Софья Алексеевна

Софья Алексеевна, правительница, дочь царя Алексея Михайловича от его первой супруги Марьи Ильиничны Милославской. Родилась она в 1657 году. Она одна из дочерей Алексея Михайловича не погрязла в теремном разврате. Для этого она была слишком умна, образована и честолюбива: она приняла участие в политической жизни Москвы и достигла высокого положения правительницы. Но и она не отказывалась от радостей бытия: у нее тоже был «голант», боярин князь В. В. Голицын, образованнейший из русских людей своего времени, и впоследствии, завладев верховной властью, Софья вообще знала толк в «плезирах»; князь Куракин определенно сообщает в своей «Истории» следующее: «по вступлении в правление, царевна Софья для своих плезиров завела певчих из поляков, черкас, также и сестры ее по комнатам, как царевны Екатерина, Марфа и другие, между которыми певчими избирали своих голантов и оных набогащали, которые явно от всех признаны были». Все это свидетельствует как об эмансипации женской половины московского двора того времени, так и о том влиянии, под действием коего произошла эта эмансипация: польском и малороссийском. Поляки и черкасы в придворном хоре, это яркий показатель того, что означенное влияние не ограничилось приобретением вкуса к силлабическому стиху, а проникло глубоко в жизнь, вошло в домашний обиход и добралось до девичьего терема. Достигнуть власти и «плезиров», ей сопутствующих, Софье Алексеевне помогли многие условия ее эпохи, в числе которых ее ум, энергия и образование имели не главное значение; ибо выдающиеся личные свойства ее остались те же, даже с течением времени сделались еще значительнее, чем вначале, а она все-таки потеряла власть, потому что жизненные условия были уже не прежние, и удержаться на высоком месте для нее не осталось возможности. Поэтому необходимо обратить особое внимание на объективные условия того времени, когда протекала эта необыкновенная жизнь необыкновенной русской женщины. Это было время еще не улегшейся, после Разинского восстания, народной стихии. Если крестьянские низы государства были подавлены, то дух Разина еще не умер в посадской и городской мелкой буржуазии, к которой принадлежало и стрелецкое войско. Стрельцы (см.) были первым войском, которому предстояло начать борьбу с Разиным (см.); они были на местах, в поволжских городах, они же были посланы первыми и из Москвы, но они оказались плохими борцами за государство и высшие классы и, большей частью, в конце концов, присоединялись к движению. От этого движения в их настроении и быту остался резко определенный отпечаток. Стрельцы, на опыте увидав, что может значить вооруженная масса, почувствовали свое значение и усвоили казацкий обычай собираться в круги для обсуждения и решения своих стрелецких дел. О прежней дисциплине, о прежнем порабощении рядовых стрельцов начальниками не могло быть и речи. Стрельцы и раньше мало занимались своим специальным военным делом, а после Разинского мятежа совсем его забросили, еще более, чем прежде специализировавшись на разного рода мелких торгах и промыслах. Но в то же время они продолжали оставаться вооруженной силой, хорошо знавшей, что она может натворить в государстве, если захочет. Разина стрельцы крепко помнили не только до начала правления Софьи, но и после него, когда в стрелецком войске созревала мысль о новом перевороте в пользу низверженной царевны. Один из стрелецких коноводов говорил: «когда бунтовал Разин, и я ходил с ним же. Еще я на старости лет тряхну». Такие настроения поддерживались злоупотреблениями стрелецкого начальства: многие полковники притесняли стрельцов, не давали им жалованья, заставляли работать на себя. В Москве было расположено 20 стрелецких полков — сила весьма серьезная при отсутствии всякой другой вооруженной силы, — и она менее всего способна была сносить притеснения начальства. В стрелецких кругах шумели, грозились, составляли челобитные. Так дело обстояло внизу. Наверху тоже происходила смута. Боролись две придворные партии, группировавшиеся около двух наследников престола от двух жен царя Алексея: Марьи Милославской и Натальи Нарышкиной. От первой был слабый телом и духом царевич Иван, от второй — крепкий тем и другим, но малолетний царевич Петр. Патриарх был на стороне последнего, и потому на первых порах победила нарышкинская партия. Но партия Милославских, среди которой сразу выдвинулась царевна Софья и которую поэтому правильно назвать ее партией, не считала дела решенным окончательно и принимала меры перерешить династический вопрос. Тут способным агентом царевны оказался ее дядя Иван Михайлович Милославский, который успешно агитировал среди стрельцов, умело войдя в близкие отношения с некоторыми их вожаками. Настроение стрельцов сильно повысилось в кратковременное правление Нарышкиных, которые взлетели слишком высоко, не по заслугам, и неумелыми, заносчивыми распоряжениями сразу вызвали к себе отрицательное отношение в Москве и особенно в стрелецком войске, единственном организованном органе московского общественного мнения. Правительство Нарышкиных испугалось стрелецкого движения, выразившегося не только в составлении челобитных, но и в прямом требовании выдать полковников на правеж или взыскать с них вымученные со стрельцов деньги. В противном случае стрельцы, пришедшие скопом в Кремль, грозились сами о себе промыслить, перебить своих полковников и разграбить их животы и дома. Правительство уступило: требуемый стрельцами правеж был исполнен, деньги стрельцы получили и над полковниками потешились.

Это сделало стрельцов еще смелее: они почувствовали, что могут вершить дела и на самом верху. Отсюда понятно, почему хитроумная агитация Ивана Михайловича Милославского достигла цели. Стрельцы поднялись с оружием, истребили главных правительственных лиц — боярина Артамона Матвеева, Нарышкиных и других бояр с их подручными (15-17 мая 1682 г.) и установили в Москве новое правительство царевны Софьи с номинальными двумя царями во главе — Иваном и Петром Алексеевичами. Стрельцы по отношению к боярам поступили по-разински. Душою этого дворцового переворота была фактическая глава нового правительства — царевна Софья. Софья оперлась на стрелецкое войско. А это последнее, как и подобает войску, зараженному Разинским духом, старалось опереться на социальные низы. С этой целью, истребляя ненавистных им бояр, стрельцы объявили волю холопам и изодрали кабалы в холопьем приказе. Словом, они считали, что действуют от лица народа, за веру и за государей. Они потребовали, чтобы новое правительство признало все убийства, совершенные ими во время бунта, справедливым и необходимым народным и государственным делом, что «побития» ими произведены за «дом пречистые богородицы и за царское пресветлое величество и за неистовство к великим государям и стрельцам». В самой этой формуле восстания слышится отголосок «прелестных писем» Разина. Смотря на «побития», как на казнь «изменников», повинных в «неистовствах» по отношению к государям и стрельцам, стрелецкое войско в своей челобитной на имя государей просило, чтобы государи «пожаловали» стрельцов за «многия» их «службишки», «указали на Красной площади учинить столб и тех побитых злодеев и вины их, за что побиты, на том столбе имяны подписать, чтоб впредь иные, помня крестное целование, чинили правду».

Просили стрельцы и о том, чтобы повсюду были посланы «жалованные грамоты», в силу которых никто не смел бы называть стрельцов бунтовщиками и «изменниками», «никого бы» из них «в ссылку не ссылали, не били и не казнили» и пр. В этой челобитной стрельцы сделали уступку правящим классам, отказавшись от солидарности с «боярскими людьми», то есть, холопами, стремившимися к освобождению от кабалы, ибо стрельцы, как мелкая торгово-промышленная буржуазия, в конце концов, тяготели не к неимущим, а к имущим. Правительство исполнило стрелецкую просьбу: столб с именами побитых и с прописанием их вин был поставлен незамедлительно. Уступило правительство той силе, которая его воздвигла, и в другом стрелецком требовании — допустить прение о вере между старообрядческими учителями и патриархом. Стрельцы тянули к старообрядчеству и некоторые вожди его, поп Никита Пустосвят (см.) и чернец Сергий, хотели при их помощи добиться торжества старой веры, подобно тому, как Софья с их же стрелецкой помощью достигла власти. Прение о вере состоялось 5-го июля (все того же 1682 г.) в Грановитей Палате. Три царевны и одна царица присутствовали на этом диспуте и лишний раз своим присутствием в публичном собрании подчеркнули ту перемену, которая произошла в положении русской женщины за вторую половину ХVII века. Царевна Софья Алексеевна явилась главной героиней разыгравшихся здесь сцен. Она вмешалась в горячий спор и обличила Никиту Пустосвята и в крайней несдержанности, и в нетвердости в том раскаянии, которое раньше с «клятвой» он принес царю Алексею Михайловичу, патриарху и всему собору — «впредь о вере не бить челом». «А теперь ты опять за то же принялся», — сказала Софья. И далее, когда Никита Пустосвят изъявил готовность возражать на направленное против него сочинение Симеона Плоцкого (см.) «Жезл», то Софья Алексеевна, ученица Симеона Полоцкого, энергично отрезала: «Не стать тебе с нами говорить и на глазах наших быть» — и приказала читать раскольничью челобитную. Сообщение этой челобитной о том, что еретик монах Арсений (см.) и патриарх Никон (см,) повлияли на царя Алексея, опять вывело Софью из душевного равновесия. Со слезами досады на глазах она быстро поднялась с места и сказала: «Если Арсений и Никон патриарх еретики, то и отец наш и брат такие же еретики стали; выходит, что и нынешние цари не цари, патриархи не патриархи, архиереи не архиереи; мы такой худобы не хотим слышать, что отец наш и брат еретики, мы пойдем все из царства вон». И сказав это, она отошла от своего места. Этот маневр удался вполне. Софью, плача, просили не покидать с царями царства, — и она опять заняла свое место, не преминув снова принять участие в споре. Диспут кончился ничем, но на нем пред Софьей выяснилось, что с расколоучителями и со стрельцами ей не по пути, и, начав свое самостоятельное правление, она первые свои усилия направила на обуздание этой силы, доставившей ей власть, но проявившей после того слишком много заносчивости и самовольства: недаром, при уговаривании ее не покидать царства, она слышала из стрелецкой толпы и такой говор: «Пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить, нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет». Было ясно, что, стоя во главе крепостного помещичьего государства, надо опереться на иную социальную силу, а не на ту, от которой пахло разинским духом. Такой силой был дворянско-служилый класс, из членов которого и составлялось дворянское войско. Поэтому неудивительно, что, когда после расправы с расколоучителями (причем Никита Пустосвят был казнен по приказанию правительницы), возник конфликт с любимым в стрелецком войске его начальником, князем Хованским, обвинявшимся в подготовке, при помощи стрельцов, нового дворцового переворота, то Софья Алексеевна обратилась за помощью к дворянско-служилому классу, получила ее и победила как своего династического, так и классового врага: Хованский с сыном были обезглавлены, стрельцы были приведены в полную покорность, а столб, реабилитировавший их поведение в майские дни 1682 года, был убран.

Началось правление царевны Софьи без назойливой помехи со стороны вооруженной мелкой буржуазии, вошедшей было во вкус руководства общественно-политической жизнью государства. Это правление заслужило положительный отзыв у современника, не имевшего никакого отношения ко двору правительницы и известного своим беспристрастием в оценке людей и дел той эпохи. «Правление царевны Софьи Алексеевны, - говорит князь Б. И. Куракин (см.), - началось со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском Государстве не было», и далее, указывая развитие экономической жизни и просвещения, он подчеркивает, что «политес восставлена была в великом шляхетстве и других придворных с манеру польского — и в экипажах, и в домовном строении, и в уборах и столах». Так и подобало при классовом господстве этого шляхетства, дворянства. Возросшее довольство народа тоже отмечает князь Куракин, видя доказательство этого в умножении народных забав и игр — и в Марьиной роще, и на Девичьем поле и в других местах. Действительно, в течение семилетнего правления Софьи не заметно, чтобы низшие классы угнетались какими-либо исключительными способами. Напротив, правление было сравнительно мягким, и в этом нельзя не видеть влияния на власть Разиновщины и ее московского отголоска в виде стрелецкого мятежа. С другой стороны, сотрудниками Софьи в деле правления были люди образованные, и прежде всего князь В. В. Голицын, мечтавший, говорят, даже об освобождении крестьян; немудрено, что они старались, хотя бы из чувства самосохранения, сколько возможно ослабить народные тягости. Вместе с тем Софья Алексеевна в сотрудничестве с людьми, воспитавшимися, как и она сама, на польской учености в западнорусском изложении, хлопотала о просвещении именно этого типа, плодом чего и было основание в Москве Славяно-Греко-Латинской Академии (1685 г.) (см. XIX, 203) с греками братьями Лихудами (см.) во главе, но и с привлечением к работе в ней таких людей, как Сильвестр Медведев (см.), даровитый и ученый монах, «латинянин», горячий оппонент Лихудов и столь же горячий приверженец Софьи, позднее сложивший за это свою голову на плахе. При правительственных дарованиях, какими обладала Софья Алексеевна («принцесса ума великого» — свидетельствует князь Куракин), и при таких ее помощниках в правлении, как Голицын (см.) и позднее Шакловитый, тоже умный и просвещенный человек, вполне понятны и дипломатические успехи этого правления. Софья Алексеевна стремилась не разрушать, а укреплять союзы на западе и востоке. Был «подтвержден» мир со Швецией, заключен вечный мир с Польшей (21-го апреля 1686 г.), давший России Киев, и с Китаем (1689 г.), определивший русские владения на Дальнем Востоке (Нерчинский договор). Правда, мир с Польшей обязал Россию нарушить мир с Турцией и вести с ней войну, но эта война в правление Софьи ограничилась двумя неудачными Крымскими походами под начальством В. В. Голицына (1687 и 1689 г. г.) и, видимо, не составляла главной заботы самой правительницы. В это время она более заботилась о состоянии здоровья своего фаворита — главнокомандующего, чем об успехах русского оружия, и страстно желала одного: скорейшего возвращения «света» своего «братца Васеньки» домой: «А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься, — писала Софья Алексеевна князю Голицыну, — тогда поверю, когда увижу в объятиях своих света моего». Чувства к «братцу» выражались в письмах далеко не сестринские, свидетельствуя о нежном сердце правительницы, а отсюда вполне понятно, почему неудачливый в походах вождь все же был награжден по-царски.

Царствовать, во что бы то ни стало, это вторая забота, которой обуревалась правительница. Нежная чисто по-женски к избранникам своего сердца, сначала к Голицыну, потом к Шакловитому, эта мужественная, со складкой энергии на упрямом челе, некрасивая, неуклюжего сложения женщина была очень честолюбива. Недаром она не останавливалась ни пред чем для достижения власти и перешагнула не через один труп, прежде чем добралась до нее. Софья Алексеевна, по свидетельству князя Куракина, «начала делать червонные под своею персоною и в короне» и т. п. Но и на этом не остановилась. Прямо надела на себя корону и стала давать, по тому же свидетельству, «овдиенции публичные послам польским и шведским и другим посланникам в золотой палате», — то есть, поступала, как настоящая царица. Она желала царствовать. Это было слишком очевидно. Между тем, младший даровитый брат подрос: ему исполнилось 17 лет. Это обстоятельство как-то просмотрела Софья и увидала воочию только тогда, когда Петр, питавший, говорят, «великую противность» ее царским претензиям, открыто ей высказал свое враждебное отношение на крестном ходе, в котором хотела принять участие Софья Алексеевна, а он не желал допустить этого; сестра-правительница не уступила брату-царю, и он уехал, отказавшись вместе с ней участвовать в крестном ходе. Это было окончательным разрывом. Предстояла борьба. Но теперь оказалось, что у Софьи нет реальной опоры. Вооруженная буржуазия — стрельцы — дали ей власть, но она, при помощи дворянского войска, ввела в границы эту промежуточную стихию между крупным купечеством и дворянством, с одной стороны, и простым народом, с другой, и, таким образом, отбросила стрельцов от себя, а дворянское войско не организовала так, чтобы постоянно иметь его около себя. Брат же, как раз это последнее и сделал — создал себе вооруженную дворянскую силу в виде двух потешных полков, обученных солдатскому строю приладившимися к царю авантюристами иностранцами и русскими из людей всякого звания. И это обстоятельство, тоже не учтенное по достоинству Софьей, дало победу в борьбе ненавистному ей брату. Не короной, к которой Софья Алексеевна стремилась, а монастырем закончилась ее правительственная карьера. Как когда-то царевна Софья, укрепившись в Троицко-Сергиевской лавре, приказала казнить Хованских, так теперь Петр, укрепившись в том же монастыре, велел схватить и казнить Шакловитого, обвиненного в покушении на его жизнь, а правительницу, не допустив до себя, поместил в Новодевичий монастырь (1689 г.). Оттуда не вывело ее и новое стрелецкое восстание, запоздало схватившееся, как за соломинку, за прежнего своего вождя, уже поверженного и обреченного на тихое угасание в монастырской келье.

После этого восстания погибло стрелецкое войско, погибла и царевна Софья Алексеевна: ее не стало — осталась монахиня Сусанна (1698 г.), прожившая уже недолго и скончавшаяся в 1704 году (3 июня), всего 46 лет от роду.

Литература: «Архив князя Куракина», т. I; С. М. Соловьев, «История России», т. 13 и 14-й; Н. Я. Аристов, «Московские смуты в правление царицы Софьи Алексеевны», 1871 г.

Н. Фирсов.