Сологуб Федор

Сологуб Федор (псевдоним Федора Кузьмича Тетерникова, родился в 1863 г.), современный поэт и беллетрист (см. XI, 705), один из виднейших представителей русского «символизма». Сологуб в одном из своих романов («Навьи чары») определяет характер своего творчества следующей формулой: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт. Косней во мгле, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, над тобой, жизнь, я, поэт — воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном». Но эта, достаточно опошленная самим Сологубом и его последователями, «сладостная легенда» не есть результат того творческого преображения предметного мира в идеальный, замкнутый в себе мир образов-символов, который вообще характеризует процесс всякого подлинного творчества; и реалистическое искусство не есть сама жизнь, а только творческое подобие и «высветление» ее, но подобие, которое обладает всеми чертами жизненного правдоподобия. «Легенда» так называемых «символистов» ни в какой мере не воздвигается на почве реального быта, она остается в области вольных измышлений, бессильно-наивной и тусклой романтики. Символы Сологуба — совершенно отвлеченные и неправдоподобные, галерея их — бледные схемы, знаки, бессильные вызвать перед читателем живые творческие образы (как это бывает с подлинными художественными символами), бесплотные призраки, бродящие за порогом реального бытия, «нумены»: принцесса Ортруда, приват-доцент Триродов, «тихие мальчики», Передонов. В романах Сологуба происходят самые невероятные события, неубедительные, мелодраматические, случайные, — и рассказываются они самым напыщенным риторическим стилем. Единственный, пожалуй, удавшийся Сологубу символ, более или менее насыщенный психологическим содержанием — Недотыкомки в «Мелком бесе». Этот роман — высшая ступень творчества Сологуба, дальше которой ему не удалось пойти, и вообще одно из крупнейших произведений в литературе русского «символизма». И Недотыкомка, и герой романа Передонов, тип патологический, страдающий манией преследования, — дают читателю некое смутное представление о мелочности, томительной и докучливой скуке, тупой, пошлой и склизкой обывательщине провинциальной дореволюционной России (роман вышел в 1905 г.). Но и «Передоновщина» и «Передонов» вошли в терминологию общественных явлений не как художественные образы, за которыми стоит насыщенное художественное содержание (как, например, «обломовщина», «карамазовщина»), а как наиболее резкое выражение известных понятий, отвлеченных идей, именно как «рабочий» психопатологический термин. Если в иных произведениях Сологуба и встречаются бытовые детали «жизни грубой и бедной», то они — лишь внешние аксессуары, декоративный фон для разыгрываемой и далекой от действительности комедии мертвых марионеток. Таков и последний роман его «Заклинательница змей» (1922 г.), в котором фигурируют и «фабрика где-то на Волге», и фабрикант, эксплуатирующий работниц, и фабричные рабочие, и разговоры о К. Марксе и Зомбарте, вплоть до злободневных словечек профессионального и социалистического движения, но вся суть вовсе не в этом новом революционном быте, который нисколько не интересует автора, а в «символах» — «граде Китеже», «мечтательных женщинах», потустороннем мире; героиня, фабричная Вера — та же старая наша знакомая, только переодетая в приличествующий злободневности костюм, королева Ортруда, и держится она у Сологуба, «как царица сказочной страны», и говорят с нею ее поклонники таким «символическим» стилем: «В лебедино-белом теле твоем не таится ли яд огненный высокого змея, змеиноокая!..» Вот это и есть привычная область творчества Сологуба, так ярко характеризующая эпоху общественной реакции, — область «творимых легенд», где не последнее место занимает самая грубая эротика. Сологуб отдал последней обильную и откровенную дань (конфискация некоторых его книг, привлечение к суду за порнографию по 1002 статье, «символической» для писателей этой эпохи). У Сологуба — не здоровая первобытная чувственность, а больная накипь извращенной фантазии, «головной» старческий садизм бессилия («Тяжелые сны», новеллы); его провинциальные «полудевы» («Мелкий бес») далеко оставляют за собой французские образцы — и все это «наслаждение и грех» на поэтическом языке осознаются автором, как приближение «к странным и тайным утехам». Рядом с этим — мистика, всяческие «литургии и мистерии», самая унылая и безрадостная романтика (героя своей трилогии, приват-доцента Триродова автор сажает на трон иностранного королевства), влечение к безумию, к «путям опасным над немой и темной бездной», к забвению; гимн смерти («Жало смерти», «Книга очарований»), и самый откровенный сатанизм («Пламенный Круг»). О последнем яркое символическое признание Сологуб дает в известном стихотворении: «Отец мой, Дьявол, спаси, помилуй — не дай погибнуть раньше срока душе озлобленной моей, — я власти темного порока отдам остаток черных дней... Тебя, Отец мой, я прославлю в укор неправедному дню, хулу над миром я восставлю и, соблазняя, соблазню»...

Надо сказать, что лирика Сологуба — несравненно выше его прозы. В лирике талант Сологуба достигает наибольшей тонкости и поэтичности, здесь он творец подлинных настроений и «сердца горестных замет» и здесь наиболее интимно раскрывается его психика — человека на склоне времен, эпохи распада, декадента в самом истинном смысле. Здесь наиболее правдиво выявляется и социально-психологическая основа его творчества, и характеристика людей его поколения: «Мы спокойны, не желающие, лучших дней не ожидающие, жизнь и смерть равно встречающие с отуманенным лицом».

Д. Тальников.