Россия. XVII. Главнейшие моменты развития уголовного права и суда в дореволюционной России. 2. Судоустройство и судопроизводство
Россия. XVII. Главнейшие моменты развития уголовного права и суда в дореволюционной России. 2. Судоустройство и судопроизводство. Классовая функция суда в составе государственного аппарата определяется тою ролью, какую он играет в системе охранения эксплуатации господствующим классом других классов населения. Интересы господствующего класса находят свое отражение в законах, на основании которых действует суд и проведение в жизнь которых он призван обеспечивать. Идея «правосудия» выявляется не в надклассовой юстиции, а в утверждении интересов класса как целого, в противоположность частным, идущим вразрез с законом, домогательствам отдельных лиц. Отклонение от идеи «нелицеприятного» суда выражается и в том, что вместо государственного интереса, отражающего в себе интерес господствующего класса, судьи начинают руководствоваться своим личным интересом, склоняющим их к превращению суда в источник своего личного обогащения.
В московскую эпоху русской истории, когда судьи рассматривались как приказчики государя и когда суды предоставлялись им «в кормление», под условием доставления известного «прибытка» государевой казне, государственный суд мало чем отличался от вотчинного суда, составлявшего фискальную привилегию вотчинника. Петровская реформа государственного строя, порвавшая с взглядом на государство как на «вотчину царя» и поставившая пред страной задачу образования «торгового государства», т. е. характеризующая переход от феодального строя к строю торгово-капиталистическому, ввела в оборот и новые представления о роли суда, как проводника новой государственной политики, стоящего выше «приватного интереса». Бытописатель русской жизни начала XVIII в., Иван Посошков, в своей книге «О скудости и богатстве» (1724) писал:
«Вси правители дворянского чина своей братии знатным наровят, а власть имут и дерзновение над самыми маломочными людьми, а нарочитом дворянам не смеют и слова воспретительного парещи, но как кому угодно, так и творят». И несколько далее: «Древной российских людей обычай был еже во приказах иметь челобитчиков множество, и так бывало их много, что иногда никоими делы до судьи худосильному не моги; к тому ж посажают колодников множество, а решения им не чинят, и тем они Российское царство бесчестят».
А Петр в указе 1714 г., формулируя исконную точку зрения старого московского «кормления», предписывал под угрозой строгих казней руководствоваться государственным интересом:
«Понеже многие лихоимства умножились... о чем многие, якобы оправдал себя говорят, что сие не заказано было, де рассуждая того, что все то, что вред и убыток государству приключить может, суть преступления. И дабы впредь плутам, которые ни во что иное тщатся, точно лишь под всякое добро, делать и несытость свою исполнять, невозможно было никакой отговорки сыскать: того ради запрещается всем чинам, которые у дел приставлены, великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные не имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать... окромя жалования».
А несколько ранее, в указе от 25 августа 1713 г. говорится:
«Великий государь, милосердствуя о народах своих, ревнуя искоренить неправедные бедственные всенародные тягости и похищения лукавые государственной казны, понеже известно ему, великому государю, учинилось, что возрастают на тягость всенародную и умножаются для лукавых приобретений и похищений государевых интересов великие неправды и грабительства», обещает искоренять их впредь.
И действительно, в 1714 г. за лихоимство была установлена смертная казнь и, в легчайших только случаях, вечная ссылка с вырезанием ноздрей и отнятием всего имения. За последующие 10 лет Петром было издано 15 новых указов о преследовании лихоимства и судейской неправды, но все жесточайшие угрозы и наказания, выполняемые на деле, мало помогали искоренению веками создавшегося зла. «Се бо ныне колико новых статей издано — пишет Посошков — и не много в них действа: ибо все их древностная неправда одолевает»; «у наших людей разум, что ничего в прок государству не прочат, а только прочат имение себе».
В Воинском уставе 1716 г. дается такое определение суда: «Суд всегда из некоторого числа честных особ сочинен бывает, которым от высокого начальства власть и мощь во управлении правосудия дана». В этих словах формулирован взгляд на суд как на должностной орган, состоящий из облеченных доверием «высокого начальства» чиновников. Этот взгляд Петр и попытался осуществить путем ряда судебных реформ, падающих на конец его правления.
Судебная реформа Петра (ср. XLI, ч. 5, 414) началась с 1711 г., с учреждением Сената, среди обязанностей которого на первом месте было поставлено наблюдение за тем, чтобы «суд иметь нелицемерный и неправедных судей наказывать отнятием чести и всего имения». Сенат в первую очередь являлся органом государственного управления (см. XXXVIII, 251 сл.), свои же надзорные функции над правосудием он должен был осуществлять при помощи «фискалов», доносивших Сенату о всевозможных злоупотреблениях. Из указа 1713 г. видно, что при Сенате была организована (по примеру старой Боярской думы) Расправная палата, в которую направлялись на рассмотрение тяжебные дела по жалобам на неправые решения губернаторов и судей; палата следила также за безволокитным решением дел судами. Создав высший орган судебного надзора, Петр указом 24 апреля 1713 г. учредил в губерниях и низших судей в лице «ландрихтеров» (просуществовавших, впрочем, недолго — до 1719 г.), находившихся в подчинении у губернаторов и ландратских коллегий. Губернаторы, как государевы управители, являлись в то время носителями правительственной власти во всей ее полноте, включая сюда и судебные полномочия. Лишь в 1719 г. делается первая, еще очень несовершенная, попытка отделить суд от администрации. Попытка эта была осуществлением плана, разработанного президентом юстиц-коллегии А. Матвеевым и находившимся на русской службе иностранцем Генрихом Фиком (см.). Оба они взяли за образец шведские законы, считавшиеся тогда наиболее совершенными: Петр являлся учеником шведов не только в военном искусстве, но и в деле законодательства, заимствовав от них в основном и Воинский устав 1716 г. и систему судоустройства. Согласно указу 1719 г., введшему новые суды, судебная система сводилась к четырем инстанциям. Низшей из них были нижние суды двух типов: коллегиальные провинциальные суды, учрежденные в более крупных городах, и единоличные городовые судьи, действовавшие в прочих городах и уездах. Вторую инстанцию составляли надворные суды, учрежденные в столицах и 8-ми наиболее крупных городах, состоявшие из президента, вице-президента и нескольких членов. Дальнейшей инстанцией, рассматривавшей дела в апелляционном и ревизионном порядке, была существовавшая в Петербурге юстиц-коллегия, которая ведала также делом судебного управления и рассматривала в качестве суда первой инстанции дела о живших в Петербурге иноземцах. Наконец, четвертая инстанция — Сенат сохранил за собою функция высшего судебного надзора, которые дополнялись порою поручением ему рассмотрения дел о важнейших преступлениях по должности в качестве суда первой инстанции или по апелляции. Приговоры Сената являлись окончательными, и за обжалование их указом 1718 г. назначалась даже смертная казнь. От личного участия в рассмотрении дел судебных Петр за крайней своей занятостью всячески стремился уклониться.
Несмотря на запрет, подача челобитий самому Петру продолжалась, и он вынужден был в 1722 г. создать должность «рекетмейстера» (см.) — «знатной доверенной особы», которой предоставлялось право в чрезвычайных случаях судейского произвола и волокиты докладывать о том царю, минуя Сенат, после чего дело с резолюцией царя должно было передаваться в Сенат для вершения.
Первые годы после этой реформы Петр стремился к тому, чтобы оградить независимость созданных им судов от вмешательства администрации. Так, воеводам и земским комиссарам указывалось, что им «не надлежит тяжебного дела между подданными судить и судьям в расправе их помешательства чинить»; Сенат предписывал московскому губернатору «над судьями, не описався в юстиц-коллегию, власти не иметь». Но эта самостоятельность низших судебных инстанций не удержалась долго. Уже в 1722 г. последовал указ, уничтожавший городских судей и прежние провинциальные суды; их функции передавались административным органам — воеводам, а где воевод не было — асессорам и комиссарам; функции же надворных судов, там, где они не были открыты, были переданы воеводам и губернаторам с придачей им «для вспомоществования» одного или двух асессоров или комиссаров. В руках губернаторов был сосредоточен надзор и за деятельностью надворных судов, где они сохранялись. Фактическими председателями надворных судов, «для лучшего в делах отправления», были сделаны те же воеводы и вице-губернаторы, т. е. представители активной администрации. Юстиц-коллегия по своим функциям мало чем отличалась от прочих правительственных коллегий и больше служила, органом центрального управления, нежели суда. К этому следует добавить, что в руках местной полиции сохранялись широкие полномочия «расправы» по различным проступкам подданных с возможностью налагать различные наказания вплоть до посылки на галеры, и, кроме того, в ее руках почти всецело находились следствие и исполнение приговоров. Механически заимствованная с Запада идея самостоятельности суда, таким образом, просуществовав в петровской России менее трех лет, совершенно не привилась к ней, и суд выродился в одну из функций административно-полицейской власти. Введение указом 1772 г. генерал-прокурора с обер-прокурором при Сенате и прокуроров в коллегиях и при надворных судах, которые должны были являться «оком государевым», поставило деятельность высших судов под непосредственный надзор самого царя.
Два сословия, однако, уже при Петре получили известную автономию в своих судебных делах. Это были купечество и духовенство. Уделяя большое внимание торговому капиталу, Петр зорко присматривался к привилегиям, которыми пользовались купцы в других странах. В числе обычных привилегий тогдашних крупных городов Европы была привилегия торговым людям иметь свои суды, огражденные от судебных притеснений со стороны феодалов. Петр заимствовал из Эстляндии и Лифляндии систему городских магистратов (см. XV, 645/47), являвшихся органами самоуправления купеческого сословия. Магистраты судили «регулярных граждан», объединенных в двух гильдиях (банкиров, купцов, ведших крупную торговлю, розничных торговцев и ремесленников), а с другой стороны, «докторов, аптекарей, шкиперов, живописцев» и других «мастеров», организованных в «цунфы» (цехи). Что касается «нерегулярных граждан», к которым были отнесены дворяне, духовные лица, служилые и «подлые» люди, то они были исключены от участия в городском самоуправлении и в избрании членов магистратов. В Регламенте Главному магистрату 1721 г., которым учреждались магистраты, мы читаем:
«Хотя судные дела во всех губерниях и провинциях в смотрении и ведении подлежат в юстиц-коллегии, однако ж, понеже купецкие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются нетокмо в таком презрении, но паже ото всяких обид, нападков и отягощений несносных едва не все разорены... того ради, милосердствуя, Е. Ц. В. указал: всех купеческих и ремесленных людей во всех дедах судом и расправою и татиными, и разбойными, и убийственными делами ведать (кроме великих государственных дел) в Главном магистрате и прочих магистратах».
Магистраты должны были творить суд и розыск по Уложению, а в случае смешанной подсудности вступать в «сместный суд» с надворными судами. Высшей инстанцией для них была не юстиц-коллегия, а Главный магистрат; магистраты не должны были подчиняться губернаторам и воеводам «в том, что до градского суда и экономии касается», но должны были блюсти государеву пользу, «яко слуги быть, пользу и благополучие Е. Ц. В. всяким образом и по всей возможности искать». Магистраты состояли из выборных судей и пользовались известной самостоятельностью. В то время как по линии общих судов во все царствование Петра разлаются постоянные жалобы на лихоимство, притеснения, несправедливости, их почти совершенно не встречается в отношении магистратов. По-видимому, обособленный сословный суд буржуазии того времени более всего соответствовал ее интересам. Этим объясняется и долговременное существование магистратов до самой судебной реформы 1864 года.
Что касается духовенства, то высшим судилищем для него был сделан учрежденный в 1722 г. Синод, указом которого было предписано «по оговорам (кроме тяжких государственных дел) духовных судить в Синоде и не брать тех дел ни в коллегии, ни в другие судебные учреждения», и рассматривать лишь гражданские дела («исковые и тяжебные») — «еже где определено всем», т. е. в общих судах. Указом 4 сентября 1722 г. в городах в качестве суда первой инстанции были учреждены «духовных дел управители», которым были подсудны дела духовных «в брани, в бою, в краже и в других обидах и бесчестиях и в прочих исках», с возможностью обжалования решений управителей епархиальным архиереям. Этим управителям были переданы и церковные дела мирян.
Как известно, Петр относился к духовенству весьма отрицательно. Про монахов в своем указе от 31 января 1724 г. он писал:
«Нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, понеже большая часть их тунеядцы суть... В монахах все готовое, а где и трудятся, то токмо вольные поселяне суть. Прилежат же ли разумению божественных писаний? Всячески нет, а что говорят: молятся, то и все молятся... Что же прибыль обществу от сего? Воистину только старая пословица: ни богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть».
Не столько ради поощрения духовенства, сколько для того, чтобы избавить себя от необходимости вмешиваться в дела его, Петр предоставил ему и внутреннюю автономию, и свой суд.
Наконец, особую ветвь юстиции представляла собою при Петре военная юстиция, организованная — по Воинскому уставу 1716 г. — из двух инстанций: генерального кригсрехта, ведавшего дела по государственным преступлениям воинских чинов, высшим должностным преступлениям и преступлениям целых частей войск, и полковых кригсрехтов, ведавших преступления обер-офицеров и низших чинов. Оба суда были коллегиальными учреждениями состоявшими из «арезуса» и нескольких асессоров из числа военных; при судах для наблюдения за правильным ведением дел и законностью состояли аудиторы.
Преемники Петра еще более стерли границы между судом и администрацией. Новая областная, реформа 1726—1727 г. упразднила существовавшие в «знатных городах» надворные суды, передав дела их начальникам уездов, названным «воеводами» (лишь дела петербургского надворного суда были переданы юстиц-коллегии*). Воеводы (провинциальные и городовые) в силу указа 1728 г. должны были ведать все гражданские и уголовные дела в посадах и дворцовых землях, с особым тщанием разыскивая дела татинные, разбойные и убийственные. Воеводы находились в подчинении губернатора, который служил для них апелляционной инстанцией. Они были судьями по делам всех сословий, кроме офицеров и солдат гвардии, которые подлежали по указу 1727 г. ведению юстиц-коллегии. Из судов сословного характера сохранялись магистраты для купцов и ремесленников, суд дворцовой канцелярии — для дворцовых крестьян и феодально-вотчинный суд помещиков для крепостных крестьян. Впрочем, магистраты, или ратуши, утрачивали свою автономию: на решения их было предписано принимать жалобы в губернии — губернаторам, а в городах — воеводам, с правом вынесения нового решения по Уложению и указам.
Можно сказать, что со второй четверти XVIII в. в России не существовало судебной власти в собственном смысле. Имелись лишь административные органы: Сенат, юстиц-коллегия, губернаторы, воеводы, наделенные среди других административных полномочий и правом вершения уголовных и гражданских («тяжебных и розыскных») дел. Неудивительно, что т. н. «правосудие» в эту эпоху представляло собою сплошное море всяческого произвола, лихоимства и угнетения.
*) С упразднением в 1775 г. юстиц-коллегии надворные суды были восстановлены Екатериной II в Петербурге и Москве.
Можно привести из указов самих государей и Сената того времени необозримое количество непрерывных указаний на происходящие в «судах» злоупотребления.
Все эти указания, сопровождаемые часто изданием различных правил о надзоре за течением колодничьих дел, о расследовании отдельных злоупотреблений, о ревизии постановленных приговоров, о более строгом надзоре прокуратуры и Сената и пр., решительно не оказывали: никакого действия на прогнившую систему разнузданной фактической безнаказанностью администрации и бюрократии, ведавшей делом суда.
Взяточничество в значительной степени поощрялось различного рода «акциденциями», которые дозволялось брать судьям и канцелярским чиновникам за всякого рода бумаги и процессуальные действия. Лишь указом 17 февраля 1763 г. судьям было положено небольшое жалованье. До того, как пишется в указе, «люди, ниже имея дневное пропитание, отсылались к делам, не получая при том никакого жалования а немного лучше как бы неимущие в богадельню, для одного только пропитания». С момента назначения ему жалованья — гласил указ 1763 г. — судья, который «коснется лихоимству, взяткам или подаркам», «как нечестивой и неблагодарной и яко заразительный член обществу, не только из числа честных, но из всего роду человеческого истреблен будет». Жалованье судьям было положено за счет разных сборов, которые должны были быть направляемы в статс-контору.
Судебная реформа Екатерины II. Депутаты, собранные в Комиссию по составлению уложения в 1767 г. (см. XXIV, 598 сл.), привезли особою в наказах немало указаний на необходимость коренной реформы суда. С другой стороны, сама Екатерина, находясь в общении со своими заграничными корреспондентами, не могла не видеть архаичности судебного строя тогдашней России. Вернувшийся из Англии С. Десницкий (см.), один из ранних русских теоретиков-законоискустцев, в записке «О учреждении законодательной, судительной и наказателькой власти в Российской империи» предлагал отделить «власть судительную» от других властей и вручить ее трибуналу, состоящему из 12 судей, и «мирным судьям», по шотландскому образцу. Вместе с тем он отстаивал самостоятельность и несменяемость судей, необходимость высокого вознаграждения их и повышения их образовательного уровня. Ознакомление с организацией английских судов по Блекстону, первый том которого во французском переводе вышел в 1774 г., дало последний толчок стремлению реформировать постановку судебного дела в империи. Екатерина поручила своим сотрудникам Сиверсу и Брауну собрать для нее выписки из судебных законов в Финляндии, Эстляндии и Лифляндии, запаслась выписками из русских судебных законов, собранными для Комиссии 1767 г., и, выбрав все, казавшееся ей наиболее подходящим из Блекстона, принялась за сочинение Учреждения для управления губерний, которое было составлено ею к осени 1775 г. и 7 ноября того же года опубликовано. Как и Петр I, Екатерина заимствовала при этом основные положения с Запада, но при этим она обнаружила некоторую самостоятельность, воздержавшись от рабского копирования взятых образцов, а переработав их в соответствии с некоторыми свойственными ей общими идеями.
Эти общие идеи можно формулировать в следующих положениях.
1) Сословность суда. Екатерина понимала существующие между сословиями противоречия интересов. Еще в Наказе она писала: «Надлежало бы нескольким из судей быти чина до гражданству такого же, какого и ответчик, т. е. ему равным, чтоб он не мог подумать, что попался в руки таких людей, которые в его деле насильство во вред ему употребить могут». Перечисляя в наброске к манифесту 1778 г. сделанное ею, Екатерина пишет: «Дворяне, иль мещане, иль крестьяне многие равными себе судимы». И действительно, в каждой ступени судов для каждого из сословий установлены были свои виды судебных мест: для дворян — уездный суд и верхний земский суд, для мещан — губернский и городовые магистраты, для крестьян — верхняя и нижняя расправа. Предоставив выбор заседателей всех судебных мест каждому сословию, Учреждение ввело для председателей порядок назначения: председатели палат и верхнего земского суда назначались государем из двух представленных Сенатом кандидатов, уездный судья избирался дворянами с утверждения губернатора, а при недостатке дворян назначался из чиновных людей; наконец, расправный судья, председательствовавший в крестьянских судах, назначался наместничьим правлением из чиновных людей. Таким образом, сословное выборное начало в суде было подчинено в конечном результате дворянско-чиновничьему контролю. Вводя участие выбранных от сословий во всех инстанциях суда, превращенных в коллегиальные органы, Екатерина считала, что она осуществляет идею суда присяжных, которая в понимании всех юристов того времени, с легкой руки Монтескье, рассматривалась как «суд равных». Политическое значение этого института тогда еще не вырисовывалось, а основное значение присяжных видели в защите от произвола чиновных судей*). Идея сословности суда, выродившаяся в карикатуру на правильный суд к эпохе введения Судебных уставов 1864 г. в связи с развитием буржуазного общества, в конце XVIII в. в русских условиях имела некоторое прогрессивное значение, поскольку она несколько ограничивала произвол дворянско-чиновничьих судей, каковыми раньше были воеводы и губернаторы.
*) Сперанский в записке «О порядке исправления окончательных судебных решений», составленной для Непременного комитета в 1826 г., пишет об этом: «Из разных мест Наказа императрицы Екатерины видно, что она взирала на судей более как на присяжных, нежели как на законоведцев, последовательно требовала от них нравственного уважения правды. Сие доказывается как самым составом наших судов, так и в особенности учреждением судов совестных».
2) Отделение суда от администрации. Идея разделения властей, развитая Монтескье, нашла свое отражение в Учреждении в виде разделения правительственных и судебных должностей друг от друга и запрета представителям администрации вмешиваться в решение судебных дел. Уже в манифесте при опубликовании Учреждения говорится о многих «неудобствах», которым было подвержено управление вследствие того, что в воеводских канцеляриях «совокуплены находятся дела всякого рода», судебные и правительственные. Определяя должности наместника в губернии, ст. 81 Учреждения предписывает ему преступников законов и должностей отсылать, куда следует, для суда, «ибо государев наместник не есть судья». Относительно городничего также указывается, что он «не есть судья» и не должен вмешиваться в решение судебных дел. Принцип обособления властей, однако, не выдержан последовательно. В уездах были созданы «нижние земские суды» из капитан-исправника и двух заседателей, причем этим судам переданы скорее административные, нежели судебные функции (земская полиция, или благочиние, приведение в исполнение законов, приказов, судебных решений и мн. др.), а сам земский исправник обращен в того универсального местного полицейского чиновника, каким он оставался до революции 1917 г.
Объясняется это заимствованием: образцом для земского исправника, как то указывает сама Екатерина в своих черновых рукописях, явился английский шериф, бывший в ХVIІІ в. одновременно и судьей по мелким проступкам, и администратором. Эта аналогия подкрепляется еще тем, что как английский шериф избирался джентри, так и земский исправник должен был, по Учреждению, избираться дворянством. Помимо разделения администрации и суда, Учреждение проводит и разделение гражданской и уголовной юстиции между собой. Это разделение, однако, проводится только для «верхних» судебных мест — палат уголовного и гражданского суда, и для «средних» — верхних земских судов и верхних расправ, которые делятся каждый на два департамента: гражданский и уголовный.
3) Система трех ступеней суда; децентрализация судебных мест. Екатерина заимствовала от Бильфельда мысль о том, что для правильности правосудия необходимо наличие трех инстанций, поверяющих одна другую, причем во вторую инстанцию дела поступают по апелляции, а в третью — в порядке ревизии. Эта мысль с педантической последовательностью проведена в Учреждении, создав в результате громоздкую и медлительно работающую судебную систему. Все судебные места (кроме Сената, временно оставленного в прежнем виде) разделены на три ступени: губернские верхние суды (палаты уголовного и гражданского суда), губернские средние (верхние земские суды, губернии магистраты и верхние расправы) и подчиненные судебные места (уездные суды, городовые магистраты, нижние расправы, нижний земский суд и опекунские суды). Вне этой системы поставлен лишь совестный суд в губернии, который должен был подчиняться Высшему совестному суду, Учреждением не созданному (он предполагался в составе реформированного Сената, а временно осуществлялся усмотрением самой императрицы). В указанном уже манифесте 1778 г. эта реформа резюмируется так: «Гражданским судом кто недоволен, волен просить в верхний суд, ревизия — в Палате; уголовных дел течение, охраняя безопасность лиц, трех судов решению подлежит; исполнение же вверено иным местам». Палата уголовного суда, как указано в самом Учреждении (ст. 106), «ничто иное есть, как юстиц-коллегии департамент», а Палата гражданского суда — «соединенный департамент юстиции вотчинной коллегий». С введением новых учреждений юстиц-коллегия была упразднена. Перенос ее функций в губернские палаты являлся сознательной мерой децентрализации, вызванной обширностью империи. Екатерина руководствовалась здесь целью «приблизить правосудие к дверям каждого» и творить его чрез местных людей безволокитно. Для каждой губернии были выработаны твердые судейские штаты с указанием, сколько и кому положено жалованья в год. Тем самым судьи превратились в местных чиновников, каждому из которых был присвоен определенный чин. Палаты уголовного и гражданского суда целиком состояли из назначаемого Сенатом чиновного элемента в лице председателя, двух советников и двух асессоров.
Особо от общей судебной системы был поставлен совестный суд (см. ХVII, 314/15).
При проведении судебной реформы в губерниях Екатериной руководили неплохие для того времени образцы, но практические результаты ее реформы, особенно в последующие царствования, оказались весьма печальными. Карамзин в записке «О древней и новой России» пишет: «В самих государственных учреждениях Екатерины видим более блеска, нежели основательности; избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по формам. Таково было новое учреждение губерний — изящное на бумаге, но худо примененное к обстоятельствам России... Екатерина хотела умозрительного совершенства в законах, не думая о легчайшем полезнейшем действии оных; дала нам суды, не образовав судей; дала правила без средств исполнения». Создание губернских судебных учреждений должно было быть лишь одним из звеньев задуманной ею общей реформы государственного и судебного строя. За нею должна была последовать коренная реформа Сената и государственных коллегий, реформа судебного процесса, уголовного уложения и, наконец, тюремная реформа. Ни одна из этих реформ, над которыми она работала в течение всего последующего времени, однако не была осуществлена. Громоздкое здание местных судов повисло в воздухе, оставшись в окружения старых привычек и понятий. Не было подготовленных людей, которые могли бы вдохнуть во вновь созданные учреждения новую жизнь. Дворянство не только сохранило, но и приумножило свои привилегии, крестьянское бесправие ввиду усиления крепостного права стало еще более резким, чиновный произвол — еще более отяготительным. Созданная система инстанций порождала волокиту и бумажность производства, сделав канцелярских чиновников, при отсутствии сколько-нибудь сведущих в законах судей, фактическими вершителями дела.
В течение всех последующих лет Екатерина почти не меняла строя созданных ею судебных учреждений. Устав благочиния 1782 г., создав Управу благочиния и совестные суды в городах, коснулся лишь полицейской власти, которая, впрочем, по тогдашнему пониманию включала в себя и наложение взысканий за проступки, «благочинию противные». Дореволюционное французское право служило ей в том образцом.
Судебные учреждения, созданные Екатериной, с небольшими изменениями, внесенными в них в последующие царствования, просуществовали до Судебных уставов 1864 г., а так как последние вводились в действие постепенно, то в некоторых местностях они сохранялись даже до 1900 г., когда судебная реформа Александра II была завершена.
Подвергшись существенным изменениям при Павле, система губернских судов была восстановлена при Александре I, но в николаевскую эпоху в нее были внесены некоторые изменения, приведшие к усилению роли дворянского элемента за счет прочих сословий. Так, нижние земские суды превратились частью в единоличную власть исправника, восполняемую для государственных крестьян волостными и сельскими расправами, для которых был издан в 1839 г. особый сельско-судебный устав; верхние расправы были упразднены, а вместо них крестьянские заседатели были введены наряду с заседателями от дворян в уездные суды под начало уездного судьи, избираемого дворянами. В палатах гражданского и уголовного суда оставлены только заседатели из дворян и купцов, а представители крестьян были устранены. В результате, к моменту издания Судебных уставов, судебная система дореформенных судов имела следующий вид: первую степень уголовного суда составляли уездные суды, ведавшие дела всех сословий, кроме купцов и мещан, и ряд специальных дел; городовые магистраты и ратуши — для купцов и мещан; надворные суды (в Петербурге и Москве) — для столичных должностных лиц, разночинцев и иностранцев; вторую степень составляли палаты уголовного и гражданского суда, которым подлежали ревизия и апелляция, а также некоторые дела о должностных преступлениях в качестве суда первой степени. Наконец, высшую степень составлял Сенат. В силу реформы 1811 г., проведенной в связи с учреждением министерств, Сенат разбился как бы на две части: правительственную и судебную; судебные департаменты Сената ведали дела по округам (в Петербурге, Москве, Киеве, Казани, а несколько позднее в Варшаве). В эти департаменты восходили для высшей ревизии дела, разрешенные судами первой и второй степени, и, кроме того, они ведали рассмотрением дел о должностных преступлениях высших чиновников. В качестве особых ответвлений сословных судов продолжали существовать церковные, военные и крестьянские суды.
Уголовное судопроизводство в дореформенном суде. Если судебная система подверглась некоторому изменению в конце XVIII в., то уголовный процесс времени Петра I, с сравнительно небольшими лишь изменениями, продолжал действовать в России до самых Уставов 1864 г. Соборное Уложение 1649 г. явилось у нас проводником розыскного процесса, как он сложился в ХVII в. на Западе, с формальными допросами, пытками, повальным обыском, принудительным началом, проникавшим все виды деятельности суда, имевшего своей главной задачей уличить заподозренных (ср. XLI, ч. 5, 267 сл.). В указе 1697 г. Петр еще более укрепил розыск, предписав «вместо судов и очных ставок чинить розыск» по всем делам. Этим искоренялись как бы последние остатки состязательности. «Краткое изображение воинских процессов», включенное в Воинский устав 1716 г., дало довольно подробную схему построения процесса не только для военных судов, но и для судов гражданских. В нем, наряду с чертами состязательности (наличие челобитчика и ответчика, допущение в суд «адвокатов», возложение представления доказательств на стороны и пр.), в качестве основных средств доказывания сохранялся «расспрос с пристрастьем» и пытка. Пытка предписывалась при «наличии важных к тому причин и совершенного подозрения», но в «больших и важных делах» она рекомендовалась и тогда, когда «свидетель в сказке своей оробеет или смутится, или в лице изменится». Пытка должна была производиться самим судом, и разделения следствия и суда в «Кратком изображении» еще не видно. Доказательствам в общем придан формальный характер. Одной из задач издания «Краткого изображения» было, несомненно, стремление Петра положить конец судебной волоките, проистекавшей от долгого судоговорения и проволочек. Создавая военные суды, он пишет, что «при кригсрехтах более смотрят на самое дело, нежели на краснословие и лепоту процессов». К этой же цели стремится и изданный позднее, в 1723 г., «Указ о форме суда», в котором изложены правила производства допроса «по пунктам», вызова сторон, судоговорения и розыска.
В практике судов петровского периода, как и в самом законодательстве Петра, соотношение между «судебным» (состязательным) и «розыскным» порядком процесса было чрезвычайно неясным. Но затем, под влиянием разнообразных причин (одной из которых является развитие в законе преступлений против государственного интереса и жестокость тогдашних наказаний), резкое преобладание начинает получать розыскной процесс, опирающийся на пытку и содержание обвиняемых под стражей. Весь период от 1720-х до 1760-х годов заполнен жалобами на произвол, пристрастие и взяточничество судей и множество дел о «колодниках», — на эти обычные атрибуты розыскного суда, против которых оказываются бессильными все меры надзора, отчетности и взыскания, проводившиеся многочисленными указами той эпохи. Благодаря этим мерам уголовный процесс приобрел все черты формализма и письменности, а многочисленность разновременных и часто противоречивых законов давала возможность подгонять решение под тот или иной закон, как вздумается судьям. Екатерина, высказав в своем Наказе ряд здравых сентенций относительно порядка производства уголовных дел, не воплотила их в жизнь путем законодательства; лишь ограничение применения пытки и затем отмена ее законом 1801 г. несколько смягчили суровый характер розыскного процесса и ввели в него некоторые коррективы. Хотя Наказ и не являлся законодательным источником, однако Сперанский при составлении Свода законов использовал некоторые его положения для дальнейшего смягчения правил разбирательства уголовных дел. В результате I судебный процесс середины XIX в. представлял собою розыскной процесс, по своему типу соответствовавший смягченным формам французского процесса предреволюционной эпохи. Но в то время как почти во всех европейских странах под натиском идей, выдвинутых французской революцией, этот тип процесса успел резко измениться в сторону гласного состязательного суда с участием присяжных, в России он продолжал существовать во всей его архаичности. Уже в 1820-х годах более просвещенная часть русского общества выдвигала проекты судебной реформы, основанные на принципах гласности суда, состязательности, допущения защиты, введения присяжных заседателей. Помимо нового французского законодательства, развитию таких требований много способствовали сочинения Бентама, получившие широкое распространение в России. Эти требования нашли себе отражение в проектах декабристов и в частности у Пестеля, Каховского и Батенкова. Они выдвигались порою и в различных комитетах, составлявшихся для проведения судебной реформы при Александре I.
Построение уголовного процесса по Своду законов и его продолжениям 1842 и 1857 гг. вкратце было следующим. Доминирующую роль играла полиция: из трех звеньев процесса — следствия, судебного разбирательства и исполнения приговоров — следствие и исполнение целиком ведались полицией, в руках которой, кроме того, находилось судебное разбирательство дел о «полицейских проступках». Следствие разделялось на предварительное, которое должно было начинаться по особым поводам (извещению, жалобе, доносу, предложению прокуроров и стряпчих и, наконец, по усмотрению самой полиции) и сводиться к исследованию того, действительно ли произошло преступление и заключает ли происшествие признаки преступления, а также к принятию против подозреваемых принудительных мер (взятия под стражу, обысков, выемок), и на следствие формальное, которое должно было «привести обстоятельства дела в такую ясность, чтобы судебное место не могло встретить никакого затруднения или сомнения для постановки по оному приговора». Формальное следствие состояло в записи показаний обвиняемого и свидетеля, производстве им очных ставок, собирании письменных доказательств, производстве экспертиз, повального обыска и пр. При формальном следствии могли присутствовать «депутаты» от того сословия, к которому принадлежал обвиняемый, но в отношении крепостных крестьян вместо депутатов допускалось участие помещиков, выступающих за них ходатаями. Надзор за следствием находился в руках прокуроров и стряпчих, которые рассматривались одновременно и как «взыскатели наказания по преступлениям», и как «защитники невинности». Они должны были следить и за тем, чтобы формальное следствие было закончено в установленный для него месячный срок.
По окончании формального следствия дело должно было немедленно направляться в судебное место для разбирательства. Но чтобы не утруждать судей, оно должно было предварительно пройти чрез канцелярию, которая составляла из всех материалов его «выпись», или докладную записку, собирала необходимые справки (о летах, судимости, заслугах обвиняемого), подбирала «приличные к делу» законы и проверяла, правильно ли проведено следствие и не упущены ли какие-либо обстоятельства, имеющие значение для дела. Судебное присутствие, по общему правилу, выносило свое решение на основании этих выписей, не прибегая к личной проверке всех доказательств путем вызова свидетелей и экспертов в суд. Лишь в отношении допроса подсудимого предусматривалась возможность его вызова «в нужных случаях». Суд должен был опрашивать подсудимого, не делалось ли ему во время производства следствия пристрастных допросов, указывать ему, что упорство и ослушание не дачею ответов будет вменено ему в вину, и в случае запирательства стараться без истязаний, уликами, а в случае нужды увещанием священника привести его к раскрытию истины». Судебного следствия с участием сторон в его современном понимании не существовало. Докладчик, знакомившийся обычно с делом по выписям, или секретарь докладывал дело, суммируя имеющиеся в деле доказательства и приводя соответствующие законы, а судьи изъявляли свои мнения, по большинству которых и составлялось решение. Фактически не происходило даже коллегиального обсуждения. Дело докладывалось секретарем председательствующему судье, подобно тому как домалывается начальству обо всяких поступивших бумагах, причем судья поручал изготовить тому, же секретарю приговор, подписывавшийся затем заседателями, в большинстве случаев с материалами дела мало знакомыми (среди заседателей немало было совершенно неграмотных). По делам, по которым подсудимые не присуждались к тяжким уголовным наказаниям (лишению жизни, чести или торговой казни), суд первой инстанции выносил приговор, по более тяжким делам — составлял только «мнение», представлявшееся в Палату уголовного суда, а приговор постановлялся присутствием последней. Как указывал закон, «приговоры и мнения должны составляемы быть без всякого пристрастия, по прилежном рассмотрении всех обстоятельств; они должны быть основаны на существе доказательств и на точном разуме законов, а не едином судейском рассуждении». Недоверие к этому «судейскому рассуждению» повлекло за собою установление подробных и механических правил о «силе доказательств и улик». Собственное призванье считалось «лучшим доказательством всего света»; оно признавалось «совершенным» (т. е. достаточным для вынесения обвинительного приговора), если было учинено добровольно, в судебном месте, пред судьею, сходно с происшедшим действием и с приведением обстоятельств, «в достоверности и истине которых сомневаться невозможно». Сознание, принесенное с чистосердечным раскаянием, приравнивалось к «повинной» и влекло за собою смягчение наказания. Таким же «совершенным доказательством» считалось свидетельство двух достоверных свидетелей, совершенно согласных в своих показаниях, если против него не будет представлено достаточных опровержений. Затем закон содержал подробную инструкцию об оценке противоречивых между собою свидетельских показаний, предписывая давать преимущество мужчине перед женщиною, лицу знатному перед незнатным, ученому перед неученым, духовному перед светским. Свидетельские показания, учиненные без присяги или основанные лишь на слухах, вовсе не почитались доказательствами, причем закон содержал длинный список тех лиц, которые не допускаются к присяге; среди них мы находим и «явных прелюбодеев», и «не бывших никогда у причастия или проклятых и отчужденных от церкви», и «иностранцев, поведение коих неизвестно», и осужденных за различные преступления. Устранялись от показания дети против родителей жены против мужей (но не наоборот), отпущенные на волю против их бывших помещиков и детей их. Что касается крепостных и слуг, то они могли быть допрашиваемы лишь за недостатком других свидетелей и в случае показаний против помещиков должны быть «поручены особенному покровительству местного начальства для ограждения их от преследования». К числу совершенных доказательств были отнесены при определенных условиях и письменные акты, и документы, а также осмотры. Оговор, повальный обыск и «улики» (косвенные доказательства) сами по себе, без дальнейшего подкрепления, были доказательствами «несовершенными». В качестве крайнего средства допускалась очистительная присяга применительно к подсудимому, находящемуся в подозрении, при безуспешности уличить его какими-либо средствами. Несовершенные доказательства в совокупности своей могли составить доказательство совершенное, когда они «исключают возможность недоумевать о вине подсудимого». При отсутствии совершенных доказательств, но при наличии некоторых улик, суд не мог выносить обвинительного приговора, а оставлял подсудимого «в подозрении», отдавая его на поручительство в добром впредь поведении и оставляя за собою возможность нового привлечения его к суду при открытии новых улик. Оставление в подозрении для крестьян и мещан могло влечь за собою выселение их в Сибирь по приговорам местного общества, к которому они принадлежали, принятым большинством двух третей голосов. Приговоры, выносимые судами (не говоря уже о «мнениях»), в ряде случаев в силу требования самого закона вносились на ревизию палат, а в определенных случаях и Сената. При отсутствии этих условий дело поступало в следующую инстанцию лишь по жалобе подсудимого (апелляции), но при этом в отношении лиц, не изъятых от телесных наказаний, существовало серьезное ограничение: они могли обжаловать вынесенные им палатой приговоры о ссылке в каторжные работы, на поселение или в арестантские роты не иначе, как после самого уже исполнения приговора, причем признание жалобы неосновательной влекло для них телесные наказания или тюрьму. Уголовному процессу по Своду законов не были чужды постановления, отражающие в себе заботу об «ограждении невинности» и улучшении положения обвиняемого в процессе, но все эти постановления носили характер полицейской опеки, при которой различным начальствам и органам (судьям, прокуратуре, следователям и пр.) предписывались различные правила скорее морального, чем юридического порядка, а за самими обвиняемыми не признавалось никаких прочных процессуальных прав. Обвиняемые, как выражаются часто теоретики процесса, являлись не «субъектами», а «объектами» судебного процесса.
«Всевозможные средства к оправданию», о которых упоминал закон, в сущности, сводились к различным ходатайствам, лишенным какого-либо обязательного значения для суда.
Разложение дореформенного суда. В эпоху всеобщего бесправья и царского самовластья редко кто дерзал выступать с открытыми описаниями существующих судебных порядков. Резкие страницы Посошкова, написанные в бытность его в Швеции, за которые он поплатился долговременным тюремным заключением, были чуть ли не единственным правдивым словом о суде начала XVIII в. Но изучение материалов, имеющихся в П. С. 3. в виде указов, состоявшихся по поводу отдельных злоупотреблений, и даже «высочайших манифестов и указов», дает нам довольно яркую картину господствовавшего в судах тогдашнего времени произвола, взяточничества, волокиты и дворянского классового засилья. В первой четверти XIX в. в записках декабристов можно найти немало правдивых характеристик старого суда. Но это были голоса, не доходившие до слуха масс населения. Лишь начиная с 40-х годов XIX в., вместе с началом расцвета литературы, порядки дореформенного суда начинают находить себе освещение в нашей печати, и то в виде преимущественно сатирических форм. (Волк-судья в крыловской басне «Волчий суд», судья Тяпкин-Ляпкин в «Ревизоре» Гоголя и др.). В «Полярной Звезде», издававшейся в Лондоне Герценом и Огаревым, в 1858 г. напечатано было произведение анонимного автора, озаглавленное «Присутственный день уголовной палаты (судебные сцены)», где автор, сам прошедший длинный судебно-служебный путь в качестве «чиновника-очевидца», неприкрашенно изображает всю канцелярско-бюрократическую сторону суда уголовной палаты, этой высшей губернской инстанции суда. Здесь выведены и дворянские заседатели, всецело опирающиеся на мнение секретаря, и председатель, отстаивающий дворянский произвол в нарушение всех требований закона, и заседатель от купечества, забегающий в суд расписаться и выполняющий эту формальность в надежде лишь на получение медали, к которому остальные судьи беспрерывно обращаются с предложениями пожертвования на «устройство судебных мест», и т. п.
Русская публицистика устами Хомякова, Аксакова, Белинского и несколько позднее Щедрина-Салтыкова и др. начинает смелее говорить о недостатках старого сословного суда, не облекая, однако, своей критики в формы определенных практических предложений. Недостатки дореформенного суда уже после судебной реформы 1864 г. настолько обстоятельно изложены в трудах Г. А. Джаншиева, М. А. Филиппова, А. Ф. Кони, В. Бочкарева и мн. др., что вряд ли нужно специально останавливаться на них здесь. Помимо недостатков, проистекавших, так сказать, из самой формы процесса: канцелярской тайны, бумажности производства, бесконечных проволочек и волокиты, бесправного положения подсудимого и пр., нужно с особенной силой отметить отрицательные черты, являвшиеся следствием сословно-бюрократического строя самого суда. Дореформенный суд состоял из трех элементов: дворянства, мелких чиновных людей, устроившихся в канцеляриях суда, а иногда на судейских должностях по назначению, и сословных заседателей, представлявших различные сословия. Дворяне, назначавшиеся или избиравшиеся на должности уездных судей, председателей и товарищей председателя палат, председателей совестных судов и заседателей в этих судебных местах от дворянства, обычно брались из числа мелкопоместных, «худосочных» дворян, находившихся в полной зависимости от крупных помещиков и губернского начальства. В неопубликованной записке «Комитета для соображения законов о лихоимстве и о мерах к истреблению сего преступления», составленной в 1826 г., мы читаем следующие строки:
«Отчего ныне выбор, не говоря уже о должностях уездных судей, исправников и заседателей, даже в председатели главных судов отклоняют от себя дворяне заслуженные и с состоянием: незаслуженные же и нечиновные не льстятся выбором и, будучи избраны, занимают должности неохотно, как будто приневоленные одною только неизбежностью? Едва ли есть другая сему причина кроме той, что начальство в губерниях, захватив влияние на выборы и присвоив себе власти, в Учреждении не установленную, подвергло самих предводителей дворянства подчиненности как бы чиновников, в его личное распоряжение предоставленных... В нужде неуместен разбор: кто случится, тот и судья, исправник, заседатель и проч. Избираемые дворяне, завися даже от секретарей управляющего, чувствуют унижение и пускаются один перед другим на все роды несправедливости. Судья обирает правого и виноватого в суде, а исправник и заседатели делят уезд на участки для лихоимственного на свою долю грабежа и началом неправдивых местных исследований и розысков по делам тяжебным и уголовным изрывают для лихоимства колодезь, из которого прочие лихоимные грабителе черпают достояние и слезы тяжущихся и подсудимых в продолжении многих лет во всех инстанциях, где по запутанностям блуждает дело, начатое не в своем виде. Именитейшее же дворянство, встречая на каждом шагу затруднения в успешной борьбе с начальническою властью, сильною подавлять стремление к защите в самом его начале, не только не вступает в члены губернских присутственных мест, но даже удаляется от выборов и отрекается от должностей самых почетных».
Не менее красноречиво та же записка характеризует и положение чиновных судей и канцелярских служителей:
«Бедное и, смело можно сказать, близкое к нищенству положение большей части посвящающих себя гражданской службе часто самого благорасположенного и лучшей нравственности чиновника невольным образом превращает во врага правительству, поставлявшему его в несчастную необходимость прежде, единственно для поддержания себя и своего семейства, употреблять все усилия ума и дарований к извлечению из хаоса законов средств удовлетворения первейших жизненных потребностей, а потом уже когда раз удался преступный шаг, и прихотей, роскошью нынешних времен насильственно в число необходимостей обращенных».
Нищенские оклады жалованья судебным чиновникам, спускавшиеся до нескольких рублей в год для канцелярских служителей, конечно, служили лишь одним из оснований к взяточничеству. «Взятка управляла Россией» и вследствие отсутствия прочных законов, и вследствие несоответствия существующих законов складывающимся отношениям развивающегося буржуазного общества. Об исправлении законов мало заботились: «На что мне законы, коли судьи знакомы», — говорили люди, умевшие обеспечивать свои интересы и выгоды в тогдашних условиях. Помимо нищенких условий вознаграждения, дореформенные судьи отличались почти полным отсутствием надлежащего юридического образования. Немногочисленные лица, прослушавшие курс юридических наук, обычно не шли на судебные должности, предпочитая службу в административном ведомстве, судьи же вербовались либо из полуграмотных дворян, либо из выслужившихся канцелярских чиновников. Требование применения закона без всякого «судейского рассуждения» и «избегая непостоянства самопроизвольных толкований» было естественным требованием применительно к такому составу судей.
Что касается заседателей от податных сословий, то они, как свидетельствуют бытописатели того времени, скорее несли обязанности рассыльных, сторожей, истопников и даже бегали в лавочку для дворянских судей, принося им в присутствие выпивку и закуску. Купеческие круги откупались от участия в суде взносом «жертвы» на содержание судебных мест, а привлеченные к такой службе относились к своим обязанностям крайне халатно.
Такой суд, конечно, не являлся самостоятельной классово-политической силой: он был послушным проводником указаний начальствующих чинов и групп, от которых судьи не только зависели в своем служебном положении, но которые, благодаря системе бесконечных инстанций, всегда могли довести дело до «верхов», решавших его так, как это соответствовало классовым интересам сильных. «С сильным не борись, с богатым не судись» — так формулировала народная поговорка урок, извлеченный из практики дореформенного «правосудия». Политический суд до судебной реформы. В течение всего ХVIII в. политические дела большой важности были изъяты из ведения общих следственных органов и судов и проводились под непосредственным наблюдением царя и специально назначенных им лиц чрез особые органы. Петр указом 25 января 1715 г. упорядочил практику старого московского «слова и дела государева», предписав каждому «доносить словесно и письменно о нужных и важных делах самому государю», причем такими делами были признаны дела по трем пунктам: «1) о всяком умысле против персоны Е. Ц. В. или измене, 2) о возмущении и бунте и 3) о похищении казны». Еще до того, указом 1702 г., для производства следствий по государевым делам был организован близкий к царю Преображенский приказ, получивший в 1722 г. более точное оформление и просуществовавший до 1729 г. Дела, сысканные в этом приказе, вносились непосредственно на решение царя или передавались им предварительно на вершение Сенату. Здесь мы встречаемся еще с той компетенцией Сената, которая была присуща старой Боярской думе. В большинстве случаев они рассматривались в существующей при Сенате Расправной палате.
С упразднением при Петре II Преображенского приказа было поведено в 1729 г. все дела по первым двум пунктам и вообще политически важные передавать в Верховный тайный совет (см.), частично вытеснивший компетенцию Сената, причем для окончательного разрешения этих дел назначались по усмотрению монарха особые судилища, вносившие свои приговоры ему на конфирмацию. С упразднением в 1730 г. В. тайного совета на короткое время была восстановлена юрисдикция Сената по важнейшим политическим делам, но уже в следующем 1731. г. дела эти были сосредоточены в везении «Кабинета при дворе е. и. в.», душой которого стал Остерман. Чрез Кабинет прошел ряд дел о крупных должностных преступлениях (о злоупотреблениях иркутского вице-губернатора Жолобова, широко практиковавшего взяточничество, о ряде должностных лиц в Переяславле-Залесском и мн. др.), причем наказания назначались резолюциями Кабинета, утверждаемыми императрицей Анной. Ведал розыском по всем политическим делам ген. Ушаков. В 1731 г. он был назначен начальником особой «Канцелярии тайных и розыскных дел» (см. тайная канцелярия), находившейся под непосредственным наблюдением Кабинета. С восстановлением при Елизавете Петровне полномочий Сената, эта Тайная канцелярия поступила в ближайшее заведывание Сената. В Тайную канцелярию поступали доносы и заявления «по первым двум пунктам», и канцелярия постоянно была завалена следствиями по ним. Терпя всевозможные притеснения от административных и судебных властей, люди различных сословий, несмотря на грозящую им пытку и строгое наказание за ложное объявление «слова и дела», со всех концов России слали туда свои жалобы и донесения, пристегивая к ним часто совершенно искусственно обвинения в государственных преступлениях. Если по заявлениям чиновных людей и дворян, изъятых уже по Воинскому уставу Петра от пытки, еще производились следствия, то голос людей «низшего звания» оставался без внимания. Указом 1742 г. посадским и боярским (т. е. помещичьим) людям вовсе было запрещено обращаться в Тайную канцелярию.
С уничтожением Тайной розыскной канцелярии при Екатерине II было предписано, что если случатся впредь какие-либо дела политического характера, то таковые, «смотря по важности, рассматриваемы и решены будут в Сенате»; расследование таких дел было поручаемо отдельным, назначаемым государыней сенаторам, общий же надзор за производством их был вверяем сенатскому генерал-прокурору Вяземскому. Екатерина усвоила себе мысли Монтескье, Вильфельда и др., решительно высказывавшихся против личного участия государя в правосудии и против чрезвычайных судов. Еще при Елизавете, будучи женой наследника, она писала о своем «отвращении к учреждению чрезвычайных комиссий для суда над виновным, и в особенности если эта комиссия должна остаться секретной». В «Наказе» (ст. 489) она указывает, что «самая бесполезная вещь государям в самодержавных правлениях есть наряжать иногда особливых судей судить кого-нибудь из подданных своих» и что «столь мало от таковых судов происходит пользы, что не стоит сие труда для того превращать (т. е. извращать) порядок суда обыкновенный; еще же может сие произвести злоупотребления, весьма вредные для спокойства граждан». Однако, когда Екатерине пришлось столкнуться с необходимостью проведения «особливых» дел, она создала для этой цели особое судилище в лице Верховного уголовного суда.
Рассмотрение дела о Хрущеве и Гурьевых (см. XXXVI, ч. 3, 699/700) в начале царствования производилось в соединенном собрании Сената с участием президентов коллегий и с представлением приговора на конфирмацию Екатерины. Но уже по делу поручика Мировича (см.) в 1764 г. рассмотрение было поручено Верховному уголовному суду, составленному из членов Сената и Синода, особ первых трех классов и президентов коллегий, представившему свою «сентенцию» на утверждение Екатерины. Мирович был приговорен к смертной казни путем отсечения головы, каковая казнь и была приведена в исполнение (15 сентября 1764 г.). Однако, когда некоторые члены суда пожелали «злодея, пытать», то прокурор Вяземский, под влиянием Екатерины, воспротивился этому. В таком же усиленном составе рассматривалось в 1771 г. дело о чумном бунте в Москве, во время которого был убит архиепископ Амвросий. По этому делу двое участников бунта были повешены, а другие наказаны кнутом и с вырезанием ноздрей были сосланы в каторжную работу (10 ноября 1771 г.). В третий раз Верховный уголовный суд, в несколько измененном составе, был созван по делу Пугачева и его помощников в 1775 г. Приговором В. У. С. Пугачев и Афанасий Перфильев были подвергнуты четвертованию, другие были казнены отрубанием головы или повешением, а прочие участники были преданы торговой казни (см.) кнутом и с вырезанием ноздрей отправлены в каторжную работу, а некоторые сосланы в Сибирь на поселение. Екатерина стремилась придать этой жестокой расправе вид репрессии за общеуголовные, а не политические преступления. В указе о предании суду говорилось: «предать суду по всем содеянным ими преступлениям против империи и безопасности личной и имущественной рода человеческого», «касающие же до оскорбления нашего величества мы, презирая оное, предаем вечному забвению, ибо сии вины суть единственно те, в коих при сем случае милосердие и человеколюбие наше обыкновенно место иметь может». Однако, милосердие Екатерины выразилось лишь в том, что пред четвертованием Пугачева она тайно распорядилась предварительно лишить его жизни менее мучительным способом.
Изучение дел, доходивших до Сената при Елизавете и в первые годы царствования Екатерины, доказывает систематическую безнаказанность случаев самого дикого произвола помещиков в отношении крестьян. Наиболее известными являлись дела о помещице Салтыковой («Салтычихе»), засекшей больше сотни своих крепостных, о поручике в отставке помещике Шеншине, засекшем на смерть свою дворовую девку и мучившего своих крепостных в особых застенках с садизмом палача, о помещице Северцовой, предоставившей своему любовнику десятилетнюю девку для растления, о поручике Тарбееве, засекшем свою крепостную за высказанное ею якобы намерение приобрести с помощью приворотного корня расположение своего господина. Во всех этих случаях Сенат или вовсе оправдывал привлекавшихся, или отыскивал всевозможные смягчающие обстоятельства. Характерным примером может служить дело помещицы Ефремовой, разбиравшееся в Сенате в 1766 г. При помощи двух фузилеров и барабанщика, Ефремова засекла насмерть свою крепостную якобы за «чинимые пред нею, Ефремовой, противности, воровства и побеги». На суде Ефремова доказывала, что потерпевшая умерла не от экзекуции, а от зелья, которое она приняла. Следствие полностью опровергнуло это утверждение и доказало, что девка умерла от «антонова огня, приключившегося от безмерного сечения». Сенат, установив этот факт, признал, что хотя Ефремову «не можно во всем оправдать», но в ее деянии усматривается «особо смягчающее обстоятельство — чрезмерное рвение при наказании провинившегося подчиненного», что, по Воинскому артикулу, облегчает ответственность, а потому приговорил Ефремову лишь к церковному покаянию. В Розыскной экспедиции при Сенате крестьян пытали и истязали по самым вздорным обвинениям: «опоению дурманом», подозрению в докупке по неведению краденой лошади, неплатежу вытей и т. п.
При Павле для политических дел была создана Тайная экспедиция, проводившая расправу по политическим делам без суда и успевшая за 4 года сослать до 700 лиц. Она была упразднена в 1801 г. Чрезвычайная политическая юстиция и полиция воскресли при Николае I. Следствие над декабристами было поручено Особой следственной комиссии, а самое дело о них было передано на решение Верховного угол, суда, составленного на этот раз из членов Государственного совета, Сената и Синода и др. высших государственных установлений по назначению Николая. Проект состава В. У. С. был написан Сперанским, причем он использовал здесь в качестве образца французский Высокий суд правосудия, предусмотренный хартией Людовика XVIII. Характерно, что к тому времени вопрос о допустимости смертной казни по государственным преступлениям являлся спорным. Он был предметом подробной дискуссии в заседании Государственного совета в январе 1824 г., причем некоторые (Мордвинов и Шишков) доказывали, что смертная казнь отменена за все преступления; но большинство «особ» было иного мнения, и именно на мнение их опирался В. У. С. по делу декабристов. Однако, тогда считалось, что это наказание может быть применяемо лишь только в порядке исключительного суда (В. У. или военного суда), и такая именно точка зрения нашла свое отражение в Своде законов. Только Уложение о наказании 1845 г. внесло смертную казнь в общую карательную систему. Создание знаменитого Третьего отделения (см.) с шефом жандармов во главе, призванного по мысли Николая I заменять контроль гласности в судебных делах и быстро превратившегося в орган тайного политического сыска, дало в руки полиции мощное средство борьбы с «крамолою».
Судебная реформа 1864 г. Проекты более решительной реформы уголовного суда и процесса уже с началу XIX в. представлялись отдельными лицами в различные законодательные комиссии (проект Сперанского 1803 г., Радищева 1804 г., Балугьянского 1826 г., проект о введении адвокатуры 1820 г. и др.). Но лишь в связи с изданием Уложения о наказании 1845 г. вопрос этот, под влиянием Записки, составленной тогдашним министром юстиции Дашковым, был поставлен на очередь. С 1857 г., под председательством гр. Д. Н. Блудова (см.), представившего новую Записку с изложением отдельных сторон необходимой реформы, при II отделении канцелярии государя начинает работать комиссия по выработке новых процессуальных законов. Комиссией этой было составлено 14 проектов, из которых только один нашел свое осуществление в форме закона 1860 г., введшего судебных следователей для производства формальных следствии вместо полиции. Проекты комиссии Блудова в общем оставались на почве весьма умеренных реформ старого процесса, сохраняя в неприкосновенности сословный строй судов, негласность рассмотрения дела, возражая против введения суда присяжных и оставляя многочисленные полномочия в области производства уголовных дел в руках полиции, а функции утверждении приговоров — в руках губернаторов. Толчок к значительному повороту в работах по выработке новых судебных проектов был дан лишь крестьянской реформой 19 февраля 1861 г. Через восемь месяцев после обнародования этой реформы государственный секретарь В. П. Бутков (см.) подал Александру II записку, в которой указал на несогласованности, встречающиеся в проектах, составленных комиссией Блудова, и на необходимость первоначально выработать и утвердить основные начала предполагаемого судопроизводства. Резкий перелом в общественных настроениях в начале 60-х годов не позволял ограничиться только частичными поправками к существующим порядкам, требовал решительного обновления судебного строя и процесса на основе принципов либерально-буржуазного учения, отражавшего настроения передовой буржуазии того времени и либерального дворянства. Александр II, уступая этому настроению, в октябре 1861 г. поручил, с одной стороны, соединенным департаментам Государственного совета отобрать все относящееся к основным началам судоустройства, судопроизводства и к временным мерам переходного характера, а с другой — Государственной канцелярии и прикомандированным к ней юристам «изложить соображения о тех главных началах, несомненное достоинство которых признано в настоящее время наукой и опытом европейских государств, по коим должны быть преобразованы судебные части в России». Благодаря этому решению подготовка реформы из рук сановников-бюрократов фактически перешла в руки группы либерально-настроенных юристов, во главе которых стоял сам В. П. Бутков (а позднее Д. Н. Замятнин: см.) и его ближайший сотрудник С. И. Зарудный (см.). Не все участники этой группы были юристами по образованию (С. И. Зарудный, Н. И. Стояновский, см., Д. А. Ровинский, см.), но почти все они были хорошо знакомы с недостатками прежнего суда и с судебными порядками более передовых стран Европы. Им не пришлось долго спорить о будущих основаниях судебной реформы, так как основания эти успели уже отчетливо выкристаллизоваться, подготовленные долгим процессом зреющего протеста против тогдашнего бесправия и произвола. Менее чем через полгода, 9 апреля 1862 г., как «основные начала», так и «соображения Государственной канцелярии» были готовы и внесены на обсуждение соединенных департамента Государственного совета, где они в течение трех месяцев была обсуждены и без сколько-нибудь существенных изменений утверждены 29 сентября того же года Александром II. Простым и определенным языком эти основные положения формулировали те истины, которые стали достоянием более развитого западноевропейского буржуазного общества еще с конца XVIII в., как отделение суда от администрации, всесословность суда, гласность и устность процесса, введение суда присяжных и отмена системы формальных доказательств, введение состязательности на суде и организация защиты, свободной от подчинения правительственному надзору, несменяемость судей и выборный мировой суд, сокращение системы инстанций и отмена ревизионного порядка и т. д. Утверждение основных положений значительно облегчило работу по составлению самих проектов. Работавшие над составлением их те же юристы, разбившиеся на несколько комиссий, могли противопоставлять, в особенности при прохождении этих проектов через дальнейшие инстанции, вылазкам сторонников старых порядков (особенно бывшего министра юстиции, а затем члена Государственного совета гр. Панина) ясные и четкие формулировки общих начал. Составление окончательных проектов в комиссиях было закончено в течение первых восьми месяцев 1863 г., причем за это время были составлены и объяснительные записки к проектам и собраны значительные дополнительные материалы. В течение первой половины 1864 г. проекты были рассмотрены соединенными департаментами Государственного совета, постепенно вносившими их на рассмотрение общего собрания Государственного совета, и 20 ноября 1864 г. они были утверждены под общим именем Судебных уставов, объединивших в себе четыре самостоятельных устава: 1) учреждение судебных установлений, 2) устав гражданского судопроизводства, 3) устав уголовного судопроизводства и 4) устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.
Быстрота проведения реформы, широкий охват ее, разрыв со старым и провозглашение начал, ранее считавшихся крамольными мыслями, надежды, что логическим следствием судебной реформы должно явиться «завершение здания», т. е. введение конституционных государственных учреждений, — все это объясняет тот подъем, с которым было встречено либеральными кругами опубликование Судебных уставов.
Судебный строй, созданный С. У., представлял собою сочетание начал, заимствованных из послереволюционного французского судоустройства и отчасти английского мирового суда. Создав новую систему судебных установлений, составители С. У. распространили ведомство их на все сословия и устранили сословную выборность судей, заменив ее назначением от правительства — для общих судебных мест и избранием мировых судей земскими и городскими органами самоуправления, реформированными тогда по более широкому сословному представительству. Общие судебные места состояли из: 1) окружных судов, распространявших свое ведомство обычно на несколько уездов; при них состояли прокуроры окружных судов и их товарищи и судебные следователи; 2) судебных палат, распадавшихся на два департамента — гражданский и уголовный, и охватывавших в пределах округа судебной палаты несколько губерний; наконец, 3) Сената, который включил в себя вновь созданные уголовный и гражданский кассационные департаменты. Вне общей судебной системы был оставлен Верховный уголовный суд, созывавшийся каждый раз особым высочайшим повелением. Суды с участием присяжных заседателей (ср. XLI, ч. 5, 423) были организованы при окружных судах; при судебных палатах для дел о государственных преступлениях был оставлен суд с участием сословных представителей, причем вместо заседателей, избираемых сословиями, были включены в него выборные должностные лица сословных обществ (предводитель дворянства, городской голова или его заместитель, волостной старшина). Местный суд осуществлялся избираемыми на трехлетие уездными земскими собраниями и городскими думами мировыми судьями (участковыми и почетными), утверждаемыми в должности I деп. Сената. Оторванным от общей судебной системы остался крестьянский волостной суд, сохранивший сословное построение и свое процессуальное законодательство (см. судоустройство, XLI, ч. 5, 428/31). Прокуратура утратила свои функции по общегубернскому надзору и превратилась в орган обвинения, сосредоточивающий в своих руках возбуждение преследования, предварительную формулировку обвинительного акта и поддержание обвинения на суде в качестве стороны. В руках прокуратуры, кроме того, было сосредоточено наблюдение за правильностью производства дознаний и предварительных следствий и право протеста на приговоры, выносимые судами. Функции защиты и судебного представительства в гражданских судах были переданы адвокатуре, объединенной в пределах округа каждой судебной палаты в «сословие присяжных поверенных», управляемое своими выборными советами присяжных поверенных (ср. I, 405 сл.).
Служебное положение судей было укреплено созданием определенного порядка назначения их с отменою сословного и имущественного ценза (для судей общих судебных мест), назначением им твердых и более высоких окладов жалования, введением ограничений в области чинопроизводства и награждения, сменяемостью судей не иначе как по судебным приговорам, осуждающим их за какие-либо преступления или в силу законных причин, свидетельствующих о невозможности для них продолжать службу из-за физической неспособности. Предельного возраста службы для судей установлено не было.
Что касается уголовного прогресса, то Судебными уставами был введен т. н. смешанный порядок процесса, при котором течение дела разбивались на три стадии: предварительного производства, включавшего в себя дознание и предварительное следствие, промежуточного производства, состоявшего из предания суду (по более тяжким обвинениям) и приготовительных к суду распоряжений, и, наконец, судебного разбирательства дела. Первая из этих стадий сохраняла все признаки розыскного процесса: негласность, письменность, отсутствие активного участия сторон и защиты, применение принудительных мер (мер пресечения, обысков, выемок и пр.) властью органов дознания и следствия, возможность привлечения к ответственности в качестве обвиняемого усмотрением самих органов полиции и следователя и пр. Дознание, производимое полицией, сохраняло почти все черты дореформенного процесса; что касается предварительного следствия, производимого судебными следователями, то оно также удерживало много черт, установленных законом 1860 г., составленным еще до общего обновления судебного законодательства. Предание суду по делам, подсудным суду присяжных и сословных представителей, было сосредоточено в судебных палатах, что имело своею целью создание контроля над обвинениями, формулируемыми прокуратурой, но носило чисто бумажный характер, поскольку к проверке данных предварительного следствия не привлекались ни новые доказательства, ни объяснения самого обвиняемого. Высших должностных лиц предавало суду соединенное присутствие Сената. В противоположность предварительной стадии, стадия судебного разбирательства была построена на началах публичности, устности и состязательности суда, с обязательным участием в деле прокуратуры, в качестве обвинительной стороны, и самого подсудимого и его защитника; правами стороны пользовался и гражданский истец, отыскивающий вознаграждение за причиненные ему преступлением вред и убытки. Стороны на суде пользовались правами отвода отдельных судей, представления доказательств и участия в рассмотрении всех доказательств, представленных на суд, правом заявления ходатайств, связанных с более правильным рассмотрением дела, дачи своих заключений и объяснений по поводу возникающих в ходе процесса вопросов, наконец, правом участия в заключительных прениях. После вынесения приговора сторонам предоставлялось право обжалования его. Новый процесс устранил так называемый ревизионный порядок пересмотра приговоров, основанный на переносе дела в следующую инстанцию помимо заявлений о том сторон, допустив лишь обжалование в двух его формах — апелляции и кассации. Апелляция, допускавшаяся лишь на приговоры, состоявшиеся в составе одних коронных судей или мирового судьи, влекла за собою пересмотр дела высшей инстанцией (судебной палатой, мировым съездом, Сенатом) в полном объеме, с проверкой, как силы доказательств, так и правильности назначенного наказания; кассация ограничивалась лишь пересмотром соответствия вынесенного приговора с существующим законодательством, соблюдения судом правильного порядка рассмотрения дела и надлежащей полноты расследования его. Кассационное рассмотрение всех уголовных дел было сосредоточено в кассационном департаменте Сената. Наконец, исполнение приговоров было поручено различным административным органам (полиции, тюремному ведомству, судебным приставам) под надзором прокуратуры.
Система суда и уголовного процесса, созданная по Судебному уставу, отличалась известной стройностью, но она была далека от того совершенства, которым хотели наделить ее русские процессуалисты позднейшего времени, времени реакционных «поправок» к С. У., видевшие в возврате к С. У. 1854 г. чуть ли не единственный путь прогресса судебного законодательства. В свое время этот лозунг «назад к С. У.» был защитным приемом против грубой ломки их, но объективно он идеализировал в сознании общественных кругов того времени реформу, включавшую в себе немало черт самодержавно-дворянского классового уклада. Достаточно указать в этом отношении на сохранение грубого сословно-чиновничьего «суррогата суда присяжных» в виде судебных палат с сословными представителями для рассмотрения государственных преступлений, сохранение имущественного ценза для мировых судей и присяжных заседателей, широкие полномочия полиции в области дознания, всевластье судебных следователей, лишенных достаточной независимости, сохранение сословно-крестьянских судов и др.
Последующая история суда и Судебных уставов. Реакция, начавшаяся с половины 60-х годов во всех областях русской жизни, не могла не коснуться и судебной области. Реакционные круги, группировавшиеся вокруг «Московских Ведомостей» во главе с Катковым, оставшиеся не у дел старые судебные работники и чиновные бюрократы, с опаскою смотревшие на то, что новые судьи и, в особенности, присяжные дерзают «сметь свое суждение иметь», все громче начинают подымать свои голоса против новых судебных порядков, и, начиная с этого времени, почти не проходит ни одного громкого политического процесса, в результате которого не появлялись бы новеллы вносящие те или иные искажения в систему либеральных новшеств С. У. Период реакции привел не только к искажению основных начал С. У., но и резко отозвался на составе судов и на процессе введения С. У. в действие.
1) Процесс введения в действие С. У. растянулся на целых 35 лет. За это время в значительных местностях Российской империи сохраняли свое существование старые дореформенные суды, — правда, несколько улучшенные правилами 11 октября 1865 г., введшими в них гласность и устность судоговорения, несколько упростившими порядок производства в них дел и усилившими компетенцию старых палат уголовного суда за счет уездных судов. Но сословно-чиновный характер судов остался прежним. Введение новых судов на так называемых «окраинах» (в Царстве Польском, Закавказья, Сибири, Туркестанском округе и пр.) сопровождалось существенными отступлениями от общей системы (соединением функций следователя и мирового судьи в одних руках, возложением пересмотра приговоров мировых судей на окружные суды, передачей кассационных функций судебным палатам, устранением суда присяжных, ограничениями правил о несменяемости судей, усилением прав прокуратуры и пр.).
2) Состав судебных работников подбирался с явной тенденцией дать снова господствующее положение дворянству и обеспечить кадры покорных правительству судей. В этом отношении интересными представляются сведения, обработанные нами на основании «Слиска чинам ведомства министерства юстиции» за 1900 г. — год окончательного введения Судебного устава во всех частях империи. По данным этого списка, состав уголовного кассационного департамента Сената являлся на 100% дворянским; состав обер-прокуратуры сената — на 85,4%, старших председателей и председателей судебных палат — на 80%, членов судебных палат — на 70%, прокуроров судебных палат — на 86%, товарищей прокуроров судебных палат — на 79%, председателей окружных судов — на 78%, товарищей председателей окружных судов — на 73%, членов окружных судов — на 58% состоял из лиц, являвшихся по происхождению дворянами. Ближайшее за дворянами место занимали лица духовного происхождения, сыновья офицерских чинов и, наконец, лица купеческого происхождения. Бывшие податные сословия представлены были единицами; и то лишь на низших судейских и следовательских должностях. Среди дворян в судебном ведомстве, как и в дореформенную эпоху, почти совершенно отсутствуют титулованные, предпочитавшие малозаметной судебной службе более заманчивую административную карьеру. Помимо сословной принадлежности, строго учитывался и признак политической благонадежности. Назначение на судейские должности производилось по отзывам прокуратуры и старших председателей судебных палат, обязанных подробно аттестовать политические убеждения кандидата. Случайно попавшие в судейскую среду политически ненадежные судьи переводились в гражданские отделения судов либо мариновались на низших должностях в глухих уездах. Самостоятельность судебных следователей была окончательно подорвана санкционированной в начале 70-х годов практикой назначения «исполняющих должность судебных следователей», считавшихся чиновниками министерства юстиции и могущих в любое время быть смещенными по представлению прокуратуры. В период щегловитовского режима (1906—1914) административные мероприятия в виде переводов в другие округа и отделения постигали не только рядовых судей и прокуроров, но и сенаторов, удалявшихся из кассационных департаментов в общие собрания или другие департаменты в целях их обезвреживания. Как показывал сам Щегловитов в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, судьи подбирались по строго монархической тенденции и по преданности их исконным началам самодержавного строя.
3) Издание новелл, отменяющих многие из либерально-буржуазных нововведений С. У., находилось в непосредственной связи с отдельными процессами, в которых почему-либо желания царского правительства остались неосуществленными. Так, окончившееся оправданием подсудимых литературное дело Ю. Жуковского и редактора «Современника» А. Пыпина, обвинявшихся в оскорблении всего дворянского землевладельческого сословия (1866), повлекло за собою издание закона 12 декабря 1866 г. об изъятии дел о печати из ведения присяжных заседателей; процесс Нечаева (1871), закончившийся обвинительным приговором, показавшимся, однако, правительству слишком мягким, повлек за собою передачу предварительного дознания о государственных преступлениях чинам корпуса жандармов (закон 19 мая 1871 г.) и создание при Сенате Особого присутствия для рассмотрения дел о государственных преступлениях в составе специально назначаемых сенаторов (закон 7 июня 1872 г.). Дело мелкого чиновника Протопопова (1867), обвинявшегося в нанесении оскорбления своему начальнику и оправданного присяжными ввиду невменяемости, повлекло за собою устранение из компетенции присяжных дел о преступлениях против порядка управления. Эти ограничения ведомства присяжных в пользу суда судебных палат с сословными представителями были еще более усилены после оправдания Веры Засулич (см.), покушавшейся на убийство петербургского градоначальника Трепова (закон 9 мая 1878 г.). Вынесение нескольких резолюций протеста со стороны представителей органов адвокатуры повлекло за собою в 1874 г. распоряжение о приостановлении дальнейшего открытия советов присяжных поверенных, причем адвокатура была поставлена в зависимость от суда (см. I, 413/14).
4) Если ограничения, проведенные в 1860-х и 1870-х годах, вызывались отдельными случаями проявления со стороны судов некоторой независимости, то законодательство периода 1880-х и 1890-х годов XIX в. представляло собою прямой поход со стороны реакционных кругов правительства Александра III на почти все стороны судебного строя, представлявшие какие-либо неудобства для проведения политики правительства. «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г., введшее два вида исключительного положения — «усиленной» и «чрезвычайной» охраны — наделило
администрацию не только правом административной высылки постановлениями особого совещания при Министерстве внутренних дел и широким правом производства арестов, обысков и т. п., но и правом передачи дел о государственных и других угрожающих государственному порядку преступлениях военному суду для суждения их по законам военного времени (т. е. с применением к ним ст. 279 Воинского устава о наказаниях, предусматривавшей смертную казнь). Исключительные положения, введенные сначала на 1 год, стали затем нормальной мерой управления, и рассмотрение политических дел общими судами стало редким изъятием. Военные суды превратились в органы чрезвычайной расправы. Законами 1887 и 1889 гг. суд присяжных не только был весьма значительно урезан в своей компетенции, но в закон были внесены существенные изменения, усилившие участие в составе присяжных земельных собственников и лиц более состоятельных. За период с 1883 г. по 1898 г., несмотря на распространение судебной реформы на новый ряд местностей, суд присяжных там нигде не вводился. Закон 1885 г., создав Высшее дисциплинарное присутствие в составе Сената, значительно ограничил несменяемость судей, открыв возможность увольнения их за «несовместимые с должностью судьи проступки». Законом 1887 г. была ограничена гласность судебных заседаний. Наконец, закон 1889 г. нанес сильнейший удар мировому суду (см. XLI, ч. 5, 428), заменив мировых судей земскими начальниками (см. XLII, 526) и «судебно-административными» учреждениями (губернскими присутствиями, городскими судьями), непосредственно подчиненными министру внутренних дел. В 1894 г. была образована при министерстве юстиции комиссия по пересмотру С. У. в целях согласования их с существующим государственным строем. Министр юстиции Муравьев в своей речи при открытии этой комиссии формулировал задачи суда в следующих словах:
«При правильном устройстве суд должен быть, прежде всего, верным и верноподданным проводником и исполнителем самодержавной воли монарха. С другой стороны, суд, как один из органов правительства, должен быть солидарен с другими его органами во всех законных их действиях и начинаниях. На сем основании он должен оберегать не только существующий законный порядок, но и достоинство государства и его правительственной власти всюду, где эго достоинство может быть затронуто в делах судебного ведомства».
Изготовленные в 1900 г. проекты «новой редакции» учреждений судебных установлений, установлений гражданского и установлений уголовного судопроизводства грозили нанести окончательный удар С. У., являвшимся, по выражению Н. В. Крыленко, «лучшим выражением либерализма нашей русской буржуазии в юную пору существования этого либерализма, в эпоху его демонстрирования политического недружелюбия и фрондирования по отношению к самодержавному порядку». Критика этих проектов со стороны как общей печати, так и сохранявших пиетет к С. У. процессуалистов, выступавших в период реакции в роли «рыцарей С. У.», охранявших достоинство и репутацию «прекрасной дамы», затормозила законодательное принятие их, а революционное движение 1905 г. показало полную безнадежность их реализации. 23 сентября 1905 г. проекты, находившиеся на рассмотрении Государственного совета, были взяты обратно «ввиду предстоящих преобразований общего характера».
5) Предреволюционный период 1905—1917 гг. характеризуется бедностью нового процессуального законодательства. Правительство, отклоняя внимание Государственной думы от вопросов более радикальной судебной реформы, вносило в нее проекты и проектики умеренно-либерального характера, предоставляя ей длительно спорить о различных технических поправках в области уголовного процесса: таковы были проекты о введении состязательности в обряд предания суду, об условном осуждении, о восстановлении в правах и пр. Из законов судебного характера, принятых Думой и Государственным советом, можно указать на закон 1908 г. об увеличении содержания судьям и прокурорскому надзору, 1909 г. — об условном досрочном освобождении, 1910 г. — о возможности касаться на судебном следствии вопроса о наказании, грозящем подсудимому, и о зачете предварительного заключения в наказание. Важнейшим законом этого периода был закон 1912 г. о преобразовании местного суда, восстанавливавший мировой институт и преобразовывавший волостные суды путем включения их в общую судебную систему. Введение этого закона в действие, однако, было намечено лишь постепенно, и ко времени революции 1917 г. он был введен лишь в немногих губерниях.
Но параллельно с этим правительство (особенно при Витте и Столыпине) проявляло усиленную деятельность в области чрезвычайного судебного законодательства. Перед самой революцией 1905 г. был издан закон 7 июня 1904 г. о судопроизводстве по государственным преступлениям, внесший ряд существенных изменений в общий порядок рассмотрения этих дел и вооруживший коронных судей рядом особых полномочий по отношению к сторонам. 14 декабря 1905 г. были изданы особые правила о подсудности военному суду лиц гражданского ведомства за ряд преступлений, совершаемых на железных дорогах, объявленных на положении чрезвычайной охраны. 18 марта 1906 г. внесены дальнейшие упрощения в порядок производства дел в судебных палатах с участием сословных представителей (отмена необходимости изложения содержания свидетельских показаний в протоколах, устранение мотивировки приговора, сокращенные сроки обжалования); ряд дел был передан в ведение окружных судов с участием сословных представителей (тип суда, ранее не существовавший), установлен особый порядок судопроизводства по преступлениям печати, позволявший конфисковать произведения печати без возбуждения уголовного преследования. Весной 1907 г. было издано — в порядке ст. 87 Основных законов — положение о военно-полевых судах, получивших прозвание «скорострельных» судов ввиду отсутствия в них всяких гарантий для подсудимых и обязанности выносить приговоры в течение 24 часов (см. Х, 657/59). Все эти мероприятия мобилизовали царскую юстицию на борьбу с революционным движением, что позволило провести в период 1905—1914 гг. ряд крупных процессов против отдельных лиц и групп. Помимо многочисленных процессов, возбуждавшихся против членов революционных партий и неизменно заканчивавшихся приговорами к каторге и ссылке, из более громких процессов этого периода можно упомянуть дело над членами первой Государственной думы, подписавшими в Выборге воззвание с призывом к неуплате налогов (1907), дело бывшего директора департамента полиции А. Лопухина, разоблачившего провокационную деятельность Азефа (1909), дело об убийстве члена Думы М. Герценштейна (1909), дело о членах социал-демократической фракции большевиков 2-ой Государственной думы (1907) и др. Характерным в этих делах было то, что правительство, обвинительная и судебная власть не останавливались перед грубо неправильным применением существующих законов в угоду классовым интересам помещиков и капиталистов.
Политический суд и следствие после Судебных уставов. В первые годы царствования Александра II следствие по политическим делам было формально изъято из ведения III отделения и передано Особой следственной комиссии, просуществовавшей с 1862 г. по 1871 г. Комиссия эта фактически была орудием того же III отделения. Закон 19 мая 1871 г. вновь передал дознание по политическим делам в руки корпуса жандармов, приравняв такое дознание по силе к предварительному следствию. А. Ф. Кони в специальной записке, составленной в 1878 г. и переданной им великому князю Константину Николаевичу, дал новому порядку такую характеристику:
«Законы 19 мая 1871 г. и 7 июля 1872 г. коренным образом изменили существовавший дотоле порядок исследования политических дел. Дела политические были изъяты из общего порядка судопроизводства. Для возбуждения и исследования их прокурорский надзор был соединен тесными узами с чинами корпуса жандармов. На последних возложена обязанность применять к своим дознаниям внешнюю форму правил и форм предварительного следствия. Но ко внутреннему содержанию дознания эти представляют, однако, весьма мало общего со следствиями, ибо обвиняемый лишен существенных гарантий, представляемых правом приносить жалобы в суд, — самые же дознания подлежат поверке судебным порядком в том лишь случае, если не будет признано более удобным окончить дело принятием административных мер без особого рассмотрения его в Особом присутствии Сената в котором до весны 1872 г. сосредоточивались политические процессы со всех концов России... Прокуроры сделались действительными и полновластными хозяевами дознаний, а жандармские чины писцами постановлений и протоколов под диктовку прокурора... Плодом этого было возбуждение массы дознаний по неосновательным поводам, без наличности признаков преступления, и производство их с грубым нарушением существенных правил судопроизводства относительно обысков, арестов и т. н. Таким образом, появился особый род дознаний, производимых не о преступлении, а «на предмет отыскания признаков государственного преступления», причем, конечно, рамки исследования могли расширяться до бесконечности. В некоторых судебных округах арестование стало, ввиду отсутствия для него оснований, носить название «приглашения впредь до разъяснения дела», каковое разъяснение продолжалось по нескольку недель, а поводом к привлечению качестве обвиняемого стали приводиться без всякого подтверждения «сочувствие революции», «внушающий подозрение образ жизни» или «вредный образ мыслей».
Ярким примером такой постановки дознания по политическим делам явилось дело о пропаганде революционных учений, известное под именем «Дела 193», рассмотренное в январе 1878 г. Особым присутствием Сената. Кони сообщает следующие интересные с процессуальной стороны сведения о предварительном расследовании этого дела:
Оно началось в конце 1873 г. и вскоре разрослось в ряд связанных между собою совершенно внешним и искусственным образом отдельных производств, возникших и возбужденных в 37 губерниях и в войске Донском. Уже к концу 1874 г. было привлечено к дознанию в качестве обвиняемых 770 человек, из коих 265 были заключены под стражу. При своем окончании это дело представляло громадное производство в 147 томов с 993 обвиняемыми лицами... По рассмотрении этого дела в особой Комиссии, прежде всего, оказалось необходимым освободить от всякой ответственности 441 чел., в действиях которых нельзя было найти никаких признаков преступления и к обвинению которых не было представлено или собрано каких-либо заслуживающих внимания улик. В эту группу вошло около 90 чел. дворян и чиновников, около 100 крестьян и мещан, около 75 студентов разных наименований, 34 воспитанника гимназий и 11 воспитанников технических училищ, 23 воспитанника духовных семинарий, 20 учителей и учительниц сельских школ и т. д.
Затем оказался ряд привлеченных, в отношении которых не было никаких оснований не только для предания суду, но и для принятия против них каких-либо строгих мер административного взыскания. Часть их была освобождена под надзор полиции со вменением им содержания под стражей (50 чел. из коих 12 воспитанников гимназий), другая часть подвергалась обыкновенному надзору полиции (175 чел., из коих около 30 воспитанников гимназий, технических училищ в семинарий)... Всего за назначением 21 чел. административного взыскания и за освобождением от преследования 657 чел. следствие могло быть произведено лишь о 336 лицах. Следствие было окончено летом 1876 г., а через год, летом 1877 г., был составлен обвинительный акт, коим, за исключением 33 неразысканных обвиняемых и 54 умерших, сошедших с ума и лишивших себя жизни, были преданы суду Особого присутствия 193 чел. Об остальных 56 следствие было прекращено.
Рассмотрение дела судом продолжалось около трех месяцев. Окончательным приговором 90 чел. оправдано, а 27 чел. признаны виновными лишь в том, что имели без дозволения начальства запрещенные книги. Высшей мерой взыскания за это преступление по закону почитается арест на три месяца, они же пробыли в одиночном заключении более трех лет. Таким образом, почти тысячная масса первоначально обвиняемых превратилась в несколько десятков лиц осужденных.
Кони сообщает ряд ярких фактов того, как понималась жандармскими органами того времени «пропаганда» и «политическая неблагонадежность» и какие бессмысленные дела возбуждались в то время.
Судебным органом для рассмотрения важнейших дел о государственных преступлениях был сделан Верховный уголовный суд (см. IX, 593), намеченный составителями С. У. к упразднению, но восстановленный и включенный в Устав уголовного судопроизводства соединенным присутствием Государственного совета при обсуждении проектов С. У. в качестве не чрезвычайного, а нормально организуемого суда. Впрочем, за все время своего существования (до реформы 1906 г.) В. У. С. заседал всего два раза: в 1866 г. по делу Д. Каракозова (см.) и 34 других обвиняемых по делу о принадлежности к революционному сообществу, и в 1879 г. по делу Соловьева (см. XL, 79/85), обвинявшегося в покушении на Александра II. После этого разбирательство важнейших политических дел переходит в руки Особого присутствия Сената, созданного в 1872 г. и представлявшего больше удобств по своей организации. Даже дело об убийстве Александра II 1-го марта 1881 г. было рассмотрено Особым присутствием, а не В. У. С. Участие так называемых «сословных представителей» в Особом присутствии обеспечивало видимость «наличия общественного элемента», в В. У. С. совершенно отсутствовавшего. В 1906 г. В. У. С. был преобразован в суд для рассмотрения дел о преступлениях по должности высших чинов, а также членов Государственной думы и Государственного совета, но, несмотря на неоднократные попытки привести его в действие (дело членов Государственной думы Гололобова, Милюкова, Пуришкевича и др.), он не собирался ни разу вплоть до окончательной его отмены актом Временного правительства 4 марта 1917 г.
С половины 1870-х гг. к репрессии политических преступлений начинают широко привлекаться военные суды. (Итоги их деятельности см. ниже).
Политический суд в период до революции 1917 г., если дело не передавалось в военные суды, покоился на законе 7 июня 1904 г., который придал жандармским дознаниям по делам о государственных преступлениях права предварительного следствия (сохранив последнее лишь в виде «украшения»), а судебное рассмотрение этих дел сосредоточил в руках судебных палат с участием сословных представителей. По этим делам, в отступление от общих начал, гласность судебного разбирательства была значительно ограничена, круг лиц, допускаемых к защите, сужен, допущено только кассационное обжалование приговоров; еще большие ограничения были введены законом 16 июня 1905 г. для рассмотрения таких дел в окраинных судах. Что же касается Особого присутствия Сената, куда дела должны были поступать лишь по особым высочайшим повелениям, то круг ведомства его был расширен и обжалование его приговоров было допущено в Общее собрание кассационных дел лишь по поводу нарушения законов материального (но не процессуального) уголовного права. Гибкие и растяжимые формулировки статей уголовного уложения 1903 г. о государственных преступлениях открывали возможность подведения под них самых отдаленных приготовительных действий революционного характера. Председательствование в особых присутствиях палат старших председателей, являвшихся «главой судебного ведомства» в пределах судебных округов, обеспечивало твердую линию политической репрессии. Мы не входим в характеристику отдельных дел этого периода (см. революционное движение), ни история политической репрессии начала XX в. составляет одну из кровавых страниц истории самодержавия.
В период Временного правительства были изданы некоторые судебные законы, в числе которых можно отметить: постановление от 11 марта 1917 г. о Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц; постановление от 13 мая 1917 г. о некоторых изменениях в учреждении Сената, изменившее ряд статей учреждения и изданного перед революцией закона 26 декабря 1916 г. и облегчившее возможность обновления состава Сената; постановление 4 марта 1917 г. об упразднении Верховного уголовного суда, присутствий Сената, судебных палат и окружных судов с участием сословных представителей. Дальнейшими указами были упразднены земские начальники и судебно-административные учреждения, созданные законом 1889 г., и введены мировые учреждения на основаниях, выработанных законом 1912 г., но с установлением более демократических выборов» самих мировых судей; созданы административные отделения в составе окружных судов в качестве органов административной юстиции; облегчен порядок возбуждения дел по должностным преступлениям, и некоторые др.
Указом Временного правительства от 25 марта 1917 г. была учреждена «Комиссия для восстановления основных положений Судебных уставов и согласования их с происшедшей переменой в государственном устройстве». Работы этой комиссии, разбившейся на три отделения, продолжались до самой Октябрьской революции. В области судоустройства, проект которого был почти закончен, намечалось упразднение волостных судов и введение народных заседателей в мировой суд, большая демократизация состава присяжных заседателей и привлечение в состав их женщин, устранение ряда изъятий для окраин, упорядочение служебного положения судей и порядка их повышения, укрепление адвокатуры, введение особых судов для несовершеннолетних и др. Проект устава уголовного судопроизводства намечал ряд поправок к правилам производства предварит, следствий, вводя защиту на предварительном следствии и при предании суду, устанавливал большее равноправие сторон в судебном процессе и устранял исключительные порядки судопроизводства (в том числе и по государственным преступлениям). Судебно-законодательная работа периода Временного правительства шла по пути внесения частичных поправок в действовавшее ранее судебное законодательство. Лозунг восстановления Судебных уставов в их первоначальном «чистом» виде еще не утратил своей привлекательности в рядах буржуазных политических партий. Но для широких масс пролетариата и крестьянства, видевшего в течение полувека, протекшего со временя введения Судебных уставов дореволюционный суд главным образом в его классовом облике чиновничье-буржуазного суда, простое «обновление» старых прогнивающих форм суда означало по существу сохранение в неприкосновенности старого орудия классового угнетения. Новый рабоче-крестьянский «народный суд» уже вырисовывался в близких громовых раскатах приближающейся Октябрьской революции.
| Номер тома | 36 (часть 5) |
| Номер (-а) страницы | 573 |