Социалистическое движение 70-80-х годов в России. Автобиографии революционных деятелей. Попов И. И.

Попов, Иван Иванович^*).

^*) Автобиография написана в марте 1926 года в Москве.

Родился я в Петербурге в 1862 г. в Павловском военном училище, где мой отец служил фельдфебелем. После смерти отца на руках матери нас детей осталось 7 человек. Она всем дала образование. Жили в Галерной гавани, на приволье, но бедно. С детства был знаком с В. М. Гаршиным и Н. С. Дрентельном (физиком), которые были товарищами брата по гимназии и часто бывали у нас. Учился в уездном и городском училищах вместе с Ф. К. Тетерниковым (Ф. Сологубом); вместе с ним поступил и в Учительский институт. Читать стал рано и читал без разбора, а потом братья стали руководить моим чтением. На всю жизнь остались в памяти «проповеди отца Гавацци» Добролюбова и Берне. У нас собирались студенты и курсистки— товарищи брата Ильи — студенты-технологи и подруги сестер. Заходил к нам и Пресняков, товарищ брата Павла по Учительскому институту. Помню, он убеждал Илью не отговаривать Гаршина идти добровольцем в русско-турецкую войну. У нас шли постоянные споры, обсуждали революционные и военные события, студенческие волнения, читали нелегальные произведения. Все это производило впечатление. Я уже в городском училище был затронут «вредными идеями». Участвовал в похоронах ст. Подлевского и Н. А. Некрасова. После окончания городского училища я  целый год готовился для поступления в Учительский институт, много читал, прореферировал I т. К. Маркса. С этого года я ждал каждый месяц 20-х чисел — выхода книжки «Отечественных записок», пока меня не арестовали, а журнал не закрыли. «Отечественные записки» —  Михайловский, Салтыков, Успенский, «внутренние обозрения» и др. — имели наибольшее влияние в выработке моего общественного миросозерцания. Учительский институт, куда я поступил в 1879 г., также имел значение для меня. Воспитанники почти все были значительно старше меня и Тетерникова. Многие из них уже побывали народными учителями. По своим убеждениям большинство являлось народниками-семидесятниками и отрицало террор. Директор К. К. Сент-Илер, преподаватель-математик В. А. Латышев, историк Я. Г. Гуревич, даже священник И. Заркевич свободно обсуждали с нами события и участвовали в наших политических спорах. На втором курсе в 1880 г. я познакомился с врачом С. В. Мартыновым и у него с П. А. Телаловым. По их просьбе устроил в институте конспиративный склад и организовал кружок из воспитанников. Нам доверялись важные пакеты и вещи. В этом  же году познакомился с студентом медиком — П. Ф. Архангельским, вскоре после ареста и освобождения умершим. Он сдерживал меня и постоянно говорил: «Не торопитесь в революцию... Успеете. Работайте над собой, больше и с толком читайте». С 1881 г. я сошелся с П. Ф. Якубовичем и всю жизнь дружил с ним. Через него связался с центральным кружком университета, архив которого мы хранили в институтском складе. Вместе с Якубовичем мечтал о создании студенческого легального журнала и нелегальной газеты. Якубович к намеченной цели приспособил журнал С. Н. Бажиной «Русское Богатство». Газету же «Студенчество» мы осуществили в 1882 г. и выпустили на гектографе 5 №№. В 1881 г. сообща с нашим воспитанником С. И. Чекулаевым и студентом А. В. Пихтиным организовали гектографическую и фотографическую мастерские и паспортное бюро, которые просуществовали до марта. 1884 г., создали ряд всевозможных изданий и откликались на события. Весной 1882 г. я кончил курс в институте, стал преподавать историю в училище Тименкова-Фролова и пансионе Филиппова. Перед окончанием института я сблизился с ст. Н. М. Флеровым и В. А. Бадаевым. Они, особенно Флеров, были значительно старше меня. У них была большая группа, состоявшая из  кружков рабочих и студенческих кружков.  Группа работала независимо от «Народной Воли» и даже сторонилась народовольцев, считая пропаганду среди рабочих за самодовлеющее дело, которое не следует компрометировать связью с террористами. Террор, по их мнению, нецелесообразно губит силы и вводит в систему борьбы момент случайности. Флеров и Бадаев мечтали передать революционное дело и дело освобождения рабочих в руки самих рабочих и крестьян. Я вошел в центральный кружок группы, состоявший сначала из Флерова,  Бадаева и меня, а значительно позднее в него вошли технолог Ф. Олесенев и студ. П. Мануйлов. В нашей группе было свыше 30 кружков рабочих, несколько студенческих, где вырабатывались пропагандисты.

Были в группе и несколько солдатских кружков. При пропаганде мы стремились сделать из рабочих сознательных, критически мыслящих людей. Наиболее успевающих рабочих мы выделяли в особый кружок, занимались с ними отдельно и предоставляли для пропаганды небольшие кружки рабочих. Мы избегали демагогических и догматических подходов. Занимались с рабочими и общеобразовательными предметами. При изложении положений политической экономии мы исходили из положений научного социализма и старались выявить классовую обособленность рабочих. Мы работали в тесном контакте с первыми социал-демократами в России — группой Д. Б. Благоева и П. А. Латышева, менялись с ними и кружками и пропагандистами. Июньские аресты 82 г. (Прибылев, А. П. Корба, М. Ф. Грачевский и др.) не затронули нас, но нанесли удар петербургской организации «Народной Воли». Бр. Н. А. и В. А. Карауловы, С. Е. Усова и П. Ф. Якубович задались целью восстановить петербургскую организацию и затерявшиеся связи с заграницей и провинцией, а потом собрать съезд. Со всеми ними я был хорошо знаком, а с В. Карауловым и С. Усовой участвовал в «Синем Кресте» (общество помощи политическим ссыльным и заключенным). Совещания Карауловых, Якубовича и Усовой происходили на квартире В. А. Караулова. Я не раз бывал на них. Посещал это совещание и С. А. Иванов («Заика»), когда приезжал в Петербург. Бывали на них П. В. Личкус и англичанка Лили Буль, будущая Войнич, автор «Овода». Кто-то, едва ли не Лопатин, прозвал потом эти совещания «Соломенным комитетом». Но этот «Соломенный комитет» к зиме 82 г. восстановил петербургскую группу, вошел в сношения с Москвой, провинцией и за границей, а главное мы связались с В. Н. Фигнер, находившейся в Харькове. От Фигнер в Петербург зимой приезжала С. В. Никитина. Этот комитет добился того, что наша флеровская группа слилась с «Народной Волей», и начал переговоры о соглашении с «Пролетариатом». Я был близок с петербургскими пролетариатцами — Ф. Ю. Рехневским, А. И. Дембским и С. Ч. Куницким. С последним был на ты. Флеров также сошелся с ними. Программа польского «Пролетариата» была близка нашей группе: у них в программе намечался экономический террор, а мы втроем — Флеров, Бадаев и я, не раз обсуждали вопрос об аграрном и фабричном терроре, которые следовало бы практиковать в исключительных случаях, в целях агитации и пропаганды революционных идей среди широких масс населения. Были у нас связи и с «милитаристами», мечтавшими при помощи военной силы произвести переворот и захватить власть. Но в близкое отношение мы не вступали с ними.

К августу 1882 г. в нашей группе, кроме гектографской и фотографической мастерских, имелась и летучая типография,  помещавшаяся вся в чемодане. Рама-ящик была сделана по особому рисунку, так что набор в каждый момент мог быть закреплен и уложен, не разбирая, в чемодан. На этом станке работал С. А. Анжикович, внук Бенигсена, одного из убийц Павла I. Анжикович делал набор в частных квартирах. Ему помогали Паули и наборщик Никвист. Имелись у нас сношения и с почтамтом, откуда получали списки лиц, письма которых перлюстрировались. Эти сношения удалось устроить мне через чиновника С. Антонова. Осенью 82 г. Флеров согласился войти в переговоры с Якубовичем и Карауловым. У нас было несколько совещаний, мы договорились и на автономных началах влились в партию «Народной Воли», образовав ее рабочую группу. Наш центральный кружок стал Центральным Комитетом «Рабочей Группы Партии Народной Воли». Сношения с «Народной Волей» вел я, а Флеров и Бадаев занимались рабочими и делами нашей группы. В свой комитет мы ввели и Ф. Олесенева. Это было в конце 82 или в начале 83 г. Работа в Петербурге, да и не в одном Петербурге, шла прекрасно. Мы знали о существовании мощной военной организации. В конце января в Петербург от Фигнер приехал Комарницкий, и в беседах с ним мы установили факт, что «Народная Воля» еще никогда не была так сильна, как на рубеже 82—83 гг. В Петербурге мы надеялись скоро иметь большую типографию. Организацией ее был занят М. П. Шебалин, а пока что работала наша компактная, переносная типография. Правительство вело через Николадзе переговоры с революционерами о прекращении террора (см. «Былое»). Мы были бодры и чувствовали силу. И вдруг арест Фигнер, а за ним аресты военной организации и др. Арест Фигнер приписали случайной встрече с предателем Меркуловым. В Петербурге провалов не было, если не считать Кронштадта. В марте на нашем станке отпечатали «Воззвание к русскому обществу», а в апреле пытались напечатать в типографии Академии Наук прокламацию по поводу коронации. Сорвалось. Приехал С. А. Иванов и в разговоре со мной настаивал, чтобы прокламация была. Выручил Анжикович, который с Паули и Никвистом в нанятой комнате у «глупой чухонки» отпечатали прокламацию и потом скрылись, Вскоре они поставили свою типографию, но были арестованы. Тогда уже была оборудована типография Шебалиных, с которой сносились С. П. Дегаев и Якубович. В мае Дегаев (Петр Алексеевич)  приехал в Петербург после побега, устроенного ему жандармами. У него были большие полномочия, и он занял центральное положение. На меня своими бегающими глазами он произвел неблагоприятное впечатление. Аресты продолжались и смущали нас. Поляки пролетариатцы говорили нам,  что явки из России проваливаются, а из других мест проходят благополучно. Это наводило на грустные мысли и предположения. Летом выпустили «Листок Народной Воли», отпечатанный в типографии Шебалиных. Там же отпечатали прокламацию по поводу кончины И. С. Тургенева и стихотворение в прозе «Порог». Прокламацию составил Якубович. К этому же времени закончились переговоры о соглашении с «Пролетариатом», в которых принимал участие и Дегаев. Куницкий уехал в Париж, чтобы окончательно договориться с Тихомировым, Ошаниной и пролетариатцем Мендельсоном. Дегаев реже стал показываться. В Петербург приехали К. А. Степурин, не знавший о провокации Дегаева, и Г. А. Лопатин. Последнему Дегаев сам сознался, и Лопатин наблюдал, чтобы Дегаев выполнил обещание. В конце октября вернулся Куницкий, которого в Париже ознакомили с ролью Дегаева. Он молчал и информировал только Рехневского, а потом Якубовича. В октябре состоялся съезд. Провинциалы почти не приехали, а одесситы даже уклонились от сношений с Петербургом: они уже сомневались в Дегаеве. Съезд значения не имел. Наша группа уклонилась от участия. На одном совещании на квартире С. А. Венгерова Якубович спросил меня, не могу ли я, если понадобится, съездить на две недели до границы. Я сказал, что это возможно сделать только на рождестве, на что Куницкий заметил: «Не будем вмешивать И. И. Поедет Рехневский». Из разговоров с Куницким, Якубовичем и особенно с Рехневским мне стало ясно, что Дегаев предавал, и что теперь готовится покушение на Судейкина. Я, конечно, должен был молчать. В декабре меня просили быть наготове со станком и помочь напечатать маленькую спешную прокламацию. Типография Шебалиных была ликвидирована, и они уехали в Киев. 16 декабря вечером я, Росси и Кулябко печатали прокламацию об убийстве Судейкина, а на другой день Якубович рассказывал мне, как к нему явился совершенно растерявшийся Дегаев, и Куницкий увез его на вокзал, где их ждал Рехневский, который и переотправил Дегаева через Либаву за границу. В Петербурге и после убийства Судейкина не подозревали о провокаторстве Дегаева. Только Флеров говорил, что тут все странно, я и Якубович молчали. Лопатин и Караулов уехали за границу. Провокаторство Дегаева раскрылось в начале января. Арестованным Усовой и С. Н. Кривенко жандармы сообщили, что их предал Дегаев, а они передали об этом на волю. Буря негодования охватила революционный мир. Поднялись голоса против централизма, диктатуры заграничников, которые, якобы, поощряли провокацию Дегаева ради убийства Судейкина. Встал вопрос о пересмотре программы Исполнительного Комитета. Ждали разъяснений Исполнительного Комитета, но их не было. Мы снова поставили типографию на Лиговке у Сладковой. В типографии были отпечатаны прокламации: «От Центрального Кружка союза молодежи», по поводу правительственного сообщения о награде тому, кто укажет место, куда скрылся Дегаев, и только в феврале — объяснение Исполнительного Комитета по делу Дегаева-Судейкина. В половине января начались совещания нашей группы с М. П. Овчинниковым, П. Ф. Якубовичем и др. о пересмотре программы. Согласились, чтобы центр был в России и составился из представителей групп, а за границей будут находиться запасные члены. В программу ввели параграф о фабричном и аграрном терроре «в исключительных случаях». Чтобы сохранить преемственную связь с «Народной Волей», приняли название «Молодая Партия Народной Воли», а орган проектировали назвать «Народная Борьба». Якубович поехал в Киев, Добрускина в Ростов, кто-то в Москву. Отовсюду получили одобрительные отзывы. Пролетариатцы также одобряли новую программу. После одобрения мы решили вступить в переговоры с народовольцами. Вернувшийся из Киева Якубович предложил Степурину созвать совещание. Степурин отнесся к нашей программе отрицательно, но все-таки вызвал из провинции старых народовольцев, в том числе А. Н. Баха и А. В. Гедеоновского. Мы решили до окончания переговоров не выявлять новую партию. Переговоры начались в феврале. Вскоре провалилась наша типография. Вслед за провалом типографии были арестованы Степурин, Антоновский, Подбельский и др. 16 марта 1884 г. в Петербурге разразился погром; в числе арестованных были я, Бадаев, Пихтин, Чекулаев и др. Флеров, Якубович, Мануйлов перешли на нелегальное положение. Переговоры продолжались уже без меня. Из-за границы приехал Г. А. Лопатин, назвавший «молодых народовольцев» — «красными петухами». Он привез план новой организации партии, во главе которой будет стоять центральная группа из 17 человек, а вместо Исполнительного Комитета выделяется из группы Распорядительная Комиссия из трех — Г. А. Лопатина, Н. М. Саловой и В. И. Сухомлина; это была уже уступка нам в отношении ослабления централизма. В то же время мартовский разгром подорвал силы обоих партий. Переговоры между молодыми и старыми народовольцами закончились соглашением, которое от лица «Молодой Народной Воли» и было напечатано в № 10 «Народной Воли» вместе с договорными письмами «Пролетариата» и Исполнительного Комитета. Но программа «Молодой Народной Воли» не была изжита: многие кружки и в Петербурге, и в Москве, и в провинции продолжали проводить ее в жизнь. Еще в ноябре 84 г. мне пришлось воздействовать на эти кружки и отдельных лиц, о чем говорит письмо Якубовича, до меня не дошедшее и захваченное у ст. Ермолаева. Часть его напечатана у Туна. Мой первый арест был непродолжителен. Я оказался скомпрометированным со стороны Подбельского. Дегаев не предал меня. В мае я был освобожден под залог, остался в училище, а в августе 84 г. пришлось снова серьезно заняться революционными делами. Из центра нашей флеровской группы в Петербурге я был один, и у меня в руках остались связи. В августе Якубович уехал в Дерпт печатать № 10 «Народной Воли» и передал мне сношения с Н. К. Михайловским, Н. В. Шелгуновым и другими литераторами. Лопатин и Салова не нашли удобным взять эти сношения на себя. Вернувшийся в сентябре Якубович держал меня «на случай» в курсе дел. В это время Лопатин настаивал на необходимости для поднятия престижа партии совершить террористический акт. Намечен был министр Д. А. Толстой, которого ненавидело все  общество. Михайловский торопил выпуском № 11. Осенью выдвинулась М. Н. Емельянова (вышедшая потом в Сибири замуж за Костюрина). Она также помогала центральной группе даже больше меня: после ареста я был осторожен. В октябре в один день арестовали Лопатина и Салову. У Лопатина захватили шифрованные адреса. Пошли аресты по всей России. В это время я женился на курсистке В. А. Лушниковой из Кяхты. В ноябре я уже работал вплотную. Я в последний раз встретил на улице Якубовича, который шел на свидание со мной и подал мне знак, чтобы я не подходил к нему. Он был арестован. В Петербурге остались в главе организации Емельянова и я. Нам помогала Подсосова. Роль наша была та же, что и «соломенного комитета» в 82 году: мы собирали остатки организации, восстанавливали сношения с провинцией и заграницей. В январе связались с заграницей. Я готовил № 11—12 «Народной Воли», в который Михайловский дал статью. В январе провалилась благодаря случайности (с квартирохозяином^*) сделалась падучая, и он задохся) дерптская типография.

^*) Переляевым. В. Фигнер.

Мысль о выпуске журнала пришлось оставить, точнее передать на юг Оржиху и Богоразу, которые в августе 85 г. выпустили последний № 11—12 «Народной Воли». 12 февраля 1885 г. я, Емельянова, Подсосова и др. были арестованы. Меня и Емельянову арестовали на улице — ждали вооруженного сопротивления. Система конспирации Флерова, отсутствие клички, кличка Флерова в Москве — «Ив. Ив.», письмо Якубовича ко мне с датой, когда я был уже арестован первый раз, а главное показание Грекова, который всех выдавал и выдал Ив. Ив. (но вместо меня у него был А. И. Дембский, назвавшийся Ив. Ив.) — все это избавило меня от суда и каторги, и я был административно сослан на 4 года в Забайкалье, в Кяхту, где попал в просвещенную семью моего тестя, ученика декабристов, А. М. Лушникова. Здесь, в Кяхте, я и жена вместе с чайковцами Н. А. и А. Д. Чарушиными, городскими учителями, поставили общественную библиотеку, местный музей, организовали отделение Географического Общества. Я собирал материалы о декабристах, работал в архиве и писал в газеты. Я начал писать еще в Петербурге в 1883 г.; в «Голосе» была напечатана, если не считать нелегальные журналы, моя первая статья «Студенческий пролетариат». В Кяхте я сблизился с Потаниными, Ядринцевым, Клеменцами, возвращавшимися или отправлявшимися в научные экспедиции по окончании срока ссылки. В июне 89 г. я уехал в Париж и провел там зиму, близко сошелся с П. Л. Лавровым и эмиграцией, между которой встретил старых знакомых — Бурцева, Дембского и др. В Париж я привез порученные мне М. А. Натансоном и другие материалы по Якутской истории в 89 г. Я их заучил наизусть. На основании материалов Лавров написал статью, а французские социалисты составили протест. Благодаря знакомству с эмиграцией я имел разговор с П. Н. Дурново, после которого предпочел уехать в Сибирь и Среднюю Азию. В 1894 г. еще при жизни Н. М. Ядринцева я взял в свои руки газету «Восточное Обозрение» и журнал «Сибирский Сборник», поселился в Иркутске, был одно время консерватором музея Восточно-Сибирского Отдела Географического Общества. В 1895 г. я был официально утвержден редактором и потом издателем газеты. В «Восточном Обозрении» работали преимущественно старые сибиряки-областники и политические ссыльные, начиная с известного П. Г. Зайчневского («иностранное обозрение»), каракозовца Б. П. Шостаковича, нечаевца А. К. Кузнецова, чайковцев, семидесятников, народовольцев, социал-демократов включительно до ссыльных последних формаций. В газете писали Стефанович, Ковалик (сибирское обозрение) Свитыч-Ильич (фельетоны), В. Серошевский, Шиманский, Тан-Богораз, М. Фундаминский, Майнов, Войнаральский, М. Р. Гоц, П. Ф. Якубович (псевдоним «Аквилон»), Е. К. Брешковская, Л. Д. Бронштейн-Троцкий (Антид-Отто), Ф. Я. Кон (К. О. Н.), Л. Б. Красин и мн. др. Газета была радикально-демократическая. Ссыльные считали ее своей и охотно писали. Население ценило газету, и тираж ее к 1905 г. был свыше 20 тыс. В Иркутске я жил в тесном общении с политической ссылкой и не раз помогал побегам. В январе 1906 г. Меллер-Закомельский закрыл газету, а я вынужден был уехать за границу, откуда вернулся во время первой Государственной Думы и работал в ее комиссиях. За 1905 г. я, как инициатор организации милиции, вместе с другими иркутскими гласными был предан суду и до 1909 г. был лишен избирательных прав, пока сенат не приговорил нас к штрафу. С 1906 г. живу в Москве, где работал в разных газетах и журналах, преимущественно в «Русских Ведомостях». Состоял председателем «Общества деятелей периодической печати и литературы», директором Литературно-художественного кружка, председателем которого я был после В. Я. Брюсова, членом «Литературной Среды», политического «Красного Креста» и др. и всегда поддерживал связь с Сибирью и ссылкой. После Октябрьского переворота работал в острове потребителей «Кооперация», кооперативном клубе, издательствах, бюро краеведения и в московском областном музее. Состою членом группы народовольцев, при обществе «Политкаторжан». Кроме многочисленных статей в газетах и журналах по различным вопросам, особенно по Сибири, Дальнему Востоку, Серединной Азии и азиатским государствам, а также переводов сделанных совместно с сыном, А. И. Поповым, имею отдельные работы: «Орхонские открытия и дешифрирование рунических надписей» (Ирк., 1895), «Земство и Сибирь» (1905), «Дума народных надежд» (история первой Думы, 1907), «Великая могила прошлого» (очерки по Италии, 1910), «От Небесной империи к Серединной республике» (история Китая, 1911), «Д. А. Клеменц» (Ирк., 1915), «Минувшее и пережитое» (воспоминания за 50 лет), І и II т. Издан. «Колос» (1924); III том охватывает события включительно до первой Думы. Печатается IV том, доведен до 1912 г. — в нем больше литература и искусство; V т. пишу.