Суверенитет

Суверенитет. Понятие «суверенитет» обязано своим происхождением юридической мысли средневекового общества. Оно противополагалось понятию сюзеренитета и основано на противоположении двух форм княжеской власти. Сюзереном был государь по отношению к своим феодальным держателям, или вассалам; эти отношения определялись взаимным договором, по которому вассал обязывался сюзерену службой и определенными услугами и дарами, а его феодальный господин предоставлял ему владение определенной местностью и связанными с нею экономическими и правовыми благами. Власть такого сюзерена была необходимо ограниченна. В противоположность этой власти, суверен пользовался землею сам на правах собственника или государя и осуществлял неограниченную власть над своими крепостными, служилыми и дворовыми людьми. При победе патримониального королевства и образовании национальных монархий произошло устранение феодальных отношений, и вопрос возник о суверенитете, как единственной форме власти. Происхождение понятия суверенитета показывает нам, что это понятие юридическое, определяющее собой объем правовой связанности государственной власти. На этом основании при заимствовании основных начал римского права абсолютная монархия с особенной легкостью усвоила себе то определение суверенитета, которое римские юристы установили как власть неограниченную. В своем знаменитом определении суверенитета Жан Боден, протестуя против римского понимания власти, считал его «абсурдным» и усвоил суверенитету определенное юридическое содержание. Он понимал его, как совокупность строго определенных прав. Они образовали так называемые «истинные марки суверенитета», которые содержат в себе также и ряд ограничений монарха по отношению к подданным. Так, например, по учению Бодена, суверенитет ограничен в том смысле, что подданные обязаны платить подати и налоги лишь со своего на то согласия. Истинные «марки», или признаки суверенитета были заимствованы у Бодена английскими государствоведами в лице Томаса Смита, а затем и Блэкстона. Такой каталог прав суверенитета, специально монархического, вошел затем через посредство французской хартии 1814 года во все континентальные конституции. В Германии такой каталог прав суверенитета мы находим уже в общем земском праве, где перечисляются «права величества или истинного верховенства». В царской России попытки определения такого суверенитета, начатые еще со времени Ивана Грозного, были завершены Петром Великим в его воинском артикуле и нашли окончательное выражение в пресловутой статье свода законов, где русский царь выступает как «монарх самодержавный и неограниченный», власти которого повиноваться не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает. Такое понятие суверенитета почти совпадает с понятием внутреннего суверенитета вообще, то есть является выражением юридической неограниченности монарха по отношению к его подданным или, иначе говоря, обозначает полноту его прав внутри государства, которым отвечает столь же абсолютная обязанность повиновения. В основе этой юридической конструкции лежит представление о политическом всемогуществе, которое явилось в результате классовой борьбы в европейском обществе. По мере того, как буржуазия укрепляла свои позиции с ростом торгового, а впоследствии и промышленного капитала, она искала усиления монархической власти союзника, который должен был ей помочь в борьбе против привилегированного класса поземельных баронов, бывших естественными врагами власти городов и денежного капитала. В государствах, где сохранилась ограниченная власть монарха, как это было в Англии и Венгрии, и суверенитет носил характер ограниченной власти. В государствах абсолютного типа он принял характер полной неограниченности. Но, вместе с тем, это понятие, становясь обозначением абсолютизма, необходимо теряло и свой юридический характер. Ибо нет права там, где все права лишь на одной стороне и им не противопоставлено никаких других прав. Понятие внутреннего суверенитета в виду этого получило характер бессодержательной юридической формулы, где, по существу, в центре лежало не обозначение прав, но голое выражение политического могущества. В этом смысле оно совершенно приблизилось к понятию политической диктатуры. Таковой действительно стремилась сделать абсолютизм все крепнувшая буржуазия, готовившая свою классовую диктатуру. Победа буржуазной революции принесла с собой и необходимые изменения в понятии суверенитета. Прежде всего, оно было воспринято, как выражение власти всего народа, или нации, представителем или воплощением которого почитал себя класс буржуазии, увлекший за собой и крестьянство, и рабочие массы. Такой суверенитет лег в основу учения Жан-Жака Руссо, где сверх его прочих свойств суверенитету были присвоены еще признаки святости и непогрешимости. В революционном законодательстве Франции такая диктатура провозглашалась неоднократно. Как сказано в декларации прав 1789 года, а затем в конституции 1791 года: «Суверенитет един, неделим и неотъемлем. Он принадлежит народу». Или, как сказано в упомянутой конституции, это — «народ, от которого единственно исходят все власти». Подобные же выражения находим мы и в актах великой английской революции, где, между прочим, Кромвель говорил: «Основа и верховенство коренятся в народе, совершенно в нем». Вот почему впоследствии американские конституции в своих вводных статьях определенно указывают в виде носителя суверенитета «народ штата» или «народ Соединенных Штатов». Это определение по содержанию в такой же степени лишено юридического значения и отражает политический факт классовой диктатуры, в какой это намечалось уже при господстве абсолютизма. И в этом отношении совершенно правильно поступает Советская конституция, установленная после пролетарской революции в России, когда она от понятия такого внутреннего суверенитета прямо переходит к точному и вполне отвечающему действительности термину классовой диктатуры пролетариата.

Однако, революционная практика буржуазии знает понятие суверенитета и в другом смысле. Так, революционная идеология, начиная с Руссо и кончая конституционными актами, определяет власть не только в основном источнике и выражении, но также в ее организации. Слишком скоро действительность показала, что весь народ, в особенности народ трудящийся, менее всего призван к осуществлению суверенитета в буржуазном государстве. И не только потому понадобились органы, чтобы дать вообще осуществление суверенной власти, но потому, что эти органы стали, вместе с тем, органами самой буржуазии, как класса, и, следовательно, менее всего были предназначены к тому, чтобы в них действительно нашли свое выражение интересы трудящихся. Отношение между классовой диктатурой буржуазии с одной стороны, суверенитетом, принадлежащим всему народу, и органами этого народа, в виде классового представительства буржуазии, с другой, было необходимо облечь в юридическую форму, и здесь, в известной степени, могла пригодиться юридическая фикция суверенитета, ибо в этих органах суверенитет фактически расчленялся, распределялся и ограничивался. У Руссо, в качестве органа, осуществляющего суверенитет, мы находим законодательную власть, воплощенную во всеобщем народном собрании. Остальные власти ставятся к ней в подчиненное положение. Французские конституции уже требуют вообще, чтобы суверенитет народа осуществлялся лишь «посредством делегаций». В более ранних английских и американских актах выдвигается понятие представительства, так что народ может осуществлять свой суверенитет лишь при помощи палаты, в которой он представлен, ибо, как сказано в первом «Договоре народа» английской революции, хотя власть всякого представительства меньше власти их избирателей, однако, именно представители народа пользуются «высшим доверием по отношению к охранению и управлению всего». Таким образом, суверенитет как бы переходит от народа к его законному заместителю или органу его власти, в виде ли общего собрания непосредственной демократии, в виде ли законодательной палаты. Фактическое отделение от суверенитета народа его суверенных органов повлекло за собой попытку разграничить эти понятия и необходимость прибегнуть к конструкции юридического лица, где сам носитель прав остается недееспособным до тех пор, пока тем или иным путем не создается орган, который, с одной стороны, захватывает высшие права коллективного целого, а с другой, становится господином и над всеми членами коллектива, из совокупности которого проистекает суверенитет. Эти отношения сложились различно, сообразно тому, была ли воплощена в его конституции демократия или нет. В государствах, где восторжествовала буржуазная диктатура в особенно яркой форме, суверенитет вообще отошел от народа и был присвоен политической организации в ее целом, то есть самому государству. В других странах суверенитет был приписан не народу, а «нации», которая, предполагается, обнимает в своем понятии более широкое целое. Лишь в демократических государствах уцелел не только номинальный суверенитет народа, но были сделаны шаги к тому, чтобы предоставить этому народу известное влияние на осуществление суверенитета. Во-первых, была создана особая учредительная власть, дающая непосредственному народному голосованию исключительное право изменения конституции. Во-вторых, было принято всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право, которое должно было обеспечить возможность народным массам производить выборы членов народного представительства. Наконец, в-третьих, обычному законодательству были противопоставлены особые личные права граждан, гарантированные самой конституцией, то есть таким актом, который подлежит лишь непосредственному решению всего народа. Все эти приспособления оказали свое действие на пользу укрепления буржуазной диктатуры, так как, с одной стороны, они оказались совершенно бессильными обеспечить народу суверенитет в виду господства буржуазии над средствами производства, а с другой, оказались идеологическим покровом для ослабления классовой борьбы. Эти призрачные права создавали иллюзию, будто в буржуазной демократии действительно существует суверенитет народа, а следовательно, народные массы мирным путем при помощи этого суверенитета могут обеспечить все свои классовые интересы. Практика идеи народного суверенитета привела, в конце концов, к тому же результату, к какому пришел и монархический абсолютизм. Эта юридическая фикция оказалась совершенно бесплодной в смысле внутренней организации власти, хотя и получила известный юридический смысл. Ни права избирателей в качестве носителей учредительной власти, ни всеобщее избирательное право по четырехчленной формуле, ни личные политические права неприкосновенности, равенства и свободы — ничто из них не могло парализовать того факта, что диктатура буржуазии сосредоточила диктатуру в руках господствующего класса. Система разделения властей еще более запутала конструкцию суверенитета, ибо здесь, при таком строгом разделении власти законодательной, исполнительной и судебной, какое проведено в Соединенных Штатах Америки, получаются различные, независимые друг от друга органы государства, осуществляющие один и тот же суверенитет. При конфликтах между отдельными властями, поэтому, получается иногда такое курьезное положение, что суд, как орган народного суверенитета, вступает в противоречия с законодательным органом, как орудием того же суверенитета, или президентом союза, представителем того же самого народного суверенитета. В Соединенных Штатах Америки, поэтому, стало возможно сосредоточение в руках самых консервативных органов верховного суда непредусмотренной в конституции власти. Подобные же конфликты подмечены в других странах, где, как, например, в Англии, носитель суверенитета, король в совете министров, может разойтись с королем в парламенте и, наконец, с королем в органах судебной власти, говорящих от его имени. Нельзя не видеть, что в результате исторического развития понятие внутреннего суверенитета оказалось совершенно скомпрометированным. В этом понятии смешиваются моменты политические и юридические. Поскольку оно выступает как политическая характеристика верховной власти, постольку ему присваиваются свойства единства, неделимости, неотчуждаемости и т. п. Такое политическое понятие свободно принимает в свой состав любые признаки даже религиозного характера, как, например: всемогущества, вездесущности, вечности, непогрешимости, верховности, так что, в конце концов, получается определение, сделанное по образцу обозначения какого-нибудь божества. В этом виде оно легко совпадает с понятием классовой диктатуры. Но поскольку мы здесь имеем дело с понятием юридическим, постольку оно не может избегнуть участи, общей всем юридическим понятиям, и необходимо дает отношения взаимных прав и обязанностей, делимости, правового ограничения, правовой связи и т. п. Путаница, вытекающая из смешения этих понятий, вполне отражает собой самую сущность классового государства, ибо там все время сочетается неограниченная классовая диктатура со стремлением прикрыть ее фикцией правового порядка и правовых отношений, проникнутых идеями равенства и справедливости.

Гораздо удачнее понятие суверенитета развивалось в области международных отношений, где встречались и вступали друг с другом в известные отношения отдельные государства. Тут каждое из этих государств, выступая в качестве фактора международной политики, юридически принимало облик особого лица правовых обязанностей и притязаний, причем более или менее соблюдалось юридическое равенство этих субъектов международного права между собой. Здесь суверенитет обозначал самостоятельность и независимость государственной власти в пределах ее территории и над подвластным ей населением, так что, поскольку каждое, даже весьма небольшое государство пользовалось такой независимостью и самостоятельностью, оно почиталось обладающим равными всем другим государствам суверенными правами. В частности этот суверенитет выражался в праве заключения международных договоров, ведения войны и других международных сношений. Новейшая империалистская политика буржуазии и в этой области нанесла понятию суверенитета весьма серьезные раны. И здесь политическая сторона в известной степени разошлась с юридической. Появился формальный суверенитет одной страны над территорией, которая фактически подлежала верховенству другой страны, причем эта последняя действовала будто бы с согласия и в осуществление суверенных прав первой страны. Таков был пример господства старой Австро-Венгрии над Боснией и Герцеговиной, фиктивно подлежавшими суверенитету Турции, так осуществляют в Китае его суверенные права различные империалистские державы, захватившие будто бы на правах аренды части его территории. Понятие суверенитета и суверенных прав в международной области, таким образом, свелось к чисто формальному обозначению независимости и самостоятельности отдельных держав в пределах их территории, причем эта юридическая формула отнюдь не помешала подведению под нее ей противоречащих фактических состояний и политических отношений. Еще более жестокие перемены пережило понятие суверенитета благодаря возникновению федераций, или союзных государств (см. федерация). Как известно, под влиянием центростремительных хозяйственных интересов отдельные суверенные государства стали объединяться не только в союзы государств, но и в союзные государства, представляющие собой государства государств, причем составляющие союзное государство его государства-члены отнюдь не желали расстаться со своими свойствами государственного характера. Здесь с юридической стороны получились великие затруднения. Ибо союзные государства претендовали совершенно бесспорно на признак суверенитета, так как они являлись полноправными, самостоятельными и независимыми членами международного общения, но и государства-члены, входившие в состав федерации в качестве государств, далеко не всегда были склонны расстаться со свойствами суверенитета, тем более, что они в целом ряде случаев сохраняли право самостоятельных международных сношений и, в особенности, дипломатического представительства. Единственным выходом здесь было стать на точку зрения не политического, а чисто юридического понимания суверенитета и признания вместе с тем его формальности, делимости, ограниченности и частичного отчуждения; так получился не только полный суверенитет союзного государства в его внешних сношениях, но и ограниченный суверенитет государства-члена. Подобная конструкция была распространена затем и на внутренние отношения между союзным государством и его сочленами, так что первое сохранило за собой право расширения или сужения своей компетенции на территории государств-членов, а последние сохранили суверенные права над своей территорией лишь в пределах общесоюзной компетенции. Как очевидно, от политического понимания суверенитета, как единой и неограниченной власти, здесь не осталось ничего, и, в конце концов, соотношение как суверенных, так и несуверенных государств строится по общему принципу определения взаимных прав и обязанностей, как это происходит и в других областях правовой организации. Лишнее говорить, что соотношение между юридической формой и фактическим содержанием и здесь может быть весьма различно; так, в современных Штатах Северной Америки наблюдается крупный рост централизационных стремлений, причем, однако, юридически сохраняется прежняя конституция, построенная на значительной децентрализации отдельных Штатов.

Понятие суверенитета в Советском Союзе потерпело новые изменения. Как мы отметили уже выше, прежде всего выделена была социально-классовая основа государственной власти, и в конституционный закон введено понятие диктатуры пролетариата. Уже на этой основе была, затем, обоснована верховная власть рабоче-крестьянского государства, которая стала достоянием трудящихся, так как «вся власть» в советских республиках принадлежит советам рабочих и крестьян. Понятие суверенитета первоначальным актам советских республик совершенно неизвестно.

Лишь с начала установления международных сношений с иностранными державами это понятие было присвоено советским республикам в качестве самостоятельных и независимых участников международного общения. На основании этого суверенитета были предъявлены и требования о возврате территорий, захваченных после империалистской войны соседними государствами. Вопрос о суверенитете получил особое признание уже в период строительства Советского Союза, когда была создана федерация федераций и республик под названием Союза Социалистических Советских Республик. Понятие суверенитета было здесь принято, однако, исключительно в виде юридического термина, обеспечивающего формальные права государственной самостоятельности входивших в состав Союза республик. Поэтому был составлен своего рода каталог суверенных прав образовавших Союз республик, была подчеркнута суверенность этих республик, и в качестве особой, формальной же гарантии приняты: 1) право свободного выхода каждой из них из состава Союза, 2) неотчуждаемость территории отдельной республики без ее согласия и 3) неизменность статьи, обеспечивающей право выхода из Союза, иначе, как с согласия всех союзных республик. Таким образом, суверенитет союзных республик получил строгое обозначение и чисто юридический характер, что отнюдь не препятствовало необходимому объединению Союза как в области общих хозяйственных мероприятий, так внутренней и внешней политики. Ибо, по словам Ленина, правовая возможность еще далеко не факт ее немедленного осуществления.

Литература: Гачек, «Общее государственное право», русский перевод, 1913; Schmitt-Dototiс, «Die Diktatur», 1921; Кеlsеn, «Das Problem der Souveränität u. die Theorie des Völkerrechts», 1920.

М. Рейснер.