Сен-Жюст Антуан Луи-Леон

Сен-Жюст (Saint-Juste), Антуан Луи-Леон, один из самых замечательных деятелей французской революции, родился в 1767 году в семье офицера, учился в Реймсе, готовился быть юристом. Одаренный большим и точным умом, огромной работоспособностью и настойчивостью, он делал быстрые успехи, но меньше всего думал о карьере адвоката. Погруженный в изучение древних, особенно Плутарха, он мечтал о возрождении классической республики и, чтобы лучше настраивать себя на политические мечтания, он обил черным штофом усеянным белыми черепами, свою студенческую комнату и запирался в ней на целые дни, не общаясь ни с кем, кроме славных теней древности. Это, впрочем, не мешало ему, когда он выходил из своего мрачного убежища, вести рассеянную жизнь, как подобало молодому дворянину. В 1789 году он напечатал поэму «Organt аu Vatican», полную непристойностей. Его, однако, тянуло в более широкое русло; в нем пробуждалось острое честолюбие, а крепнувший непрерывно республиканский фанатизм требовал дела. Он обратился к Демулэну: тот его высмеял, и Сен-Жюст никогда не простил этого своему будущему политическому противнику и прямо жаловался в письмах к друзьям: «Неужели нужно, чтобы Брут обессилевал, забытый, вдали от Рима». Но жалобы у этого странного студента были пересыпаны оскорблениями. То, чего не сделал Демулэн, сделал Робеспьер. Письмо Сен-Жюста его заинтересовало. Друг Рима получил могущественную поддержку, был допущен в интимный круг деятеля, влияние которого все росло; родные души потянуло одну к другой, — и, в конце концов, Сен-Жюст сделался членом Конвента, не без нарушения закона, ибо ему еще не было требуемых конституцией 25 лет. У «народного Мессии» появился свой «апостол Иоанн», преданный, восторженный прозелит, ибо ничто не предвещало еще в это время крупных разногласий будущего. Однако первое же выступление Сен-Жюста в Конвенте показало, что новый член якобинского клуба, несмотря на свою молодость, — не из тех, которые будут долго ходить по чужой указке. То была речь по вопросу о предании суду короля 13 ноября 1792 года.

На трибуне появился юноша, красивый как греческий бог, высокий и стройный, с нежной девичьей кожей, с удивительными синими глазами. Но в нем было что-то, что сразу разрушало впечатление этой красоты. Лоб был чересчур низок, шея коротка, синие глаза блестели холодно, с какой-то затаенной неумолимостью, походка была, как деревянная: словно ни ноги, ни талия не сгибались. Речь звучала сухо, отрывисто и монотонно, но в том, что он говорил, была какая-то свирепая фанатическая логика. Он высказывался за казнь Людовика без суда, за убийство, которому он не особенно даже старался придать юридический характер. «Короля нечего долго судить — таковы были его главные положения, — его нужно прямо убить, ибо нет таких законов, по которым он мог бы быть судим: они уничтожены им самим. Его нужно убить, как преступника, застигнутого на месте преступления, с руками в крови. Королевская власть — преступление длящееся, вечное: король вне природы. Между народом и королем нет никакого естественного отношения».

Речь выдвинула молодого оратора. Сен-Жюст был избран членом Комитета Общественного Спасения и всюду, где нужно было наносить удар, он выдвигался вперед: при обвинении жирондистов, гебертистов, Дантона и Демулэна. Ему принадлежала мысль о том, чтобы Конвент через посредство своих комиссаров взял на себя организацию военной защиты и руководство различными ветвями управления. Его деятельность, как комиссара Конвента, в Страсбурге и потом в Бельгии, была чрезвычайно плодотворна. Робеспьер вызвал его в Париж, лишь только якобинская диктатура стала колебаться. Он приехал, когда было уже поздно. 9-го термидора ему не дали произнести речь; день кончился арестом Робеспьера, его брата, Кутона, Леба и Сен-Жюста. 28 июля 1794 года он взошел на гильотину, полный спокойствия и несокрушимого достоинства. О его деятельности ср. Франция — история.

Сен-Жюст — несомненно, один из самых крупных деятелей революции, гораздо более крупный, чем Робеспьер, гораздо более убежденный и искренний, чем его старший друг. Ему не было двадцати семи лет, когда он погиб, и те неполные два года, в течение которых он работал в первых рядах, показали, как быстро совершалось у него освобождение от юношеских угловатостей в мировоззрении и в практической программе. Жизнь давала в то время уроки поразительные и, несмотря на то, что рядом был такой непроходимый доктринер, как Робеспьер, все время старавшийся оказывать на него давление, Сен-Жюст их взвешивал и учитывал в полной мере. Хотя Сен-Жюст все время признавал себя учеником Робеспьера, его гений, его колоссальная сила воли, его железное упорство все больше выдвигали его на первое место. В процессе Дантона Робеспьер явно прятался за спину Сен-Жюста, и Сен-Жюст взял на себя всю ответственность. Сен-Жюст был чужд трусливых колебаний якобинского папы, потому что для него вопрос шел не о власти, а об идее. Ему нужно было осуществить на земле свой идеал республики, каким он предносился ему в годы юных мечтаний, когда он приходил к заключению, что «мир опустел после римлян». И с неумолимой, жестокой последовательностью он уничтожал все, что мешало претворению его идеала в жизнь. Робеспьеру и другим его товарищам по Комитету Общественного Спасения приходилось вносить в планы Сен-Жюста оппортунистские поправки, чтобы сделать возможным их практическое осуществление. Сен-Жюст не был жесток в бытовом значении этого слова. То, что он делал, он делал для идеи. В груди его была холодная сталь. Он был по ту сторону сострадания и жалости. Бесполезных для идеи казней он не допускал и отправил на гильотину Шнейдера, без нужды свирепствовавшего в Страсбурге. Всю меру своего гения Сен-Жюст мог показать, только освободившись совсем от увлечений юности, от особенной республиканской идеологии, не имевшей уже ни малейшей почвы в действительности. Как далеко шел он в своих увлечениях, видно из его экономических взглядов: он был противником роста торговли и промышленности и хотел основать свою идеальную республику на земледелии. Но у него уже начинали открываться глаза. И у него вырывались уже характерные признания, что его идеалы — утопия. В своей записной книжке он оставил нам следующий афоризм: «Человек, вынужденный уединиться от мира и от самого себя, бросает свой якорь в будущее и прижимает к своему сердцу потомство, неповинное в зле настоящего». Гений Сен-Жюста и его деятельная энергия были затемнены юношескими грезами и наделали Франции много «зла». Но если бы Сен-Жюст, подобно Сийесу, сумел пережить кровавые полосы революции, он принес бы родине такую славу, которая с избытком покрыла бы плоды его ошибок, увлечений и безумств. См. E. Hamel, «Histoire de S.-J.» (1859).

А. Дж.