Союз Советских Социалистических Республик. Деятели СССР и ОР. Стасова, Елена Дмитриевна

Стасова, Елена Дмитриевна (автобиография). Родилась я в 1873 году 16(3) октября. В семье я была пятым ребенком, старше меня были две сестры и два брата. Ближайшими по возрасту ко мне дома были братья, и младшим в семье был тоже мальчик. И со старшим, и с младшим я жила в большой дружбе, что не мешало нам усиленно драться друг с другом. Подрастая «среди мальчиков, я ни в чем от них не отставала. Помню, что очень дружила с мальчиками Ауэрбахами (сыновьями горного инженера Алекс. Андреевича Ауэрбаха), Сережей и Володей, и что они на вопросы матери, кого пригласить к ним в день рожденья, ответили: «Лучше всего Лелю Стасову, она лучше всех мальчишек играет в казаки-разбойники».

От раннего детства у меня осталось в памяти впечатление о постоянно больной матери, да и позднее уже, в возрасте 9-10 лет, я помню, как у нее частенько бывали нервные припадки, и как мне приходилось помогать старшим сестрам приводить ее в себя. Отец мой, Дмитрий Васильевич, юрист по образованию (он окончил 19-летним юношей училище Правоведения в Петербурге в 1847 г.), быстро подвигался вперед по службе в Сенате и, вероятно, достиг бы высоких служебных постов, судя по началу, так как во время коронации Александра II был герольдом. Однако, его взгляды и интересы шли не в желательном для правительства направлении, и в 1861 году, через месяц после женитьбы, за собирание подписей против матрикуляции студентов во время студенческого движения отец был арестован и, конечно, полетел со службы. С тех пор он больше никогда не служил на государственной службе, а работал сначала как присяжный стряпчий, а потом как присяжный поверенный. Он вместе с Влад. Вас. Самарским-Быховцем, Книримом, Гаевским, Принцем и другими молодыми юристами работали над новыми юридическими нормами «эпохи великих реформ», и отец был первым председателем первого совета присяжных поверенных в России (в Петербурге). С небольшими перерывами он оставался на этом посту до самой своей смерти в 1918 году, так как присяжные поверенные считали его «совестью» сословия. Огромная гражданская практика не мешала отцу постоянно выступать по политическим делам как в старых судах, так и в реформированных (процесс 50, процесс 193, процесс Каракозова и др.). За свою деятельность в этом направлении, за бесконечное количество подзащитных, которых он брал на поруки, отец не раз подвергался арестам и обыскам, а в 1880 году высылке из Петербурга в Тулу, так как Александр II как-то заявил, что, «плюнуть нельзя, чтобы не попасть в Стасова, везде он замешан». Наряду со своей деятельностью, как присяжный поверенный, он очень много сил и времени посвящал музыке, так как прекрасно играл на рояле и был высокообразованным музыкантом. Он вместе с Антоном Рубинштейном и Кологривовым основал петербургскую консерваторию и Русское Музыкальное Общество, устраивавшее вплоть до революции симфонические концерты в Петербурге и в крупнейших городах и способствовавшее насаждению музыки в России.

Я пишу так много об отце потому, что он имел на меня огромное влияние, и ему я обязана очень и очень многим. К детям отец подходил удивительно умело, мягко, я бы сказала женственно, но при всем том он был очень требователен и строг; однако, отличительной чертой его отношения к нам было равное и всегда одинаковое обращение. Всех нас он готовил в гимназию по географии, и я вспоминаю, как усердно я готовила ему уроки, так как само собой разумелось, что нельзя придти на урок к нему, не зная безошибочно заданного. Отец массу читал и имел огромную библиотеку, которой мы широко пользовались. Читая газеты и журналы, отец всегда отмечал интересные статьи и заметки и указывал их нам. В молодые годы он очень много занимался политической экономией, и в его библиотеке имелись все классики буржуазной политической экономии, которые были и моими первыми учителями. В 900-х годах, когда движение социал-демократии стало играть крупную роль в общественной жизни, отец стал ощущать пробел в своих знаниях. Помню, как он как-то обратился ко мне с просьбой изложить ему разницу программы социал-демократов и социалистов-революционеров и после этого сделал вывод: «Надо мне прочитать Маркса, а то бродишь как-то ощупью».

Кроме него, большое влияние оказал на меня дядя, Владимир Васильевич Стасов, родной брат моего отца, музыкальный и художественный критик. У меня сохранились его письма ко мне, начиная с моих детских лет, и надо удивляться тому, как этот редко образованный человек, занятый крупной научной и художественной работой, умел подойти к ребенку, не подделываясь под детский язык, а соединяя милую болтовню с серьезными художественными и широко-гуманитарными вопросами. Несомненно, он много способствовал выработке во мне самокритики и выдержки.

До 13 лет я училась дома, владела к тому времени уже двумя языками (французским и немецким) и поступила весною 1897 года в V класс частной женской гимназии Таганцевой. Училась я очень хорошо и кончила гимназию с правом на первую золотую медаль и со званием домашней наставницы. Уже в 8 классе обнаружились мои педагогические способности, и одна из наших классных наставниц убеждала меня поступить в воскресную школу для работниц, но я мечтала в то время о медицинских курсах, с одной стороны, и о продолжении своего образования в области истории — с другой, и отказалась. 1892-1893 год оказался весьма знаменательным для меня, в смысле моего умственного развития. В этом году я слушала в той же гимназии специальный курс по истории первобытной культуры человека — читал профессор А. С. Лаппо-Данилевский. Как теперь помню, какое огромное впечатление произвело на меня его изложение возникновения у первобытного человека понятия о собственности. Тут же я решила, что для понимания жизни необходимо познакомиться с политической экономией, а так как никто из окружавших меня людей не мог помочь мне в том, каким путем приступить к этому вопросу, то я просто принялась за изучение политической экономии Джона Стюарта Милля. Конечно, работа была очень трудная, но так как у меня было много настойчивости и терпения, то я одолела оба тома. С тех пор я усвоила себе привычку конспектировать прочитанное, что очень облегчало мне работу.

Жизнь в высоко-гуманитарной семье, которая сохранила в себе все лучшее, что было в русской интеллигенции 60-х годов, постоянное соприкосновение с избранными в культурном и художественном смысле людьми (у нас бывали все русские музыканты и художники-передвижники), несомненно, оказали на меня большое влияние. Помню, что у меня стало все сильнее и сильнее говорить чувство долга по отношению к «народу», к рабочим и крестьянам, которые давали нам, интеллигенции, возможность жить так, как мы жили. Думаю, что мысли эти, мысли о неоплатном нашем долге, сложились отчасти и под влиянием чтения. Оглядываясь назад, я вспоминаю, какое впечатление произвела на меня книга Иванюкова «Падение крепостного права в России». Она указала мне на пробел в моем образовании, и я принялась за изучение «Истории крестьянства» Семевского. Очевидно, что результат всей внутренней над собой работы плюс события внешней жизни, в которых немалую роль в то время играли студенческие истории, заставляли меня искать приложения моих сил к практической работе, и таковой явилась, с одной стороны, работа в «Лиговских воскресно-вечерних классах для взрослых работниц и подростков», а с другой — работа в «Подвижном музее учебных пособий». Работа среди табачных и текстильных работниц столкнула меня близко и непосредственно с рабочими, а знакомство с Крупской, Якубовой и Невзоровой, с одной стороны, и с Уструговой и Сибилевой — с другой, столкнуло меня с товарищами, работавшими уже и на политическом поприще.

Постепенно я начала работать в политическом Красном Кресте, и у нас дома не раз устраивались лекции (платные) с этой целью, что было в большом ходу в то время и чему наша гуманитарная интеллигенция, в том числе и мои родные, охотно содействовала и помогала. Одновременно с этим активные товарищи стали пользовать меня и мои знакомства для хранения как литературы, так и архива и печати партии. Эта работа привела к тому, что после одного из провалов товарища, заведовавшего складами литературы, мне поручили ведать всеми складами петербургского комитета. Было это в 1898 году, и поэтому я и считаю временем вступления в партию 1898 год, хотя уже весной 1896 года я имела у себя на хранении: «Рабочий День», «Кто чем живет», «Ничего с нами не поделаешь» и др. Мало-помалу работа увеличивалась, и в моем ведении были не только склады литературы, но вообще все, что касалось технической стороны ПК, то есть доставка всевозможных квартир для собраний, явок, ночевок, получение и распределение литературы, установка техники (гектографов, типографий и т. д.), а затем и переписка с заграницей.

С момента возникновения «Искры» и начала кампании по собиранию партии, я много работала вместе с И. И. Радченко в этой области.

И. И. Радченко (Аркадий), который из Женевы приехал по явке от Н. К. Крупской прямо ко мне, просил меня дать ему связи с «Союзом Борьбы». Ив. Ив. был представителем организации «Искры». Я связала его тогда с Ник. Алексеевичем Аносовым, но и лично все время поддерживала с ним связь, и вся переписка «Искры» с Петербургом велась нами с Ив. Ив. совместно. Много помогала при этом и Варвара Федоровна Кожевникова-Штремер и Ник. Ник. Штремер. Это была наша тесная «искровская» компания, которая вела усиленную борьбу с «экономистами» — Токаревым, Аносовым и др. «Союз Борьбы» и «Искра» не слились в Петербурге, а были представлены на II съезде двумя отдельными представителями.

Работу в ПК я вела вплоть до января 1904 года, когда вследствие провала и выдачи меня, по неопытности, одной технической помощницей, только что вступившей в работу, я вынуждена была уехать из Петербурга. Этот отъезд совпал с вызовом меня Г. М. Кржижановским, членом ЦК, в Киев. Однако, там мне не пришлось оставаться, так как за день до моего приезда в Киеве произошел провал, и я вместе с М. М. Эссен (Зверь) уехала в Минск, где нас приютил товарищ, инженер М. Н. Кузнецов. М. М. Эссен скоро уехала за границу, а я получила задание работать вместе с Марком (Любимовым) по технике ЦК. С этой целью мне пришлось переехать в Орел, а оттуда ездить по делу паспортов, связи с военной организацией и переходом через границу в Смоленск к Ф. В. Гусареву и в Вильно к Клопову. А ранней весной я перебралась в Москву, где Красикову, Ленгнику, Гальперину, Бауману и мне поручено было организовать и вести работу в северном бюро ЦК. В июне были арестованы Бауман, его жена Медведева, Ленгник, и я должна была перенести северное бюро в Нижний Новгород. Но одновременно с московским провалом провалилось и южное бюро в Одессе, и Мышь (Кулябко) переехала в Москву. Было решено, что Кулябко возьмет на себя секретарство в Северном Бюро, а я в Южном. В Нижнем Новгороде, куда я поехала, чтобы передать Мыши (Кулябко) связи, я была арестована, а через сутки была перевезена в Москву в Таганку, где просидела до декабря 1904 года, когда была выпущена под залог. Из Москвы уехала в Петербург и сейчас же опять вошла в работу. Землячка передала мне все связи, и я опять стала секретарствовать в петербургском комитете, а весной, когда сразу по приезде со съезда Алексей (член ЦК А. И. Рыков) был арестован, то вела в течение всего лета и работу секретаря ЦК. Осенью секретарство в петербургском комитете я передала В. Ксандрову, заведывание техникой В. С. Лаврову (инженеру), но секретарствовать продолжала до августа месяца 1905 года. Затем я была отправлена в Женеву представителем по делам техники ЦК.

В январе 1906 года я вернулась в Петербург, проработала до конца февраля как секретарь ПК. В феврале 1906 года мне было поручено поехать в Финляндию и принять от Германа Федоровича (Н. Е. Буренина) работу по связи с заграницей (переправка в Швецию, получение оружия, граница как сухопутная — Торнео-Хапаранда, так и морская — Або, Ганге, Ваза-Стокгольм). Одновременно я должна была наладить дела объединительного съезда в Швеции и переправу товарищей на съезд и обратно. По окончании этой работы я вернулась в Питер и вплоть до ареста 7 июля 1906 года была секретарем ПК, вместе с Раисой Аркадьевной Карфункель, меньшевичкой, ибо после обвинительного съезда и ПК был объединенным. Вместе с нею мы проводили общегородскую конференцию, которая сначала заседала в Обществе инженеров на Загородном проспекте 21, один раз в Териоках в зале Народного Дома, а затем в Обществе технологов на Английском проспекте. Это заседание не состоялось, ибо прибыло слишком мало участников, а по выходе из здания Карфункель, Красиков и я были арестованы на улице и препровождены: Карфункель и я в Литовский замок, а Красиков в Кресты. Так как у меня, кроме статьи об организации, которая предполагалась для легальной нашей газеты «Эхо», ничего не нашли, то меня только выслали из Питера, но уже в январе 1907 года мне было разрешено вернуться, по хлопотам моего отца, и я вновь работала в ПК до марта месяца, когда болезнь заставила меня перебраться на Кавказ. С осени 1907 года работала в Тифлисе в качестве пропагандиста в различных кружках, вплоть до осени 1910 года, когда Спандарьян и Серго-Орджоникидзе вовлекли меня в работу ЦК, сначала по подготовке Пражской конференции, а потом по части издательства и вообще техники ЦК.

В ноябре 1913 года я из Тифлиса пошла в ссылку и 9 января 1914 года прибыла на место назначения — в село Рыбинское, канского уезда Енисейской губернии. Ссылку я получила по приговору тифлисской судебной палаты, а привлекалась совместно с Верой Швейцер, Марией Вохминой, Арменуи Оввян, Васо Хачатурьянц, Суреном Спандарьяном и Нерсесом Нерсесян по 102 ст. Уголовного Уложения 1-й части.

Арестованы мы все были в течение мая-июня 1912 года, причем относительно меня улики были установлены только после ареста Оввян и Вохминой. В результате этого обыска и был приказ о моем аресте в Питере, куда я приехала, ничего не предполагая, прямо на квартиру моих родителей. Оказалось, что там уже побывала полиция, и все комнаты, кроме проходной столовой и комнат, занятых стариком лакеем Романом Смирновым, были запечатаны. Приехала я больная с температурой около 40°. Роман предупредил меня об обыске. Я отдала ему спрятать несколько экземпляров тезисов, так как он всегда был посвящен в мою нелегальную работу и не раз прятал мои вещи, умылась и хотела ехать к брату-врачу, как явилась полиция, осмотрела мои вещи, не нашла ничего, но все же арестовала меня и отвела в участок (Фурштадская, 26), впрочем, дав мне возможность позвонить по телефону моему брату, мировому судье, о моем приезде и аресте. Брат тотчас приехал в участок, и я успела передать ему как деньги (часть была партийных денег), так и различные адреса и дела, так что о моем аресте товарищи были тотчас уведомлены, и Сталин (Коба) имел возможность получить у брата деньги. После двух недель сидения в Предварилке и Пересыльной тюрьме, меня отправили в Тифлис, благодаря хлопотам отца и брата на свой счет. Обстановка этой поездки была такова, что я смело могла удрать, и брат предлагал мне это, хотя он и ручался за меня, но я отклонила побег, так как была уверена в полной своей чистоте, и только в охранном отделении в Тифлисе, увидав свой портфель с письмами, метрическим свидетельством, гимназическим дипломом — с одной стороны, и с архивом ЦК, переписанным моей рукой, с другой, я поняла, что села крепко. Наш суд состоялся 2 мая 1913 года, и по нему мы все получили ссылку на поселение.

В сентябре состоялась конфирмация моего приговора, а 25-го ноября мы с Оввян двинулись в путь через Баку, Козлов, Ряжск, Самару и Челябинск в Красноярск, так как местом ссылки была назначена Енисейская губерния. В Самаре мы повстречали целый ряд товарищей мужчин (Серебрякова, В. М. Свердлова и др ), а в Челябинске к нам присоединились Семен Шварц, Анна Трубина и Маруся Черепанова; вместе с последней я очутилась в ссылке в селе Рыбинском, канского уезда.

Осенью 1916 года мне было разрешено поехать в отпуск в Петербург «для свидания с престарелыми родителями», ибо так гласил пункт, по которому вообще по букве закона ссыльные и поселенцы имели право покидать пределы Сибири.

В Питере я немедленно связалась с Шляпниковым. Молотовым, Залуцким, М. И. Ульяновой и др., так что смогла войти в партийную жизнь. Обратно в Сибирь я не вернулась, так как серьезно заболела, и срок пребывания в Петербурге был мне продлен, а там наступила революция. Однако, царская полиция не оставила меня в покое и в ночь с 25 на 26 февраля 1917 года явилась ко мне, произвела безрезультатный обыск и направила меня в Литейный участок, где я застала сначала только одну политическую арестантку, которую привели за час до меня, а потом в течение дня доставили еще 16 человек.

Я была освобождена восставшим народом 12 марта (27 февраля) вечером. 13/III (28 февраля) 1917 года отправилась в Таврический дворец и по поручению Шляпникова организовала секретариат бюро ЦК. С этого времени до IX съезда партии работала как секретарь ЦК сначала в Петрограде, а потом в Москве. С мая месяца 1920 года переехала в Петроград и работала как организатор в губернском комитете партии, вплоть до слияния его с петроградским комитетом. По поручению ЦК поехала в Баку для организации первого съезда народов Востока и для работы в кавказском бюро ЦК. После съезда народов Востока была выбрана членом Совета пропаганды и действия народов Востока и его секретарем, работая одновременно и в Кавбюро ЦК. С апреля 1921 года до февраля 1926 года находилась в распоряжении Коминтерна; в настоящее время работаю в секретариате ЦК ВКП (б).