 — 19 копеек. Но дело не только в этом повышении штрафов. Более показательны изменения самой штрафной системы: случаи штрафования за неисправную работу (то есть штрафов, направленных непосредственно к понижению заработка и повышению прибылей фабрикантов) понизились с 78,4% в 1910 году до 74,1% в 1913 году, а в то же время штрафы за «прогул» увеличились с 12,2% в 1910 году до 15,9% в 1913 году, вместе же со штрафами за «нарушение порядка» они увеличились с 21,6% до 25,9%. Последнего рода штрафы главным образом были штрафами, связанными со стачкой и другими формами протеста рабочих. Именно такой репрессивный характер штрафов особенно наглядно выступает при сравнении петербургского округа с московским: в петербургском округе штрафы за неисправную работу неуклонно падали (61,5% в 1910 г. и 52,1% в 1914 г.) при столь же неуклонном росте штрафов за прогул и нарушение порядка (38,5% в 1910 г. и 47,9% в 1914 г.), в московском — первые понизились незначительно (85,6% в 1910 г. и 84,9% в 1914 г.), а вторые столь же незначительно повысились (14,4% в 1910 г. и 15,1% в 1914 г.). Соотношения эти точно отражали активность в политической борьбе рабочих того и другого района. Отражается она и в средней сумме штрафов, взысканных с одного рабочего: в петербургском округе она повысилась с 25,2 копеек в 1910 году до 61,5 копеек в 1914 году, в московском соответственно понизилась с 54,1 копеек до 52,6 копеек. Эту именно систему борьбы обосновывали московские фабриканты, когда заявляли, что «нарушение дисциплины в промышленном деле никогда не может быть полезным и что дальновидная тактика требует неустанной систематической и солидарной борьбы с этим болезненным явлением, в которое вовлекаются спокойные массы серьезных рабочих по всякому поводу». Если перечислить случаи штрафования за прогул и нарушение порядка на средний размер штрафа, то окажется, что в 1912 и 1913 годах рабочие в результате этой «дальновидной тактики» заплатили приблизительно по 200 тысяч рублей за каждый год.