Союз Советских Социалистических Республик. Деятели СССР и ОР. Смирнов, Александр Петрович

Смирнов, Александр Петрович (автобиография). Я родился в 1877 году в бедной крестьянской семье, в деревне «Никола» васильевской волости, тверского уезда и губернии. Отца я не помню: помощник машиниста Никольской железной дороги — он умер при падении с тендера до моего рождения, и мать осталась с многочисленной семьей, — один другого меньше, на руках. Старшему из нас было 15 лет, и все вынуждены были зарабатывать на пропитание.

Я помню себя уже 9 лет, пасущим коров под руководством пастуха, 10 лет я уже самостоятельно пас небольшое стадо в нашей маленькой деревушке. Когда мне пошел одиннадцатый год, у матери от непосильного труда отнялись конечности, а старший брат вернулся с фабрики с оторванной рукой, и вся тяжесть пропитания семьи легла на меня. Я был в семье единственный основной работник: пахал, косил для поддержания хозяйства.

На 13-м году я начал учиться от старшего брата грамоте. Выучка заключалась в умении складывать нарезанные на карточки буквы и пошла настолько быстро, что на 14-м году я читал «Жития святых»: другого в деревне ничего не нашлось. Под влиянием тяжелой жизни и начитавшись «Жития», я пришел к решению пойти в монастырь, чтобы отдаться служению народу. С этой целью в лаптях и с котомкой совместно с другими богомольцами направился я к «Сергию».

Вид монахов, их роскошное одеяние, ликующие физиономии сразу оттолкнули меня, пораженного контрастом их жизни с неприглядной действительностью. Я ушел от «Сергия» к «Мефодию». Там я попытался было остаться, но какой-то инок посоветовал мне уйти от этого мира, так как в действительной жизни я могу принести больше пользы для народа. Я вернулся обратно; хозяйство не прокармливало семью, и на 16-м году я ушел в Тверь, где поступил на фабрику Морозова на прядильное отделение в качестве ставильщика.

С жадностью набросился я на библиотеку Морозова, которая славилась богатым подбором литературы. В это время я посещал школу Морозова.

В течение года был переведен в присущевщики, — это уже чином повыше, прежнее же положение меня не удовлетворяло ни экономически, ни с точки зрения самостоятельности.

Для обеспечения себе большей независимости я ушел в ткацкое отделение в качестве ученика; через 3 месяца получил один самостоятельный станок, и так как в Твери 2 станков получить нельзя — уехал в Питер. Был уже 1895 год. В Питере я поступил к Воронину на ткацкую фабрику в качестве ткача на 2 самостоятельных станках.

В это время я принимал участие в знаменитой стачке текстильщиков 1896 года, продолжавшейся и в 1897 году. Во время этой стачки я познакомился с членом группы «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Перейдя на остров «Голодай», я связался с «Союзом борьбы» и стал принимать активное участие в партийной организации и, как член «Союза борьбы», принимал участие в борьбе за фабричное законодательство.

В конце 1897 года, после целого ряда арестов районных представителей группы «борьбы», заменил одного из районных представителей по Васильевскому острову и в феврале 1898 года был арестован по обвинению в принадлежности к «Союзу борьбы».

После 4-месячного предварительного заключения был выслан на родину в Тверь в деревню, под надзор полиции. Попытка моя связаться с кем-либо из организации ни к чему не привела. Общее же настроение рабочих и крестьян было отрицательным ко всякой политике. На меня в деревне смотрели подозрительно, называя меня «пашковцем», «скубентом», «в бога не верует, царя не признает» и т. д.

Так как до 16 лет я прожил в деревне, и вся молодежь того времени были мои товарищи детства, — у меня быстро наладились хорошие товарищеские отношения. Все же при попытках завязать беседу на политические темы, парни и девушки расходились от меня, не удовлетворяясь подобными скучными разговорами.

Единственным результатом было восстановление доверия ко мне, несмотря на затрагивание мной политических вопросов. Мужички же, не исключая и стариков, хотя и посматривали на меня подозрительно, видели во мне человека опытного, могущего ответить на злободневные вопросы, и слушали меня внимательно, за исключением тех случаев, когда затрагивались вопросы о царе и боге. Жить в деревне долго, однако, не приходилось, так как хозяйство — на две души земли — не могло прокармливать и семейство самого брата.

Пользуясь неопытностью полиции, я выправил паспорт и уехал в Тверь. Рабочие Твери занимались гуляньем и драками, которые сильно процветали в то время, отвечая мещанскому провинциальному настроению. При помощи работавшей на фабрике сестры я устроился на фабрику Берга, что в те времена было нелегко.

На фабрике царили произвол и самодурство как высшей, так и низшей администрации. Пользуясь тем, что 60% рабочих на фабрике были женщины, мастера и подмастерья издевались над ними, прибегая к самым грязным приемам. Благодаря занятому мною независимому положению и вмешательству в защиту от этих обид со стороны мастеров и подмастерьев, я занял в глазах рабочих особое положение, как смелый и решительный защитник. К этому времени относятся мои попытки связаться с организацией. Однако, эти попытки не удавались. Планы так и остались планами. Частным образом я слышал, что в Твери есть какой-то кружок, но связаться с ним не мог. Позднее я узнал, что это была группа Зиновьева, которая была арестована в 1899 году.

Приблизительно осенью 1900 года пришла резолюция особого совещания, по которой меня высылали под гласный надзор — с правом выбора города, за исключением промышленных центров. Я выбрал Новгород. Вызвавший меня для предъявления постановления пристав спросил: «За что же? Тут как будто пахнет политикой». «Не знаю, — ответил я, нисколько не смущаясь, — была забастовка, как будто больше ничего не было». Пристав удивился и сам посоветовал выбрать Новгород, как близкий к Твери.

В Новгороде нравы были тоже патриархальные. Когда я явился с моим билетом в полицию, меня сразу направили в колонию политических ссыльных, которая в то время была довольно большая и содержала столярную мастерскую, занимая независимое положение при либеральном губернаторе, дочь которого ходила к нам в кружок для кружковых занятий. В Новгороде я завязал связи с питерской организацией. Убедившись, что в этом городе за отсутствием промышленного пролетариата работать не удастся, я по совету товарищей подал заявление о переводе в Тверь, которое и было удовлетворено.

Я вернулся в Тверь в феврале 1901 года. Настроение рабочих к этому времени значительно изменилось. Заметен был подъем, стремление к организации. Я немедленно приступил к поискам связей с интеллигенцией, нашел их и начал работу.

Найденное в Нижнем мое письмо с жалобой на инертность тверской интеллигенции повлекло обыск у меня, при котором у меня нашли присланную и не розданную еще литературу. В результате этого я был в октябре арестован. Освобожден я был месяца через 3 — в декабре и оставлен под надзором полиции в Твери. С выходом работа снова завязалась, расширились связи с рабочими, появились связи с целым кругом лиц из интеллигенции. Работа шла так успешно, что в начале 1902 года мы объявили себя группой РСДРП, по направлению примыкающей к «Искре». 1-го мая 1902 года группа преобразовалась в комитет партии.

В тверской организации я работал как 1902 год, так и следующие годы — 1903, 1904 и 1905, — за исключением 13 месяцев, которые я просидел после ареста в августе 1903 года. Я был организатором всех районов, связывая центр со всеми рабочими районами. Намеченный отъезд мой на 2-й съезд партии, естественно, не мог состояться вследствие невозможности оставить лежавшую на мне огромную работу. Арест мой в 1903 году был связан с «ликвидацией» тверского комитета партии.

Непрерывный рост организации, регулярный характер ее работы вызвали особенное внимание охранки в Твери. Толстый ленивый жандармский полковник — Иванов, был заменен новым полковником — Урановым, который сразу весь жандармский аппарат перевел на боевое положение. Слежка усилилась, усилились аресты, допросы, обыски. В ночь на 13 августа жандармская «гроза» разразилась и захватила свыше 100 человек. Благодаря крупному предъявленному мне обвинению я просидел в тверской тюрьме, а затем в московской Таганской тюрьме до «весны» Святополк-Мирского.

Выйдя из тюрьмы в октябре 1904 года, я снова взялся за работу, как член комитета. На этой работе меня застали события 9 января 1905 года. В течение всего времени, последовавшего за этими знаменательными днями, я работал лихорадочно по руководству организацией, стремившейся не отставать от стихийного подъема масс.

Октябрь 1905 года действительно застал нашу организацию подготовленной, с хорошо налаженным аппаратом, с безграничным влиянием. Все движение с первых же шагов пошло под руководством тверского комитета партии. Через несколько дней после 17 октября были произведены выборы общегородского совета рабочих депутатов. Состав исполнительного комитета персонально почти совпадал с составом комитета партии. Я, избранный заместителем председателя, в виду отъезда избранного председателя Мостовенко, исполнял обязанности председателя все время вплоть до подавления декабрьского восстания.

Влияние совета, как я уже сказал, было огромное. Не только фабрики, но и город был фактически в его власти. Фабричный же район, в особенности территория самой Морозовской фабрики, образовал в момент декабрьских событий самостоятельную республику, куда не ступала нога жандармов. Организуя ряд попыток прервать железнодорожное сообщение между Питером и Москвой и таким образом не допустить подвоза подкрепления в Москву, советы и комитет деятельно готовились к восстанию. Строили баррикады, ковались пики, кинжалы, настроение рабочих было — оказать сопротивление войскам. Я был назначен начальником всех боевых дружин. Исполнительный комитет, заседавший по этому вопросу двое суток, первоначально отчасти под моим давлением, также решил принять бой. Однако, безнадежность борьбы в данной обстановке и с теми техническими средствами, которыми мы располагали, вернее с полным их отсутствием — заставили меня переменить мнение. Было вынесено постановление — не оказывать сопротивления, распустить совет, а исполнительному комитету перейти на нелегальное положение. Это постановление было вынесено в 3 часа ночи. В это время в зале Морозовского театра дожидались все боевые дружины и наиболее горячие головы из рабочих — всего 1000 человек. О постановлении исполнительного комитета сообщить им было поручено мне. Минута была тяжелая для меня лично и для рабочих. Несмотря на самое лучшее ко мне отношение, первое мое заявление было встречено протестом и даже бранью. Только после длительного убеждения удалось доказать, что сопротивление безрассудно. Когда часов в 10 утра солдаты, пробивая баррикады, подошли к фабрике и после предварительного осмотра с большой предосторожностью вошли во двор фабрики, там уже никого не было. Так кончил свою работу тверской совет рабочих депутатов в 1905 году.

Сдав дела новым товарищам, организовав помощь безработным, я благополучно уехал из Твери и на этот раз уже с чужим паспортом прибыл в Питер в первые дни января 1906 года. Здесь я вступил в организацию в городской район, от которого я был избран в П. К. От питерской организации я был на Стокгольмском съезде, затем на Лондонском и в 1907 году, по возвращении из Лондона, после разгона Думы, при свидании от П. К. с эсерами во время подготовки наступления я был арестован в Польской столовой. Просидел в Крестах 12 месяцев и был выслан под гласный надзор полиции в Вологодскую губернию, в самый отдаленный усть-сысольский уезд. Оттуда я бежал в начале 1908 года обратно в Питер. Работая на предприятиях Электрической компании 86-го года, я снова приступил к работе в П. К. и в октябре был снова арестован, но за отсутствием обвинения был отправлен обратно в Усть-Сысольск.

Я прошел этапным порядком питерскую тюрьму, тверскую, московскую, вологодскую, вятскую, заболел тифом и попал в Усть-Сысольск на 7-й месяц. После тифа, разбитый, я остался досиживать до срока и в Москву вернулся в 1910 году. За отсутствием вакантных мест, поступил шофером в Компанию 86-го г. и вел работу по восстановлению разбитой московской организации. В это время, по поручению Владимира Ильича, Мария Ильинична мне предложила организацию созыва узкого состава ЦК. Однако, в декабре я был снова арестован и сослан в Нарымский край на 3 года. В силу тяжелых семейных условий я ссылку отбыл. Лишь в начале 1914 года я вернулся в Москву. Будучи в Нарыме, я поддерживал связь с ЦК, организовывал побеги отдельных товарищей по поручению ЦК и был избран членом ЦК. Преследования охранки не дали мне возможности устроиться в Москве, и я, с целью вовлечь в организацию крупный промышленный район, устроился под Богородском, на болоте — в Электропередаче.

Через провокатора Романова полиция была об этом предупреждена, и к администрации было предъявлено требование о моем увольнении. К этому времени удалось восстановить связи с предприятиями всего района Богородска, Орехово-Зуева. Во время войны я был призван во 2-ю автомобильную запасную роту, но и здесь меня нашла охранка, и я был отправлен в пехоту в Орел, в 8-й Сибирский батальон. С ним я был в Персии, где меня застал 1917 год. Из Персии я приехал в Москву в качестве делегата на съезд и отсюда вернулся к семье в Богородский район. Я был председателем заводского комитета, городским головой, членом земства уездного и волостного (при Керенском), затем от Московской губернии был избран в Учредилку.

Октябрьская революция застала меня в Богородске, откуда я, как член Учредилки, выехал в Питер, где сразу был Центральным комитетом назначен членом коллегии Наркомвнудела, затем заместителем наркома Внудела. Весной 1919 года я был назначен членом коллегии Наркомпрода, затем заместителем наркомпрода, в марте 1923 года — заместитель наркомзема, а в июле 1923 года наркомом земледелия, где работаю и по сие время.

Я состою с 3-го созыва непрерывно членом ВЦИКа; с VIII съезда — членом президиума ВЦИКа, с организацией ЦИК СССР — кандидатом в члены президиума ЦИКа I созыва и членом президиума II созыва. На XII партийном съезде избран членом ЦК РКП. На XIII партийном съезде — членом ЦК и членом организационного бюро ЦК. В 1923 году на Международном крестьянском конгрессе я избран членом Международного крестьянского совета, членом его президиума и генеральным секретарем.