Спандони-Басманджи Афанасий Афанасьевич

Спандони-Басманджи, Афанасий Афанасьевич (родился в 1854 г.), по происхождению со стороны отца был грек, а по социальному положению — сын купца, но по образу жизни и убеждениям не имел ничего общего со средой, в которой родился. Он провел всю свою жизнь в самых скудных материальных условиях в двух административных ссылках, на каторге и в ссыльном поселении. С некрасивым, совсем нерусским лицом, Спандони с малых лет отличался болезненностью, имел хилый, не по годам старческий вид и в зрелом возрасте казался вместилищем множества болезней, почему, кроме первоначального прозвища «Грек», назывался в товарищеском кругу «Кащеем». Можно удивляться, каким образом при организме от роду слабом, пораженном преждевременным истощением и какой-то дряхлостью, он все же прожил 52 года в условиях самых неблагоприятных и материально и морально.

Воспитывался Спандони-Басманджи в своем родном городе — Одессе, в частной гимназии, но по болезни ее не кончил. По свидетельству своего товарища по ссылке Геккера, был некоторое время вольнослушателем Одесского университета и с 20 лет вращался в революционных кружках местной молодежи.

В 1878 году, когда судили Ковальского, и у здания суда после приговора к смертной казни произошла демонстрация, Спандони-Басманджи, близкий к участникам процесса, был арестован и выслан административно в Великий Устюг. Он пробыл там недолго, но, возвращенный в Одессу, был привлечен к дознанию об образовании в 1878 году в Одессе «революционного» сообщества, во главе которого стоял Сергей Чубаров, впоследствии казненный. Так говорит официальный документ. По жандармским сведениям, кружок, составлявший «сообщество», был известен под названием «башенцев» от местожительства одного из членов в башне дома Новикова, и к нему принадлежали Попко, Волошенко, Кравцов (впоследствии все осужденные), а с Лизогубом Спандони находился в переписке. В Одессе, среди революционной молодежи, действительно, были «башенцы», жившие и часто собиравшиеся в квартире, находившейся в башне дома Новикова за Строгановским мостом. Но то, что жандармы называют «сообществом», не было организацией, как это понимается в революционных кругах; скорее это была одна из тех квартир, которые назывались в те времена «толкучкой», куда невозбранно заходили различные молодые люди посидеть и поговорить на революционные темы.

Формальное дознание не дало улик против Спандони-Басманджи; с ним расправились административным порядком и отправили во второй раз в ссылку, на этот раз в Восточную Сибирь. Дело происходило при одесском генерал-губернаторе Тотлебене. Спандони-Басманджи водворили в Верхоленске — холоднейшей глуши холодного, глухого края. Однако, уже в январе 1881 года, благодаря отзыву преемника Тотлебена, временного одесского генерал-губернатора Дрентельна, о необоснованности этой высылки, Спандони был возвращен в Европейскую Россию, но с запрещением жить в столицах, столичных губерниях и в родном городе его — любимой Одессе. Он поселился в Киеве. Тут я и познакомилась с ним, когда приезжала из Харькова в 1882 году, чтоб составить себе понятие о местной киевской группе партии Народной Воли. Спандони-Басманджи тогда уже был горячим приверженцем нашей партии и состоял членом киевской группы вместе с А. Бахом, Софьей Никитиной и др. (см. мой «Запечатленный Труд», ч. 1-я). А. Н. Баха я в тот период не видала, а из остальных Спандони-Басманджи обратил на себя мое внимание, как наиболее солидный по возрасту и революционному опыту. В то время я искала людей, которые могли бы восполнить центр партии, и пригласила Спандони оставить Киев и отдаться упорядочению общих дел организации. На это он дал согласие и с той поры действовал в полном согласии со мной, в Киев уж не возвращаясь.

Спандони-Басманджи, как я его знала, был человек серьезный и немногословный, и впоследствии я с удивлением узнала, что на каторге он был великим спорщиком и полемистом, яростно защищавшим идеи Народной Воли в прениях с противниками, и часто сам вызывал споры, хотя они тяжело отзывались на его нервной системе. Что Спандони-Басманджи умел внушать доверие к себе и заслуживал его, показывает факт, что, когда он вышел на поселение и познакомился с Евгенией Дм. Субботиной, то она отдала в его распоряжение восемь тысяч рублей на революционное дело — последние деньги, которые оставались у нее от очень большого состояния, которое имела ее семья и большая часть которого была употреблена на социалистическую деятельность так называемой Московской организации («Фричи» и Кавказцы), судившейся в 1877 году по процессу 50 (Петр Алексеев, Бардина, Л. Фигнер, 3 сестры Субботины, 2 Любатович и др.). Эти деньги Спандони-Басманджи, по получении их в 1882 году, передал мне в самый трудный период нашей деятельности, когда мы совершенно не имели денежных средств.

Вместе со мной и Сергеем Дегаевым Спандони-Басманджи участвовал в обсуждении того, как быть с переговорами, которые граф Воронцов-Дашков начал с литератором Николадзе о том, чтоб заключить перемирие с Народной Волей, предложив ей воздержаться до коронации Александра III от террористических актов, с обязательством правительства дать при коронации политическую амнистию и «свободу социалистической пропаганды», а в залог верности обещать выпустить того, кого пожелает партия ¹).

¹) С этим предложением 15 октября 1882 года ко мне в Харьков приезжал Н. К. Михайловский, и я направила это дело за границу (см. «Запечатленный Труд», ч. 1).

Когда же был поднят вопрос об устройстве типографии в Одессе, и сообща было решено, что хозяевами ее будут супруги Дегаевы, а работниками Суровцев и Калюжная, то на Спандони-Басманджи выпала роль посредствующего звена между типографией и внешним миром.

Типография была основана, но просуществовала лишь один месяц: 18 декабря 1882 года она и причастные к ней были арестованы по причине, которая так и осталась невыясненной. Арестовали и Спандони-Басманджи несколько месяцев спустя — 10-го января 1883 года; вероятно, это было первым следствием предательства Дегаева и оговора его жены, дававшей откровенные показания.

Год и девять месяцев прошли до 28 сентября 1884 года, когда начался суд над 14 народовольцами; в числе их был и Спандони-Басманджи, и я. На суде Спандони-Басманджи не выступал и прошел незаметно. Он был осужден на 15 лет каторги и отбывал ее сначала на Каре, потом в Акатуе.

В апреле 91-го года его срок был сокращен на одну треть, и в конце года он вышел в вольную команду, а в 93 году — на поселение.

Срок ссылки кончился в 1902 году, Спандони-Басманджи вернулся в Европейскую Россию, но жить в любимой, родной Одессе, с ее солнцем, морем и шумной уличной жизнью, ему не было разрешено — он поселился в Кишиневе, и только по ходатайству брата, в целях лечения, ему было дозволено временное пребывание в Одессе. Можно подумать, что надолго? Ничуть не бывало. В 1905 году произошло восстание на «Потемкине», и Спандони-Басманджи, как лицо, бывшее на полицейском учете, был заподозрен в прикосновенности к этому делу и подвергся новой высылке, на этот раз в Вологду. Оттуда его освободил Октябрьский манифест — революция, которую Спандони-Басманджи приветствовал со всей горячностью революционного чувства. Он опять очутился в Одессе, среди ликующей природы и ликующей товарищеской братии. Но здоровье его, всегда плохое, было в то время уже из рук вон плохо. Его мучила грудная жаба, а материальные условия не давали ни покоя, ни хорошего питания, ни возможности лечиться. Надо было зарабатывать кусок хлеба — скудный кусок за работу в душной канцелярии ради нищенских 30 рублей в месяц. И день-деньской он корпел над работой, не досыпая по утрам, для аккуратного выполнения служебных обязанностей.

У Спандони-Басманджи не было собственной семьи, а родственники были людьми совершенно чуждыми ему по интересам и взглядам. Он жил не у них, а в неуютных меблированных комнатах. Сдержанный, он не говорил о своих отношениях к родным и не ронял слов о скверных условиях своей жизни в той переписке, которую поспешил начать тотчас после моего освобождения из Шлиссельбурга. Эта переписка продолжалась до его смерти в октябре 1906 года, но, к сожалению, его письма ко мне не сохранились, да, пожалуй, не дали бы большого материала для характеристики, так скуп он был в сообщениях о себе.

Чувство товарищества было в высшей степени развито в Спандони-Басманджи. Быть может, отчуждение от близких по крови делало его особенно чутким и привязчивым к товарищам по революции. Только среди них он чувствовал себя легко и свободно: он не выносил ни одиночества, ни общества людей, с которыми не был связан идейно. Геккер и его жена окружали его попечением в последнее время жизни, и теплый некролог, написанный этим товарищем, свидетельствует о чувствах его к умершему.

С признательностью вспоминаю я внимание и любовь, которые он проявил в стремлении увидаться со мной после нашей многолетней разлуки. Но обстоятельства не позволили произойти нашему свиданию, он умер, не увидав той, с которой его соединяло революционное прошлое, которым он дорожил.

Литература: Спандони, «Страница из воспоминаний», «Былое», № 5, 1906 г.; Н. Геккер, «А. А. Спандони», «Былое», № 11, 1906 г.; А. Бах, «Воспоминания Народовольца», «Былое», № 1, 1907 г.; «Дознание о тайной типографии», «Былое», № 8, 1907 г.; В. Фигнер, «Запечатленный Труд», т. 1; ее же «После Шлиссельбурга», 1925. Изд. «Колос».

Вера Фигнер.