Союз Советских Социалистических Республик. Деятели СССР и ОР. Коллонтай, Александра Михайловна

Коллонтай, Александра Михайловна (автобиография). Первая женщина, вошедшая в состав правительства, и первая женщина — полномочный представитель страны и чрезвычайный посланник. Родилась я в 1872 г. и выросла в семье помещичье-дворянской. Отец мой был русский генерал, украинец родом. Мать — финляндская уроженка, из крестьянской семьи. Детство и юность провела в Петрограде и Финляндии. Как младшая в семье и притом единственная дочь отца (мать моя была замужем вторично), я была окружена особой заботой всей нашей многочисленной семьи с ее патриархальными нравами. В гимназию меня не пустили — боялись, что я там столкнусь с «неподходящим элементом». В 16 лет я сдала экзамен на аттестат зрелости и стала посещать частные курсы и лекции профессоров истории, литературы и т. д. На курсы Бестужевские меня тоже не допустили. Занималась я много, главным образом под непосредственным руководством известного историка литературы Виктора Петровича Острогорского. Он считал, что у меня есть литературное дарование, и всячески толкал меня на путь журналистики. Вышла я замуж очень рано, отчасти в виде акта протеста против воли родителей. Но через три года разошлась с мужем — инженером В. Коллонтай, взяв с собой своего маленького сына^*).

^*) Моя девичья фамилия Домонтович.

В это время мои политические убеждения начали уже определяться. Я работала в ряде культурно-просветительных обществ, носивших тогда (это было в середине 90-х годов) характер вывесок для ряда подпольных начинаний. Так, работая в известном тогда «подвижном музее учебных пособий», мы завязывали связь со шлиссельбуржцами; работая в просветительном обществе и давая уроки рабочим, мы, таким образом, получали живую связь с последними; устраивая благотворительные вечера, мы добывали средства для политического «Красного Креста». 1896 г. был решительный год в моей жизни. Весной этого года я побывала на Нарве, на известной Кренгольмской мануфактуре. Закабаленность 12 000 ткачей и ткачих произвела на меня ошеломляющее впечатление. Тогда я еще не была марксисткой и скорее склонялась к народничеству и терроризму. После посещения Нарвы занялась изучением марксизма и экономики. В то время выходили один за другим два первых легальных марксистских журнала «Начало» и «Новое Слово». Чтение их на многое открыло мне глаза. Путь, который я стала с особенной настойчивостью искать после посещения Нарвы, был мною найден.

Выяснению моих политических взглядов также много способствовала знаменитая стачка текстильщиков в 1896 г. в Петрограде, в которой участвовали до 36 000 рабочих и работниц. Вместе с Ел. Дм. Стасовой и многими другими  товарищами, работавшими еще только на периферии, мы организовывали сборы и помощь стачечникам. Этот наглядный пример растущей сознательности пролетариата, при полной его закабаленности и бесправии, заставил меня уже решительно перейти в лагерь марксистов. Однако, литературно я на этом поприще еще не работала и в движении активного участия не принимала. Я себя считала слишком мало подготовленной. В 1898 г. я написала первую свою литературную работу из области психологии воспитания — «Основы воспитания по взглядам Добролюбова». Она появилась в сентябре 1898 г. в журнале «Образование», который тогда еще носил педагогический характер, а затем превратился в один из наиболее выдержанных легальных органов марксистской мысли. Редактором был Ал. Як. Острогорский. 13-го августа того же года я уехала за границу изучать социальные и экономические науки.

В Цюрихе я поступила и университет к профессору Геркнеру, чья книга по рабочему вопросу (в ее втором издании) меня заинтересовала. Было характерно, что по мере того как я углублялась в область изучения законов экономики, становилась все более и более «ортодоксальной  правоверной» марксисткой, мой профессор и руководитель становился все более и более правым и отходил от революционной теории Маркса, в 5-м издании своей книги став настоящим ренегатом. Это был любопытный период, когда в германской партии, с легкой руки Бернштейна, появилась тенденция к открытому практическому соглашательству, оппортунизму, «ревизионизму», т. е. пересмотру теории Маркса. Почтенный мой профессор вторил Бернштейну, пел ему дифирамбы. Но я решительно стала на сторону «левых», увлекалась Каутским, зачитывалась издаваемым им журналом «Neue Zeit» и статьями Розы Люксембург, особенно ее брошюрой «Социальная революция или социальные реформы», где она разбивала приспособленческую теорию Бернштейна.

По совету моего профессора и снабженная его рекомендациями, я отправилась, в 1899 г. в Англию «изучать» английское рабочее движение, которое будто бы должно было меня убедить, что истина за  оппортунистами, а не за «левыми». У меня были рекомендации к «самим» Сидней и Беатриссе Вебб, но после первых же разговоров с ними я поняла, что мы говорим на разных языках, и без их руководства я начала знакомиться с английским рабочим движением. Это знакомство, однако, убедило меня как раз в обратном. Они показало мне всю остроту социальных противоречий, существующих в Англии, и все бессилие реформистов излечить их тактикой тред-юнионизма или с помощью знаменитых «сэтлементов» (культурных ячеек в рабочих кварталах), вроде «Тойнби-Хол», «Дворцов народа», кооперации, клубов и т. д. Из Англии и вернулась еще более утвердившейся в правильности мировоззрения «левых», «правоверных» марксистов, но уже поехала не в Цюрих, а в Россию. У меня завязались связи с подпольными работниками и хотелось скорее применить свои силы на живом деле, приложить их к борьбе.

Когда я уезжала из России в 1898 г., вся передовая часть интеллигенции, студенчество были настроены «марксистски». Кумирами были, помимо Бельтова, Струве и Туган-Барановский. Шла ожесточенная борьба между нагодниками и марксистами. Молодые силы — Ильин (Ленин), Маслов, Богданов и др. – теоретически  обосновывали революционную тактику, складывавшуюся в подполье социал-демократической партии. Я ехала в радужной надежде очутиться среди единомышленников, но осенью 1899 г. Россия была уже не та, что год назад. Произошел сдвиг, медовый месяц соединения легального и подпольного марксизма пришел к концу. Легальный марксизм отходил открыто в сторону защиты крупного промышленного капитала. «Левое» крыло уходило в подполье, все решительнее защищая революционную тактику пролетариата. Место увлечения Марксом заняло среди студенчества и интеллигенции не менее страстное увлечение «бернштейнианством», ревизионизмом. В моду стал входить Ницше с его «аристократизмом духа».

Помню, как сейчас, вечер, устроенный в квартире отца Ел. Дм. Стасовой на Фурштадтской в пользу политического «Красного Креста». Струве делал доклад о Бернштейне. Публика была «избранная», много подпольных работников, и все-таки доклад Струве был встречен сочувственно, с полным одобрением. Против Струве выступил только Авилов, поддерживали же Струве все светила и «имена» того периода. Я взяла слово. Дали мне его неохотно, как лицу мало кому известному. Моя слишком горячая защита «ортодоксов» (левых) встречена была общим неодобрением и даже негодующим пожиманием плеч. Кто-то нашел, что неслыханная дерзость — выступать против таких общепризнанных авторитетов, как Струве и Туган, другой находил, что подобное выступление на руку «реакции», третий — что мы уже переросли «фразы» и должны стать трезвыми политиками... В этот период я писала статьи против Бернштейна, о роли классовой борьбы, в защиту «правоверных» для журнала «Научное Обозрение», но цензура красными и синими карандашами отмечала мои статьи, как непригодные к печати.

Тогда я решила отдаться научной работе в области экономики. Связь с Финляндией у меня была живая. Между тем, финляндский народ переживал черный период бобриковщины, насилия и гнета со стороны русского самодержавия. Основы самостоятельности маленького народа были поколеблены, конституция, законы страны — нагло нарушены. Шла борьба между финляндским народом и русским самодержавием. Все мои симпатии не умом лишь, а нутром были на стороне Финляндии. Я видела в Финляндии растущую, но мало кем осознанную силу промышленного пролетариата. Отмечая признаки обостряющихся классовых противоречий и образование новой, рабочей Финляндии в противовес националистским буржуазным партиям — шведоманов, финоманов, младофинов, войдя в живое соприкосновение с финскими товарищами, я помогла им организовать первый стачечный фонд. Мои статьи о Финляндии появились в 1900 г. в немецком экономическом журнале «Sociale Praxis», в «Научном Обозрении» и в «Образовании». Одну статью — конкретно статистическую — поместило «Русское Богатство». Одновременно, годы 1900—1903, я собирала материал для своей большой экономико-статистической работы о Финляндии под невинным для цензуры названием «Жизнь финляндских рабочих». Разумеется, эти годы не исчерпывались одной литературно-научной работой, приходилось вести и подпольную работу, но больше на периферии: вести кружки за Невской заставой, составлять воззвания, хранить и распространять литературу подпольную и т. д.

В 1901 г. я отправилась за границу. Здесь у меня завязались личные связи с Каутским, Розой Люксембург, Лафаргами в Париже и Плехановым в Женеве. В «Заре» появилась моя статья о Финляндии без подписи, в «Neue Zeit» Каутского также моя статья под псевдонимом Элины Малин. С тех пор я оставалась с иностранными товарищами в регулярных сношениях. В начале 1903 г. появилась моя книга «Жизнь финляндских рабочих», — экономическое исследование положения финляндских рабочих и развития народного хозяйства Финляндии. Написанная в марксистском духе, она встречена была сочувственно подпольными работниками и неодобрительно со стороны многих легальных марксистов. В 1903 г. я впервые выступала на открытом собрании, организованном студентами в Татьянин день, противопоставляя мировоззрение идеалистическое — мировоззрению социалистическому. Летом 1903 года снова ездила за границу. Это было время крестьянских восстаний в России; рабочие юга подымались. Мысль кипела и бродила. Все острее сталкивались две враждебные силы: подпольная Россия, идущая к революции, и самодержавие, упрямо цеплявшееся за власть. Промежуточное положение занимала группа «освобожденцев» со Струве во главе. Многие из моих близких друзей шли к «освобожденцам», видя в них «реальную силу», считая чистый социализм для тогдашней России — утопией. Приходилось резко расходиться с недавними соратниками и единомышленниками. В эмиграции социалистической шли споры уже не между народниками и марксистами, как в былые годы, а между «меньшевиками» и «большевиками». У меня были друзья в обоих лагерях. По душе ближе мне был большевизм, с его бескомпромиссностью и революционностью настроения, но обаяние личности Плеханова  сдерживало от осуждения меньшевизма. По возвращении из-за границы в 1903 г. я не примкнула ни к одной из партийных группировок, предоставив обеим партийным фракциям использовать меня в качестве агитатора, по части «прокламаций» и других текущих заданий. Кровавое воскресенье 1905 г. застало меня на улице. Я шла с демонстрантами к Зимнему дворцу, и картина жестокой расправы с безоружным рабочим людом — навсегда запечатлелась в моей памяти. Необычайно яркое январское солнце, доверчивые выжидательные лица... Роковой сигнал выстроенного вокруг дворца войска... Лужи крови на белом снегу... нагайки, улюлюканье жандармерии, убитые, раненые... расстрелянные дети... Партийный комитет тогда отнесся с недоверием и осторожностью к выступлению 9-го января. Многие товарищи на специально организованных рабочих собраниях пытались отговорить рабочих от выступления, видя в нем «провокацию» и ловушку. Мне же казалось, что «идти надо». Это выступление было актом самоопределения рабочего класса, школой революционной активности. А я увлекалась тогда решениями Амстердамского конгресса по вопросу о «массовых действиях».

После январских дней подпольная работа закипела с новой энергией и силой. Большевики в Петрограде начали издавать  тогда свою подпольную газету (названия не помню), в которой я участвовала не только как журналистка, но и неся техническую заботу по ее изданию. Из написанных мною в тот период прокламаций особенный успех имела прокламация, направленная против «земского собора», за  Учредительное Собрание. Сохраняя все эти годы живую связь с Финляндией, я теперь активно содействовала объединению действий обоих партий, русской и  финской социал-демократии, направленных на нанесение удара царизму. Из социалисток России я одна из первых заложила фундамент организации работниц, устраивая специальные митинги; клубы для работниц и т. д., причем с 1906 г. отстаивала мысль, что организация работниц не должна быть оторвана от партии, но в партии должно существовать специальное бюро или комиссия для защиты и выявления интересов работниц. До 1906 г. работала с большевиками, разошлась с ними по вопросу об участии рабочих в 1-й Государственной Думе и по вопросу о роли профсоюзов. С 1906 по 1915 г. состояла во фракции меньшевиков, а с 1915 г. и до сих пор состою в партии большевиков-коммунистов. В 1908 г. бежала из России ввиду двух направленных против меня процессов: за организацию работниц-текстильщиц и за призыв к вооруженному восстанию в брошюре «Финляндия и социализм». В политической эмиграции пробыла с конца 1908 г. по 1917 г., т. е. до 1-й, еще буржуазной революции. За границей немедленно вступила в партию германскую, бельгийскую и т. д. и в качестве агитатора и писателя  работала в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Бельгии, Италии, Швеции, Дании, Норвегии и Соединенных Штатах (1915—1916 гг.).

Во время войны была арестована в Германии, выслана в Швецию и снова арестована за антимилитаристскую пропаганду, тем не менее в годы войны  вела систематическую работу за Циммервальдское объединение против II Интернационала и за интернационализм в Соединенных  Штатах по приглашению немецкой группы социалистической партии Америки, и Норвегии и Швеции, обслуживая подпольным  путем также и Россию, Вернувшись в   Россию в 1917 г., была избрана первым   членом-женщиной в исполнительный комитет петроградского совета, а затем членом   исполнительного комитета Всероссийского. Перед   большевистской революцией была арестована вместе с другими лидерами большевизма Временным правительством Керенского и была выпущена незадолго до ноябрьской революции большевиков, по настоянию петроградского совета. В момент большевистской революции состояла членом центрального комитета партии большевиков и стояла за взятие власти рабочими и крестьянами. В первом революционном большевистском правительственном кабинете состояла народным комиссаром государственного призрения. С момента возвращения в Россию работала по организации работниц. С 1920 г. состояла заведующей женотделом партии по организации работниц. В бытность свою наркомом социального обеспечения издала декреты, положившие начало охране и обеспечению материнства и младенчества.

Полпред и торгпред СССР в Норвегии с мая 1923 г.; с марта 1924 г. состою в дипломатическом корпусе в качестве Chargé d'affaires в Норвегии; с августа 1924 г. — Ministre Plénipotentiairе et Envoyéе Extraordinaire de I’U. R. S. S. — полномочный представитель и чрезвычайный посланник СССР в Норвегии.

Крупнейшие теоретически-социалистические и экономические работы мои следующие: «Положение рабочего класса в Финляндии» (1903), «Классовая борьба» (1906), «Первый рабочий календарь» (1906), «Социальные основы женского вопроса» (1908), «Финляндия и социализм» (1907), «Общество и материнство» (600 стр.), «Кому нужна война» (разошлась в миллионах экземпляров), «Рабочий класс и новая мораль». Сверх того, большое количество статей, рассказов на сексуальные проблемы и всяческая агитационная литература, направленная, главным образом, против войны и за освобождение трудящейся женщины.