Социализм. IV. Развитие социалистической мысли в России

IV. Развитие социалистической мысли в России. Русский социализм в своей эволюции и в своих разветвлениях питался из трех источников: из разных течений европейского социализма, из народных движений в самой России и, наконец, из эволюции революционной русской интеллигенции, этой до конца XIX века главной носительницы социалистических идей, отражавшей и преломлявшей по-своему как классовую борьбу в России, так и разные формы европейского социализма. Главные этапы русского социализма следующие: т. н. «ранний социализм» 30-х и 40-х годов, революционное народничество 60-х и особенно 70-х годов, марксизм 80-х и 90-х г. и, наконец, ленинизм. Эти основные этапы сопровождались, время от времени параллельными течениями, не укладывающимися в общую схему, но вполне закономерными: таковы русский бланкизм, с одной стороны, толстовство, с другой; затем возрождение революционного народничества и анархизма в эпоху первой революции и т. п. Самой характерной чертой развития русского социализма является при этом последовательный рост его классовой дифференциации и все большая конкретизация его программ, — по мере усиления и выявления самой классовой борьбы в России. При своем зарождении — у Герцена, Белинского и даже у петрашевцев (см.) — русский социализм является крайне расплывчатым, абстрактно-сентиментальным и вполне уживается с демократическим либерализмом, крайнее крыло которого он, в сущности, собой и представляет. Отмена крепостного права выдвигает на первый план крестьянский вопрос, создает многочисленную «разночинную» интеллигенцию и порождает революционное народничество. Наконец, самостоятельное классовое выступление русского пролетариата производит новый решительный сдвиг в развитии социализма и вызывает к жизни русский марксизм и его новейшую, наиболее революционную форму — ленинизм. Вся эта эволюция находит себе идеологическую опору в соответственных этапах европейского социализма, пока, наконец, ленинизм в свою очередь не начинает оказывать мощное влияние на европейское рабочее движение и европейскую социалистическую мысль. Такова наиболее общая схема развития социалистической мысли в России. В дальнейшем первые этапы русского социализма мы охарактеризуем весьма кратко, так как много дано уже в отдельных статьях о наиболее видных русских социалистах этого времени, а эпоха в ее целом будет освещена в особой статье.

Начало русского социализма относят к 30-м и 40-м г. XIX века. Попытки некоторых писателей причислить к социалистам Радищева или Пестеля не выдерживают критики, ибо мнимо-«социалистические» мысли этих революционеров ничем не отличаются от таких же мыслей ряда буржуазных писателей предреволюционной Франции XVIII века. Освободительные стремления русской дворянской интеллигенции до декабристов включительно не шли дальше идеалов радикальных деятелей великой революции — якобинцев. Только окончательный приход буржуазии к власти в самых передовых государствах Европы, — Англии и Франции (в начале 30-х г.), впервые выдвинул и там социальный вопрос, как вопрос рабочий, и создал почву для развития социализма. Эта эпоха совпала в России с самой жестокой николаевской реакцией, которая давила всякое проявление свободной мысли, опутывала полицейскими сетями даже личную жизнь обывателя и вместе с тем создавала ряд непримиримых социальных противоречий, в том числе особенно противоречие между развивающейся промышленностью и усиливающимся гнетом крепостного права. Перед Россией стояла объективная задача — раскрепощения и европеизации, т. е., по существу, задача превращения в буржуазное государство. Но русская буржуазия, в отличие от западноевропейской, по целому ряду социально-исторических причин не выработала своей интеллигенции, а прогрессивная, передовая  дворянская интеллигенция, как потом интеллигенция мелко-чиновничья и разночинная, не могла воодушевляться буржуазными идеалами Западной Европы в ту эпоху, когда эта буржуазия уже сама стала у власти и становилась реакционной. Поэтому освободительные идеалы русской интеллигентской молодежи 30-х и 40-х годов окрашивались в цвет наиболее распространенных в то время среди европейской интеллигенции, особенно во Франции — социалистических учений сенсимонизма и фурьеризма. Эти учения сами были отражением того протеста, который питала сознающая свою роль в обществе новая интеллигенция Франции против господства денежного мешка, а также против узкой, мещанской морали, против сковывающих личность социальных порядков и предрассудков официального буржуазного общества. Вот почему московский кружок Герцена и Огарева во второй половине 30-х г. увлекался сен-симонизмом. В нем он видел, прежде всего, освобождение личности (в чем так нуждалась николаевская Россия), освобождение женщины от лицемерной семейной морали и — в отдалении — гармоническую организацию общества под руководством просвещенной интеллигенции. Впоследствии, в эпоху 1848 г., уже будучи в эмиграции, Герцен увлекся одно время, правда ненадолго, идеями революционного коммунизма. Разочаровавшись затем и в революции и в творческих способностях европейского социализма и европейского пролетариата, он стал проповедовать своеобразное социалистическое славянофильство, веру в социализм русской общины. Т. о, Герцена можно считать одним из идейных основателей народничества. Но это ему не мешало с начала реформы Александра II стать почти на либеральную платформу. Еще раньше такую же эволюцию проделал разночинец Белинский (см.). Увлекшись европейским социализмом в самом начале 40-х г., он готов был видеть в нем «идею идей, бытие бытия, вопрос вопросов, альфу и омегу веры и знаний». Но эта «идея» была для него все время лишь абстрактным выражением его недовольства русской жизнью, в которой он не видел никаких признаков прогресса. Стоило ему во время поездки по России в 1846 г. убедиться в целом ряде ростков либерализма в обществе, а затем попасть за границу,  где он был поражен красотой и мощью буржуазной европейской культуры, как он, со свойственной ему искренностью, стал отрекаться от социализма, заговорил о заслугах буржуазии, о том, что она единственный двигатель прогресса, и что Россия должна стать буржуазной.

Наиболее глубоким было увлечение европейским социализмом, именно фурьеризмом — у кружка петрашевцев (конец 40-х г.). Правда, отдельные члены этого кружка (особенно Спешнев) (см.) были даже последователями французских революционных коммунистов 40-х г.; но в центре социалистических увлечений петрашевцев стояло все же учение Фурье, в котором они видели картину светлого, радостного, гармонического будущего, находившегося в таком резком контрасте с неприглядной российской действительностью. Противоречие между Фурье, отрицавшим всю буржуазно-европейскую цивилизацию, и политическими идеалами и стремлениями петрашевцев, которые именно мечтали о европейских порядках для России, лучше всего свидетельствует, что для них, вышедших в большинстве из мелкого чиновничества и разночинцев, тогдашний европейский социализм был лишь смутным, мечтательным и притом абстрактным, оторванным от реальной действительности выражением их демократических стремлений в политике, для которых они не находили почвы.

В отличие от расплывчатого, сентиментально-гуманитарного «социализма» 30-х и 40-х г., социализм 60-х г., как и народничество следующего десятилетия, был гораздо более конкретным и практически революционным, т. к. он имел под собой определенную социальную основу. Этой основой было раскрепощенное крестьянство, страдавшее и от царизма, и от помещиков, и от развивавшегося капитализма. Глубокое разочарование в либеральных реформах, на которые возлагалось столько надежд, быстро шедший процесс «дворянского оскудения» и одновременного разорения крестьянства, наконец, явственный рост капитализма, особенно в его наиболее паразитических формах, и внедрение его в деревню, — все это создавало у тогдашней передовой интеллигенции социально-психологические предпосылки для определенно антибуржуазного настроения. Причем в этом настроении сходились и демократическая, разночинная по своему промежуточному социальному положению, в сущности, мелкобуржуазная интеллигенция и часть дворянской молодежи, выбитая реформой 1861 г. из своей классовой колеи, осознавшая свой классовый паразитизм и давшая в 70-х г. довольно многочисленных представителей «кающихся дворян», готовых «отдать долг» народу.

Первым настоящим русским социалистом, следовательно, надо считать не Герцена, а Чернышевского, этого «великого русского ученого и критика», как назвал его столь скупой на похвалы Маркс. В самом деле, Маркс чувствовал в нем много родственных черт. Став социалистом и материалистом еще в 1848 г. на студенческой скамье, под влиянием европейской революции и пропаганды петрашевцев, с которыми он был косвенно связан, Чернышевский затем впитал в себя те самые элементы европейской общественной мысли, на которых воспитывался и Маркс: диалектику Гегеля и материализм Фейербаха, французских историков и социалистов и английских экономистов-классиков. Но неразвитые общественные отношения в России не позволили Чернышевскому дойти до всех тех выводов, к которым пришел Маркс. Будучи убежденным материалистом в общефилософском смысле, он в области истории нередко оставался идеалистом, хотя и высказывал иногда гениальные, совершенно марксистские мысли и замечания. Увлекаясь из всех европейских социалистов больше всего Фурье, он в тоже время, в отличие от Фурье, стоял всецело на точке зрения революционной классовой борьбы, явно отрицательно относился к людям компромисса, вроде Луи Блана, и от Бланки заимствовал взгляд на необходимость революционной диктатуры. В то же время в области политической экономии, в своих знаменитых примечаниях к Миллю, он не пошел дальше т. н. «рикардианских социалистов». Наконец, по отношению к России он допускал возможность развития социализма из крестьянской общины, хотя проявлял в этом вопросе много колебаний и предвидел грядущее развитие капитализма. Но будущей роли пролетариата он совсем не предчувствовал и все свои революционные надежды возлагал на интеллигенцию и лишь отчасти на крестьянство. Все же влияние его сочинений на дальнейшее развитие социалистической  мысли в России было огромным.

Между тем многочисленные крестьянские восстания, явившиеся ответом на царско-помещичью «волю», наряду со студенческими волнениями питали у наиболее революционной молодежи самые смелые мечты о решительной социальной революции, и в 1862 г., накануне ареста Чернышевского, появилась в большом числе в Москве, Петербурге и некоторых других городах прокламация «Молодая Россия», Зайчневского, с которой ведет свое начало боевой революционный социализм в духе Бабефа. Прокламация высмеивала либеральную программу герценовского «Колокола» и мирные иллюзии «Великорусса» и звала народ на беспощадную кровавую революцию против «императорской партии», под которой разумелись все имущие. Главные свои надежды прокламация возлагала на «молодежь» и армию, а также на все недовольные элементы крестьянства, в частности на «старообрядцев», не замечая при этом, что именно в их среде росла особенно быстро новая крестьянская буржуазия. Немедленно после победоносной революции должно было создаться революционно-диктаторское правительство, которое и взяло бы на себя проведение ряда переходных мер к осуществлению социалистической программы. Продолжателями московского кружка Зайчневского были кружок Ишутина в Москве и Худякова в Петербурге, которые, наряду с мыслью о заговоре против царя, обращались уже с революционно-социалистической пропагандой к городским рабочим. Прокламация «Друзьям — рабочим», разбрасывавшаяся в рукописном виде ишутинцем Каракозовым перед покушением на царя в 1866 г., была, по-видимому, написана Худяковым, одним из первых популяризаторов и авторов народной литературы, с которым Каракозов, несомненно, совещался перед покушением. Эта прокламация говорила, что, когда «справится народ со своим главным врагом (т. е. царем), остальные, мелкие — помещики, вельможи, чиновники и другие богатеи, струсят, потому что число их вовсе незначительно. Тогда-то и будет настоящая воля. Земля будет принадлежать не тунеядцам, а артелям и обществам самих рабочих. И капиталы... будут принадлежать тем артелям рабочих»..., которые «будут производить выгодные работы этими капиталами и доходы делить между всеми работниками артели поровну».

Самым замечательным теоретиком «якобинского», или «бланкистского», направления в русском социализме уже тогда, во 2-й половине 60-х г., явился П. Н. Ткачев, будущий редактор «Набата». Он был первым, который стал у нас популяризовать, правда, в упрощенном виде, исторический материализм Маркса. По отношению к Европе он целиком стоял на позиции социальной революции и диктатуры пролетариата. В России же роль европейского пролетариата должна была взять на себя революционная интеллигенция. Совершив переворот и захватив власть, она должна была при помощи ряда декретов и путем просвещения отсталых народных масс привести Россию к социализму. Ткачев высказывал уже тогда ряд блестящих, нередко гениальных мыслей, замечательно совпадавших с тем, что в это же время писал в своих черновых тетрадях Бланки, с которым Ткачеву впоследствии, в конце 70-х г.,   пришлось сотрудничать вместе. Одновременно почти со взглядами Ткачева, которые ни тогда, ни позже, в 70-х г., широкого непосредственного отклика не получили и имели очень мало последователей, вырабатывалось и другое важнейшее направление русской социалистической мысли, которому суждено было господствовать среди русской революционной интеллигенции больше 10 лет. Этим направлением был бакунизм.

Бакунизм. Родоначальник европейского революционного анархизма, Бакунин (см.) нашел особенно благодарную почву для своих идей именно в России. Реакция против гнета самодержавия легко принимала у значительной части революционной интеллигенции той эпохи форму полного отрицания всякой государственной власти, всякого принуждения, всякой общественной централизации. Выражая собой индивидуализм интеллигенции и ее жажду свободы, эти идеи в то же время косвенным образом отражали исконную ненависть русского крестьянина к государственным чиновникам и опирались на исторические воспоминания о крестьянских восстаниях Разина и Пугачева, на общинные порядки «казачества», на целый ряд отрицавших государственную власть и убегавших от нее религиозных крестьянских сект. Особенно усилилось это течение после Парижской Коммуны 1871 г., показавшей нашей революционной интеллигенции, как буржуазная республика усмиряет рабочее восстание, и укрепившей ее в ненависти ко всяким формам государственной власти. Вот почему она так ухватилась за идеи Бакунина и даже Прудона (см. анархизм). «Мы не боимся, писал Бакунин в 1868 г., мы призываем анархию, убежденные, что из этой анархии, т. е. полного выражения разнузданной народной жизни, должна выйти свобода, равенство, справедливость, новый порядок и самая сила революции против реакции». «Революция, такая, как мы ее понимаем, должна в первый же день уничтожить радикально и окончательно государство и государственные учреждения». «Вся будущая политическая организация должна быть ничем другим, как свободной федерацией вольных рабочих, как земледельческих, так и фабрично-ремесленных артелей (ассоциаций)». Эти мысли, изложенные Бакуниным в «Программе международного союза социалистической демократии» и в № 1 изд. за границей русского журнала «Народное Дело», были впоследствии подробно развиты в его книге «Государственность и анархия», вышедшей в 1873 г. и долго служившей основным теоретическим источником для русских народников-бунтарей.

Но еще до этого, на самом рубеже 60-х и 70-х г., Нечаевым (см.) сделана была попытка синтеза централистических идей Ткачева с анархической программой Бакунина, с целью создать в России широко разветвленную революционную организацию, которая должна была подготовить всеобщее восстание к весне 1870 г., когда кончались временно-обязанные отношения крестьян к помещикам и ожидались многочисленные бунты. В изданной нечаевской организацией «Программе революционных действий» указывалось, что «социальная революция — конечная цель наша, и политическая — единственное средство для достижения этой цели». А орган Нечаева «Народная Расправа», говоря, что «мы хотим народной, мужицкой революции», что эта революция своей ближайшей целью должна ставить всеобщее беспощадное разрушение, намечал, прежде всего, ряд террористических актов, по отношению к которым «дело Каракозова надо рассматривать, как пролог». Наконец, в известных «Правилах организации», т. н. нечаевском «революционном катехизисе» доводился до самых последних пределов лозунг — «цель оправдывает средства», допуская обман и насилие даже по отношению к товарищам, не посвященным в самые интимные тайны организации. Нечаев проводил эти взгляды и на практике, убив скептически относившегося к нему студента Иванова. Вскрывший все это судебный процесс нечаевцев оттолкнул революционную молодежь от нечаевских способов действий, и один из первых революционно-пропагандистских кружков 70-х г., кружок «чайковцев», главным руководителем которого был Кропоткин, и из которого вышел ряд крупнейших деятелей «Земли и Воли» и «Народной Воли», ставил даже себе целью бороться с безнравственными методами Нечаева. Но тот же судебный процесс, где впервые в России обвиняемые публично высказывали свои революционно-социалистические убеждения, сыграл огромную роль в распространении этих убеждений среди революционной молодежи. Главными теоретиками начавшегося массового социалистического движения этой молодежи, известного под названием народничества, явились — наряду с Бакуниным — П. Л. Лавров (см.) и Н. К. Михайловский (см.).

В 1870 г. вышла, под псевдонимом Миртова, книга Лаврова — «Исторические письма». Центральными идеями этой книги были следующие. Весь прогресс человечества совершался и совершается «критически-мыслящими личностями», т. е. интеллигенцией. Но цена этого прогресса огромна, ибо он опирается на кровь и пот, на тяжкий труд и страдания трудящихся масс. Поэтому нравственной обязанностью всякой критически-мыслящей личности, без которой в ее деятельности не может быть гармонии, является работать над умственным развитием масс и этим «отдавать долг народу». Эти идеи подымали революционную молодежь в ее собственных глазах, делали ее творцом исторического процесса и вместе с тем давали историко-философское обоснование ее смутным стремлениям к пропаганде. После 1871 г., приняв личное участие в Парижской Коммуне и познакомившись с Марксом, Лавров становится революционером-социалистом, признает   для Европы точку зрения классовой   борьбы и диктатуры пролетариата. Что же касается России, то в издававшемся им в 70-х г. журнале «Вперед» он проповедовал эклектическое учение, где, наряду с отрицанием государства, в то же время в противовес Бакунину, выставлялись, в качестве переходных мер, требования «свободы мысли и слова, свобода ассоциации, участие «низших классов в управлении» и т. д., признавалась необходимость сохранить некоторый «государственный элемент в будущем обществе», и, наконец, в противоположность Бакунину, звавшему молодежь бросить университеты и идти в народ с призывом к немедленному восстанию или хотя бы к частичным бунтам, — предлагалось этой молодежи учиться, подготовлять себя умственно и нравственно к своей миссии и лишь потом заняться длительной пропагандой в народе, с целью выработать в нем ясное и сознательное понимание целей и средств борьбы.

Если Лавров был политиком и философом-моралистом революционного народничества, то Михайловский (см.), тоже выступивший на рубеже 60-х и 70-х г., явился его социологом, стремившимся подвести научный фундамент под то общее, что объединяло все складывавшиеся народнические направления, независимо от тактических и программных разногласий. Этим общим было убеждение в инстинктивном социализме русского крестьянина, причем основой этого социализма была, по мнению народников, земельная община и, как следствие этого, возможность для России перейти непосредственно к общинному социализму, минуя капиталистический строй. Для обоснования этого убеждения Михайловский построил свою теорию прогресса, согласно которой критерием всякого прогресса — как в биологии, так и в социологии — является гармоническое развитие всех органов индивидуума, что достигается наименьшей дифференциацией среди членов общества и, наоборот, наибольшей дифференциацией органов и функций каждого отдельного члена общества. С этой точки зрения русская крестьянская община, с ее натуральным хозяйством и крайне низким уровнем техники и умственного развития, представляет собой более высокий тип развития (хотя и более низкую его ступень), чем капиталистическое общество Запада; и самый социализм в России, в отличие от Запада, где осуществление его требует революции, является скорее «консервативным» («ибо тут требуется только сохранение условий труда в руках работника, гарантии теперешним собственникам их собственности») и потому легче осуществимым. Стоит лишь тот высший тип развития, какой представляет собою русская община при помощи науки и техники поднять также на высшую ступень развития, и дело социализма будет обеспечено. Эту задачу Михайловский возлагал, как и Лавров, на интеллигенцию. Т. о., в отличие от революционеров-бакунистов, Михайловский скорее проводил на русской почве идеи Прудона, большим поклонником которого он являлся. Отличался он от бакунистов и тем, что скептически относился к будущему революционно-социалистическому творчеству самого крестьянства и, наконец, тем, что закрепления и развития общины ожидал от государственной власти, если она будет действовать в союзе с социалистической интеллигенцией.

Революционная молодежь 70-х г., особенно их второй половины, в гораздо большей степени сочувствовала бакунизму с его проповедью бунтарства и немедленной социальной революции, чем консервативному и компромиссному социализму Михайловского или проповедям длительной пропаганды, которые вели последователи Лаврова, «лавристы». Важнейшие революционные организации 70-х г., объединившиеся с 1876 г. в обществе «Земля и Воля», были бакунистскими, причем среди наиболее талантливых теоретиков и практиков бакунизма выделился в конце 70-х г. будущий основатель русской социал-демократии — Г. В. Плеханов (см.).

С середины 70-х г. ярко выявилось еще одно течение русской социалистической мысли, стоявшее в стороне  от всех остальных и в резкой противоположности ее основному анархическому руслу. Это было уже упоминавшееся нами течение «Набата», журнала, основанного за границей эмигрировавшим Ткачевым и в наиболее яркой и логически-последовательной форме продолжавшего якобинско-бланкистскую традицию 60-х г. Ткачев выступил с резкой критикой русского анархизма, где — совершенно в духе Маркса и Энгельса — доказывал, что уничтожение государственной власти может наступить лишь в результате «равенства», т. е. уничтожения классов и классовой борьбы, что, наоборот, задачей действительных революционеров является «овладеть правительственной властью и превратить данное консервативное государство в государство революционное». Эту задачу, по мнению Ткачева, оставшегося в этом вопросе идеалистом и утопистом, выполнить в России нетрудно, т. к. самодержавное правительство, не имеет глубоких социальных корней и держится только насилием. Взять на себя эту задачу должна революционная интеллигенция, «люди умственно и нравственно развитые, т. е. меньшинство». Заговорщицкая организация революционеров должна не «подготовлять революцию», как думал Лавров, — это делают сами господствующие классы и правительство своей эксплуатацией и насилиями, — а лишь использовать революционную обстановку. Рядом террористических ударов революционная партия расшатывает и дезорганизует власть, вызывает революционное движение в народе и лишь после того захватывает власть. Но «захват власти, являясь необходимым условием революции, — не есть еще революция. Это только ее прелюдия». Настоящая революция начинается лишь после захвата власти и состоит в том, что революционное государство, с одной стороны, беспощадно, без всяких компромиссов и колебаний, разрушает и уничтожает остатки старого строя, и, с другой, с мудрой постепенностью и эластичностью, считаясь с экономическим и умственным уровнем народных масс и пользуясь могучим орудием государственной пропаганды, вводит элементы нового социалистического строя. Наконец, Ткачев один из первых указал на всю важность для успеха революции существования строго централизованной, дисциплинированной партии, с «ясной, точной, строго определенной, последовательной, выдержанной, программой».

Взгляды Ткачева имели ничтожное число последователей среди русских революционеров 70-х г., особенно еще потому, что он не верил совершенно в возможность революционной инициативы со стороны крестьянства и тем лишал народников-бунтарей той социальной опоры, на которую они больше всего надеялись. Но, как это часто бывает, нападая на Ткачева, многие революционеры той эпохи невольно и бессознательно впитывали в себя и его критику, и его теорию революции. Вероятно, отчасти под его влиянием, Лавров в своей книге о Парижской Коммуне, вышедшей в 1879 г., особенно подробно развил идею необходимости сплоченной революционной партии и ее задачи после победы. Проповедь Ткачева была также одним из факторов, подготовивших и ускоривших переход   от анархического бунтарства «Земли   и Воли» к той политической борьбе, которую повела отколовшаяся от бакунистов в 1879 г. партия Народной Воли.

Дело в том, что надежды бунтарей на народное восстание не оправдались. С одной стороны, непрерывные массовые аресты, последовательные разгромы организации, сопровождавшиеся каторжными приговорами и далее казнями, делали все более трудной агитацию в крестьянстве и все более выдвигали вопрос о необходимости изменений политического строя. С другой стороны, само крестьянство оказывалось далеко не столь восприимчиво к революционно-социалистической пропаганде, как этого ожидали народники на основании своей теории об инстинктивном социализме мужика. Наконец, жестокие политические преследования и судебные процессы неожиданно выявили сочувствие к революционерам со стороны т. н. либерального «общества», которое заговорило о необходимости «конституции» и политической свободы. Все это явилось причинами разрыва большинства революционеров с народническим анархизмом, для которого, кроме принципиально отрицательного отношения бакунистов ко всяким формам государственной власти, имело большое значение еще и то соображение, что конституция и парламентаризм, как это было в Западной Европе, лишь укрепили бы развитие буржуазии в России. И вот, если под влиянием Ткачева одна часть народовольцев мечтала о захвате власти революционерами, то другая, более трезвая и умеренная, надеялась при помощи террора лишь заставить правительство дать России европейские политические формы. Это был поворот от идеалов общинного мужицкого анархизма к европейскому радикализму.

Старое бакунистское народничество, с его отрицанием политической борьбы, еще продолжало существовать некоторое время в организации «Черный Передел», но после 1881 г. оно навсегда отошло в область истории. Анархизм 1904—7 г., как мы увидим, имел уже совершенно другие социальные корни. О «легальном» народничестве 80-х г. (В. В. и др.) мы будем говорить позже. Последним отзвуком чистого аполитического народничества можно считать социальное учение Толстого в эпоху 90-х и 900-х г., проповедовавшего своеобразный бойкот государственной власти, возвращение к простой, деревенской жизни и организацию коммунистических общин. Если возникшая в то время партия социалистов-революционеров (с.-р.) отчасти отражала пробудившиеся революционные настроения крестьян, то мирный полурелигиозный народнический анархизм Толстого был идеологическим преломлением в уме последнего «кающегося дворянина» настроений некоторых социально-религиозных сект крестьянства, причем одной из них, духоборам, удалось даже создать в Канаде наиболее многочисленную и устойчивую коммунистическую общину из всех подобного рода коммунистических колоний Америки.

Между тем, развитие промышленного капитализма в России, со всеми его неизбежными последствиями, хотя и началось давно, но особенно стало заметно к концу 70-х г., и не заметить его могли лишь отдельные наиболее упрямые могикане народничества, вроде В. В. (В. П.  Воронцова, см.) который в своей книге «Развитие капитализма в России» (1882) доказывал, что в России нет почвы для капитализма, так как нет для него ни внутреннего, ни внешнего рынка. Это развитие капитализма подготовило новый этап в развитии социалистической мысли в России, резко и принципиально отличный от всех предшествующих – марксизм (см.). Маркс был давно уже известен среди русских народников: «Капитал» появился в русском переводе в 1872 г. и сразу сделался одной из наиболее читаемых и уважаемых книг среди народнической интеллигенции. Но он уживался не только рядом с Лассалем, но и с Прудоном и Бакуниным. Ослепленные своей теорией, революционные народники брали у Маркса аргументы всей гибельности для трудящихся развития капитализма и совсем не видели его революционизирующей роли. Все, что Маркс говорил о рабочих, народники применяли к крестьянам, которые тоже являлись трудящимися, т. е. «работниками». Даже основанная в Женеве в 1870 г., в противовес Бакунину, «Русская секция» Интернационала, избравшая своим представителем в Генеральном Совете самого Маркса, хотя и ставила своей задачей образование «союзов среди земледельческого, фабричного и ремесленного классов», но все же все свои надежды возлагала на крестьянскую общину. Все народнические организации 70-х г., начиная с кружка чайковцев, вели социалистическую пропаганду среди фабрично-заводских рабочих. Только среди рабочих эта пропаганда и встречала жадное внимание, понимание и сочувствие. Но и народники-пропагандисты, и даже многие находившиеся под их влиянием рабочие видели в русских рабочих не особый класс, со своими интересами и целями, со своей исторической миссией, а только выходцев из крестьянства, которым скорее, чем интеллигенции, удастся поднять крестьян на восстание. Тем не менее, эта пропаганда стала приносить неожиданные результаты. Тот «народ», о котором мечтали народники, она находит не в деревнях, а на фабриках и заводах городов. С самого начала 70-х годов усиливается забастовочное движение в главных центрах, особенно разросшееся к концу десятилетия. Появляется ряд выдающихся рабочих-революционеров, и некоторые из них (как, например, прославившийся своей речью на суде ткач Петр Алексеев) приобретают всероссийскую известность. Наконец, отчасти под влиянием лавристов, которые сочувствовали деятельности германских с.-д. и много рассказывали о них рабочим, помимо и чуть ли не вопреки программе бунтарей, образуются чисто классовые рабочие организации (как «Южно-русский» и «Северно-русский» рабочие  союзы), выставляющие также и политические требования.

Все это вместе взятое, наряду с проникновением капитала в деревню и разложением общины, наряду с разочарованием в социализме мужика, подготовляло почву для серьезного кризиса в рядах социалистической интеллигенции и для поисков новых путей. Одним из первых, кто взялся серьезно за легальную пропаганду марксизма в России, был в 70-х годах киевский профессор Зибер (см.). В 1879 г. в Петербурге, в студенческих кругах, близких к группе «Черного передела», появились первые революционеры марксисты. Но все это были единицы, никакого «направления» еще не составлявшие. Героическая борьба Народной Воли против самодержавия на время затмила собой все эти ростки новых идей. Даже большинство уцелевших от арестов рабочих из «Северного союза русских рабочих», во главе с его основателем Халтуриным, примкнуло к Народной Воле. Даже бывшие народники-бунтари, организовавшие «Черный передел», во главе с Плехановым, признали необходимость политической борьбы и пытались объединиться с Народной Волей. Но когда эта героическая борьба, несмотря на убийство царя, окончилась поражением, русская социалистическая мысль оказалась на распутье или, вернее, уперлась в тупик. Отдельные народовольческие писатели, попавшие в эмиграцию, еще говорили о захвате власти революционерами. Еще делались отдельные попытки восстановить разгромленную организацию Народной Воли в России. Но все это лишено было почвы, веры в успех и, главное, каких бы то ни было теоретических основ. Часть бывшей революционной интеллигенции отреклась совсем от революционной деятельности. Другая часть считала необходимым отказаться на время от борьбы за социализм и все силы направить на завоевание конституции. В это время, в 1882-83 г. и было положено начало русского марксизма, как нового выхода, нового пути для русской социалистической теории и практики. Характерно, что основоположники русского марксизма и основатели русской социал-демократической партии вышли не из среды  лавристов, несмотря на их сочувствие научному социализму Маркса и Энгельса и германским с.-д., а из среды бывших бакунистов, землевольцев и чернопередельцев. Это объясняется тем, что именно бывшие бакунисты усвоили некоторые элементы материалистического понимания истории и убеждение в том, что революция может победить лишь как революция массовая, народная. Разочаровавшись в крестьянстве, они вспомнили свой опыт с городскими рабочими. Особенно Плеханов, который в 1878—79 г. энергично работал среди петербургского пролетариата, должен был в годы перелома оценить этот опыт. А уроки европейского рабочего движения и углубленное изучение работ Маркса и Энгельса давали прочное теоретическое и практическое основание этому переходу от народничества к марксизму. Так родилась группа «Освобождение Труда».

Русский революционный марксизм, главным теоретиком и провозвестником которого в 80-х и 90-х г. был Плеханов (а с  середины 90-х г. также и Ленин), явился применением диалектического и материалистического метода Маркса к анализу русской общественной жизни и к теоретическому обоснованию новой с.-д. программы русских социалистов. В отличие от всех без исключения прежних течений русского социализма, русский марксизм признал, что Россия бесповоротно вступила на путь капиталистического развития, причем именно в этом видел залог победы грядущей революции. Именно капитализм непрерывно подтачивал и расшатывал экономические и социальные основы дворянско-самодержавного режима и вместе с тем способствовал численному росту пролетариата, которому история предназначила быть застрельщиком и гегемоном будущей российской революции. В первых своих марксистских работах (вышедших, конечно, за границей) — «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия» — Плеханов диалектически разрешал вопрос, над которым бились прежние революционеры: вести ли политическую борьбу с правительством, откладывая борьбу за социализм до тех пор, пока будут созданы свободные политические условия, или же сразу подготовлять социалистическую революцию, минуя борьбу за политическую свободу?.. Плеханов доказал, что при такой постановке вопроса революционеры вращаются в безвыходном кругу и обречены на полное бессилие. Ибо политическую борьбу с правительством успешно может вести только пролетариат, ставший во главе всех страдающих от самодержавия классов и групп. А пролетариат может выступить в борьбу с самодержавием только потому, что он ведет классовую борьбу с буржуазией, борьбу за социализм. «Всякая классовая борьба есть борьба политическая», любил повторять Плеханов изречение Маркса, т. е. борьба со всем государственным аппаратом господствующих классов. С другой стороны, полное экономическое освобождение пролетариата немыслимо без предварительного его политического освобождения. Т. о., социализм и политическая борьба взаимно обусловливают друг друга.

Далее, при помощи тщательного экономического и статистического анализа общественного развития России, Плеханов доказывал рост капитализма и в городе и в деревне, прогрессивное разложение и разрушение общины, непрерывный численный рост пролетариата, обострение классовых противоречий и, как результат этого, неизбежное усиление революционной борьбы рабочего класса. В самом деле, в царствование Александра III, наряду с полным почти прекращением крестьянских волнений, с раболепной покорностью либерального «общества», одни только рабочие (и отчасти студенты) целым рядом волнений и забастовок (самая знаменитая была в Орехово-Зуеве на фабрике Морозова в 1885 г., где руководителями явились бывшие члены «Северного союза русских рабочих» — Моисеенко и Волков) нарушали кладбищенскую тишину царствования и заставляли правительство ввести некоторое подобие фабричного законодательства. Величайшей заслугой Плеханова в истории русского социализма является то, что он «открыл» в  самодержавной России рабочий класс, как самостоятельную и притом главную движущую силу будущей революции, и этим привел русский социализм «от утопии к науке», дал ему прочную классовую основу. В начале это открытие Плеханова с трудом завоевывало себе признание. Наоборот, выступление русского марксизма и его критика всех других революционных течений вызвало к нему на первых порах враждебное отношение большинства революционеров. Над Плехановым и его учениками смеялись, как над чудаками, которые надеются освободить Россию от гнета самодержавия при помощи рабочих, составляющих ничтожное меньшинство населения. Когда Плеханов на первом международном социалистическом конгрессе в Париже в 1889 г. сказал свою знаменитую фразу, что «революционное движение в России победит, как движение рабочих», к этому отнеслись недоверчиво даже многие европейские социалисты. Но вот семь лет спустя разразилась грандиозная 30-тысячная стачка петербургских ткачей и прядильщиков, благодаря которой революционное значение русского пролетариата было всеми признано, и которая начала собой новую эпоху в истории России.

Но всем этим далеко не исчерпывается роль и значение Плеханова в развитии социалистической мысли в России. Как блестящий продолжатель и популяризатор Маркса в самых разнообразных областях обществоведения, Плеханов имел огромное влияние не только на русский социализм, но и на всю русскую общественную мысль за последние 20 лет перед мировой войной. Он сделался общепризнанным учителем не только передовых русских рабочих, но и ряда поколений русской интеллигенции. Впрочем, в течение первого десятилетия со времени основания группы «Освобождение Труда» марксизм очень медленно распространялся в России и лишь  в подпольных с.-д. кружках. Общественное оживление, последовавшее за голодом 1891 г., усилившееся еще более со смертью Александра III, лихорадочный рост капитализма в 90-х годах и сопровождавший его рост рабочего движения, — только все это подготовило почву для широкого распространения идей марксизма в России. Но и тут марксизму пришлось вести жестокую идейную борьбу с эпигонами народничества, со всей легальной народнической публицистикой, во главе которой стоял руководимый Н. К. Михайловским журнал «Русское Богатство». От революционных народников 70-х г. эти эпигоны отличались тем, что почти утратили веру в революцию и фактически стали мирными радикалами, возлагая надежды на жизненность и устойчивость «самобытных» форм русской экономической жизни, на общину, артель, кустарные промыслы и т. п. Марксистов они обвиняли в желании навязать России чуждое ее условиям одностороннее учение Маркса, в «узости», «доктринерстве», в стремлении обезземелить и пролетаризовать русское крестьянство, чтоб создать предварительно тот пролетариат, без которого, по мнению марксистов, не мыслим путь к социализму.

Марксисты сперва отвечали частными письмами, нелегальными брошюрами (в том числе брошюры молодого Ленина «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов»), а с  средины 90-х г. получили возможность выйти на легальную арену. Вышел ряд книг, и самыми замечательными из них были: Плеханова (под псевдонимом Бельтова) «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» и (под псевдонимом Волгина) «Экономическое обоснование народничества в трудах г. Воронцова» и Ленина (В. Ильина) «Экономические очерки и этюды» и «Развитие капитализма в России». Удавалось марксистам время от времени выпустить несколько номеров журнала, пока его не закрывали («Новое Слово», «Начало», «Жизнь», отчасти «Научное обозрение»). Первым и самым ярким из них, сыгравшим, несмотря на свое всего лишь 8-месячное существование, роль марксистского «Современника» или «Отечественных Записок», — был журнал «Новое слово» 1897 г. Книга Бельтова «Монистический взгляд», вышедшая в самом конце 1894 г., спустя несколько месяцев после марксистской книги Струве, сыграла решающую роль в завоевании марксизмом студенческой молодежи. Здесь впервые перед широкой аудиторией была изложена в достаточно прозрачной и увлекательной форме вся глубоко-революционная и все охватывающая философия марксизма. Впервые также перед той же широкой аудиторией были намечены перспективы будущего широкого освободительного движения России и роль в ней пролетариата.

Со второй половины 90-х годов влияние легального народничества почти сошло на нет. Марксизм для известной части интеллигенции стал модой. Для этой части интеллигенции он был лишь освобождением от пут унылой идеологии эпигонов народничества, бодрым и жизнерадостным признанием прогрессивности капитализма в России, «на выучку» к которому звал русское общество тогдашний марксист Струве уже в 1894 г. Что это было именно так, что в марксизме привлекала значительную часть интеллигенции не борьба за социализм, а борьба за свободное развитие капитализма, видно из тех частичных и последовательных расслоений, которым подвергалась марксистская интеллигенция. Пока у нас не было ни либеральных, ни демократических партий, пока единственной силой способной бороться с царизмом казался пролетариат, громадная часть оппозиционно-настроенной интеллигенции была окрашена в с.-д. цвет. Но уже с конца 90-х г. в марксизме различаются две струи: пролетарская, во главе с подпольными революционерами, и легальная, чисто интеллигентская, с явным уклоном в сторону просвещенного либерализма или демократизма и приверженностью к германскому ревизионизму Бернштейна. В начале XX века целый ряд бывших марксистов во главе со Струве переходит к либерализму. А революция 1905 г., завоевавшая легальное поприще для буржуазной интеллигенции, еще более ускорила этот процесс дифференциации.

Общественный подъем 90-х г. вызвал некоторое оживление и среди революционного народничества, но и оно испытало на себе влияние марксизма. Уже последний народовольческий, террористический кружок 80-х годов, кружок А. И. Ульянова, в своей программе, составленной Ульяновым (братом Ленина) в феврале 1887 г., высказал ту мысль, что «рабочие — естественные носители социалистических идей и проводники этих идей в крестьянстве, они будут иметь решающее влияние при экономической и политической борьбе,» и поэтому «главные силы партии (после завоевания путем террора политической свободы: «при существующем политическом режиме», прибавляет программа, «невозможна никакая часть ее деятельности») должны идти на воспитание и организацию рабочего класса». Неудивительно, что при таких взглядах, разногласия кружка с социал-демократами «кажутся нам очень несущественными и лишь теоретическими... С.-д. всегда будут нашими ближайшими товарищами». В самом деле, возникшая в начале 90-х г. в Петербурге группа «молодых народовольцев» (Александров, Ергин и др.) вела работу почти исключительно в рабочих кружках и мирно встречалась там с социал-демократами. Нелегальный орган этой группы — «Летучий листок» вызвал даже обвинение в марксизме со стороны Лаврова. И его последний 4-й номер был, действительно, почти совсем марксистский. Если народническая молодежь приближалась к марксизму, то вернувшиеся из ссылки «старики» (Натансон, Тютчев и др.), в союзе с легальными литераторами (Михайловский, Богданович), образовали в 1693 г. партию «Народного Права» (она распалась после арестов 1894 г.), которая поставила своей непосредственной целью борьбу за конституцию. На рубеже XX века из всех народнических и полународнических групп образовалась партия «социалистов-революционеров», настолько широкая и терпимая, чтоб объединять марксистский ревизионизм с мелкобуржуазным социализмом. Партия признавала основные положения европейского социализма, но сочетала их с идеями былого русского народничества. Она хотела опираться на рабочих, крестьян и интеллигенцию, хотела соединить классовую борьбу рабочих с крестьянскими восстаниями и террором. Важнейшим теоретиком партии сделался В. Чернов. В эпоху первой революции с.-р. в гораздо большей степени, чем народничество 70-х годов, непосредственно отражали революционное настроение крестьянства и даже отчасти пополнились представителями его. Увлекаемая размахом крестьянского движения, часть социалистов-революционеров, не довольствуясь требованиями социализации земли и   программой минимум, выдвигала непосредственно программу максимум.  На первом съезде партии в январе 1906 г. произошел раскол: на правом; крыле образовалась группа «народных  социалистов», отказавшихся от революционного метода борьбы, на левом   крыле — группа «максималистов», проповедовавшая непрерывную революцию вплоть до социализации не только земли, но и фабрик и заводов и образования «трудовой республики». Но отлив революционной волны и успокоение крестьянства снова выявили типично интеллигентское лицо известной части этой партии, для которой над социальным моментом стал преобладать политический, борьба за «демократию».

Наконец, революция 1905 г., особенно ее распад, сопровождавшийся разочарованием части рабочих в политических партиях и острой безработицей, снова вызвал к жизни анархизм. Но этот анархизм не имел почти ничего общего с народническим анархизмом 70-х г. Если тот косвенно отражал ненависть крестьянина к угнетающему его государству, то русский анархизм XX века был простым переносом на русскую почву новейшего европейского анархизма. И тот, и другой явились порождением города, с его кричащими противоречиями богатства и нищеты, с его нервностью и неуверенностью рабочего в завтрашнем дне. В России анархизм принимал иногда особенно уродливые формы, сливаясь незаметными переходами с уголовным миром или создавая теории «безмотивного террора». От такого уклона, разумеется, была весьма далека наиболее организованная и теоретически выдержанная его фракция — «анархистов-синдикалистов», руководимая теоретически из Лондона Кропоткиным.

И анархизм, и максимализм, и даже социалисты-революционеры почти сошли на нет в годы реакции. И только марксизм, несмотря на непрерывную жестокую внутреннюю борьбу и внешние преследования, сохранил свои виднейшие идейные позиции в рабочем классе, что нашло себе отражение, между прочим, при выборах во все 4 Государственные Думы.

Широкое распространение партии социалистов-революционеров после Февральской революции 1917 г., приведшее ее даже к власти в коалиции с буржуазией, было успехом мелкобуржуазной демократии, а не социализма; а их борьба с большевиками после Октября была именно борьбой этой мелкобуржуазной демократии против социалистической диктатуры пролетариата. Поэтому в историю социалистической мысли в России этот заключительный этап в развитии народничества не внес ничего нового.

Самым последним этапом в развитии русского социализма является ленинизм, зародившийся, как особая, наиболее революционная разновидность русского марксизма, еще в начале XX в. и особенно во время первой революции, но получивший законченное выражение лишь в эпоху мировой войны и вызванных ею революций. Корни ленинизма следует искать как в международных отношениях, так и в развитии России XX в. Развитие новейшего империализма имеет свою диалектическую логику. Развращая сознание значительных и притом наиболее культурных и организованных слоев пролетариата на Западе, приручая их экономическими подачками, участием в грабежах колоний и отсталых стран, а также фикцией «демократии», — этот империализм одновременно своей грабительской политикой, как и своими внутренними распрями, будит и революционизирует Восток, т.  е. экономически, культурно и политически отсталые народы, порабощаемые и местными деспотами и хищническим капиталом Запада. Но все диалектические противоречия, свойственные мировому империализму, сконцентрировались, как в фокусе, в России последних десятилетий. Россия  находится на рубеже двух миров, двух культур — империалистического Запада и полуфеодального Востока; и, понятно, именно в России должны были проявиться с наибольшей остротой и яркостью все противоречия и Запада, и Востока одновременно. В самом деле, хотя на Западе первые зародышевые пролетарские движения, сопровождаемые крестьянскими восстаниями, возникли уже при зарождении капиталистического строя и составляли принадлежность всех буржуазных революций, но современная классовая борьба пролетариата началась в передовых европейских государствах лишь после того, как буржуазия пришла фактически к власти, и после того, как крестьянство, избавившись от остатков крепостного права, утратило былую революционность и прониклось социальным консерватизмом. В России же все эти моменты, борьба буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции за политическую свободу и стремление буржуазии к политическому господству, классовая борьба растущего пролетариата с капиталом и охраняющим его государством и стихийное движение крестьян против помещиков, все эти моменты в России XX в. совпадали во времени и тем усиливали, обостряли и концентрировали революционные процессы, углубляли революционную идеологию. Наконец, как государство, составленное путем ряда завоеваний, как государство с одной великодержавной народностью и массой угнетенных национальностей и племен, Россия выдвинула еще национальный вопрос в очень острой форме, так как покоренные народы стонали под тяжестью тройного гнета: социального, национального и политического. Таким образом, в России конца XIX и начала XX в., наряду с чисто восточным деспотизмом и остатками полуфеодальных, крепостнических отношений в деревне, среди темного, отсталого, но разоряемого и озлобленного крестьянства бешено развивался капитализм в его новейших, технически наиболее прогрессивных формах, в значительной степени притом насаждаемый европейской империалистической буржуазией. Это последнее обстоятельство в некоторых общественных слоях придавало революционному движению отчасти и национальный оттенок борьбы против иностранного капитала, что сближало в некоторых отношениях Россию с эксплуатируемыми странами Востока. В результате, в то самое время, как в Западной Европе наступила характерная для эпохи II Интернационала полоса «демократии» и сравнительно мирного «парламентского» развития, в России — как следствие все растущих бесчисленных социальных, политических и национальных противоречий — накоплялись огромные запасы революционной энергии. Эта энергия и разрядилась на протяжении 12 лет в трех революциях, и ее воплощением был Ленин. Ленин не только всем существом своим усвоил глубоко революционную теорию Маркса, он не только использовал наново весь огромный опыт европейской классовой борьбы, он в то же время впитал в себя все традиция и настроения героической эпохи русского революционного движения и вместе с тем сумел оценить роль империализма с точки зрения отсталых, колонизируемых европейским капиталом стран, наиболее революционной из которых была объективно именно Россия. В этом отношении Ленин резко отличался от Плеханова. Плеханов перешел от русского революционного народничества к европейскому марксизму в эпоху, когда в Европе наступил «мирный», «органический» период развития, когда во всех странах складывались с.-д. партии, перед которыми стоял долгий путь пропаганды и организационного собирания сил. Поэтому его никогда впоследствии не интересовали вопросы колониальные, не интересовали, в частности, грядущие судьбы Востока и его отношение к империализму, мало интересовала также и самая природа империализма, как всемирного этапа в развитии капитализма. Марксизм Плеханова был чисто «европейским», приспособленным к узко-европейским, особенно германским, формам новейшего организованного рабочего движения. Поэтому также он первые свои марксистские выступления обрушил со всей силой своего таланта и страстностью полемиста на оба полюса прежнего революционного движения: и на бакунизм и на ткачевизм, и это несмотря на то, что якобинские симпатии и настроения самого Плеханова не подлежат сомнению. Ленин же выступил на историческую арену значительно позже Плеханова, когда становился ясным империалистический характер мирового капитализма, когда во II Интернационале уже обнаружился его оппортунистический уклон, и когда, с другой стороны, в России кончался период реакции и начинался предреволюционный подъем. По всем этим причинам для Ленина революционный марксизм был не только теорией, но и непосредственным действием и притом с самого начала опирался не только на организованных рабочих, но и на те запасы революционной энергии, которые накоплялись развитием капитализма в разоряемом и все больше расслоившемся крестьянстве.

Организационные и тактические взгляды ленинизма, выявившиеся в его борьбе с меньшевизмом (см. ниже в этом же томе Российская социал-демократия), всегда подымались им до принципиальной, теоретической высоты, как противовес революционного марксизма русской разновидности международного оппортунизма. И первой теоретической заслугой Ленина является именно восстановление в чистом и полном виде старого революционного учения самих Маркса и Энгельса, как оно сложилось в бурную эпоху середины XIX в., учения, искаженного и затушеванного впоследствии, лишенного его революционной сущности большинством марксистов II Интернационала. Но, кроме того, Ленин внес ряд новых теоретических элементов в марксизм, и поэтому ленинизм справедливо считается особым этапом в развитии революционного марксизма. Прежде всего, Ленин внес в марксизм углубление и новое освещение крестьянской проблемы. Для Ленина — крестьянство, особенно беднейшее, важнейший союзник пролетариата в борьбе за социализм. Совершенно самостоятельным вкладом Ленина в теорию марксизма является его учение об империализме, как последнем этапе развития капитализма. Ленин впервые анализировал все мировые последствия новейшего развития капитализма и, в соответствии с этим, огромное значение придавал национальному и колониальному вопросу. Ленин наново и самостоятельно разработал марксистское учение о государстве и диктатуре пролетариата, использовав для этого опыт русских революций. Одним из элементов ленинского учения о государстве является признание необходимости — после победы революции — разрушить старый государственный аппарат и создать новый, пролетарский, в форме власти Советов, которая соединяет диктатуру пролетариата,  руководимого коммунистической партией, с максимально возможным в революционную эпоху участием широких трудящихся масс в вопросах государственного управления. Наконец, Ленину принадлежит тщательная разработка учения о революционной партии пролетариата и ее роли в революции. Если к этому прибавить глубокие исследования Ленина в области марксистской политической экономии и материалистической философии, его теоретическую борьбу с международным оппортунизмом (которую он вел наравне с Плехановым), наконец, его инициативу в возрождении коммунистического революционного движения на Западе и в создании Коммунистического Интернационала, то в самых общих чертах обрисуется тот вклад, который внес ленинизм в развитие социалистической мысли не только в России, но и во всем мире (см. в этом же томе Ленинизм).

Литература. Покровский, «История», т. IV; его же, «Русская история в самом сжатом очерке»  чч. II и III: его же, «Очерки по истории революционного движения XIX и XX в.» Пажитнов, «Развитие социалистических идей в России»; Сакулин, «Русская литература и социализм»; Семевский, «Петрашевцы»; Лейкина, «Петрашевцы»; Плеханов, «Чернышевский»; Стеклов, «Чернышевский»; его же «Борцы за социализм»; Полонский, «Бакунин»; Горев, «Бакунин»; Козмин, «Ткачев»; Горев, «Михайловский»; Книжник, «Лавров»; Шишко, «Общественное движение 60-х и первой половины 70-х г.»; Богучарский, «Активное народничество 70-х г.»; его же, «Партия народной воли»; Аптекман, «Общество Земля и Воля»; Невский, «Очерки истории Р. К. П.»; Ваганян, «Плеханов»; Плеханов, «Наши разногласия» и «Монистический взгляд на историю»; Ленин, «Друзья народа», «За 12 лет», «Против течения», «Империализм», «Государство и революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский»;  Сталин, «Ленинизм»: Керженцев, «Ленинизм»; Ангарский,   «Легальный марксизм»; Спиридович, «История партии социалистов-революционеров»; Буревой, «Распад»; Процессы Ц. К. С. Р. и Б. Савинкова. Из огромного мемуарного материала важнейшие: Кропоткин «Записки революционера»; Фигнер, «Запечатленный труд»; Деич, «За полвека». — Журналы: «Былое» и «Каторга и ссылка».

Б. Горев.