Толстой, граф, Алексей Константинович

Толстой, граф, Алексей Константинович, поэт (24 августа старого стиля 1817 — 28 сентября 1875), родился в Петербурге, раннее свое детство провел на Украине, в Черниговской губернии, в имении своего дяди А. Перовского — «Красный Рог». Единственный сын, росший одиноко, без товарищей по играм, одаренный пылким воображением, Толстой очень рано привык к мечтательности, которая скоро превратилась в решительную склонность к поэзии. «Местная природа, среди которой я жил, — говорит Толстой в «Литературной исповеди» — много тому содействовала. Воздух и вид наших больших лесов, страстно любимых мной, оставили во мне глубокое впечатление, имевшее влияние на мой характер и жизнь». От природы наделенный «чувством красоты», с ранних пор привык он бродить «из зала в зал и населять мечтами их простор» («Портрет»). 13-ти лет Толстой предпринял с родными первое путешествие в Италию, и эта поездка оставила неизгладимый след в душе поэта, упрочила его любовь к искусству. «Изобразить всю силу моих впечатлений и весь переворот, свершившийся во мне, когда открылись душе моей сокровища, о которых я имел смутное понятие прежде, — было бы невозможно». Поэт глубоко полюбил Италию, она стала для него, как и для многих наших писателей, второй родиной. Жизнь в Италии была «артистической эпохой» его жизни. «Не зная еще никаких интересов жизни, я сосредоточил все свои мысли и все свои чувства на любви к искусству. Эта любовь превратилась во мне в сильную и исключительную страсть» (письмо к жене).

Вернувшись в Россию, Толстой записывается в число «архивных юношей» при московском Главном архиве министерства иностранных дел. Здесь начинается период шумной светской жизни, от которой, в силу родственных связей, Толстой не мог  отказаться, хотя жизнь при дворе (куда он попал еще восьмилетним мальчиком в  качестве товарища детских игр будущего Александра II) и тяготила поэта, желавшего посвятить себя исключительно искусству. «Я родился художником — жалуется Толстой, — но  все обстоятельства и вся моя жизнь до сих пор  противились тому, чтобы я сделался вполне художником». Стремясь уйти от светской жизни, Толстой проводил целые недели в лесах, увлекаясь охотой (см. «На тяге»). Это увлечение отразилось на поэзии Толстого, придав ей мажорный тон.

Начав «марать бумагу» шести лет, Толстой выступил в печати только в 1841 г. с повестью «Упырь», а в 1854 г. впервые были отданы для напечатания в различных журналах стихи. (Подробный хронологический перечень произведений Толстого см. XI, 712/14). На первой повести Толстого безусловно сказалось влияние дяди, писавшего фантастические вещи (псевдоним Ант. Погорельский, см.) в духе Гофмана, которым зачитывался и Толстой. Неотразимая склонность к таинственному, к тому, «что не снилось нашим мудрецам», сказалась не только в фантастических рассказах «Упырь» и «Семья Вурдалака», но и в отдельных сценах романа «Князь Серебряный», в трагедии «Смерть Иоанна Грозного» и в поэме «Портрет». Критика, в лице Белинского, встретила автора повести «Упырь», приветливо, но позднее, когда лирика Толстого развернулась, когда встал во весь свой рост этот певец, «державший стяг во имя красоты», критика 60-х годов резко обрушилась на страстного поборника идеи «искусства для искусства».

В его лице уходящий класс, вступивший в полосу оскудения, отстаивал свои исконные заветы, выдвигал идеалы старины против новых и буйных идей. В это бурное переходное время происходит смена одних социальных слоев другими, густой толпой идут разночинцы в общественную жизнь и журналистику, властителем дум становится певец разночинцев Некрасов, обостряется классовая борьба и борьба литературных группировок, выступает критик-публицист, критик-отрицатель, «нигилист» со своим нещадным отрицанием, со своим разрушением эстетики, со своим восстанием на дворянина  Пушкина, со своим утилитарным взглядом на искусство, со своей обличительной тенденцией. И вот писатели, вышедшие из дворянских гнезд, воспитанные на классиках, проникнутые, идеализмом 40-х годов, становятся на защиту чистого искусства. Тютчев, Фет, Майков, Полонский, Щербина — поэты, чуждые настроениям и руководящей идеологии 60-х годов, связанные кровно, органически и идеологически с «коренными дворянскими интересами», — привлекают Толстого. В своей лирике Толстой ярко отразил вкусы, настроения, идеи высших слоев своего класса. Близко связанный с придворным кругом, он в поэзии стремился, — подобно Пушкину и Лермонтову, — отграничиться от его влияния. В то время как Фет стремился к этому кругу, Толстой защищает идеи старинного поместного дворянства, пронизывая эти идеи жаждой отстоять свою независимость и от реакционных поборников самодержавия, защищавших грубо-эгоистичные интересы династии, и от беспощадных отрицателей старины. Он уходит в поэзию, как в монастырь, подобно герою своей поэмы «Иоанн Дамаскин». Толстой рисует нам здесь образ родовитого поэта, желавшего «двора волнения забыть и жизнь смиренно посвятить труду, молитве, песнопению». В лице Иоанна Толстой возвел в перл создания свой идеал поэта — свободного и правдивого певца, выступающего «противу ереси безумной, что на искусство поднялась», и высказал свой взгляд на значение поэзии, которая должна возвышать внутренний уровень людей, внушая им любовь к прекрасному. Эту точку зрения он подтверждает во многих своих произведениях, развивая платоновскую идею об истинной красоте, носящейся «незримо оку» над землей. Искусство — только слабое отражение этой истинной красоты. Но литературная критика 60-х годов совсем иначе смотрела на искусство, и на Толстого, отдавшего свою музу на   служение красоте, на поэта, бросавшего   «девятое семя» в борозды, «оставленные  всеми», посыпались удары. Поэт отвечал смехом. Его колкие баллады и былины бичевали поборников тенденциозного искусства  («Баллада с тенденцией», «Пантелей-целитель» и. др.). В  этой борьбе с шестидесятниками Толстой выступает как представитель дворянства против разночинцев. Не ограничиваясь юмором, Толстой писал пламенные  стихи в защиту заветов. Пушкина, поддерживая надежду в соратниках, призывая их к бодрости... «Средь мрака   ненастного,  верьте чудесной звезде   вдохновения, дружно гребите во имя прекрасного, против течения» («Против течения»). Это стихотворение стало своего рода манифестом поборников чистого искусства. В других своих произведениях, — например, «Тщетно, художник, ты   мнишь»..., Толстой говорит поэту: «Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как  Бетховен, — слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье». Но   60-ые годы заставили эстета Толстого противоречить самому себе: 60-е годы сообщили поэзии этого Иоанна Дамаскина полемический характер.

В эпоху реальной критики и преклонения перед реалистами-отрицателями, реалистами-«детьми», восставшими против романтиков-«отцов», Толстой оставался романтиком, в чем неоднократно сознавался и сам. В лирике, в эпосе, в драме он далек от «текущего момента», у него отсутствуют реальные наблюдения и так называемая «правда жизни». Он близко подходил к Пушкину, но был чужд его уменью органически сливаться с земным, телесным, осязаемым. «Да, классик я, но до известной меры», говорил он. Его романтизм часто переходил в риторику, его поэзия, любившая эффекты, часто драпировавшаяся в пышные одежды прошлого, по меткому слову Айхенвальда — «поэзия бенгальских огней и исторических маскарадов». В его былинах, балладах, поэмах и притчах «слишком мало простоты», той пушкинской простоты, которая так классически, так библейски, так гомеровски величава.

Историзм сближает Толстого с Пушкиным. Подняв меч за правду и красоту, стремясь уйти от повседневного, от настоящего, Толстой уносился в прошлое, разрабатывая исторические или отвлеченные темы. Но Толстой не был представителем феодально-реакционных кругов дворянства, он питал отвращение и ненависть к произволу, в каком бы виде он ни представился, и язвительно бичевал этот произвол на протяжении всей русской истории («Русская история от Гостомысла, с IX по XIX в.», «Сон Попова», «Песня о Потоке богатыре»); палку поэт ненавидел всей душой и никому не мог ее простить. В сатирическом стихотворении «Государь ты мой, царь-батюшка» он зло высмеял Петра Великого, кормчего России, палкой насаждавшего культуру. Подолгу он останавливался на сильной и трагической фигуре царя-деспота, Иоанна Грозного («Князь Серебряный», «Князь Михайло Репнин», «Василий Шибанов», трагедия «Смерть Иоанна Грозного» и др.). Вся любовь этого романтика была устремлена к седым векам древней Руси. С восторженным чувством рисует поэт Киевскую Русь. Ее он считает «золотым веком» русской истории, веком свободных и гордых людей, веком немеркнущей славы и безоблачного счастья. Чем тяжелее окружающая действительность, тем с большей любовью останавливается поэт в своих былинах и песнях на любимой фигуре «ласкового князя Владимира» («Илья Муромец», «Змей Тугарин», «Три побоища», «Песнь о походе Владимира на Корсунь» и др.). Ласкового он противопоставляет Грозному.

Любовь к исторической старине сближает Толстого с славянофилами. Но он симпатизирует им, по собственному признанию, только «тогда, когда они заявляют свою свободу и автономию» или когда они делают различные исторические или археологические изыскания, но он же объявляет себя их противником, как только они нападают на европеизм. «Я западник — с ног до головы», говорит Толстой. Это западничество стоит наряду с любовью к Руси, мешая ему присоединиться всецело к одному какому-нибудь лагерю. Этот «двух станов не боец, но только гость случайный» рад бы за правду «поднять свой добрый меч», но из этих станов «к клятве ни один не мог его привлечь». Поэт своеобразно сочетал славянофильство и западничество, считая своим станом третий стан — «западный славизм».

Поэзия Толстого отличается изяществом и легкостью, несмотря на злоупотребления внешним блеском, пафосом, эффектами, несмотря на небрежность в построении стиха, в пользовании рифмами. Всеми критиками отмечается его необыкновенное уменье строить свою лиру на старинный, песенный, былинный лад. Но часто в его «гуслярный звон» врывается современность. И здесь эпоха 60-х годов с ее идейной борьбой властно заставляет поэта сочетать старинное со злобой дня. Изобразительные средства Толстого отличаются богатством. Он прекрасно владел чистым, звучным и образным русским языком. В стихотворении содержание определяет размер. В «Князе Серебряном» устарелое выражение является естественным и гармонирует с текстом. «Иоанн Дамаскин» — повесть, заимствованная из жизни святых, естественно испещрена славянскими и архаическими выражениями, особенно в частях, касающихся монастыря, у потока Кедронского, проповеди и молитв. «Грешница» содержит не в меньшей степени тот же элемент библейского оттенка. Таким образом, стихотворения сохраняют характер духовный и почти торжественный, который автор и хотел им придать. Произведения Толстого отличаются большой музыкальностью, — недаром наши лучшие композиторы часто перекладывали их на музыку. В книге Игоря Глебова «Русская поэзия в русской музыке» приводится около 50-ти названий пьес на слова Толстого. Некоторые из них вдохновили целый ряд наших композиторов. Эпитеты в произведениях Толстого сами по себе некрасивы и не оригинальны, но их нельзя назвать банальными, так умело употребляются они поэтом. Эти эпитеты апеллируют не столько к чувству читателя, как к воображению и рассудку. Пользуясь приемом параллелизма, поэт заставляет читателя представить образ, оживляет сам по себе ничего не говорящие эпитеты. Несмотря на общий мажорный тон поэзии Толстого, некоторые его лирические стихотворения проникнуты глубокой грустью. Свои настроения поэт выражает с помощью законченных и тщательно подобранных параллелей, сопоставляя свои переживания с явлениями природы. Нигде Толстой не дает объективного описания пейзажа: его описания всегда эмоциональны, всегда субъективны. Пейзаж, зачастую связанный с Украиной, является средством для наиболее яркого подчеркивания настроения, мысли, заключенной в произведении.

Толстой идет в своем творчестве от идеи, от замысла. Он создал целую галерею исторических характеров, как бы в пример и в поучение современным деятелям. Через все его произведения лирические и через эпос проходит образ безупречно честного, прямого, всегда готового пострадать за правду героя-богатыря. Поэт с любовью останавливается на нем и в киевских былинах — в лице Ильи Муромца, князя Владимира и др. Он противопоставляет его мрачной фигуре Иоанна Грозного — в лице кн. Репнина, Василия Шибанова, Ив. П. Шуйского, Серебряного. Те же противопоставления и в его драмах. Таким же рыцарем новгородской вольности является его посадник в неоконченной пьесе того же названия; таким же рыцарем, ищущим совершенства, является Дон Жуан в его драматической поэме.

Среди произведений Толстого особенно выделяется драматическая трилогия: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Феодор Иоаннович» и «Царь Борис». Каждая часть этой трилогии — законченная цельная вещь. По общему признанию критики, лучшей частью является «Царь Феодор». Не только в художественном отношении эта трагедия стоит высоко, но редкое мастерство в обрисовке характера, как самого Феодора, так и Ирины дают возможность сопоставлять ее с шиллеровскими драмами. Наиболее слабая часть — «Царь Борис». Эта пьеса производит впечатление чего-то излишне растянутого, отдельные роли остались мало разработанными. Общая идея высказана автором в комментариях: «В этой трилогии все виноваты и все наказаны, не какой-нибудь властью, поражающей их извне, но силой вещей, результатом, истекающим с логической необходимостью из образа действия каждого...». Драму «Феодор Иоаннович» постигла замечательная судьба: ее мало заметили при появления в печати, мало читали, но в 1890  г., когда было снято запрещение ставить пьесы Толстого на сцене и она была поставлена сначала в придворно-аристократических кружках, затем на сцене суворинского Малого театра и, наконец, в провинции, успех был небывалый в летописях русского театра. Московский Художественный театр сумел выставить красоту этого произведения во всем ее блеске.   Особое место в творчестве поэта  занимает Козьма Прутков (см. XI, 691). Л. Модзалевский высказал предположение, что «созданием и появлением на свет литературной личности Пруткова мы обязаны инициативе Толстого, а не братьев Алексея и Владимира Михайловичей Жемчужниковых». В 1860 г. Толстой, при участии своих двоюродных братьев, Жемчужниковых (ср. XX, 158), задумал создание сатиры на тупоумного, самодовольно ограниченного, благонамеренного писателя-чиновника. Но ноты резкой общественной сатиры, зазвучавшие в литературе 60-х годов, заглушили голос Козьмы Пруткова. Создатели Пруткова поняли, что его муза не соответствует более духу времени, и писателя постигла преждевременная смерть (1863). Но К. Прутков чрезвычайно популярен и переиздается даже в наши дни; еще в 1923 г. были изданы его произведения, не вошедшие в полное собрание сочинений. Эта популярность объясняется необыкновенно легким юмором, остроумием и язвительностью произведения. Главным юмористическим приемом Пруткова была пародийность и несоответствие формы и содержания. Повествования о низменном, обыденном предмете облекаются в пышную, торжественную форму. Предметы же, почитаемые за возвышенные, трактуются в фривольном и низменном духе.   Юмористический талант Толстого проявляется и в его других произведениях. В своих многочисленных шутливых балладах и былинах он проявил себя как остроумный и талантливый сатирик. В его сатирах нет злобных выкриков, негодующих слов, они написаны с неуловимо-тонкой иронией, с изумительным мастерством языка. Своим действующим лицам Толстой придает комические черты самым темпом речи, рифмами, напевом стиха. Каждый образ, каждое действующее лицо имеет свой колорит, свой ритм. Меняется действующее лицо, меняется ритм стиха («Русская история от Гостомысла с IX по XIX век»).

Талант Толстого многогранен и многоцветен. С одной стороны, былины, баллады и притчи, с другой — сатиры и шутки. Но всегда и во всем Толстой остается романтиком, рыцарем красоты и чести. Всегда и во всем у него чувствуется родовитый аристократ, пренебрежительно относящийся к приказному бюрократическому строю, всегда перед нами «двух станов не борец», «не купленный никем». Критики 80-х и 90-х годов отнеслись с большей чуткостью к его творчеству, чем критики шестидесятники. Но общий голос всегда отводил ему место среди поэтов второго ранга. Библиографию см. XI, 712/14; см. также А. L'Hirondelle, «Le poète Alexis Tolstoї, l’homme et l’oeuvre» (Paris, 1912), там же подробная библиография на русском, французском, немецком и других языках.

В. Львов-Рогачевский.